Текст книги " Соавтор неизвестен (СИ)"
Автор книги: Старки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
– О! Вы всё-таки посмотрели? – вместо приветствия сказало растрёпанное нечто, открывшее дверь. – Проходите. Видимо, появились вопросы.
И Бархатову пришлось зайти и стать свидетелем, как парень быстро преобразился: натянул брюки, накинул серую рубашку, сделал хвостик и умылся. Рыжий актёр уселся напротив Бархатова на журнальный столик, заказал по внутреннему телефону два кофе и сказал:
– Будем знакомиться?
– Давид? – осторожно спросил Бархатов.
– Давид.
– Я хочу теперь всё услышать от тебя.
– Вряд ли я сообщу вам что-то новое. Вы всё видели.
– Почему ты молчал столько лет?
– А если бы я к вам пришёл, вы бы мне поверили? Выслушали? Тем более вы же видели в фильме – я не читал документы. Я их спрятал, надеясь сообщить позже Максу, где они лежат. И ещё я понимал, что Голиков меня ищет. Я просто прятался, выживал, пытался состояться.
– А сейчас?
– А сейчас у меня есть возможность, чтобы…
– Отомстить.
В кармане у Бархатова зазвенел телефон. Он посмотрел на экранчик – незнакомый номер.
– Алло.
– Готов сыграть. Старый пароль?
– Андрис Берзиньш*.
– Место твой город?
– Да.
– Охрана есть?
– Да.
– Сроки важны?
– Хочу, чтобы быстро.
– Будут условия?
– Да. Я хочу, чтобы игрок был человеком с определённой внешностью. Я вышлю фотографию. Это внешность мальчишки. Возможно это устроить?
– Ты хочешь, чтобы объект видел и узнал игрока?
– Да.
– Интересно. Записывай ящик, высылай инфу на объект и на игрока. Сегодня. Завтра ящика не будет. Перезвоню завтра. Ящик: латинские буквы, без пробелов Lugner14@gmail…
Разговор оборвался. Борис слушал внимательно, понимая, что сейчас происходит именно то, к чему он стремился всё время. Слушал и не понимал, где тот триумф от неизбежности возмездия? Он же осознавал, что стал свидетелем заказа на того человека, которого он ненавидел и боялся. Вот оно – реальное правосудие, очистительная месть, но от этого никакой радости, никакого удовлетворения. Он, копаясь в собственных чувствах, даже не понял, зачем Бархатов его спросил:
– Где взять твою фотографию до побега?
– У Ильи должна быть… – бездумно ответил Давид-Борис. Он подумал, что покой и довольство придут позже, когда сатисфакция свершится…»
Матвей Архаров захлопнул книгу. В отличие от своего литературного двойника он не стал впадать в шоковое состояние. Никакого червя или тем более змеи в груди не появилось. Наоборот, Матвей Григорьевич почувствовал себя молодым и сильным. Он прищурил один глаз, как будто целился, оскалил зубы, а правой рукой стал барабанить бравурный ритм по подлокотнику кресла.
– Ожидать от мести удовлетворения – это глупо. Ты не вернёшь себе невинность, не забудешь боль и унижения, я не верну себе сына, не прощу себе того, что стал партнёром и наставником его убийцы. Но это не значит, что нужно оставить всё как есть, – Матвей Григорьевич говорил, смотря на кого-то невидимого, говорил спокойным менторско-отеческим тоном. – Интересная идея, что киллер примет вид того человека, которого обидели… Хм… Что ж… Когда-то я действительно обещал, что позабочусь о тебе. Наверное, настало время выполнить обещание?
Мужчина легко встал (никаких старческих оханий и натуги), взял с комода телефон и, невзирая на то, что было всего пять утра, набрал номер. После долгих гудков произнёс:
– Это Архаров. Меня интересует писатель Эс Безуглый. Я хочу с ним встретиться. Завтра же. Нет сегодня. Понятно? Делайте!
***
Андрон Анатольевич Горинов в скромном на первый взгляд костюме, с позолоченным знаком города на шее и с приклеенной улыбкой на измученном церемониями лице вошёл в кабинет мэра. Все провожатые остались вне «святая святых» городской администрации, оставляя «право первой ночи» вновь избранному градоначальнику. Церемония инаугурации благополучно разрешилась новым мэром, скучными репортажами и многочисленными обсуждениями нарядов всех приглашённых околовластных особей. Теперь он – официальный хозяин города. Позади все эти идиотские метания, сражения с несуществующими врагами, лживые выражения лица, подготовленные аплодисменты, глубокомысленные и пустые речи и бла-бла-бла.
Андрон прислонился к двери и выдохнул. Вот он, кабинет, который столько лет занимал его отец, а теперь он, самый молодой мэр государства, будет нести здесь службу. «Вот, блядь, центральная сидушка для слуги народа!» – весело и одновременно устало подумал Андрон. В углу флаг, над креслом герб, на тяжёлом, незыблемом, как гора Сион, письменном столе малахитовые приспособы для письма и пресс-папье, на стене ненавистные морды отцов-основателей города. Среди портретов есть и лик отца-основателя нынешнего мэра. На длинном переговорном столе в разнокалиберных вазах цветы от благожелателей, тут же несколько бутылок с дорогим алкоголем, к одному из стульев прислонилась картина, изображающая московский кремль в предрассветной полудрёме. Это всё подарки в честь победы на выборах, первый вклад подсуетившихся в мэрское расположение. Андрон оглядел всё это великолепие и презрительно хмыкнул – вспомнил, как одаривали. Только один человек ничего не подарил, а сухо по-отечески пожал руку и лаконично сказал: «Ты достоин». Это Матвей Григорьевич.
Горинов не ожидал, что он приедет его поздравить. В последнюю суматошную неделю его партнёр и конкурент где-то пропадал, даже проскальзывала мысль, что Архаров обиделся, переживает свою неудачу. Но Андрон знал Матвея Григорьевича: тот не мог обидеться, просто были более важные дела, да и не хотел мешаться под ногами молодого и удачливого. Поэтому, когда Архаров пришёл и поздравил, было приятно, даже камень с плеч упал. Один камень. Ведь была ещё одна тяжесть, что не давала вполне насладиться победой и триумфом. Это сучёнок.
Всю неделю Андрон его не трогал: было не до игрищ. Приносил ему еды, пикировался колкостями, дважды пытался остаться с ним. Но вчера, как только объявили результаты голосования, как только закончились эти громкоголосое «виват» и многоликое «поздравляю», как только он выжал из себя весь запас слов и приготовленных эмоций для интервью, Андрону захотелось быть собой. И только один человек его понимал, знал и устраивал в этом плане. Отец в дорогой клинике рядом с такими же полуживыми почётными пенсионерами, маман в каком-то ашраме в Гималаях – у неё очередное увлечение самоусовершенствованием, – друзей нет, партнёры зачастую жлобы. Кто остаётся? Наречённый братик. С ним Андрон не собирался себя сдерживать, чего стесняться своих садистских наклонностей? Сучёнок ведь давно в курсе.
Какая-то ерунда произошла вчера. Горинов не понял, как это всё случилось, оправдывал себя, что, дескать, мелкий сам виноват: сопротивлялся слишком рьяно, знал ведь, что эта борьба сносит крышу и херит тормоза. Сегодня с утра Андрон даже подумал, что рыжик мёртв. Испугался, оттирал кровь, перематывал руку, прикладывал ухо к сердцу, разлеплял веки, давал пощёчины, пытался пробудить нашатырём. Когда слабые признаки жизни всё-таки появились, он решил, что «пацан живуч как таракан», и унёс его вниз, в подвал, чтобы никто не наткнулся. Но тяжёлый камень всё равно давил внутри, не давал насладиться всласть пафосом момента. Жив ли ещё сучёнок? Не хотелось, чтобы сдох: во-первых, Андрон кайфовал рядом с мелким, во-вторых, придётся придумывать что-то для настырного караульщика.
А у Безуглого какая-то чуйка сработала. Долбил утром в ворота, орал, требовал Давида. Андрон смотрел на несчастного с балкона и улыбался, в то время как причина этого жалкого пикета в непотребном виде находилась у него за спиной, в постели. Охрана Безуглого выгнала.
Горинов прошёлся по кабинету, открыл-закрыл некоторые ящики, заглянул в полупустой сейф, где торжественно восседала печать главы администрации города, провёл пальцами по аппарату внутренней связи, захватил со стола коньяк и распечатал бутылку. Жадно отпил глоток, ослабил галстук. Сел в кресло мэра. Ткнул в зелёную кнопочку (он прекрасно помнил, как управляться с этим аппаратом):
– Элла Геннадьевна, будьте добры, кофе. Я люблю… покрепче.
Андрон отвалился на спинку кресла и стал крутиться на нём, мыча какую-то популярную мелодию. Зазвонил телефон. Молодой мэр посмотрел на экранчик и хмыкнул.
– Алло, я весь у аппарата.
– Вышли все сроки, наша мать должна вернуться.
– Что же вы кудахчете без повода? Я обещал, значит вернётся. Сегодня заканчивается её путёвка в одном чудесном башкирском санатории «Янгантау». Уточните по телефону этого санатория. Узнайте, чем она выехала, и встречайте.
– Без обмана?
– Звоните и узнавайте! Но… не забывайте, что Давид у меня. Он мой залог. И вообще, валите из города. Своего братца забери от моего дома, он уже всех там задрал!
– Нужно поговорить с Давидом.
– Невозможно. Нечего с ним говорить.
– Он жив?
– Жив и счастлив.
– Сомнительно.
– Пока вы молчите и далеко от меня, он жив и счастлив.
– Если мать не приедет сегодня, тебе несдобровать!
– Ну и угрозы! А так сдобровать… Всё, збогем**!
– Прощай!
Андрона выбесил этот разговор с писателем-выпендрёжником. Хорошо, что пожилая секретарша, пережившая трёх мэров, принесла новому господину чашку кофе и шоколадную плитку. Чудесный напиток разгладил намерения Горинова сорвать на ком-нибудь злость. Он даже достал планинг и стал записывать те дела, которые считал срочными: «Нахер всех в комитете по землепользованию», «Обещал хороший телик библиотеке», «Предложить чё-нить Архарову», «Сесть за бюджет», «Узнать у Архарова про врача для с.», «Сменить шофёра»… Планинг обрастал заметками стремительно, кое-где вместо слов были какие-то значки и рожицы.
За этот рабочий день Андрон успел выбросить содержимое полупустых ящиков стола, оставив только пару ведомостей, тетрадь учёта проверки электронного оборудования, список служб администрации с внешними и внутренними телефонами. Через час «работы», через три звонка из соседних регионов, через ещё три чашки кофе он захотел в туалет. Бывает даже с мэрами. Беда только, что сие заведение не уготовано только для царственной особы. Нужно идти на этаж. И он пошёл.
Туалет на этом этаже, конечно же, цивильный, выложенный чёрным кафелем, оборудованный итальянской сантехникой, подсвеченный инопланетными лучами, чтобы все грязные дела совершались загадочней и романтичнее, при звёздах. Предыдущий мэр, видимо, страдал недержанием. На ремонт туалета выделил денег больше, чем на дворец пионеров. Ну и результат соответственный. Даже Андрон, не избалованный вокзальными запашистыми сортирами, считал подобный дворец мочеиспускания абсурдным излишеством. Он заперся в одной из двух кабинок и сразу услышал, что из второго отсека кто-то вышел. «Наверное, уборщица», – подумал Горинов, так как на дверце той кабинки висело объявление «Не работает».
Выйдя из кабинки, Горинов с удивлением обнаружил около раковины вовсе не уборщицу. Там умывался парень. И не то что сам факт испугал Андрона, туалет-то не личный, его испугал сам парень. По спине и заднице видно, что молод, одет в драные джинсы, кожаную куртку болотного цвета с красной звездой на спине. Эта куртка была знакома Горинову, спутать её нельзя было ни с чем, слишком уникальна. Это узнавание ввело новоявленного мэра в ступор, он застыл, уставившись в этот советский символ, выпал из своего времени. Но в дальнейшем всё оказалось ещё невероятнее и страшнее: парень выключил воду и разогнулся. В зеркале Андрон увидел его лицо. Чёрные волосы в продуманном беспорядке, тёмные масляные глаза, крупный, немного хищный нос, тонкие губы с ехидным разрезом рта, брови вразлёт. И главное – на шее, ниже правого уха маленькая татуировка – паук. Андрон издал какой-то хрип, схватился за горло и выдавил:
– Макс? – получилось сипение, Горинов непроизвольно отступил назад.
Человек у зеркала развернулся. Улыбнулся почти ангельски, почти как старый добрый друг:
– Я за тобой. Тебя там заждались.
– Макс? Ты же мёртв…
– Да. Ты тоже! – И только тогда Андрон заметил, что в правой руке у мёртвого Макса пистолет с длинным глушителем на носу. Удивления было больше, чем испуга. Парень быстро вскинул руку и в упор выстрелил. Точно между бровей. Прямо в самый центр этого извращённого ума так, чтобы дать выход теснящимся в голове грандиозным планам и циничным теориям. Пуля впечатала голову в чёрный кафель, и тело Андрона классически мягко сползло вниз, на зеркальный пол. Взгляд мгновенно заморозился, но выражение лица по-прежнему было изумлённым.
Убийца хладнокровно подошёл к телу, подхватил за подмышки, оттащил в кабинку, на которой было написано «Не работает», и усадил на унитаз, прислонив к стенке. Взял сумку, что была припрятана здесь же, вытащил оттуда бумаги с номерами швейцарских счетов, завернул «Глок-18» в эту бумагу и положил оружие на колени трупу. Из сумки же вытащил рыжий парик длинных кудрей и синий халат-униформу для технического персонала, принятый в здании администрации города. Снял куртку, завернул в плотный рулончик, уложил в сумку, туда же кинул перчатку с правой руки. Накинул халат и парик, вышел из кабинки и плотно прикрыл дверь. Достал из кармана халата тряпочку, стёр паука с шеи, прошёлся тряпицей по вентилю крана и ручке туалетной кабинки. Вытащил тюбик губной помады ярко-красного цвета и поверх тонких губ старательно нарисовал пухлые контуры. Подмигнул отражению в зеркале. Увидел там еле заметный на чёрном фоне кровяной подтёк на противоположной стене. Решил не стирать. Подхватил в руку ведро, запихал на дно сумку, сверху положил яркий флакон чистящего средства и губку, ссутулился и, держась тряпицей за ручку, вышел вон.
Элла Геннадьевна со своего рабочего места увидела, как пьянчужка Маринка, которая безобразно мыла этаж, вышла из уборной и пошаркала в конец коридора к лестнице – видимо, к своей подружке с четвёртого этажа. Сейчас пойдут курить. Элла Геннадьевна желчно хихикнула про себя, вспомнив, что Маринка как-то изливалась своими идеями по соблазнению молоденького мэра. Секретарша стала ожидать, как этот самый мэр сейчас раздражённо вылетит из туалета. Но он, видимо, оказался сдержанней, не вылетал.
А псевдо-Маринка спокойно дошла до лестничной площадки, миновала три пролёта вниз, зашла в женский туалет, закрыла дверь на щеколду поставила ведро в угол, обтёрла тряпкой. Вытащила сумку. Сняла синий халат и повесила на крючок. Из сумки достала перчатки и уже в них открыла окно. Теперь совсем быстро: щеколда открывается, а убийца легко, как обезьяна, с подоконника перелезает на выступ здания, прикрывает раму, делает несколько осторожных шажков, держась за кровельный фартук окна, прыгает, цепляется за пожарную лестницу одной рукой и летит вниз – на аккуратный газон заднего двора «белого дома». Отряхнулся и спокойно потопал прочь, насвистывая незатейливую мелодию, которую совсем недавно напевал Андрон Горинов.
____________________
* президент Латвии.
* * «прощайте» по-чешски.
– 16 —
«Могила? Я умер? Когда успел? Он меня голым похоронил? Придурок!!! Разве голым хоронят? Фашист! Нет, у мёртвых ничего же не должно болеть. А у меня болит всё, холодно, я сырой! Хотя, с другой стороны, откуда мне знать, как там у мёртвых? Может, как раз там и есть царство боли. Нет, так нечестно. Боль наверху, боль внизу, а где её нет? Что за грохот? Черти веселятся или бог гневается? Почему же я голый?..» – Давид, видимо, не помнил того вечера и той ночи. Мысли скакали в разные стороны, наталкивались друг на друга и ни за что не хотели упорядочиться. Даже когда с большим трудом отворили двери подвальной комнатки, вырубив топором замок, так как ключ не нашли, когда в его «могилу» ворвались люди и стали орать, трогать его, он не понимал, кто это и что им надо. Он не узнавал и Сергея. А ведь именно он нашёл Давида. Интуиция или ещё что-то необъяснимое повело его вниз. Именно эту дверь из трёх запертых он приказал вырубать.
Как только начальник УВД города получил страшную, фантастическую новость о том, что практически на своём рабочем месте застрелен только что вступивший в должность мэр, он позвонил Архарову, ибо привык так делать. Матвей Григорьевич успокоил истерившего как дитя силовика и велел двигать в дом к Гориновым. Он и сам поехал туда. Около дома к ним и присоединился Сергей. Архаров сразу устремился в кабинет: вдруг у семейки шантажистов есть ещё пара-тройка документиков, которые могут причинить неудобство. А Сергею похрен на бумаги и тайны, ему нужен Давид, который отправился в этот дом ради его матери.
Когда Безуглый увидел тело Давида, он, конечно, не упал в обморок и не заголосил, как профессиональная плакальщица, он прекратил дышать. Лицо парня разбито, живот – сплошное синее пятно, на ногах кровь, на шее следы удушения и руки… кольцом содранная кожа на запястьях и кровоточащие локтевые сгибы. Давид был жив, но реагировал странно: не поворачивал головы на звук, не шевелил зрачками за движением руки. Врач «скорой» сказал, что это действие какого-то наркотика. Сергей поехал в больницу вместе с обезображенным и почти мёртвым телом. И выгнать этого серого упрямого человека из отделения было невозможно. В конце концов, после первых неотложных мероприятий: операции на руке, наложения шва у рта, антидотной терапии и вентиляции лёгких – ему разрешили остаться в комнате с потерпевшим, поставили рядом раскладушку.
На третий день Давид открыл полностью глаза и попросил пить, но никого не узнавал, равнодушно глядел в потолок. Но Сергей говорил с ним, спрашивал, баюкал как ребёнка, кормил с ложечки, менял бельё.
И только через неделю сознание и память вернулись. Это воскрешение было для Сергея испытанием покрепче горя. Облегчение и радость так шарахнули его, что он не сдержал слёз. В этот же день пришла Галина Семёновна и заменила сына на вечер и ночь, дав тому возможность поспать. Давид наслаждался рядом с этой женщиной, ведь она называла его «сынок». Она рассказывала забавные истории из детства братьев Семёна и Сергея: по всему выходило, что старший всегда был более расторопным и изворотливым, а младший – более простодушным и выносливым. А ещё Галина Семёновна – единственная, кто осмелился поговорить с Давидом о родителях. Никто никогда не затрагивал эту тему, её обходили как минное поле, видимо опасаясь, что сироту разорвёт от любого «неправильного» вопроса. Но мама Сергея не боялась, она спрашивала о всяких мелочах: какие мама любила праздники? Были ли смешные словечки у папы? Делали ли заготовки летом? Чем болела сестра? Кто повёл Давида в первый класс? Какие папа дарил маме цветы?.. Каждый вопрос раскрашивал обесцвеченные болью воспоминания и возвращал к нему жизнь.
Долгое время об Андроне не было сказано ни слова. Пока сам Давид об этом не спросил. Сергей рассказал, что Горинова убили через три часа после официального вступления в должность, что его тело нашли в туалете, рядом валялся пистолет, завёрнутый в копии финансовых документов и решение почти девятилетней давности об усыновлении Данила Павловича Борисова семьёй Гориновых. Следствие предполагает, что убийство было заказное, так как ни одного отпечатка, ни одного толкового свидетеля, оружие профессиональное, выстрел верный – один и в голову. Горинов не сопротивлялся, более того, на его лице застыла гримаса удивления – возможно, он узнал стрелявшего. Давид слушал внимательно шёпот Сергея, а потом спросил:
– Матвей Григорьевич? Как мы и хотели?
Сергей кивнул.
Сам Матвей Григорьевич зашёл в больницу только перед самой выпиской. Он сел на табуретку напротив кровати Давида и сначала долго его рассматривал. Потом сказал:
– Ты сильный и сможешь многого достигнуть. Я могу помочь. И даже хочу помочь. Могу взять тебя в семью.
– Нет. Я не хочу ничего достигать, и вашей помощи мне не надо. И семья у меня уже есть. Но я хотел бы встретиться с Ильёй. Он не приедет сюда?
– Он тут был и уже уехал. Он о тебе всё знает.
– Знает и не зашёл? Почему?
– Вам не нужно видеться. И ты не ищи его, пожалуйста. У него сейчас такое дело, что люди из прошлого ему не нужны.
– Он хотел помогать людям, мечтал придумать вакцину против рака.
– А он и помогает. Я им очень горжусь. И хотя он вакцин не изобретал, всякие злокачественные наросты он удаляет. И делает это профессионально.
Давид помолчал.
– Это сделал он? – прошептал парень, глядя прямо в глаза Архарову.
– Что ж… я пойду, – не ответил мужчина. – Обращайся, если приспичит… Да, и семья твоя новая забавная. – Он тяжело поднялся и, не поворачиваясь и не прощаясь, вышел из палаты. Вышел навсегда из жизни Давида. Ничто не заставит больше его обратиться к этому опасному человеку.
А когда Давида выписали, в небольшой квартирке у Безуглых творилось столпотворение. Понаехали москвичи – акающее писательское семейство. Семён всех перезнакомил, шутил, угощал деликатесами, рассказывал о письмах, которые присылают ему читатели: от «помогите найти сына» до «а прочитайте мой роман, он не хуже вашего». Именно Семён озвучил то, что не мог спросить Сергей:
– Не думаешь ли ты вернуться к своему настоящему имени – Данил, к своей личности? Ты же официально усыновлён, а значит, являешься единственным наследником семейки Гориновых.
– Нет. Я – Давид. Это имя принесло мне свободу. Я запутал одну вредную старуху, она ищет Данила, а натыкается на Давида, вот и не берёт меня! А от Гориновых мне ничего не нужно. Впрочем, один подарочек у меня всё-таки остался, – загадочно улыбнулся Давид.
– Кольцо? – спросил Сергей.
– Пятикаратное! Надо продать и все деньги потратить на какую-нибудь дикую глупость!
– О! В этом Серый тебе точно поможет! Он однажды весь свой гонорар знаешь на что потратил? Перечислил зоопарку на содержание белого медвежонка. Прикинь, какая глупь!
– Правда? Здорово же! – восхитился Давид.
– Здорово квартирку прикупить в Москве, а не у брата иждивенничать! Тем более что мишка вырос и своего папашку не признаёт, даже не смотрит благодарно.
Но Давид посмотрел на нахмурившегося Сергея с гордостью – очевидно, он оценил такое вложение средств.
Позже, за столом с пирогами, Семён торжественно вручил Серёге и Давиду книгу (одну на двоих). Уже в нормальном переплёте и суперобложкой – «Брат поневоле». Давид раскрыл книгу и увидел такие слова в аннотации: «Интерпретация реальной истории».
– И что, спрашивают тебя про реальную историю? Кто рассказал?
– Спра-а-ашивают.
– А ты?
– А я говорю, что источников не сдаю, что мой соавтор останется для них неизвестен.
Спать в маленькой квартире было негде, Сергей и Давид пошли ночевать в гостиницу «Волга». Вдвоём. Потому что теперь они вдвоём.
