Текст книги " Соавтор неизвестен (СИ)"
Автор книги: Старки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
– Уж не пожалеть ли мне тебя? – ехидно вставил в эту неожиданную лирику Давид.
– Сучё-о-онок! Я по тебе так соскучился! Ты знаешь меня настоящего, никакого притворства, никаких рамок, я чувствую себя с тобой свободным!
– Отличное объяснение! Я рад за тебя. Только вот я по тебе не соскучился нисколько. Я ненавижу тебя. Ты насильник, шантажист, садист, псих, убийца, в конце концов.
– У-ха-ха! – заржал Горинов. – Ну вот кто мне ещё такое скажет? Только ты, мой щеночек! Насильник! Это звучит гордо! Я был просто первооткрывателем. И тебя, и нового мира для тебя. Я же видел, что ты не смотришь на девчонок. А мальчики в этом возрасте должны и порнуху смотреть, и дрочить, и за старшенькими подглядывать, и к девулькам под юбчонки лезть. А ты нулёвенький был! Я хорошо запомнил, как однажды мы трахались с кем-то… не помню даже, с кем, с какой-то блядью, а ты в уголочке на коврике типа спал. В стенку уткнулся! И ни разу не повернул свой любопытный носик! Ни разу! А деваха-то ноги раскинула, рачком встала, булками крутит, лижет показательно. Смотри и наслаждайся! Нет. Ты никогда не смотрел. Тебе было нужно другое. Мы, пожалуй, возобновим наш радостный секс, но после… Всё будет после. Осталась одна неделя. И там я решу, что с тобой делать…
– У родного города появится мэр-извращенец! Что ж, веяние времени!
– Пф-ф-ф… Я ещё душка по сравнению с некоторыми уродами! Заметь, со старыми уродами! Мне весь мозг выклевали уже своим главным упрёком: «Молод! Слишком молод!» Им нужны старые пердуны, которые боятся даже зад поднять со стула, которые не знают, что такое бизнес и зачем нужна власть.
– А ты знаешь! Ты ужасен, жаль, что ты этого не понимаешь…
– Я не понимаю, с чего это ты растявкался? И ещё не понимаю, почему мне не весело? Вроде практически решил проблему, победил. Ты у меня, счета тоже, пять лет поисков не прошли зря… Почему же нихрена это не радует? – Андрон растёр ладонями виски.
– Это предчувствие. Не всегда тебе побеждать!
– Не говори ерунды! Я всегда «в дамках»! Это моя роль! Просто устал, наверное. Ну-ка, – Горинов ухватил Давида за толстовку и дёрнул на себя. – Может, попробовать нового сучёнка? – Больно впился в губы, прокусил до крови, вжал парня в угол тюремной ямы. Давид с силой оттолкнул и лягнул по нападавшему так, что тот отлетел к двери, ударив локоть.
– Запомни, я не позволю тебе этого! – выдохнул Давид.
– Ха-ха-ха! Мой малыш вернулся! Молодец! Возбуждай меня! Ты всегда мог вернуть мне вкус жизни! А губки твои не кроили, что ли? – опять заржал Горинов.
– Пошёл ты!
– Да, я пойду… Завтра с утра дела. Меня не будет допоздна! И я буду скучать. Не позволит он! – у хозяина дома резко поменялось выражение лица – с ухмылки к волчьему оскалу. – Куда ты денешься! Рыжик!
«Почти мэр» яростно отряхнул рукав и штанину от грязи и вышел из помещения. Тяжело задвинул отсыревшую дверь, звякнул замком и сразу вырубил свет. Давид оказался в кромешной тьме. Он выдохнул и прошептал:
– Как в гробу. Без окон. Но ведь надежда есть?
Он нащупал валик из одеяла, развернул его и улёгся на скамейку, подложив под щёку руку. Решил, что попытается заснуть.
***
Сначала скрип ключа, потом скрежет открываемой двери. Давид пропустил звуки шагов, так как за долгие часы лежания на скамье в полной темноте притупилось не только зрение (казалось, что его вообще не было), но и сознание. Именно сознание. Он уже не понимал, где мысли, где воспоминания, где сны, где галлюцинации. Хотелось пить и есть. Вспомнив про бутылку на полке, он нашарил и отыскал её. Открыл, понюхал, пахло спиртом. Решил, что пить не будет, вдруг бутыль стоит не случайно…
И сейчас, когда открылась дверь, Давид подумал: «Сон, сейчас демоны полезут…» Но вместо демонов резь в глазах, взрыв в висках – включили свет. Давид вскрикнул и выгнулся от боли.
– Эк тебя плющит! – конечно, это Андрон. Он уселся на деревянный лежак и навалился на сжавшееся тело. – Ну? Всё, тихонько открывай глазки. Я тебе пожрать принёс. Не обессудь, что нашёл! Я дома не ем сейчас, поварихи пока нет. С утра до ночи в офисе, или в штабе, или ещё где-нибудь… Охранники сами готовят. Вот.
Андрон положил рядом с Давидом банку жидкого шоколада, круглую булку и банку пива. Пленник спихнул с себя психа, сел, потёр глаза и поспешно стал есть, отрывая куски от булки и макая их в шоколадную пасту. Хозяин сначала наблюдал, потом увидел водку на полке:
– А чего ты не тяпнул водочки? Помогает в сыром помещении и при одиночестве! Дай-ка я… – Взял бутылку и с наслаждением вылакал приличную часть спиртного. – Ух-х-х! Дай-ка закушу! – Залез пальцем в шоколад и тут же в рот. – Класс! Прикинь, я бы так на фуршете сегодня! Открывали новый цех на машиностроительном, потом речи, гульба, коньяк и стерлядь. Остоебенило всё!
– М-м-м… А у меня тут гораздо интереснее… Весь день. Или ночь? Сколько времени сейчас?
– Одиннадцать. Вечер. А скажи-ка, рыжик, что же вы такое задумали? Я вот сегодня, и афишки подписывая, и ленточку разрезая, и стерлядь наворачивая, и в телестудии хрень неся, всё время думал, что же удумали суки? Как так? Просто пришёл? Папочку принёс! Тупо испугались? Так не похоже это ни на старшего Бэ, ни на младшего еБэ, ни на сучёнка. Свалить меня через какие-нибудь разоблачения невозможно, ты же рядом. Я вроде объяснил всё прозрачно: что-то затевается – на тебе это отражается. Мужики они вроде неглупые, а один ещё и втюхался в тебя. Ну? Говори, в чём ваш страшный план мести состоит?
– Думаем убить тебя, – просто ответил Давид. – Вот Галина Семёновна вернётся, и убьём.
– Круто! Такие моральные моралисты, гуманные гуманисты с ментовским прошлым в убийцы? Вы даже нанять никого не рискнёте! Пуп от надрыва совести развяжется!
– Ты преувеличиваешь нашу гуманность и совестливость.
– Не-а! Я людей знаю. Говори давай, что затеваете?
– Отвали!
Андрон ещё раз приложился к водке. Потянулся пальцем в банку с шоколадом, но Давид увернулся:
– Отвали! Шуруй, жри стерлядь!
– У-ха-ха! Блин! Как ты мне нужен, оказывается! Рыжий сучёнок! По-любому у вас предусмотрена связь! Твой ёбарь целый день сидит в машине, в леске, даже особо не скрывается, наблюдает. Чего он ждёт? Вроде я не обещал тебя на свиданку отпускать?
– Мы договаривались, что я буду появляться в окне и показывать, что жив, что всё нормально.
– Я щас разревусь! Как романтиш-ш-шно! Амур-р-р! – стал издеваться Горинов. – Слушай! Сутки прошли, а ты не показался ему! Пойдём! Уважим мужика! – Он ухватил Давида за запястье и поволок за собой: по подвальному коридорчику, по лесенке, через кухню, через прихожую, по лестнице на второй этаж, мимо кабинета в спальню. Раньше это была спальня родителей. Сейчас, видимо, это личные покои Андрона. Он включил в комнате свет и толкнул парня к балкону, что был таким лобным местом на фасаде дома. Изящная витая кованая решётка полукругом окаймляла роскошный мозаичный пол. По левую и правую сторону царственно белели два модерновых стула. Должно быть, приятно провести здесь вечер, вдыхая пряную осень, выпивая терпкий кофе, закусывая аристократическими брауни, читая Бегбедера. Но Андрону точно не до сумасбродного Бегбедера. Он тащит Давида к решётке, прижимает его собой, берёт кисть его руки, поднимает и типа машет в лес:
– Э-э-эй! Май дарлинг! Вот я! Я здесь! – орёт Андрон и в лес, и в ухо пленнику.
Давиду пофиг. Он прищуривается, пытается кого-то разглядеть в тёмных треугольных лесных крышах, увидеть в недрах этого чёрного хвойного дома хотя бы огонёк сигареты, или красный глаз оптики, или даже трубный свет разбуженных фар. А может, он выбежит из леса поближе к дорожке? Давид приглядывался. И хотя он ничего и никого не видел, он точно знал, что Сергей там. Он решил улыбнуться для него, чтобы не показать свои страх и сомнения. Улыбнулся светло и по-доброму. Но кричать не стал. Достаточно было идиотских криков «почти мэра». Давид пытался наладить невидимую и неслышимую связь, когда и молчание красноречиво.
Однако у Андрона были свои представления о «балконном свидании».
– Эй! Май дарлинг! Смотри! Это для тебя! Пусть тебе будет хорошо! Как и нам! – «Почти мэр» уже отпустил руку Давида и начал ладонями водить по груди, шее, животу, изображая страсть. Взялся за молнию и резко расстегнул толстовку, стянул её с парня, а потом начал снимать и футболку. Давид стал сопротивляться, сучить руками, выгибаться, пытался ударить локтем. Но Андрон всё же сильнее, куражистее, настырнее. Выкрутил парня из футболки, обездвижил его руки, скрестив их на животе, и стал целовать в шею, в плечо, в скулы… до губ не доставал.
– Улыбайся, рыжик! Улыбайся своему дружку! – шептал он при этом. – Он хочет видеть тебя? И он увидит! Давай снимем штаники? – Горинов резко разворачивает парня к себе, выкручивает его руки теперь сзади, за спиной. Начинает уже целовать в губы. Но Давид прогибается в спине, не даётся. Андрон тогда целует в грудь, в сосок. Наверняка издалека непонятно – борьба это или игра, насилие или поддавки. Они вдвоём как на сцене в спектакле для одного зрителя. Руки Андрона хозяйски оплели белый торс, сквозь ажурную решётку было видно, как его колено раздвинуло ноги парня, как он сжимает ягодицы. Возможно, даже было слышно его самодовольный рык. Но не слышно, как Давид неожиданно для психа тихо, но внятно сказал:
– Представь, как журналюги в лесу возбудились!
Оп! Андрон разжал руки, изменился в лице!
– Что ты сказал? – выдавил он и метнул злой взгляд всё туда же, в безмолвную чёрную массу хвои. – Что ты сказал? Этого не может быть! Мои люди никого не допустят в радиусе…
– Испугался! – засмеялся Давид. – А-ха-ха! Шутка! Шутю!
Андрон нахмурился, сжал зубы, заиграл желваками, обозлил глаза, весь пьяный залихватский дух вылетел из распахнутых ноздрей. Он развернул пленника и жёстким сильным ударом врезал ему в челюсть. Давид отлетел к стене, сокрушил стильный стул, ударился и свалился на пол. Горинов подпрыгнул и пнул парня в живот.
– А я не шутю! Сволочь! – подхватил за шею, поднял и потащил внутрь дома. Но Давид собрал все силы и сквозь боль заорал в лес:
– Не сме-е-ей! Я с-а-а-ам! Всё норма-а-льно!
Ведь он знал, что там на опушке один человек уже ринулся выгрызать его из этого плена.
– …Ано-ма-а-ально… – ответило эхо.
***
В доме тихо. Матвей Григорьевич привык к тишине. Гуля, его сладкая девочка, двигается бесшумно, говорит ласково, никогда не надоедает ему болтовнёй и глупыми мечтами. Он любил её и ценил её восточную кроткость и мудрость. Он любил многих в жизни: и единственную жену Катю, и старшего сильного Максима, и смешного в своей принципиальности младшего сына – Илью. Любил своего старого друга и наставника в крутых делах Юсупа. Любил своих псов, обязательно дворняг повыше в холке и покриволапее. Любил Макариху, мамку с вокзала; баба лютая, смешная и верная – когда надо укрыться, она всегда помогала. Любил свою бабку, которую в деревне кликали ведьмой, а она приворожила ему удачу. Удача у него была. Но люди, которых он любил, уходили. И он не мог их удержать. Он ещё не чувствовал себя старым, но ощущал себя «пожившим». Его ничего не удивляло, ничего не могло потрясти, развеселить или огорчить.
Как не огорчило его и неудачное участие в городских выборах. Когда ему прислали ксерокс давнишнего дела, он, не сомневаясь, снял свою кандидатуру. Так как чуток к знакам, осторожен, кидаться на амбразуру не его дело. Не получилось – не надо! Не нужно злить судьбу! Тем более очевидно же, что победа плывёт к младшему Горинову. Парень смышлёный, энергичный, ловкий, рисковый. Не чета своему отцу! Не шантажом держал Архарова, а личностью. Матвей Григорьевич видел в Андроне, каким бы мог стать его сын. «Пусть мальчик верховодит в городе, я не буду в обиде», – думал он, глядя на молодое лицо своего конкурента-партнёра.
Матвей Григорьевич устал от возни. После неудачи на выборах он сказал Гуле: «На покой пора старику, на пенсию!» Гуля улыбнулась, она была счастлива, что её Мотя будет дома. Он, конечно, от дел не отошёл, да и не думал отходить совсем, но всё чаще сидел в летнем домике, пил чифир и коньяк, читал глупые криминальные романы. Иногда заливисто хохотал.
– Мотя, – Гуля подошла, как всегда, бесшумно, – для тебя принесли посылку. Павел вскрыл, сказал, что безопасна. Принести?
– Неси, душа моя. И чайку!
Гуля вернулась быстро и положила на столик перед креслом вскрытый небольшой пакет. Матвей Григорьевич похрустел суставами пальцев, разминая их, и взял пакет. Внутри книга. Странная. У книги нет нормального переплёта и красочной обложки. Ещё две папки фиолетового и красного цвета. Открыл первую и удивлённо выгнул седую бровь. Пролистал. Улыбнулся. Бросил папку на пол. Открыл вторую папку. Улыбка резко сошла с его лица. Густые брови сдвинулись, дёрнулась губа.
Гуля поставила огромную кружку терпкого напитка на столик и вопросительно посмотрела на валявшуюся папку.
– На, прибери, – Матвей подал женщине красную папку и кивнул на фиолетовую. – А я почитаю!
Гуля знала, что нужно уйти и не беспокоить. Ничем.
Матвей Архаров поуютнее устроился в кресле, подложил под локоть подушечку-думку, отхлебнул чай. Открыл странную книгу. «Брат поневоле» С. Безуглый. Послюнявил палец и перелистнул на первую страницу:
« Глава 1.
В доме Голиковых никто не скандалил. Тем более с Антоном. Если он что-то решил, то так тому и быть. Этот летний день – не исключение…»
– 15 —
…
«…Бархатов читал и не мог поверить собственным глазам. В этой жалкой газетёнке, которую прикармливал Голиков, кто-то посмел запятнать его репутацию. Репутацию бандита, к которому не подкопаешься. Некий Беленький поднимал сюжет десятилетней давности, который давным-давно был всеми забыт и даже мифами не оброс. Все ростки сплетен и кривотолков были тогда уничтожены и щедро посыпаны рублёвым дождём. Эта криминальная разборка – отголосок периода первоначального накопления капиталов – покинула мир юридических действий и бездействий и покоилась совершенно в иной плоскости. В плоскости отношений Голикова и Бархатова. Это было не единственное дело, которым ленивый, но коварный мэр держал неофициального хозяина города. Михаил Георгиевич смирился с этим, так даже было удобнее, ведь покрывая убийцу, мэр города тоже становился преступником, погрязал в этой помойной яме. У них с мэром-шантажистом образовались неслабые дела на фоне такой взаимной дружбы-вражды, их связывали общие теневые деньги и откровенно уголовный бизнес. Бархатов, конечно, всегда был более силён и богат, но мирился с партнёрством Голикова, это было выгодно иметь такого «понимающего» мэра.
И вот после долгих лет такого «понимающего сотрудничества» нож в спину. Статья господина со смешной фамилией – Беленький. И в ней не только упоминание когда-то нашумевшей истории, а прямые обвинения Михаила Георгиевича в трагедии бизнесмена Ярцева и самоубийстве держателя цветочного рынка Зурабяна. Журналист предоставил цифры, назвал фамилии следователей и дознавателей, что получили «на лапу», выложил результаты экспертизы с отпечатками пальцев. Утечка информации могла быть только через единственный канал! Голиковы. Дело с этими сведениями хранилось где-то в глубине их усадьбы. Оно вдруг всплыло в самый неподходящий момент, когда началась предвыборная агитация и всё было готово к победе. Горожане должны были проголосовать за него: электорат устал от полуживого, бесполезного главы, который потихоньку впадал в старческий маразм. А другие кандидаты были «свои люди» – либо клоуны, либо очевидные слабаки, либо упёртые оппозиционеры-революционеры, которые сами боялись своих идей. С этой статьёй надежда на скорую победу полетела в тартарары.
Бархатов сразу вызвал своего верного пса Аркашу, который отвечал за безопасность местного авторитета. Приказал срочно разобраться с этим Беленьким и с его источниками. А сам метался по дому, не отвечал на звонки, психовал, пытался думать. Уже через три часа Аркаша был с докладом. Вернее, с диктофонной записью, на которой хлюпающий, шмыгающий голос журналиста вещал о том, что папку со старым уголовным делом, подозрительно закрытым и явно указывающим на преступную нечистоплотность кандидата в главы города, ему прислали по почте. Прислали и деньги, чтобы журналист не боялся. Аркаша даже принёс благоразумно сохранённый конверт, на котором стоял штамп родного города, того города, который он намеревался завоевать политически. Бархатов был в ярости: неужели у этого слизняка Голикова хватило пороху трепыхаться против него?
Но ещё через час пожаловал Антон. Михаил Георгиевич не мог не поговорить с молодым человеком. Он его любил. «Славный сынок у Голикова. Горячий, умный, в меру осторожный, в меру рисковый, удача липнет к его рукам. Да и прислушивается ко мне. Все советы ловит и впитывает, не собирается сидеть за рыхлой папенькиной спиной, – думал Бархатов. – Мой Макс был бы таким же. Если бы он был жив… Если бы он был жив…» Антон тоже видел статью в газете, поэтому прибежал к своему наставнику. Нужно было «исправлять ситуацию».
– Дядя Миша, – один на один он его называл как в детстве, – эта информация всплыла в СМИ не от нашей семьи!
– Тоша! А от кого? Твой отец единственный, кто был в курсе. Ему захотелось нае…ть своего друга? Так сейчас самый неподходящий момент, – орал Бархатов.
– Дядя Миша, выслушайте меня. Дело в том, что папка с этим документом была украдена.
– Кем? Что ты мне е…шь уши?
– Давно, больше пяти лет назад. Давидом Борковичем. Он тогда не только пистолет и деньги унёс… но и документы. Мы просто вам не говорили.
– Борковичем?.. – Михаил Георгиевич мгновенно осёкся, голос спустился в хрип. – Тем самым?
– Да. Убийцей вашего сына.
– Но… Но почему вы не сказали это?
– Думали, что всё обойдётся. Искали его.
– Но при этом продолжали меня держать на крючке! Антон… ты меня разочаровываешь. Ладно этот слизняк, но ты? Почему ты меня не предупредил?
– Я… я сам узнал об этом сегодня утром.
– Подожди. Он унёс ещё какие-то документы?
– Финансовые.
– Он ими смог воспользоваться?
– Да.
– Бл..! Антон! Значит, все ваши финансовые гарантии липа?
– Не все!
– Ты не мог не знать. Ты знал и скрывал от меня!
– Нет. Я не знал. Поверьте.
Антон что-то долго и убедительно доказывал, говорил, что дела неплохи, что они заткнут рот газетёнке, что документы-то уже «у них». Бархатов почти поверил, почти успокоился. Умел этот парень его утихомирить и умаслить. Но в груди поселился червь. Он грыз плоть, подбираясь к сердцу ближе и ближе. Имя червя было названо – Давид Боркович. Тот, кто лишил его надежды. Тот, кто отобрал не только старшего, но и младшего сына. Илья не желал возвращаться в родной город, дела было передавать некому.
Михаил Георгиевич ворочался в постели всю ночь. Мысли оплетали ему горло, душили. Он никогда не считал этого мелкого Борковича глупым и слабым. Мальчишка остался без родителей, а тут либо сдохнешь, либо выживешь и станешь сильнее. Как получилось, что он оказался в доме у Голиковых, Бархатов не совсем понял. Он предпочёл всё свалить на тупоумие Юрика. Когда бабка Боркович не взяла денег, он попросил у мэра посодействовать судьбе парнишки: сохранить квартиру, выделить компенсацию посерьёзнее, назначить какое-нибудь содержание… И это всё, что он просил! А тупой Голиков вдруг усыновил пацана, когда у того умерла и бабка. Усыновил, да ещё и терпел его выходки всё это время. Михаил Георгиевич вначале даже думал, что это такой многоходовый шантаж опять готовится, но мэр молчал, про парня не намекал. Более того, этот Давид сдружился с Илюхой, приходил домой к Бархатовым, иногда садился за их обеденный стол и даже приятельствовал с Максом. Это коробило.
Откуда охранник Голиковых узнал тайну гибели родителей этого зверёныша? Может, подслушал? Может, кто-то из органов ляпнул? Может быть, из каких-то других источников? Но он знал, что делает. Парень, узнав правду, стал абсолютно невменяемым, помчался к Максу… К его Максу… Сироту, конечно, жалко, но своя кровь ближе. Он тогда был глупым и отвязным. Тот случай вернул ему сына, Макс стал мудрее, стал держаться отца, вникать в сущность их «семейного дела». И вот зверёныш вырос и…
Сердце стучало как-то неохотно, тяжело. Вся эта история разбередила раны, не давала спать. Бархатов наутро чувствовал себя совсем плохо. А нужно было что-то предпринимать, как-то отвечать общественности. Или снимать кандидатуру. Михаил Георгиевич склонялся к последнему. А с утра опять звонки: все донимают, всем любопытно, всем-то он нужен. Личная секретарша пожаловала чуть ли не к завтраку в постель, примчались оглоеды из штаба, притащили новые буклеты, речь для выступления перед медиками. Помпезно ввалился чёртов стилист сладкой наружности, ведь сегодня вечером встреча с представителями культуры! Там из Москвы артисты приехали, надо соответствовать их бриолину!
Посреди дня он вдруг решил позвонить сыну в Москву. Илья не брал трубку. Никакой стилист не мог скрыть тоску с лица Бархатова и вытравить червя из-под грудины. На фоне приглашённых «звёзд» это было наиболее очевидно. Звёзды оптимистично толкали речи, пели, читали стихи, танцевали. Все московские гости были неизвестны Бархатову: ни смазливая певичка Мальда, ни группа старых, но молодяшихся музыкантов с древними песнями о счастье, ни очень модный манекенщик и актёришко Борис Дивов, который смог снять фильм (такой-то юный!), ни наглая, угловатая поэтесса-блогерша с матершинными стихами, ни гранд «Дискотеки девяностых» с единственной, набившей оскомину композицией. Бархатов всех их видел впервые. А они делали вид, что знают «дорогого Михаила и с радостью приехали его поддержать». Худой рыжий мальчик-актёр произнёс короткую проникновенную речь, показал трейлер к своему дебютному фильму, а Бархатову передал пакетик с диском:
– Посмотрите обязательно. Там ещё журнал, где репортаж со съёмок. Я думаю, вас не просто заинтересует, боюсь, о выборах забудете… – самонадеянно сказал московский хлыщ, но улыбнулся тепло и искренне так, что Бархатов даже пообещал «сегодня же взглянуть».
Думал, что вечером заснёт как убитый: день его вымотал, червь изгрыз. Но он ещё раз решил позвонить Илье. В этот раз сын ответил:
– Илья? Как у тебя дела? Когда домой?
– Пап… Я приеду. Мне нужно с тобой поговорить…
– Неужели? Что же такое произошло, что мой сын решил приехать наконец?
– Пап, я тут один фильм посмотрел… Короче, тебе тоже нужно взглянуть.
– Фильм? Сын, ты едешь, чтобы мне фильму показывать?
– Папа, это не просто фильм. Ты выбросишь из головы все свои идеи о выборах.
– Хм… где-то я уже это слышал… Когда приедешь с фильмой?
– Смогу только через неделю.
– Ну, хоть так, – рявкнул Бархатов, он не привык нежничать с сыновьями. – Жду!
После разговора, конечно, стало легче. И Бархатов вспомнил про фильм. Немногочисленная дворня уже улеглась, на улице темень, на столике огромная кружка чая с лимончиком. Ничто не мешает ему насладиться хорошим фильмом. При случае можно будет ввернуть – дескать, смотрел, разобрался, проникся. Михаил Георгиевич медленно, прищуриваясь, потыкал кнопки на пульте, оживляя домашний кинотеатр, ввёл диск, сел поудобнее на диван, надел очки и начал просмотр.
Чай с лимоном остыл. Из кружки не отпили ни разу. И даже когда через два с половиной часа поплыли титры, Бархатов не прекращал смотреть на экран. Его лицо, казалось, окаменело, но глаза были влажными и живыми. С самого первого кадра, где молодой парень, золотой и наглый мажор, устроив безобразную сцену в ресторане такой же золотой и наглой девахе, уселся за руль «лексуса», бесцельно погнал по трассе, выехал на встречку и стал причиной страшной аварии, Бархатов следил, не отрываясь. И не то чтобы кино отличалось оригинальной режиссёрской задумкой или гениальной игрой актёров. Нет. Фильм вполне рядовой, чернушный и даже немного мексиканско-сериальный, со сменой внешности, с документами из Швейцарского банка и с возмездием главному ублюдку. Таких фильмов, наверное, много. Но этот фильм всё же особенный, он там всех узнал: вот Лидка Голикова, вот слизняк Юрик, вот их приёмный сынок Давид, это он сам, его Макс и Илья. Есть ещё много незнакомых персонажей, есть какая-то жизнь вне их города, после самого ужасного эпизода: когда убивают Макса. Нет, не так. Когда ОН убивает Макса. Тот человек, которого он к себе приблизил, обласкал, всему научил. Антон. После этого эпизода Михаил Георгиевич уже не следил за сюжетом, просто смотрел на экран.
Когда экран погас, мужчина ожил. Он вдруг подумал, что в груди у него не червь, а змея. И имя у гада другое, не Давид. Бархатов вспомнил о журнале, он решил посмотреть, кто снимал фильм, откуда сценарий. Но когда он раскрыл журнал, то увидел вложенный файл. Там протоколы с места происшествия. Их два: реальный и подложный. Оригиналы.
Бархатов вспомнил фрагменты из фильма, как главный ублюдок собирался шантажировать Макса, как он практически готовил его устранение с помощью мелкого сироты. Сопоставления, аналогии наскакивали друг на друга в его голове, скреплялись и слеплялись в общую мозаичную картину. Он встал с дивана, вытащил из сундука папиросы, которые он не курил уже семь лет, и задымил. «Значит, всё это время моим врагом был Антон. Это он убил моего сына. Он всегда мне лгал – и когда говорил, что «страдал» от выходок малолетнего сироты, и когда свидетельствовал в деле об убийстве, и даже сейчас, когда говорил о том, что из сейфа пропало только два документа, а он узнал об этом только что! Ведь я всегда знал, что Голиковский сын не промах, что он жесток и опасен. Мне это нравилось в нём. А он не просто убил Макса, он его шантажировал уже тогда, показывая мальчишку, намекая на дело в сейфе. И мой сын решил справиться с проблемой самостоятельно, не отвлекая отца на свои разборки. Справился! Голиков его переиграл, – Бархатов смотрел в тёмное окно и как будто разговаривал с собственным отражением. – Этот рыжий актёр, как там его? Борис. Не случайно приехал сюда. Надо с ним поговорить. Это и есть бежавший Давид, за которым мы все гонялись как сумасшедшие. А его спрятал сам Макс! А может, Голиков и сейчас ведёт со мной игру? Хочет уничтожить меня, раздавить! Если он соврал тогда, то врёт и сейчас. И журналист Беленький получил пакет не от мифического Давида, а от вполне настоящего Антона! Со мной играть нельзя! Я, конечно, немолод и самые сочные деньки позади, но мой сын не останется отмщённым! Фильм, который смотрел Илья? Нужно было спросить название. Но я уверен, что это тот же фильм. Его сняли для нас. И его снял Боркович».
– Аркаша! – Бархатов крикнул, разрывая густую тишину. Крупный мужчина с татуировками на шее и на руках материализовался из тёмного коридора, словно поджидал. – Нужно найти этого немчика Питера Люгнера. Понял? Есть работа.
Устрашающего вида Аркаша кивнул и скрылся опять в коридоре, но вернулся уже через минуту с ноутбуком в руках, открыл его и проворно стал нажимать по клавиатуре. На экране появились всемирно знакомые разноцветные буковки, а ещё через несколько кликов серая стена какого-то форума. Аватарки и вставленные картинки однозначно определяли говорилку как место встречи сторонников каких-то аркад и шутеров.
– Что писать? – безэмоционально спросил Аркаша.
– Зови его поиграть, добавь, что «срочно».
Аркаша старательно вытыкивал латиницей имя, специально вставляя лишнюю букву, а потом дописал быстро: «Сыграем? Только времени мало. Отзовись».
– Готово, – отрапортовал охранник.
– Подождём, ты поглядывай в течение суток.
– Михаил Георгиевич, спросить хотел. Ведь это тот самый? Который пацан?
– Не думаю, что он пацан. Я никогда его не видел, только слышал. Это менты говорят, что он молодой, но никто толком ничего не знает.
– Мне кажется, что если проблема серьёзная, нужно обращаться к зрелым, опытным людям.
– Кажется – крестись. Репутация у этого стрелка безупречна. И он делает то, что хочет заказчик. Всё! Не до базаров мне!
– Чайку принести?
– Нет. Я буду думать.
И Михаил Георгиевич думал всю ночь. Он курил, просматривал дело, присланное ему в журнале, прочитал ещё раз статью Беленького, достал из незатейливого сейфа документы, погрузился в них, ходил по комнате туда-сюда, рисовал на листочке какие-то стрелочки и даты. Наутро решил позвонить сыну, хотя разница во времени не предвещала адекватных ответов собеседника:
– Илья, это я. Спишь?
– Я не сплю, – неожиданно ответил Бархатов-младший.
– Я посмотрел фильм. – Пауза, которая говорила больше, чем слова. – Ты поверил?
– Да.
– Но доказательства? Всё против этого парня. Его фильм против слов Голикова и прямых улик.
– Тебе нужны улики? Тебе нужны доказательства? Мне нет. Я хочу встретиться с этим актёром – Борисом Дивовым, я поузнавал о нём, мне кажется, что он и есть Давид.
– Он в городе. И он лично мне передал фильм.
– Как долго он там будет? Я прилечу! Я сам с ним поговорю!
– Хорошо, я узнаю, позвоню тебе. Значит, ты уверен, что всё было именно так…
– Уверен, я всегда тебе говорил, что Голиков не должен быть рядом. Ты не слушал меня.
– Я это исправлю, сын.
Бархатов славился тем, что никогда не порол горячку, не принимал поспешных решений, не кидался в аффекте на врагов, всегда оставлял себе время обдумать. Возможно, именно поэтому, имея немалый криминальный опыт, он ни разу не привлекался к судопроизводству. Только будучи несовершеннолетним был пойман на воровстве, просидел два часа в кутузке и с позором водворён домой. Именно тогда отец сказал ему: «Не умеешь – не берись! Поручи другому». Этому принципу Михаил и следовал всю жизнь. Что он умел? Руководить, организовывать, планировать, анализировать, договариваться. Он стратег. Но никогда лично не работал, не грабил, не делал фальшивые документы, не продавал наркотики, не убивал. И даже чай не заваривал. Ибо это умеет кто-то лучше, чем он. Вот и сейчас он только думал, расписывая роли для других.
Утром Аркаша сказал, что пришёл ответ с форума. «Сыграем. У тебя есть обновление?» Бархатов велел написать: «Играем старую версию». Он вытащил из сейфа ещё один телефон и включил его. Приказал ехать в избирательную комиссию. Там он написал заявление о снятии своей кандидатуры с выборов. Не ответил ни на один истеричный вопрос чиновников и своих помощников. А потом сразу направился в гостиницу «Ривьера», где остановилось большинство артистов вчерашнего фальшивого представления.
Поднялся на третий этаж, постучал в номер 303. Михаилу Георгиевичу даже показалось сначала, что он не туда попал – он не узнал парня. Сонный, нечёсаный, в трусах, завёрнутый в простыню, он был совсем не похож на того богемного везунчика с задранным подбородком, что вчера так складно рекламировал фильм и его, Бархатова, как кандидата в мэры.
