Текст книги "Умру и буду жить (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– На какое место? Ты где-то конуру мне построил? – заскулил я сонно-жалобно. – Я сплю уже вовсю!

– Я-а-а сказал! Живо!

– Отстань, пьяньчуга!

– С-с-слепой паразит! Ну-ка, иди ко мне! – и лапами меня сгребает вместе с одеялом, поднимает, блядь, пьяный грузчик.

– Андрей! Я сам! Ты уронишь… ёб! – бесполезно вообще орать, а лягаться опасно. Он и так еле стоит, а если груз ещё и трепыхаться начнёт, то падение с тяжкими последствиями неминуемо. Мазуров тащит меня в спальню, стукает башкой о косяк, идиот! Повторяет упрямо:

– Я сказал! Я сказал! Будешь тут! Я сказал!

Ну до кровати он, конечно, не дошёл. Запнулся на ровном месте, и мы грохаемся, сотрясая дом девятибалльным телотрясением. Блядь! Бедная моя голова! Несчастный мой локоть! А копчик? Сколько можно на него падать! Да ещё и Мазур лбом вмял живот: весь ужин отбил! На грохот прискакал Иван, тоже пьяный! Они на чём домой-то приехали? Водила матерится, разлепляет металлолом наших тел, читает какие-то нотации своему более молодому шефу. А Мазуров как заведённый:

– Я сказал, а он не слушает! И кто он после этого? Су-чо-нок! Ва-а-ань, ты тоже меня не уважаешь?

– Мазур! Я, бляха-муха, так уважаю, так уважаю, что звездец, как уважаю…

Я понял, что вмешиваться в этот содержательный разговор двух уважаемых людей бессмысленно. Лёг в кровать Мазура, зарыл голову в подушку и попытался вернуть себе сон. Два пьяных друга ещё пофилософствовали, тыкая друг другу в грудь, и раз тридцать сказали «всё, спать». Мазур даже нашёл в себе некие волевые ресурсы и пыхтел в душе. Вновь вывел меня из состояния сна, прижав моё тельце к спинке угловой кровати, пророс через меня руками, душно обвил этими лианами, а в довершение картины ногу сложил и смешно-страстно зашептал в ухо:

– Я такой бритый! Все охуевали весь день… ага… и я… туда же. И я буду ре-е-едко… Я буду бороться, поборюсь, поборюсь и побежду, победю, победню, ёб… всё против меня… Мой слепыш-ш-ш…

И я понимаю, что это финальная увертюра. А руки, ногу и алкогольный дух придётся терпеть всю ночь.

***

Нудно, настойчиво гудит телефон. Пихаю Мазура локтем, тот мычит и отыскивает этот настырный гаджет. Но разговаривать, видимо, удобнее на мне. Придурок, опять сложил на меня часть себя и отвечает не только в приёмник телефона, но и в моё ухо, поэтому слышу весь разговор:

– Это я…

– А это я! Вы опять где? Когда вы вчера уехали из ресторана?

– Так сразу за тобой! Мы уже едем на работу…

– Мазур! Ты должен уже тут быть! Всё стоит без тебя!

– Дамир, щас буду…

– Уже пора в норму-то приходить! Всё же нормально – Новак у тебя! Факт, под боком лежит! Любовь людей окрыляет, а тебя наоборот…

– Так! – Мазуров дёрнулся и отлепился от меня. – Я сказал, что едем! Скоро будем!

Андрей бросил телефон на тумбочку. Пауза. Его рука проводит по моей голове, по плечу.

– Я не обидел тебя вчера?

– Шибанул башкой об пол!

– Прости, – он разворачивает меня на спину, наваливается сверху и присасывается к губам, вернее, опять их жуёт. Я отталкиваю, он недовольно и зло смотрит на меня.

– Ты целоваться, что ли, не умеешь? – так же недовольно спрашиваю я.

– Умею…

– Извини, но это не поцелуй, а укус.

– А так?

И он целует заново. Ух ты, как умеет! Без клыков и без выедания мозга! Нежен. Мягок. Чуток. Ловок. Неутомим. Заставил меня отвечать, выпросил таки мой язык, я даже глаза закрыл, чего со мной не случалось ранее. Рукой шарит по мне, гад! Лезет в пах, и там застукало и заколебалось нечто.

– Нет! – категорично я отталкиваю. – Не надо, я понял, ты умеешь… Тебе на работу!

Он быстро сдаётся. Скрывается в ванной комнате, предварительно проорав в коридор:

– Ива-а-ан! Подъём!

Они не позавтракали. Бегали по дому, лихорадочно одеваясь. Я стоял, завёрнутый в одеяло, на первом этаже и наблюдал за этим бешенством. Уже спине Мазура я крикнул:

– Андрей! Не пей хоть сегодня!

Он остановился, повернулся, сглотнул и ничего не сказал.

У меня же опять праздник! Один! Весь день мой: я и моя беседка! Быстро закинул в себя пару бутеров, переоделся во вчерашнее одеяние и, потирая ручки, вышел во двор. Сегодня работаю быстрее, так как строительной части практически нет. Выбираю доску пошире, размечаю и болгаркой закругляю оба края так, чтобы доска стала скобой с небольшим уклоном, подыскиваю ещё доску, совершенно прямую, режу, чтобы она была равной по длине с дугообразной. Теперь «на пленэр». Режу, вгрызаясь в дерево, пазы на двух четырёхугольных столбах входа в беседку и привинчиваю доски дрелью на большие дюбеля: одну – широкую к самой крыше, сверху – рогами вверх дугообразную, ниже – через двадцать сантиметров – ещё одну, которая уже. Поверх нижней планки прибиваю «рейки-уши» от столбов. Что получается? Тории – имитация японских синтоистских ворот, «птичий насест». Приделать доски на такой высоте было тяжко. Особенно дугообразную. Она дважды брякнулась, и я содрал кожу на ладони. Но теперь я добился того, чего хотел!

Перед покрасочными работами выкушал банку сгущёнки. Вырезал болгаркой заднюю решётчатую стенку восьмигранной беседки: теперь на входе – тории, а напротив входа – дыра, решётчатые экраны остались на трёх боковых гранях слева и справа. Начнём красить! Все балки входа с упоением мажу петушиным красным. Остальные балки и перекрытия золотисто-коричневым. Уффф! Красотень!

Напоследок – мой каприз. Из снятых верхних решётчатых панелей делаю сиденье и спинку. Вымеряю балансировку и прикрепляю канат на крепежи. Получились ка-че-ли! Пришпандорить крепёж к балке крыши оказалось тоже трудным делом, но я бог! Тра-та-та-та-та-та! Осталось только покрасить сидение. Качели будут красными! Аккуратно подметаю щёткой пол, понимаю, что надышался эмалью «по самое не хочу», до рези в глазах. Да и смеркаться начало. Для близоруких время, когда начинают гаснуть краски дня, самое неприятное. Но мне нужно закончить. Грязный, обляпанный красной и золотистой краской, в пыльной одежде, потный и растрёпанный, решаю добить натруженное тело работой камненосильщика (есть ли такая?). Но не получилось. Как только отправился за камнями к ограде, сразу заметил на лоджии Андрея. Он переодет в домашнее, курит. Облокотившись на перила, внимательно наблюдает за мной. Окна спальни как раз выходят на беседку. И долго он там стоял?

Как только я уцепился за самый большой камень, не обращая внимания на зрителя в ложе, Мазур крикнул:

– Охренел, что ли? Не смей! – и скрылся с лоджии. Охренел-не охренел, но камень поменьше взял и понёс к беседке. Навстречу из дома вырулили Мазуров и Иван. Последний катил тачку.

– Упрямый гадёныш! – возмутился Мазур. – Позвать-то не судьба? Куда ты камни хотел?

– При входе у столбов и чуть дальше по периметру, примерно на метр…

Больше я не перенёс ни одного камня. Мужики перетаскали на тачке самые крупные и сложили так, как я велел. Иван притаранил ещё две неслабых каменюки из-за ворот, с улицы. Всё!

Стоим втроём, пялимся на мой шедевр. Иван меня пихает локтем:

– Качельку-то себе сделал?

– Дам покачаться! – парирую я.

– Когда шашлыки-то разведём там?

– Как только краской перестанет вонять…

– Может, обмоем? Пару напёрстков саке? Японская же фигня получилась!

– Иван! – вмешивается Мазуров. – Свали в дом!

Водила, по-моему, обиделся, но бурча что-то под нос удалился.

– У меня вопрос, – тихо говорит Андрей, – зачем тебе это было надо?

– Ты не поймёшь…

– Постараюсь.

– Мне нужно было… просто необходимо… иначе не выдержал бы… Хотел почувствовать себя не… – и я замолчал, на черта я начал ему объяснять.

– Хотел почувствовать себя не шлюхой? – заканчивает за меня Мазур. Значит, он правильно понял. Я молчу и не смотрю на него. – У тебя получилось здорово, мне нравится. И так быстро. Почему ты не работаешь по профессии?

Я пожимаю плечами. Он действительно хочет услышать, как меня из-за их дела чуть из вуза не выперли. Как мне пришлось перейти на заочку, как съехал из общаги, как искал квартиру и работу. А некий милый препод, узнавший, что мальчик, отказавший ему в интиме, оказался продажной шлюхой, организовал информационную атаку по всем подходящим фирмам. И дизайнер-шлюха, пусть даже с отличным дипломом и рекомендательным письмом с практики, везде получал от ворот поворот. И только случайная знакомая – Гала – сжалилась и устроила стричь дам и дамочек. Мазур не дождался ответа.

– Ты ел сегодня?

Я киваю.

– Интересно, когда? Ты весь грязный и в краске… Пойдём, дизайнер, накормлю и вытру.

Есть не хотелось: нанюхался растворителя, олифы, эмали. Поэтому пира по поводу моего гения не получилось. Склевал что-то безвкусное. Зато обещание «вытереть» оказалось выполнено на полную катушку. Мазуров намочил тряпочку подсолнечным маслом и растирал ей сначала руки, не пропуская ни одного пятнышка, потом обнаружил, что штанина на коленке пропитана красной краской. Снял штаны и, сев на пол, оттирал коленку. И, наконец, россыпь золотистых брызг на лице. Для них новая тряпица, для них ещё закусанная нижняя губа, для них ни одного комментария, для них вся серьёзность взгляда. Я вижу, он сдерживается.

Когда пятна на лице смешались с пахучим маслом и были ликвидированы, он решил смыть масло. Губами своими. Он не сдерживался. Целовал, впитывал меня, трудолюбивую подсолнечную семечку. А потом прижал к себе крепко. Я знаю, он сдерживается, он терпит. И я даже думаю, что могу позволить себе сказать:

– Андрей, могу ли я сказать тебе «нет» сегодня?

Он чуть крепче сжал. И очень спокойно ответил:

– Нет так нет…

Сегодня мои мышцы, моя спина и мои ушибы совсем не болят. Я, наверное, просто не чувствую боли. Сир, я, наверное, победил.

========== 9. ==========

В этот раз я первый! Я первый проснулся! Есть возможность рассмотреть моего убийцу, моего влюблённого убийцу. Рассмотреть без профессионального прицела парикмахера и брадобрея. Он в этот раз не на мне, даже, можно сказать, в стороне от меня. Лежит на боку, сложился, скруглил плечи, руки зажал между коленями. Как будто заковал себя. Лицо грустное, брови домиком сложились. Под ресницами живая, мокрая полоска глаза – следит за мной даже во сне? Ямочка на подбородке спит – не выпендривается, не так ярко выпирает. А коричневая аккуратная родинка по-шекспировски драматично взирает на эту расслабленную ямочку. Рот чуть приоткрыт, и губы… какие-то фигурные, что ли… и безвольные. И не подумаешь, как они могут издеваться и нежничать на моей коже. Что мне делать с этими губами? Думаю, что смогу делать всё что угодно. Да, он мой, я это уже проходил. Тогда, конечно, было несколько иначе: тогда я ненавидел всей своей израненной мальчишеской душой, а теперь раны зарубцевались, душа огрубела, я даже возненавидеть Мазура не могу так же сильно. Но и полюбить тоже. Уволь! Вместо любви только инстинкт выживания. И тот дал трещину. Я буду хитрее, я не буду с тобой сражаться, Мазур. Ты растопчешь, преследуя, и добьёшь и меня, и себя. Но ведь есть другой способ…

Вот так, например… Провожу ласково пальцем по носу, по губам, по подбородку, хожу кружочком вокруг родинки. Блестящая полоска глаза дрогнула, расползлась, открывая сочный карий взгляд. И ещё вот так можно… Приближаюсь к его лицу близко, касаясь только дыханием и точками-верхушками кожи своего лица. Посылаю сигнал через эти точки соприкосновения: «Мазур! Любишь меня? Ну и я типа того…» Ещё можно вот так: как будто нечаянно двигаю свою руку близко к его руке. Близко, но не вплотную, так чтобы только задеть чёрные волоски, так чтобы от такой виртуозной щекотки эти волоски дыбом встали. Надо ещё не смотреть в его глаза, смотреть на губы. И вот тогда… Он электризуется, он гипнотизируется, он в трансе. Тянется мне навстречу, как жаждущий к холодной глади воды. А я тихонько от него. Я – факир, а мои губы – дудочка. А ты, Мазур, удав… большой, сильный, но ведь удав не опасен для факира?

Удав всё-таки догнал дудочку, накрыл меня своими губами и телом. Обвил, душит, затягивая кольцами. Проснулся змей? Когда воздух у него закончился, оторвался от меня и совершенно трезвым, бесстрастным голосом сказал, лёжа на мне:

– Не надо разыгрывать чувства. Да и желание не надо изображать. Я же понимаю, что ты ненавидишь меня, какое тут желание?.. И я знаю, что ты парень, желание должно проявляться по-другому. Но потерпи. Всё это временно, я уверен.

Уверен он! Я вот не уверен, что это временно. Понимает он! Понимает и не боится мне в руки бритву давать и шею подставлять. Знает он! Но устоять не может перед парнем. Мазуров разворачивается, садится ко мне спиной, потягивается, разводя в стороны сжатые в кулаки руки. По спине взбугрилась волна истомы. Андрей взлохматил волосы и резво поднялся, чтобы отправиться в ванную комнату. Он спал голым. Вот если бы у меня было такое тело, меня бы мужики не имели: брутален, волосат, тёмен, твёрд, жарок – олицетворение даосского «ян». Я про себя, конечно, не могу сказать, что воплощаю «инь». Я вполне крепок и жилист, строен и твёрд в нужных местах, но бледная кожа и отсутствие нужной мышечной массы не позволяют мне причислить себя к мачо.

Не буду сегодня провожать его, буду валяться. Вот так, например: ложусь на живот, руки вытягиваю «наверх» как продолжение тела. Главное, правильно задрапировать одеяло. Укрываюсь, оставляя длинную полосу тела голой: пальцы, рука, боковинка, талия, бедро, икра, щиколотка, пятка, пальцы. Лицо отвернуть, зарыть, спрятать, чтобы только плоть, без намёка на личность. От тёмно-синего цвета постельного белья моё тело будет выглядеть смертельно-белым, инопланетным. А неширокая линия открытого одеяльного занавеса вытянет силуэт – и рученьки у Мазура зачешутся, захочет увидеть бледный плод целиком, без кожуры простыней. Уверен он!

Вода стихла, тихие шаги из ванной комнаты. Остановился. Подошёл ближе. Сел рядом на кровати. Ну? Андрей проводит кончиками пальцев вдоль всей полосы доступности. Берёт в руку мою ступню, гладит тёплой ладонью. И говорит:

– Отличный дизайн. Сейчас буду на работе не о том думать. Сука ты!

Встаёт и уходит. Паразит. Борется с собой. Молодец! Мог бы шлюхой назвать! Ведь шлюха и есть…

И всё же долго валяться не стал. У меня есть ещё пара идей в дополнение к проекту «Японская беседка». В подвале у Мазура целый пук штакетника. Конечно, к японскому стилю подойдёт каменная дорожка, но я же не волшебник! Поэтому решаю соригинальничать: распиливаю штакетник на одинаковые планки длиной по полметра, сверлю на расстоянии двух сантиметров от края аккуратные дырки. Готово! Нарезаю капроновую верёвку на одинаковые отрезки и связываю рейки через эти отверстия одна к другой так, чтобы между ними было одинаковое расстояние. Получается деревянная дорожка, этакая растолстевшая и обрусевшая длинная циновка. Тащу на улицу, бросаю на землю так, чтобы деревянная полоса чуть изгибалась, создавая эффект естественности. Подтягиваю некоторые узлы под рейками. Теперь нужно дерево затемнить. Толстой кистью небрежно прохожусь по «ступенькам» дорожки. Оставляю сохнуть. Для частного двора, по которому передвигаются в лучшем случае три человека, такая искусственная тропинка сгодится. Здесь же не будут устраивать шумные пати с полсотней гостей!

Осталось тонкой кистью затонировать красным внутренние грани решётки на боковинах беседки, чтобы смотрелось воздушнее, грациознее. Жаль, что на мазуровском участке не растёт вишня… Кусты, что здесь разлапились, – ирга и облепиха (я спросил у Ивана).

Время обеда. Приличной пищи нет – Аня придёт только завтра. Поэтому вновь бутерброды. Зато наделал разнообразных: с селёдкой, с сыром и колбасой, с майонезом и варёным яйцом, с маслом и сахарным песком. Пир, пир, пир! Культурную программу себе приготовил на обед: телик с музыкальным каналом и афоризмы, чтобы поедание бутеров и выпивание кофе приобрело философский смысл. Та-а-акс! Откусываю хлеб с селёдкой и загадываю: «Страница сто девяносто, второй афоризм снизу!» Та-а-акс! «Горе налегает сильнее, если заметит, что ему поддаются. Уильям Шекспир» Не-не! Только всё налаживаться начало! Меня обещали не бить, наоборот, любить! Зубы на место вставили, в туалет уже хожу без боли. Одежду прикупили, телефон зарядил вчера, надо Гале звякнуть. Разрешили проявить креативность, похвалили за работу. Вы, господин великий драматург, со своими пророчествами катитесь-ка подальше куда-нибудь!

Бутерброды остались недоедены. Вдруг шум машины во дворе, звук распахивающейся входной двери, и на пороге кухни появляется Мазуров.

– Стась, тут такое дело, – он стремительно подходит, берёт за запястье, толкает, ведёт, как-то всё сумбурно, быстро, – мне нужно уехать. Нам в Петербург, на переговоры, и там ещё дела… Три дня, Стась… Три дня… Обещай, что не уйдёшь. Обещай, что будешь здесь!

– Почему так неожиданно?

– У нас всегда так. Но мне действительно надо уехать. Ты будешь дома? – мы уже дошли до спальни. Андрей плотно закрывает за нами двери и обнимает со спины. – Ты же купил смазку?

И я даже затылком почувствовал, как он покраснел. Дурной…

– Купил, сейчас принесу, – я вырываюсь и спешу к себе в комнату, где выдавливаю из тюбика вазелиновую массу, возвращаюсь назад. Мазур стоит у двери на лоджию, опирается на подоконник. Я приближаюсь вплотную и шепчу: – Расстегнул?

Андрей кивает и сглатывает, спускаю через талию кулаки с мазью в его штаны, нахожу член и обхватываю скользкими ладонями, натираю, двигаю вверх-вниз. Чувствую, что он уже готов, что задышал тяжело, напрягся. Убираю руки, и Мазур сразу поворачивается, стягивает с меня штаны и хрипло спрашивает:

– Нужно пальцем?

– Больше и не влезет ничего…

Я смазываю остатки смазки о свой задний проход, а Андрей спускает обе руки на мои ягодицы и сразу заводит палец внутрь. А потом палец другой руки туда же, и то, что он делает, иначе как растягиванием и нельзя назвать. Оригинально! А ещё трётся об меня, целует и наступает, а я отхожу назад, к кровати. В результате валит на спину, закидывает на плечи мои ноги и опять вопрос практиканта:

– Сейчас можно?

Наверное, нужно было ответить: «Не можно!» Но я понял, что начинаю заводиться от его напора, нет-нет, не допущу никаких ответных удовольствий… Пусть начинает, будет больно – и благополучно миную стояка.

– Можно, – шепчу ему.

Но гад, вместо того чтобы тупо вставить, вдруг берётся за мой насторожившийся орган. Идиот! Обнимает всей ладонью, большим пальцем водит вдоль, а потом указательным по головке, по уздечке. Приду-у-урок! Мне так не надо! Но почему-то не могу крикнуть это! Мазур приступил к атаке, только когда увидел, что я выгнулся на голове и копчике и, наверное, закатил глаза. И даже когда вершил свои входы-выходы, он не забывал о моём члене. И блин! Я даже кончил! Гад!

– Значит, это всё же возможно… – шепчет мне Мазур после гонки на моих бёдрах и после моего неприличного крика. Он лежит на мне, наглаживая беспомощные бледные ноги. – Мне надо уезжать, там внизу меня Кротов ждёт… А ты мне не сказал, не пообещал.

– Тебе в Питер, а мне в душ. Вытаскивай! – нарочито бодрым тоном произношу я.

– Ты часто кончал раньше?

– Тебя Кротов ждёт! Вытаскивай! – отталкиваю Мазура, и он подчиняется.

– Не хочешь отвечать? – он начинает приводить себя в порядок, вытирая член полотенцем. – Брось это в машину потом! Стась, пообещай!

– Чего? – я комкаю полотенце, испачканное мной.

– Никуда не уходить!

– Ты знаешь, мне некуда.

– Надеюсь, что некуда, – он лезет в шкаф, вынимает оттуда какую-то одежду, складывает в маленький чемоданчик, хватает одеколон, бритвенный станок. Оглядывается, вынимает из кармана пиджака карточку:

– Здесь есть мой телефон, вот этот… Жёлтым написан. Пожалуйста, звони… Ключи от дома внизу на тумбочке. Запирай на ночь ворота, денег не оставляю, нехрен!

Выдохнул. Ушёл. А я так и лежу на кровати: без штанов, с задранной до шеи футболкой, обляпанный собственной спермой, с распухшими губами, с безнадёжно испорченным полотенцем в руках, в этот раз не кровью. Свобо-о-одный, блядь…

***

Конечно, я напланировал себе «весёлые выходные». Доделаю беседку, разберусь, как включать музыкальный центр, и прослушаю коллекцию Мазура-меломана, осмелюсь и войду в кабинет, чтобы всё-таки досмотреть понравившиеся журналы, а может, ещё найду там чего интересного. Кроме того, в «самоделкином подвале» обнаружил бадью старую, не сваять ли на её основе напольный уличный вазон для какой-нибудь агавы? Цемента там море, щебень по большей части так и валяется около ограды, фантазия у меня оживилась и залихорадила. Да, и надо Гале позвонить! Я ж теперь с телефоном! Можно Соколу звякнуть, у него же дитя должно было родиться! Олесю тоже давно не звонил…

После всех гигиенических процедур и доедания всего ассортимента бутербродов ищу свой телефон. Ух ты! За два дня работы в него наприсылали столько спамной рекламы! Дорвались! Так, есть непринятые звонки? Странно. Оба с незнакомых номеров. Сегодня несколько раз оба звонили, когда я на улице дорожку устраивал, и ещё раз, когда Мазур уволок меня трахаться. Перезванивать или нет?

Сначала решил позвонить Олесю. Хм, телефон выключен. Потом Мишке Соколову, моему напарнику по общаге, три года как никак прожили в одной комнате! Он меня старше на курс, отличный архитектор! Сейчас, правда, преподаёт в нашей же академии, консультированием подрабатывает. Год назад Мишка женился. Как и следовало ожидать, у приятеля уставший, замотанный голос, на заднем плане кричит ребёнок. Я по-быстрому Мишку поздравляю, интересуюсь, кого родили (пацана), как назвали (Сергей), как Маринка (кормит), как жизнь (хуёво – это шёпотом)… Потом и Мишка осторожно высказался:

– Тут мне сообщили, что ты вроде как умер… представляешь! Якобы тебя убили. Да ещё сообщили в день, когда Сергуня родился. Я одновременно и в честь отцовства, и по тебе пьяничал. Типа поминок, прикинь. Звоню тебе, а телефон не отвечает. Вот и поверил…

– Неее, живой, – оптимистично вставляю я, – видать, буду долго жить!

– Но я потом понял, что ты жив. Ко мне приходили какие-то мужики, разыскивали тебя. Причём приходили дважды, разные. Ты популярен! Это у тебя проблемы такие?

– Уже всё нормально!

Долго говорить с Мишкой не стал, услышал, что у него всё сносно, и достаточно общения. Только «отбой» нажал, как телефон опять запиликал. Ага! Один из незнакомых номеров!

– Аллё!

– Это Стась Новак?

– Да…

– Вы… ты меня, возможно, не помнишь. Я одноклассник твоего брата, меня Игорь зовут. Шорохов Игорь. – И у меня вдруг заныло в груди. Я не помню этого Игоря, но точно знаю, что ничего хорошего он мне не скажет. – Мне ваш… твой телефон Олесь дал. Велел сообщить, если что… Во-о-от…

– Что случилось?

– Он умер. Позавчера.

– …как? – я буквально осел на пол, внутри что-то ухнуло и через это маленькое слово вырвалось наружу, оставляя пустоту.

– Передоз. К этому всё шло. Я сожалею, что пришлось звонить именно мне. Просто Олесь незадолго оставил мне твой телефон. И просил передать, что ему не за что тебя прощать. Что ты ни в чём перед ним не виноват.

– …Игорь, это что же… самоубийство? – дрожащим шёпотом спрашиваю я.

– Нет. Он просто предполагал, что уже не жилец. То была редкая минута без дури, перед очередной ломкой. Он сидел на тяжёлых и уже вводил грязную дурь. Его нашли на улице уже мёртвым. У него и руки, и пах в рубцах и синяках от инъекций и резинки. Видимо, он обкололся в каком-то притоне, а там, как увидели, что он в аут ушёл, вытащили его на улицу…

– …ты звонишь из Смоленска?

– Да. Я видел ваших родителей. Они сказали, что похороны завтра. Хоронят на седьмом километре. Похороны в час дня. Приедешь?

– Да… должен.

Вот и всё. Вот и все мои «весёлые выходные». Дышать как-то трудно, но и плакать не могу. Зараза Олесь! Какого чёрта? Бамс! Бамс! Бамс! Стучу кулаком об пол. Какого чёрта ты превратил свою жизнь в это дерьмо? Ведь год назад ты вылечился уже! Уже жить начал! И ещё послания мне какие-то шлёт! Уёо-о-обо-о-ок! Я из-за него здесь… О-о-олесь, как так? Что делать-то сейчас? И опять звонит телефон!

– Аллё.

– Здравствуй, Стась.

– Э-э-э…

– Да, это я. Ты ведь уже знаешь о своём брате?

– Знаю! Я знаю, что это ты, подонок, виноват в его смерти!

– Тщ-щ-щ… Ну-ну! Каждый сам выбирает свой путь. Он выбрал этот. Никто насильно его на герыч не подсаживал. Даже такой сукин сын, как я. Я перед ним точно не виноват!

– Зачем звонишь?

– Давай я за тобой приеду. Привезу тебя на похороны.

– Нет. Доберусь сам.

– Стась, ты можешь не успеть! Я обещаю, что…

– Нет!

– Стась, я хочу помочь!

– У меня есть тот, кто мне может помочь!

– Не тот ли, что тебя чуть не убил?

– Тебя не касается!

– Я бы не посмел тебя калечить!

– Иди на хуй! И не смей ко мне подходить на похоронах! Слышишь?

– Давай я тебя привезу…

– Я всё сказал! – и я судорожно жму «отбой», услышав напоследок, как Стоцкий крикнул:

– Всё равно будешь!..

Даже хорошо, что Стоцкий позвонил. Злость и ненависть к этому ублюдку меня подстегнули к действиям. Ищу свою сумку, там есть и паспорт, и остатки денег. Переодеваюсь, вызываю такси. Закрываю дом и ворота. Мчу в салон к Гале. Надо занять денег.

Гала сначала обрадовалась, но когда узнала, по какому я поводу, помрачнела.

– Что же ты, сволочуга, у своего Мзурова не попросил денег?

– Его нет в городе, он уехал.

– Так он тебе яйчонки твои повыдёргивает за такое своеёбие!

– Он и не узнает, уехал на три дня, а я завтра после похорон сразу обратно. Успею.

Гала дала денег. Я успел на поезд. Правда, билет только на боковушку возле туалета. Но всё равно спать не мог. Свистит в голове, пустота в груди не заполняется, гулко бухает сердце в такт рельсовым стыкам. Наутро в Смоленске чувствовал себя абсолютно невменяемым, абсолютно измочаленным, разодранным в клочья. И эти клочья ничего не чувствовали, не болели, омертвели. Благодаря этой омертвелости смог пережить ужасную сцену на кладбище: ненависть на губах матери, резкие движения отца, любопытство в глазах немногочисленных «провожатых» тела в мир иной. Благодаря этой омертвелости не кинулся на Стоцкого, который стоял поодаль – ему неинтересны похороны, он здесь ради меня. Мне пришлось уйти до того, как установили крест. Скрылся вглубь кладбища, сидел на маленькой скамеечке рядом с могилой молодой когда-то девушки со смутно знакомым именем Серафима. Только здесь пробило на слёзы. Но сквозь горькую влагу успел разглядеть Стоцкого, который ходил вокруг могил, вертя головой. Меня ищет. Я упал наземь, рядом с холмиком Серафимы, защищаясь скамейкой и прислонённым к ней старым безобразным венком. Пока мёртвые меня укрывали от подонка Стоцкого, прочитал на грязной ленте отрывок из похоронной эпитафии: «Спи спокойно…» Стоцкий прошёл мимо, а я неожиданно заснул. Организм включил систему защиты. И мне снилась Серафима, которая говорила, чтобы я простил, чтобы я не лежал на холодном, что мне ещё рано…

***

Билетов на поезд не было. Пришлось покупать билет на электричку до Вязьмы. Тем более меня – грязного, очумевшего, плохо говорящего – могли бы и не пустить в фирменный поезд. Ехал всю ночь, вдыхая противный сладковатый запах допотопного вагона. В Вязьме бродил туда-сюда целый час. Местный бомж дал глотнуть водяры. Наверное, признал за своего. В Москве сразу отправился к Мазуру, к чертям собачьим!

Ворота открыты… У гаражной двери стоит Иван. Увидел меня, встрепенулся и заорал внутрь гаража:

– Мазур! Ты только к едрене фене не кипишуй сейчас! Тут Стась пришёл!

========== 10. ==========

Андрей выскакивает из гаража: глаза бешеные, желваки выпирают, кулаки сжаты. Неужели ударит сейчас? Пофиг! Я еле на ногах стою: в такси меня развезло и сейчас я мало чего соображаю. Мазуров подлетает ко мне трясёт за плечи:

– Ты где был, сука?

– Я к Гале ездил, в гости… Мне стало скучно здесь!

– Не ври! В салоне тебя не было!

– Я был у неё дома!

Иван испуганно начинает отрывать его руки от меня, отталкивать меня, боится, что его шеф опять сорвётся. Иван вклинивается и в диалог:

– Стась, не пизди, а! Мы уже звонили твоей Гале. Она сказала, что у тебя есть какое-то личное дело…

– Ладно, я был у своего друга, Мишки: у него сын родился. Имею право поздравить? Я же здесь! Что вы на меня накинулись? – я всё-таки решил пиздеть дальше.

– Почему у тебя глаза красные? Ты ревел? – присматривается ко мне Мазур.

– Я бухал!

– Рядом с маленьким ребёнком?

– Нет, мы в клубешник ходили.

– Поэтому ты такой грязный?

– Да!

– Марш в дом! – и мне сейчас это указание очень кстати. Блин, как так-то? С чего они так рано приехали? Где тут три дня? Я–то надеялся выспаться до их прибытия. Но вроде бы пронесло.

Я стоял в душе очень долго. Вода смывала кладбищенскую испарину, железнодорожную грязь и потные взгляды Стоцкого. Сейчас высплюсь, успокоюсь, вылечусь. Потом позвоню этому Игорю Шорохову, я даже не познакомился с ним на кладбище. Надо узнать подробности смерти, похорон, как там мама… А потом как-нибудь съезжу на кладбище как брат, а не как выродок. У меня даже фотки Олеся нет. Надо будет у Игоря попросить.

Когда вышел из душа, Мазур сидел на моей кровати. Какой-то радостный.

– Стась, ты опять пошёл в эту комнату… Я её заколочу!

– Я же только в душ.

– Пойдём, – Андрей подталкивает меня на выход, я так полусухой и кислый, как вино в подложке в виде полотенца, и иду в его спальню. Чёрт, поспал, называется! Уже на пороге Мазур стал гладить, обнимать, разворачивать, шептать: – Я соскучился. Разреши мне так, как я хочу, пожалуйста…

– А как ты хочешь? – я силюсь говорить игриво и жеманно.

Он вдруг гремит какой-то железякой, щёлк – и перед моим носом стальные наручники. Похожи на настоящие, это не из секс-шопа. Я глупо улыбаюсь, вытягиваю обе руки. Мазур защёлкивает одно кольцо на запястье, подталкивает меня к кровати. Резко сбрасывает на пол одеяла, подушки. Сейчас кровать – это тёмно-синий шёлковый эшафот с угловой обитой кожей спинкой. Мазур нежно толкает, я вытягиваюсь на животе. Этот изобретательный зэк встаёт на колени, пропустив моё тело под собой. Я слежу, как он вытаскивает из щели между спинкой и матрацем кожаную петлю. Это петля какое-то функциональное значение имеет – для перетаскивания матраца, что ли… Мазур протаскивает свободное кольцо наручников сквозь петлю, ловит мою руку, щёлк – теперь я прикован. Он медленно сползает с меня, целует в загривок. Отходит от кровати. Любуется, что ли? Может, ему напомнить, что нужно смазку взять? Она же у меня в комнате! Но почему-то молчу. И он молчит. Потом берёт какой-то пульт, нажимает кнопку – и беспокойно зашумело где-то наверху. И практически сразу стало холодно. Он включил кондиционер? Зачем?

– Андрей, мне холодно.

– Где ты был?

Оп! Что это за вопрос? Что это за тон? Он не собирается трахаться? И не собирался? Это допрос с пристрастием? Ни хрена себе!