Текст книги "Покажи мне свой мир (СИ)"

Автор книги: Смай_лик_94

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Но ведь можно не выходить из колонии, и они до нас не доберутся.

– Можно-то можно, но они доберутся до людей и уничтожат их подчистую, и тогда мы останемся без омег. Именно поэтому Глэйд решил дать знать о нас людям – чтобы спасти их. Люди беззащитны перед этой угрозой, а вот мы очень даже способны дать отпор.

– Ах вот оно что… Я как-то об этом и не подумал. Так какие у нас планы?

– Мы договорились с людьми о нескольких вылазках в пустыню, чтобы рассмотреть следы и, может быть, найти их логово. На обратном пути мы расставим ловушки и капканы, а потом поглядим, что в них попадётся. Постепенно мы будем увеличивать зону исследования, будем устанавливать камеры видеонаблюдения везде, где это возможно, отслеживать их тропы, ходы и тому подобное, а потом, как только найдём логово – а рано или поздно мы его непременно найдём – мы ударим по ним всем, что у нас есть: взрывчаткой, ядовитыми газами – чем-то вроде «Циклона-Б», лазерными пушками и много чем ещё.

– «Циклон-Б»? Насколько я знаю, это тот самый газ, который когда-то использовали для массового убийства людей, неужели он у вас есть?

– Да, нам удалось восстановить его формулу, но мы его не используем.

– Да вам его и иметь-то не стоит. Это не только неоправданный риск, это ещё и какая-то невольная насмешка над миллионами загубленных жизней. Использовать, да даже просто иметь его – кощунство! Господи, вам иногда такие простые вещи надо объяснять, как будто вы сами этого не понимаете.

– Ну прости, наши учёные не хотели ничего плохого, когда его воссоздавали.

– Я уверен, что мудак, изобретший атомную бомбу тоже о плохом не думал. А вышло всё, как вышло – и теперь мы живём в руинах.

– Ну ладно, ладно, у нас ещё есть формальдегиды. Это как, можно? Или тоже аморально?

– А ты не злись на меня! Лучше почитай что-нибудь о Холокосте – по-другому запоёшь. Формальдегиды твои никак не связаны с фашистами?

– Это всего лишь вещества, выделяющиеся при разложении топлива. Ничего жуткого, правда? Их-то можно использовать против очень даже реальной угрозы, или как? Уродов этих жалеть будешь? Ну так вспомни, что эта тварь, вот там, за стеной, сожрала Грэга и Пола, пока те ещё были живы. Их надо уничтожить, Бэлл. И я воспользуюсь любым средством, чтобы это сделать. Мне плевать, с чем там это связано. Понятно тебе?

Из всей его тирады я услышал только то, что Пола и Грэга сожрали живьём. Эти слова оглушили и потрясли меня, в моём воображении живо всплыла картина жуткой смерти обоих ребят, и меня охватил панический ужас, когда я только попытался представить себе, какими ужасными были для них последние секунды до смерти. Кроме того, беременность тоже добавила красок в мои ощущения – на меня накатила тошнота, и я часто задышал, чтобы её унять. Джер, кажется, понял, что сболтнул лишнего, и осторожно взяв меня за плечи обеспокоенно смотрелся в моё лицо.

– Эй, Бэлл, ты чего? Тебе плохо? Я тебя напугал?

Я только хватал ртом воздух, чтобы успокоиться и привести в порядок взбунтовавшийся против меня организм. Мне нельзя волноваться, а тем более живо воображать сцены кровавой расправы – это может повредить ребёнку. Я должен подумать о чём-то хорошем, о чём-то приятном и милом. А совсем не о поедании людей живьём. Пока я пытался вытащить из подсознания картинки, где детки играют с котятами, Джер сообразил быстрее и, подняв меня на руки, быстро отнёс соседний кабинет, смежный с тем, где лежал мёртвый зверь. Там он посадил меня на кушетку, прислонил спиной к стене и метнулся к двери, чтобы позвать на помощь. Тут же появился пожилой альфа в белом халате и шприцом в руках.

– Что у тебя случилось, миленький? – доктор, годящийся мне по возрасту в дедушки, посмотрел на меня добрыми глазами с весёлой искоркой и взял меня за руку, нащупывая пульс. – Кто обидел такого чудесного омегу? Тебе плохо?

– Он на третьем месяце, а я ему брякнул лишнего про этого монстра, вот он и испугался, – ответил за меня Джер, нервно закусивший губу.

– Ну это ты зря, Джер, ему волноваться нельзя. Давай-ка, ложись, миленький, расслабься, – он помог мне улечься на кушетку. – Не надо тебе никакого укола, сейчас полежишь немного, тошнота пройдёт, я дам тебе попить водички, и ты будешь как новенький. Договорились?

Я кивнул и притих, закрыв глаза. Старичок ласково, как ребёнка, погладил меня по дредастой голове, и мне стало спокойно.

– А скажи-ка мне, миленький, это ты за Глэйдом замужем?

– Я, доктор.

– Ну и славно, ему давно пора ребёночка завести, давно. Твоему-то, Джер, малышу сколько уже?

– Почти пять, – мутант всё ещё нервничал из-за моего недомогания, но чудесный старичок разговаривал на отвлечённые темы, чтобы переключить наше внимание на приятные вещи. И правда, мы оба вспомнили кудрявого прелестника Арчи и оба улыбнулись.

– Ну вот видишь, а ваш с Глэйдом малыш ещё совсем крошечный. Давно ему пора, давно. Отдыхай. Я должен идти, а ты, Джер, посиди с мальчиком, дай ему попить, а потом проводи его домой, хорошо?

Рыжий альфа без вопросов согласился, и доктор вернулся в соседнюю комнату, а мы задержались ещё на полчаса – я лежал на кушетке, стараясь думать о рыжих кудряшках Арчи, а его папаша нервными шагами мерил комнату из угла в угол.

– Успокойся ты, всё уже в порядке. Тошнота при беременности – это нормально.

– Да, но только не на третьем месяце. Прости, я совсем не хотел тебя напугать и обидеть.

– Я не обижаюсь. Всё уже хорошо. Пойдём, отведёшь меня к Дэнни? Знаешь, мне кажется, что хоть я и муж Глэйда, совершенно не в моих силах выполнять его функции, пока он болен. Лучше это будешь ты. Я понятия не имею, как бороться с волосатыми полумедведями, а вот ты – имеешь. Я думаю, Глэйд согласится.

– Я спрошу его, ладно? Действительно, беременному омеге хочется думать совсем не о таких вещах. Пойдём, – он помог мне подняться с кушетки и, осторожно поддерживая, повёл к лифтам.

Вернувшись к Дэнни, я застал его в том же положении, в котором оставил – сидящим на диване с пустым взглядом. Я подсел к нему и обнял за плечи, но он никак не отреагировал. Я не знал, что делать. Я не знал, как унять его боль и вернуть его к жизни. Он утерял смысл, желание жить, и уж точно не я мог всё это ему вернуть. Но были два маленьких человечка, ради которых стоило подняться на ноги и идти дальше – его дети. Их с Полом мальчики.

– Дэнни, милый. Послушай, что я тебе скажу. Ты потерял то, без чего жизнь кажется тебе невыносимой. Я не буду говорить, что знаю, что ты чувствуешь – это неправда. Но у меня есть кое-что, как и у тебя, ради чего стоит продолжать бороться – ребёнок. Только мой ещё совсем крошечный, я и не видел его никогда. А вот твои мальчики – они каждый день рядом с тобой, они любят тебя, тянутся к тебе. Но они совсем тебя не видят, потому что ты закрылся от них. Ты потерял Пола, но не позволь им потерять тебя. Ты нужен им. Не поддавайся этому отчаянию, которое тебя охватывает.

Он медленно поднял голову и посмотрел мне в глаза. По его щекам текли слёзы. Несколько минут он сидел, не шевелясь, глядя мне в глаза, а слёзы всё текли и текли, никак не меняя выражения его будто бы окаменевшего лица. Это смотрелось жутко, и я прикладывал большие усилия, чтобы не отвернуться, не отвести взгляд. Наконец он прикрыл глаза, вытер слёзы и, после недолгого молчания, произнёс:

– Да, ты прав. Мне в самом деле стоит жить ради моих малышей. Я позволил себе непростительную слабость. Но мне так тяжело… и так больно. Мне совсем не хочется жить дальше. Я хочу умереть и встретиться с ним там, на небесах. Я ведь разговаривал с ним совсем недавно. Четыре дня. Всего четыре дня, ты представляешь? Он был живой, совсем такой же, как обычно. А потом Майки разбудил меня посреди ночи и сказал, что его больше нет. Я, знаешь, даже сперва не поверил и обиделся на него за такую глупую и злую шутку. А оказалось, что он вовсе не пошутил. Мне казалось, что у меня сердце остановится, если я увижу его мёртвым. Но вот уже четвёртый день я живу без него, а боль никуда не уходит. Она только разрастается и затмевает мой разум, не позволяя думать ни о чём другом. Я смертельно болен этой потерей. Я боюсь, что не смогу прожить долго после его смерти. Я не могу жить без него, это выше моих сил.

– Знаешь, милый, я слышал, что после тяжёлой утраты должно пройти восемь месяцев. Либо за это время человек находит силы жить дальше, либо, к сожалению, умирает, не перенеся потери. И знаешь что? Ты не имеешь права умирать, если у тебя есть дети. Конечно, о них позаботятся, они не останутся одни, но подумай сам, какую страшную боль ты им причинишь. Не вздумай сдаваться. Не смей, ты понял? Тебя никто не заставляет снова выходить замуж, это было бы дикостью, и я знаю, что через всю свою жизнь ты пронесёшь свою любовь и скорбь. Но твои дети заслуживают того, чтобы ты был с ними, любил их и заботился о них. Пол хотел бы этого, я уверен.

Дэнни даже распрямил спину.

– И в самом деле, чего это я? Какой же я плохой отец, если захотел умереть и бросить своих малышей совсем одних! Никогда не прощу себе этого. Спасибо тебе. Я уже готов был сдаться.

– Тебе нужно найти какое-то занятие, которое отвлекало бы тебя от мыслей. И я даже знаю, какое.

– И какое же?

– Я ухаживаю за Глэйдом, Мэган за Рождером, а вот за Эшби и Нэдом ухаживает Майки. И ты мог бы ему помочь. Уход за такими тяжелоранеными занимает много времени и сил, и я уверен, что это поможет тебе справиться с собой и вернуться к жизни.

– Пожалуй, ты прав. Только я боюсь, что они будут наоборот напоминанием о том, что Пол мог бы быть среди них – раненый, но живой.

– Если будет больнее – тебя никто не заставляет. Просто попробуй. А вообще, когда у тебя на руках человек, харкающий кровью и изнемогающий от боли, ты не можешь ни о чём другом думать. Я ведь не только за Глэйдом присматриваю, но и за Нэдом иногда, и мне жалко его не меньше, чем мужа. Тут дело не в том, что один из них – мой альфа, а второй – посторонний, которого я и знать не знал раньше. Просто когда видишь человека в таком состоянии, забываешь о себе, забываешь обо всём и испытываешь только жалость. Попробуй, вдруг тебе поможет. Да и им будет легче справляться с болью. Вы просто поможете друг другу.

– Хорошо, я попробую. Это ты здорово придумал. Пойдём тогда прямо сейчас? Мне нужно сразу заняться делом, чтобы у меня не появилось время на то, чтобы передумать. Пойдём.

– А дети?

– Они сейчас в школе, Мэган отвёл их утром. У меня есть пара часов до их возвращения.

Мы спустились в больницу, я отвел Дэнни к Нэду, которому пока было хуже всех, и оставил их одних, а сам направился к Глэйду. Он спал, и я присел тихонько рядом с ним, не касаясь его, только вглядываясь в его лицо. То, что он красивый, я заметил сразу, ещё тогда, когда увидел его впервые. Я боялся и ненавидел его, но уже тогда мне было ясно, что Дюк с ним и рядом не стоял. Он намного выше и гораздо лучше сложён, его мускулатура развита не в пример лучше, чем у Дюка. Выражение его лица, всегда немного ироничное, придаёт ему какую-то изюминку, тонкие губы, часто скривлённые насмешкой, чёрные глаза, всегда смотрящие с весёлой ноткой сарказма, его едкие шуточки и наглые замашки – всё это, безусловно, мне нравится. Он совсем не такой, как растяпа Дюк, который не умеет ни остроумно пошутить, ни рассердиться так, чтобы у меня коленки подгибались от страха, ни трахнуть меня так, чтобы я тут же вырубился без сил. А Глэйд вот умеет. Одним словом, Дюк не выдерживает такой конкуренции и я не понимаю, как вообще когда-то мог жить с таким, как он, да ещё и думать, что на лучшее рассчитывать я не могу. А вот оно, моё лучшее – лысое, нахальное, немного сумасшедшее и порой ведущее себя, как глупый подросток. Да ещё и подарившее мне ребёнка, на что этот мешок с мукой не мог решиться целых пять лет – и подумать-то смешно.

Глэйд беспокойно шевельнулся на постели и сжал кулаки, чем отвлёк меня от нежных и, откровенно говоря, восторженных мыслей на его счёт. Он просыпался, и я обхватил ладонями его большой кулак, в который мой крошечный кулачок, наверное, поместился бы целиком. Его глаза приоткрылись, и, увидев меня, он сразу же улыбнулся, хоть и слабо.

– Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, хреново, – ну, нормального ответа я от него и не ожидал.

– Надо позвать врача? Хочешь обезболивающее?

– Нет, не стоит. Надо как-то самому уже с этим справляться, сколько можно сидеть на лекарствах? Так у меня никогда болеть не перестанет.

– Ну да, ты прав. Тебе всё ещё нельзя есть?

– Можно, но я не буду. С капельницей проблем меньше. Это наименее болезненно и энергозатратно.

– Ну ладно, как хочешь.

Мы помолчали несколько минут.

– И долго ты тут сидел?

– Ну, минут двадцать где-то.

Он кивнул и легко улыбнулся – не насмешливо, а как-то нежно. Конечно, ему же приятно, что я был тут с ним, что я переживаю за него. Он лениво прикрыл глаза.

– А как ты-то? Прости, что заставил тебя поволноваться.

– Ничего себе, поволноваться! Да я тут чуть с ума не сошёл! Я так испугался, когда меня разбудили ночью и сказали, что вы, придурки, сунулись в пустыню впятером. Я думал, что ты умер!

– Прости. Я не думал, что всё так закончится. Я не думал, что это может стоить жизни кому-то из нас. А теперь Дэнни всю жизнь будет несчастным из-за меня.

– Ещё пара миллиметров, и несчастным всю жизнь был бы я, дебила ты кусок!

Он замер и ошеломлённо посмотрел на меня. Кажется, он даже забыл дышать, осмысливая мои слова.

– Что ты сказал? – он не произнёс это, а почти беззвучно выдохнул, и я бы не понял его, если бы не видел движения его губ.

– Я сказал, что ты подверг себя опасности, совершенно не подумав обо мне. Эгоист! Тиран! Ненавижу тебя!

Я ругал его, на чём свет стоит, а его улыбка становилась всё шире и счастливее. Я всё кричал и кричал на него, пока он не взял меня за руку. Я замер и как в замедленной съёмке наблюдал, как он подносит мою ладонь к своему лицу и прижимается к ней губами. Целуя мою руку, он неотрывно смотрел мне в глаза, а потом провёл моей ладонью по своей щеке и блаженно прикрыл глаза. Его руки опустились, а моя так и осталась на его щеке, нежно поглаживая. Он выглядел таким счастливым и довольным, что мне стало стыдно за свою вспышку обиды и злости. Я опустился перед его койкой на колени и склонился к его лицу, мягко прикасаясь губами к его пересохшим губам.

– Прости меня, я не должен был кричать… Просто я так испугался за тебя, мне было так страшно. Ну что бы я без тебя делал, а? Ну как бы я без тебя?

Он ничего не отвечал, только прижимался тёплыми сухими губами к моим, не давая мне толком говорить, и счастливо улыбался. Ну я же говорю – глупый мальчишка, как есть. Любит меня… Любит, я же вижу. Он тянулся за моей лаской, как ребёнок, и я с радостью дарил ему всю ту нежность, которая накопилась в моей душе. Я целовал его осторожно и трепетно, не возбуждающе, просто приятно, гладил по рукам, по голове, а он прямо млел и растекался лужицей, жмурясь, как кот и не желая отпустить меня от себя. Именно в таком положении и застал нас вошедший Майки. Он кашлянул, чтобы дать знать о своём присутствии, и мы нехотя отлипли друг от друга, глупо улыбаясь, как влюблённые подростки. Друг улыбнулся загадочной улыбкой Моны Лизы, когда увидел нас в такой красноречивой ситуации.

– Ой, ребята, помешал вам, извините. Я вот спросить тебя пришёл: как это ты Дэнни вытянул из его квартиры да ещё и сюда завлёк? Колдуешь, что ли, а?

– Да нет, – я, всё ещё смущённый и взволнованный, уселся на стул рядом с постелью мужа, – я просто сказал ему, что ему должно быть стыдно так отдаляться от детей, что ему надо вернуться к жизни, а лучший способ – поухаживать за кем-то. Вот уж что занимает много времени и мыслей.

– Браво, милый, – друг улыбнулся мне, – теперь за Дэнни можно не переживать. А то… ну, ты знаешь, чего мы все боялись.

– Да уж знаю.

– Позовите его сюда, – прошелестел Глэйд, – мне нужно с ним поговорить.

Майки вышел, и через пять минут вернулся с Дэнни, с которым за эти полчаса произошли разительные перемены. Его лицо было хмуро и сосредоточено, не осталось и следа отрешённости, кожа приобрела нормальный оттенок, и теперь он не был похож на бледный труп. В его руках висел лохмотьями окровавленный бинт, и он оглянулся, чтобы посмотреть, куда можно его отложить.

– Да, Глэйд, ты звал меня? – он кинул бинт на стул и подошёл к постели альфы.

– Садись, – Глэйд похлопал ладонью по краешку своей кровати, и блондин покорно уселся на указанное место. – Я должен извиниться перед тобой за то, что я, а не Пол лежу сейчас перед тобой. Это мне, как зачинщику безумства, следовало бы умереть, но вот, я жив – и мне за это стыдно. Ты простишь меня?

– А я и не сердился. То, что дураки вы все, если решились на такой безумный поступок, никому даже не сказав, это и так понятно. А Пол-то не умнее вашего. Я уже Нэду сказал всё, что о вас всех думаю. Пол мог бы проявить хоть чуточку здравого смысла, уговорить тебя взять побольше людей, оружие посильнее, да переночевать в Шеридане, в конце концов. Так что не вини себя. Вы поступили глупо, но смело, и мне не за что тебя винить. И его тоже. Он погиб, защищая свой дом, защищая меня и наших детей, и это достойно звания героя. Мне ужасно больно и тяжело, но то, что произошло уже не изменить. Твоя совесть чиста и перед ним и передо мной. Отдыхай. Тебе, кстати, надо делать перевязку. Хочешь, я сделаю?

– Давай, куда уж я денусь-то?

– Отлично. Майки, поможешь мне? А ты, Бэлл, сядь в уголке и не смотри – жуткое зрелище.

Я покорно отошёл в уголок и пристроился на стуле, и, как я ни старался отвести взгляд, всё равно рано или поздно он находил постель, которую окружили Дэнни с Майком. Для того чтобы перевязать раны, Глэйда нужно было посадить, а это было весьма проблематично. Ему было больно, хоть он и старался не подать виду, и омеги каждый раз оставляли его в покое, когда он морщился или тихо охал.

– Ребята, а вот вам не кажется, что чем дольше вы будете его теребить, тем хуже сделаете? Посадите уже один раз – и всё.

– Ты такой умный, козявка, иди позови на помощь, нам без альфы не справиться, – не выдержал Майки.

Я сходил в соседнюю палату, привёл с собой санитара, и тот с лёгкостью усадил Глэйда на постели, не обращая внимания на всю его страдальческую мимику и тихие стоны. Потом альфе только и оставалось, что придерживать его за шею в сидячем положении, пока Майки с Дэнни с удивительной сноровкой сняли старую повязку и наложили новую. Я, всё же, мельком взглянул на Глэйда в тот момент, когда его раны не были закрыты бинтами, и был потрясён до глубины души, представляя себе, какую острую и невыносимую боль приносят эти увечья. А Глэйд ещё и терпит эту боль, позволяя себе как максимум сжать кулаки и стиснуть зубы. Его грудь рассекали четыре глубоких разреза, порванная кожа была искусно сшита, но впечатление было такое, что это просто зияющие дыры. На животе были такие же отметины, тоже красные, тоже глубокие и не менее болезненные. Мне стоило мельком их увидеть, чтобы тут же отвернуться и не смотреть.

Когда с перевязкой закончили, нас с Глэйдом оставили одних, вкатив ему большой шприц снотворного напополам с обезболивающим. Я впервые видел мужа таким – перевязка разбередила раны, причинила острую боль, и его трясло крупной дрожью, он дышал тихо, но часто и судорожно, а пальцы его намертво вцепились в стерильную больничную простынь. Я вспомнил, что мне рассказывали в детстве – присутствие истинной пары помогает перетерпеть боль, и я снова встал рядом с постелью на колени, бережно обняв Глэйда так, чтобы не задеть раны ни в коем случае. Я осторожно поглаживал кончиками пальцев его по щеке, шее, в это же время покрывая лёгкими поцелуями его лицо. Он нашёл в себе силы, чтобы расцепить мёртвую хватку пальцев, сжимавших постельное бельё и взять меня за руку. Надо сказать, он стиснул мою ладонь так, что у меня хрустнули кости, но я не подал и виду, как мне больно. Мне было наплевать на то, что рука затекла как в стальных тисках, мне было наплевать, что заболели колени и спина, мне было наплевать на всё – главное, что я не слишком поздно понял, что люблю Глэйда. Он поправится и у нас, как и сказал Майки, всё будет хорошо.

А ещё я вспомнил, что всегда на подсознательном уровне чувствовал мутанта, всегда знал, когда наткнусь на него в коридоре, всегда предчувствовал его появление дома. А в ту ночь, когда он замёрз, не накрывшись одеялом? Я ведь проснулся от чего-то, что-то разбудило меня, и я только теперь понял, что это было. Моя истинная пара в тот момент испытывала дискомфорт, и я не мог спать, пока не накрыл продрогшего ящера одеялом. А он? Ведь всё время моей беременности, все эти три месяца, он заботился обо мне, как нянька, исполнял все мои желания, окружал меня заботой. А я думал, что он только о ребёнке печётся.

Даже более того – в ночь, когда я замерзал в пустыне, сбежав от Дюка, я звал Глэйда, просил его найти меня – и он нашёл. А может, он каким-то образом услышал меня, и именно поэтому отыскал так быстро? Удивительно. И как же мне хорошо было, когда он нашёл меня и поднял на руки – я сразу почувствовал себя в безопасности, это ли не признак того, что мне всё это время было хорошо с ним, хоть я этого и не понимал? А теперь пора мне вернуть ему всю ту ласку и заботу, что он дарил мне так долго. Теперь моя очередь носиться с ним, как с ребёнком, баловать его, унимать его боль.

========== Глава 8 ==========

За следующий месяц, пока я ухаживал за больным Глэйдом, произошло много событий. Наши отряды, объединённые с людьми, поймали несколько монстров, таких же, как тот, что убил Пола. Им не стали сохранять жизнь, чтобы наши учёные могли их исследовать – все помнили печальный опыт с Бобом. Попавшихся в капканы зверей убивали на месте безо всякой жалости, чтобы избежать малейшей опасности.

Учёные тоже на месте не сидели, и вскоре на свет появился прибор, способный парить на высоте птичьего полёта. На нём была установлена камера, запрограммированная на выслеживание этих зверообразных тварей, и вскоре при её помощи было обнаружено место их обитания. Общим логовом это назвать было нельзя, но именно там находились самки с детёнышами, и именно туда самцы уволакивали добычу, чтобы прокормить потомство.

Правда, за этот месяц добыча, то есть, мутанты и люди, стала более бдительной, и кормить оголодавших зверят стало проблематично. На это самое укромное место наши ребята вместе с людьми готовили нападение, и Джер в подробностях рассказывал о предстоящей операции более-менее очухавшемуся Глэйду, а я сидел рядышком да слушал. С одной стороны, у меня просто не оставалось выбора – они способны были говорить об этом сутки напролёт, а я сидел с Глэйдом, не отходя от него надолго, и вынужден был слушать все эти разговоры, а с другой стороны, мне и самому было интересно, что же творится вокруг нашей колонии, как продвигается дело и что альфы собираются сделать с логовом новых мутантов.

Дэнни немного оправился и теперь был большую часть времени занят детьми и уходом за больными, и это не оставляло ему времени на тоскливые размышления. Конечно, горечь никогда не покидала его, он ни разу со дня смерти мужа не снял чёрной одежды. Кажется, он собирается носить её всю свою жизнь, не снимая траура до самого последнего вздоха. Я лично не вижу ничего плохого в том, чтобы так глубоко скорбеть по любимому человеку. Однако бедный омега вернулся к жизни, проводил много времени с детьми, хотя улыбка редко трогала его губы.

И у меня были новости – за этот месяц, то есть четвёртый месяц беременности, мой живот подозрительно резко раздался в размерах, и я решил сходить к врачу – чтобы убедиться, что всё в порядке. Итоги обследования, надо сказать, удивили меня, но это было приятное удивление. Я сразу же помчался к Глэйду, чтобы рассказать ему, но он дремал, и я двадцать минут сидел рядом с ним, изнемогая от нетерпения. Когда же, наконец, он приоткрыл глаза, я тут же сел на край его койки и бесцеремонно затормошил за плечо. Он чувствовал себя намного лучше, и я не боялся причинить ему этим боль.

– Просыпайся, ты, сонное царство! У меня новости!

– Начинай с плохой, – пробурчал недовольный таким нахальством с моей стороны мутант.

– Нет плохих. Есть только одна, и она хорошая. Их двое.

– Кого? – он непонимающе уставился на меня, хмуря брови.

– Да детей, понимаешь? Детей двое! Это близнецы.

Услышав эти слова, Глэйд улыбнулся как Чеширский кот и протянул ко мне руки, чтобы обнять. Я склонился к нему и уткнулся лицом в прохладную кожу шеи. Альфа ласково погладил меня по голове и плечам. Долго в такой позе сидеть мне было неудобно, и я сел на постели, а большая ладонь улеглась на мой живот, осторожно поглаживая. Я накрыл её своими руками и улыбнулся.

Двое малышей… Конечно, глупо рассчитывать, что хоть один из них будет омегой, раз уж тут они рождаются с периодичностью раз в двадцать лет. И всё равно – что может быть лучше, чем двое детей, когда ждал всего одного? Это, конечно, вдвое больше забот, но и вдвое больше радости. А какие они будут? Два лысых чешуйчатых сорванца? Или от меня унаследуют непокорные, вечно спутанные волосы? Ах, да какая разница? Какими бы ни были, буду любить их. Так сильно, так крепко, как никого никогда. Никого? Мой взгляд скосился на улыбающегося альфу, и я подумал, что любить их буду так же сильно, как их шебутного папашу.

– Глэйд… – я понял, что так и не сказал ему самого важного.

– А? – он оторвал взгляд от моего округлившегося живота.

– Я люблю тебя. Слышишь? Я люблю тебя и останусь с тобой. Научи меня жить так, как ты. Покажи мне свой мир. Я приживусь, обещаю. Знаешь, как кот, который долго не может привыкнуть к новому дому, а привыкнув, уже от него не откажется. Ах, да у тебя же никогда не было кота. Ну ты ведь всё равно меня понял, да? – за всё время моей тирады альфа не прекращал поглаживать меня по животу, ласково улыбаясь.

– Я понял тебя. Понял. И я тебя люблю, ласточка, – на этот раз я только улыбнулся ласковому прозвищу. – Я рад, что детей будет двое. Спасибо тебе.

– Пожалуйста, – я пожал плечами и хихикнул, – мне не трудно. Это тебе ещё пять месяцев терпеть мой характер и предродовые истерики.

– Уж потерплю, не переживай.

POV Автор

Альфа и омега, нежно ворковавшие в полутёмной палате больницы, не подозревали о том, что творилось в городе людей, а точнее в домишке Дюка, оставленного несколько месяцев назад в полном одиночестве. Внезапное исчезновение мужа альфа мог бы объяснить чем угодно, только не тем, что он по своей воле вернулся к мутантам. Недалёкий по своей натуре, Дюк никогда бы не подумал, что Бэлл мог слышать разговор о предательстве, а потом притвориться спящим.

Нельзя сказать, что альфа был привязан к супругу, но всё же пять лет совместной жизни наложили свой отпечаток на его мировосприятие, и он не очень представлял себе, как будет жить без «хозяйки в доме». Тяжёлый крестьянский труд всем своим тяжким бременем обрушился на не очень-то выносливые плечи Дюка, и тот, обременённый, одинокий, понятия не имеющий о судьбе единственного близкого человека, терзаемый угрызениями совести, начал выпивать, и вот уже несколько месяцев не проводил вечера без стакана крепкого, но дешёвого алкоголя. Хозяйство постепенно приходило в запустение, куры передохли одна за другой – какие от голода, а каких собаки местные задрали. Обширный огород порос сорными травами, уже достававшими невысокому Дюку до середины бедра, цепная собака околела от голода, потому что хозяин, не обращая внимания на истошный лай, даже воды не наливал, что уж говорить о еде.

И так не отличавшийся могучим телосложением, Дюк, истощённый постоянным недоеданием и пьянством, сам начал превращаться в развалину: спина согнулась, сизая щетина оттеняла бледные впалые щёки, волосы клочьями нависли над низким лбом, походка стала нетвёрдой и шатающейся, пальцы мелко дрожали то в пьяном угаре, то от похмелья. Соседи сочувствовали молодому опустившемуся альфе, списывали его пьянство на скорбь по пропавшему мужу, но те одиннадцать альф из отряда, который бросил Бэлла в пустыне четыре месяца назад, прекрасно понимали, в чём истинная причина грехопадения Дюка.

Никакие уговоры, никакие дружеские советы и увещевания не способны были вытянуть альфу из запоя и глубокой депрессии. Постепенно друзья бросили свои бесплодные попытки и вернулись к своей жизни, изредка заходя в пропахшую плесенью хибару, чтобы убедиться, что Дюк всё ещё жив.

Предоставленный самому себе, ничем не занятый, постоянно находящийся в пьяном чаду, Дюк всё больше и больше думал о том, что же произошло четыре месяца назад. Появившихся около месяца назад альф-мутантов он видел только издали, и воспалённый разум не смог отличить их от обычных людей. Для Дюка, в отличие от всего остального города, не существовало никакого Нижнего Шеридана, где жили вполне человекоподобные существа, а слово «мутант» всё ещё живо рисовало в воображении мерзкого урода, живущего, как зверь и жрущего человечину. Никто в городе не утруждал себя длительными разговорами с «выпивохой», как его теперь называли, и новости ему особо не откуда было узнавать. Однако череда жестоких убийств в пустыне не могла укрыться от него и только уверила в мысли, что выродки из Буффало бесчинствуют.

Растерзанное тело, увиденное Дюком однажды утром, искалеченное, порванное на части, будто сломанная кукла, поразило и оглушило альфу. Медленно, не имея сил сопротивляться, подошёл он к трупу и заглянул в его стеклянные безжизненные глаза, которые будто смотрели в душу и укоряли в том, о чём он пытался забыть. Онемевшего от ужаса Дюка, в волосах которого проступила седина, силой увели домой, уложили спать и снова оставили одного. В темноте ему казалось, что мёртвые глаза всё смотрят и смотрят на него, не мигая, проникают в самые сокровенные и тайные его мысли. В воспалённую голову несчастного закралось безумие.

Незрячие глаза мертвеца преследовали альфу, куда бы он ни пошёл, что бы ни делал. Страшные сны переплетались с реальностью, изматывая и душу и тело, постепенно Дюк начал дичать и сторониться даже своих друзей. Однако мысль его не останавливалась никогда. Как далёкое воспоминание вставал перед глазами образ Бэлла, улыбчивого и ласкового, и безумец отчаянно плакал, цепляясь дрожащими пальцами за подушку и пытаясь отогнать от себя видение.

Но на смену Бэллу в его больном воображении неизбежно приходили страшные глаза, уставившиеся в пустоту, и вместе с тем безжалостно смотрящие прямо в душу. Эти глаза словно укоряли Дюка за то, что он оставил своего мужа, беззащитного омегу, на растерзание мутантам, что он предал единственного человека, который был ему близок. Ночные кошмары изводили его, он боялся спать, его глаза, отёкшие и окружённые тёмными синяками, воспалённые красные веки, отросшие нечёсаные волосы придавали ему устрашающий и неприятный вид, и люди в городе вовсе перестали проявлять к нему какое-либо участие. Безумец остался совершенно один.