Текст книги "Туман гор Кайана (СИ)"
Автор книги: Shkom
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
И голоса. Чем дальше полз по той темноте, поглотившей стены, тем отчётливее понимал, что кроме Амарука, я точно слышал кого-то ещё… Нет – много кого ещё. Бледный свет едва-едва был заметен из-за размытых стен, но в какой-то момент… Клянусь честью, в какой-то момент я увидел нечто, похожее на человека, там – прямиком подо мной.
– Фогг!
В один момент я вдохнул воздуха, и весь мир вокруг меня накрыла темнота, тишина, и невесомость. В последнюю секунду я ощутил то, как моя рука просто провалилась в породу, и я, не удержавшись, тоже последовал вниз, но затем… Затем была только пустота. Даже воздуха, как казалось, просто не было – тот вдох, что я сделал перед падением, остался внутри меня и просто отказывался выходить наружу.
Вокруг один за другим мелькали те самые тоннели, бесконечно ведущие куда-то вперёд. Я мог видеть их буквально насквозь, проваливаясь куда-то вниз. Бледный свет вокруг – то были лишь образы странных, незнакомых и почти бесплотных людей, скребущих пещеру с другой – этой стороны. Всё пытаясь выбраться наружу, они плакали, молили, просили, угрожали и кричали… бесшумно. Вокруг был лишь страх, исходивший от них; пропитанное веками и долгими-долгими мучениями отчаяние просто витало в той темноте – ждало, пока его вдохнут.
Где-то там – наверху, я увидел то самое чудовище. Ещё хуже, чем я его воображал, оно добежало до того места, где я упал, и просто остановилось. Будто чувствуя меня, оно начало скрестись куда-то вниз, но безуспешно. И крик его – крик злобы, крик агонии, беспомощности – его тоже никто не слышал.
Но куда же я падал? Трудно было сказать. Ощущения были точно такими же, как в тот момент, когда Амарук сбросил меня вниз – не было падение, был просто… спуск? Словно я погружался в тот почерневший туман, словно он был настолько сильным и плотным, что просто окутывал меня водой, опуская куда-то вниз – в темноту.
«Неужели, это и будет мой конец? – вдруг подумал я. – Неужели всё так и закончится?» – то была странная мысль. В некотором роде, очень пугающая, но промелькнувшая в моей голове с таким спокойствием… Это было единственным, что было однозначным в том месте, понятным – я не должен был оттуда выбраться. Всё остальное оставляло о себе слишком много нераскрытых тайн и вопросов.
***
Спустя какое-то время я потерял все чувства ориентации в пространстве – свет, звуки, запахи – исчезло всё. Даже уверенность в том, падал ли я вниз лицом или вверх… Да даже само осознание того, падал ли я – ничего не было.
Я думал, что так и останусь там – наедине с мыслями, наедине со страхом, что позже перерос бы в неистовую панику. Сколько вариантов Ада человек не придумал бы, но самый страшный в понимании нашего мозга – это его отсутствие, полное прекращение существования. Мы можем свыкнуться с болью, привыкнуть к пыткам, порицанию или ненависти, но если смерть – это и есть Ад? Что, если Ад в том, что человек просто перестаёт существовать, оставаясь в сознании? Пока я был там – в той бесцветной пустоте – я ощущал себя в настоящем Аду.
Помню, в далёком-далёком детстве, где-то в начале своего подросткового возраста – возраста вопросов и ответов – я дошёл до этого странного осознания: что самая страшная картина – это пустота. И дошёл довольно забавно – среди всех мыслей, столь часто и хаотично посещающих мою голову, я вдруг поймал одну: «А что, если попытаться представить себе ничего?» – и я не смог. Ведь как? У ничего не может быть фона – белого или чёрного – ведь оно бесконечно; не может быть света или его отсутствия. Я не мог просто стоять посреди улицы и смотреть вперёд, обманывая себя, будто что-то представлял, нет – я пытался создать пустоту. И я не смог.
Это была словно попытка вообразить собственную смерть: нельзя наблюдать мир, ведь ты мёртв; нельзя наблюдать темноту или свет, ведь ты мёртв; нельзя думать о том, что будут делать твои родственники, друзья или близкие; и даже космос – огромное и пугающее тёмное пространство – не нашёл бы для тебя места, ведь ты мёртв – ты не можешь воображать. Помню, как цвета переливались в моём воображении странной палитрой, всё пытаясь понять, а что же должно было быть в отсутствии существования. В детстве я проиграл самому себе в той игре. Но в тот момент – когда я был посреди самой настоящей неизвестности – мне отчётливо казалось, что я наконец выиграл. Слова Смита, в каком-то смысле, обрели пророческий мотив для меня: «Кажется, мы не покинем этот лес».
А потом я услышал его. Ощутил каждым волоском на своей голове, каждой клеткой тела, дёрнувшейся от холода – слабый, но зловонный порыв воздуха, как резко начавшийся, так и резко прекратившийся. За ним – спустя какое-то время – ещё один. И ещё один.
Словно по щелчку чьих-то пальцев, я понял, что уже вовсе не падал, а лежал на чём-то настолько плотном, твёрдом и одновременно лёгком, что даже самое-самое сухое и прочное дерево не пошло бы с тем в сравнение – я лежал на самом воздухе.
«Где я?» – назрел логичный вопрос, но меня волновал другой: «Какой я?» – живой ли я был? Мёртвый? Или где-то между?
И тогда я вспомнил о ней – о зажигалке, упавшей в бездну вместе со мной. Я принялся водить руками по темноте, отчётливо ощущая острые и очень текстурированные контуры породы подо мной, чтобы найти её. Меня ждал успех. Успех ли?
Пальцы привычно открыли металлический корпус. По огромному, судя по эхо, пространству пронёсся оглушительный щелчок откидывающейся верхушки. Я положил большой палец на колёсико и замер – меня сковывал странный страх, странная мысль: «А рад ли я буду оказаться там, где я есть?» – и почему-то останавливала та мысль, сдерживала и отговаривала сильнее страха перед пустотой, сильнее неизвестности – всегда проще не выбирать дорогу. Щелчок.
Ровно на миг я успел увидеть образы, навсегда отпечатавшиеся в моих глазах. Та пелена, тот туман, что снаружи казался простым природным явлением, полностью состоял из них – из потемневших серых душ. Те же самые, что скребли тоннели, они совсем не источали света. Их слабые и едва заметные контуры сливались друг с другом, образуя сплошное серое месиво. Они, должно быть, были очень слабы: глаза – все черты их лиц темнели, приобретая неестественно плотный и глубокий чёрный цвет. Но все они смотрели на меня своей пустотой.
Как только огонь высвободился, распространяя свет, всё вокруг окутало пламенем. Будто бы мягкие волоски одуванчика, соприкоснувшиеся с горящей спичкой, те души воспламенились от моей зажигалки, передавая огонь друг другу. Секунда за секундой… Даже нет! Мгновение за мгновением, и вокруг меня всё уже пылало слабым, едва-едва тёплым огнём. «Огонь всегда реален», – говорил как-то один неудачливый писатель и был прав: я чувствовал тепло, я чувствовал реальность того огня.
Зажигаясь, сгорая и тухнув, многие и многие души исчезали вокруг меня, так и не осветив контуры того места, где я находился. У них даже не было сил, чтобы вскрикнуть – они лишь слегка задирали головы от боли, приоткрывали рты, будто действительно намеревались кричать, но… вокруг была тишина. Фут за футом тьма освещалась практически идеальным кольцом огня, а я всё не знал, за что же зацепить свой взгляд – везде было пусто за тем огнём, везде было лишь то самое ничего.
Но вдруг я заметил с одной стороны это – слабо подсвечиваемые контуры слева от меня, на миг показавшиеся мне стеной. «Значит, я действительно не исчез», – показалось тогда мне, и я всеми силами вцепился в тот образ, не моргая и не отвлекаясь от него.
Свет – тёплый, почти оранжевый – шёл все выше и выше по той бледно-серой стене. Очень гладкой, с очень странными и знакомыми горизонтальными дугами, будто бы я видел такие уже очень-очень много раз. Но не успела в моей голове даже сформироваться мысль, не успело пройти и мгновение, как я увидел то, к чему вели эти контуры. Увидел и не поверил себе.
Огонь всё медленно-медленно шёл у той стены, постепенно поднимаясь вверх. После горизонтальных дуг шло небольшое гладкое пространство, которое почти сразу прерывалось странным, будто бы влажным закругленным углублением. Момент за моментом свет исследовал тот объект, и я – вместе с ним, осознавая, что то была, скорее, вдавленная полусфера… Что-то куполообразное или… овальное.
Раздался ещё один порыв воздуха – где-то снизу линии огня стена треснула, обнажая грубые и остроконечные камни, а оттуда рванул тот самый ветер, несущий холод и смрад. Вместе с тем огонь дошёл уже почти до центра полусфер, ослабевая и разбиваясь на кучу маленьких огоньков. И вот тогда, когда он добрался до него тех полусфер, когда в остаточном свете произошло то, что произошло, я понял.
Понял, потому что те полусферы в исчезающем огне блеснули мне жёлтым – на меня смотрели гигантские, несоизмеримые просто ни с чем, что создал человек, пустые глаза, а ровно за миг до того я ощущал не просто воздух – я ощущал чьё-то дыхание.
«Агута», – всё тут же встало на места. Вон он был – великий и могучий древний бог.
Стоило мне только подумать о том, стоило только попытаться что-то произнести, как он взглянул на меня. Его глаза – действительно жёлтые и идеально круглые, спрятанные глубоко в пустых глазницах – засветились двумя бледными и холодными звёздами. Я видел, как свет стекал по контурам его бледно-белого черепа, видел, как он освещал его плоский нос без ноздрей, его стянутую, обтягивающую кости, с силой вакуума кожу, пустоту, в которой были его глаза – я видел бога. Но главное – я видел, чем были наполнены его глаза.
Словно Аид из греческой мифологии, словно само ледяное озеро, пленившее Люцифера, в его глазах светились сотни и сотни мёртвых душ. Невозможно передать тот апокалиптический и неописуемый в своём существе ужас; ту извращённость, столь великую перед человеческим взором и пониманием, что она обнажала само мироздание – тот взгляд смотрел не на меня, он смотрел прямо в меня. Все мои потаённые страхи, все самые отчаянные мысли и величайшие ужасы – всё физически всплывало наружу передо мной.
И тот звук – тот грохот стен, то тяжелейшее, самое громкое в мире дыхание – я ощущал это так, как если бы сам мир трещал по швам. Каждое его движение в той тьме, каждое колебание… Оно казалось настолько великим, настолько масштабным, что это божество могло бы затмить одним движением звёзды. Мы были посреди того самого космоса, посреди настоящей тьмы, до которой человеку никогда не добраться, и он – тот взгляд – был единственным светом там. Светом, что проходил меня насквозь.
Сложно это объяснить, но с тем светом… Через меня будто бы проходили самые настоящие, ощущаемые моей кожей века. Будто бы в том бледном и идеально белом потоке были все те жизни, содержащиеся в его глазах – сотни тысяч, миллионы лет. Столько знаний, столько возможностей… столько страхов.
Я помню свои широко открытые глаза, уставившиеся на тот свет в темноте, помню, что целыми вечностями – настоящими, человеческими жизнями – смотрел на тот свет, даже не в состоянии моргнуть, помню, как переживал их все сам – чувствами, мыслями, образами – переживал, пока мой мозг просто не переполнился ими.
И Агута… Его образ менялся бесчисленное количество раз. Переливаясь то бледными, то кроваво-мясными оттенками, он менял свою форму столько необъяснимо и причудливо извиваясь, приобретая очертания настолько непостижимых чудовищ, что даже сейчас, вспоминая те моменты сотнями тысяч раз, я просто не могу подобрать слов.
Я всё смотрел и смотрел, очарованный, восхищённый несмертным страхом самого того явления – это было то, что никому не стоило видеть, что появлялось не просто раз в человеческой жизни, но куда чаще не появлялось вовсе – я видел саму пустоту, настолько наполненную всем, что из неё нельзя было выделить ничего отдельно. А она видела меня.
Спустя века моё любопытство и ужас смешались в чистую, извращённую по своей природе боль. Год за годом я ощущал только её, но не мог отвести взгляда. Как мотылёк, севший прямо на свечу, я был окутан тем пламенем, я был поглощён тем, что казалось мне спасением от темноты… но по прежнему не находил в себе сил отвернуться.
Лишь в тот момент, когда я не надеялся на собственную жизнь, в тот момент, когда страх и холод во мне заняли место души, я услышал это – всего несколько слов, звучащих также громко, как сама Вселенная: «Га’ат тгу угг Агута гта’аг». И всё вокруг накрыло тьмой.
========== Эпилог. Вопрос одной «G» ==========
– А дальше?
Альберт Венс сидел посреди практически пустой комнаты. Металлический стол со смартфоном и планшетом на нём да пара стульев рядом – единственное, что украшало те белые стены. Впрочем, он был готов это перетерпеть – его очень, даже слишком интересовала та история, что, почти полгода назад вирусно распространялась как среди журналистов, так и по тому замечательному зданию.
– А что дальше?
Напротив него сидел мужчина средних лет в белой пижаме, чей голос был очень хриплым и усыпляюще спокойным. На его ровных щеках, покрытых щетиной, и чёрных волосах просматривалась странная, идущая двумя симметричными вертикальными полосами седина, доходящая до самого затылка – он и был рассказчиком.
– Вы же выбрались, да? – кивнул Венс, поправив очки. – Что было снаружи, мистер Фогг?
Он взглянул в ответ на того с неким презрением. В какой-то мере, можно было понять подобное любопытство, но журналист, как считал ответчик, должен был знать, что произошло после.
– Не делайте вид, будто не читали полицейский отчёт.
– Я и не делаю – читал, – в невозмутимо-холодном взгляде мужчины появилось некое удивление от подобной прямоты. – Но хотел бы услышать вас.
– «Хотел бы»… Что ж… – он перевёл взгляд куда-то вниз – под стол. – После темноты… я очнулся в пустой пещере. Не такой, какой она была – во вполне себе реалистичной неглубокой пещере, заканчивающейся остроугольным швом, как если бы она действительно появилась из-за раскола в горах. Очень болела голова, глаза не хотели открываться, но… Вверху-то я всё равно видел настоящий свет – лучше просто быть не могло. Потом я…
– В полицейском отчёте также было сказано, что у вас зафиксировали перелом нескольких рёбер, многочисленные ушибы и ссадины.
– Да. Как я и хотел сказать: потом я едва-едва выполз наружу и просто пошёл вперёд. Помню: там шёл снег, – мужчина поднял глаза куда-то выше головы журналиста и легко улыбнулся. – Белый-белый… и очень мелкий. Было так спокойно. Он засыпал собою и домишки, и деревья, и ели… Я не чувствовал такого спокойствия… веками.
– Да. А ещё офицеры нашли на вас кровь как пропавших Криса и Ричарда, так и того самого Энтони Смита.
– Вы же слышали, что с ними произошло.
– Но, но… они же так и не нашли тел, – покосил немного голову Альберт. – Вот, в чём дело. Я слушал вас все эти часы, и… Вы понимаете, что у вашей истории – правда это или ложь – нет никаких доказательств, – мужчина кивнул в ответ. – Нет тел, нет следов, нет ничего вообще, – снова кивок. – И даже пещера!..
– Я пытался указать на неё.
– Да, но там ничего не было!
Человек в охранной форме, стоящий у единственного выхода, слабо оскалился. Он слышал ту историю, рассказанную теми же словами, не раз и не два. Верил ли он? Неважно – деньги ему платили за то, чтобы ни пациенты, ни прочие не нарушали тишину, а голос журналиста был слишком громким для тех стен.
– Кхм-хкм… – весьма однозначно намекнул он.
– Да-да! – журналист отмахнулся и продолжил, немного понизив и замедлив тон. – Понимаете, в чём дело?! Да, спадёт снег, и, возможно, кто-то что-то да найдёт, но если все тела в пещере!..
– То от текущего состояния ничего не изменится. Чего вы пытаетесь добиться?
– Я пытаюсь понять! – он взял стул и придвинул его ближе, практически упав на стол половиной тела. – Плохие газетчики сделали из вас злодея, а я… – перешёл он на шёпот. – Я хочу докопаться до правды. Я хочу помочь, Анри.
– «Плохие»… – он растянул то слово и без единой эмоции уставился в стену. – Нет, не думаю. Пропал муж мэра городка, а единственный оставшийся в живых из группы рассказывал всякие небылицы. Им не нужен был просто злодей, понимаете? Им нужны были заголовки; история, желанная к прочтению, – в голосе рассказчика было даже слишком много холода, учитывая контекст. – А вот для подобных историй как раз нужен как герой, так и злодей… А затем появляетесь вы – человек, что хочет всё перекрутить, ради… Ради чего? Что-то мне подсказывает, что и вы, и они мало чем отличаетесь. Вам не нужна правда – вам нужна история.
– Вы не понимаете! Такое ведь действительно происходило не впервые! Все эти цепи землетрясений, о которых вы рассказывали, все эти слухи! Я проверил! С самого начала я следил за вами, и пока остальные просто пиарились на статьях в штате, я проверял! Все эти… странности, как вы сказали… берут своё начало далеко далеко не в шестнадцатом году – в двенадцатом, минимум! Представляете?!
– Эх… И что вы хотите от меня?
– Я… Я не знаю, – он тапнул по смартфону и запущенный диктофон выключился. – Хоть что-нибудь, а? Что вы можете рассказать ещё?
Фогг перевёл взгляд на журналиста. В планшете того, содержащем всего пару листов, было совсем мало записей – он их делал лишь в самом начале рассказа, а затем, замерев на пару десятков минут, и вовсе отложил его в сторону. Лгал ли тот темноволосый парнишка в очках и жилетке, изображая искренность? Он не знал. Он лишь смотрел на его волосы – выбритые виски и зачёсанная назад верхушка, торчащая шипами – смотрел и думал о том, как впервые взглянул на себя, когда вылез из пещеры – уже тогда он был седым.
– Знаете… – он провёл ладонью по варикозу на другой руке, звеня наручниками. – Я много думал обо всём этом… В этом, если понимаете, моя ошибка – каждый день, проведённый здесь, каждый день с того момента, когда судья вынес приговор, в котором он даже не сомневался, я лишь думал, прокручивая события тех дней раз за разом. Не зря я указал на то, что нахожу пророческими слова Тони, сказанные мне: «Кажется, мы не покинем этот лес». Думаю, я так и остался там – в той пещере. Каждую ночь… я будто оказываюсь там вновь. И вижу с каждым днём больше. Тени на стенах, Его глаза в свете луны…
– Если судить из медицинских отчётов по вашему состоянию и привязать их к вашей истории, то вас спасла…
– Контузия? Да. Забавно, скажите? Этот термин впервые появился на войне – Первой Мировой, именующейся ещё тогда «Великой», а после перетерпел многозначительные обезличивающие переименования: «Посттравматическое нарушение ориентации», «Эксплуатационная недееспособность»… Состояние, в котором нервная система и мозг не могут выдержать большее напряжение, так что просто отключаются…
– Но вот поэтому я и поверил в вашу историю. То есть!.. Если бы вы убили всех… – начал он отсчитывать на пальцах. – Если бы произошёл какой-то несчастный случай или… Откуда бы взялась контузия, а?
– Судью это не убедило. Присяжных – тоже. Легко выбирать, когда на одной чаше весов одинокая и убитая горем вдова, а на другой – контуженный вояка-психопат… Фемида очень избирательно слепа.
Альберт откинулся на жёстком стуле назад и уставился на своего отвечающего. С одной стороны, тот седой чудак был прав – всё то было просто работой, кормящей его, а с другой… Молодого парня, совсем недавно начавшего карьеру журналиста, очень привлекала одна особенность всей той истории: её детализация. Память Венса, ещё когда он только начал работать над тем «делом», позволяла ему заучить всё до мелочей – он надеялся, что Анри Льюис Фогг, уже не впервой имеющий проблемы с рассудком, прокололся бы где-нибудь – так, как это делали все плохие лжецы. Но нет. «Мистер Фогг», как показалось парнишке, был очень точен для лжеца, а для того, кто желал помощи или влияния прессы – слишком отстранён.
– Вы действительно не хотите ничего добавить? – спросил наконец он, указав на телефон. – Эта история… может вытащить вас отсюда. Не знаю… рассказать миру вашу версию?
– Пха… Мните себя гласом планеты, а? Думаете, что все прочтут вашу «чрезвычайно свежую и важную» статейку? – очень больно ударил по профессиональным комплексам Альберта Фогг. – Бросьте. Это… Это преступление, эти дни, этот лес, этот туман – всё это кончилось для мира. Более того – для многого мира, даже для многих штатов… эта история даже не начиналась. Всё кончено, мистер Венс. Новый заголовок, новый день.
– Но… Слушайте… – он поднёс кулак ко рту, пытаясь подавить эмоции; безуспешно. – Почему вы так спокойны, а?! Вы же невиновны?! А если виновны – к чему этот цирк, а?! То есть… Я понять не могу – зачем?!
Но в ответ мужчина молчал. Долго молчал, словно пытаясь удержать слова на языке.
– Потому что… – едва выдавил он из себя. – Всё это будет неважно. Рано или поздно. Для меня или для вас. Ваше право в том, чтобы судить меня, чтобы верить мне, чтобы выносить приговор – я сижу за скамьёй подсудимых и даже не прошу ответа на простой вопрос: «Туман это или Фогг?». Вопрос одной «G»* – или как там это окрестили в газетах?
– Но почему? Почему даже тогда, когда вас нашли, вы не пытались ничего сказать?
Но Анри Л. Фогг вновь молчал, лишь пялясь на Альберта Венса с полуоткрытым ртом. То молчание не затянулось надолго, но ответ так и не прозвучал из уст мужчины – он взял планшет, попросил ручку и медленно, очень осторожно, будто учитывая каждую неровность, написал искорёженным почерком те самые слова: «Га’ат Агута тгу угг гта’аг».
– И что? – журналист подтянул к себе планшет, смотря на слова. – Вы и в первый раз отказались их произносить – слова, что сказал бог, – ответчик кивнул. – И? Они значат что-то для вас?
– В какой-то мере… да, – он взглянул на лист, беззвучно произнося те. – Они не просто значат – они говорят… Говорят, что… – он поднял взгляд и, как показалось парню, смотрел сквозь – куда-то в пустоту. – «Пождёт Агута всех во тьме». Всё это будет неважно, мистер Венс. Всё вокруг. Верите вы мне или нет.
***
Двери в камеру с грохотом захлопнулись, оставив Анри наедине с белизной стен. Полноватый охранник, закрывающий двери, привычно и устало вздохнул – его ноги были уже не те, что раньше, и долго стоять было ему не в сладость.
– И как тебе наш пациент? – обратился он к Альберту, улыбнувшись. – Сумасшедший, а?
Парень стоял, держа все свои материалы в руках, и смотрел в небольшое окошечко в двери – оттуда на него глядели пустые, чересчур холодные для живого человека глаза; глаза человека, признанного миром безумцем.
– Эй, – толкнул того немного охранник. – Ты же не поверил в его россказни, парнишка? Я тебе говорю, у нас тут таких фруктов, м-м-м – в каждой палате на вкус и цвет найти сможешь.
Но тот ничего не ответил. Что-то не складывалось в версии суда, по которой и были предъявлены обвинения; что-то странное и пугающее так и осталось в версии, рассказанной самим выжившим; что-то странное и пугающее говорила и сама вдова – Эмма, кажется – когда туман сошёл: твердила, что, несмотря на её незнание по поводу состояния мужа, её бессонница прекратилась; жители – прочие, страдавшие от похожего – сказали парню то же самое. Всё то… было слишком странным для мира современного. Слишком неправдоподобным, чтобы уместиться в правде цинизма и мышлении отрицания.
– Я тебе вот, что скажу, пацан, – провернув ключ, страж почесал седеющие виски и сальный подбородок. – Как по мне, всё это – хрень собачья, псов только и влекущая. Понятно же, что что-то произошло в тех горах – обвал, несчастный случай, чёрт его знает чего. И вот этот мужик, – сгорбившись, ткнул он на окошко, – был замешан. Выдумал всю эту бредятину, чтобы попасть сюда, будь он неладен. Вон, как Джо, – указал тот куда-то за спину – в длинный-длинный коридор. – Или Бруно. Хотя… Не, играет он хорошо – да. Почти шесть месяцев дурачка клеить – я бы устал, таблетки принимать начал или… Но помяни мои слова парень – слова трезвомыслящего американца, – тот самый трезвомыслящий американец положил руку на плечо собеседнику и приблизился, источая запах бурбона, – херня всё это. Иди лучше обратно в офис, пиши про футбол, про выборы, если хочешь старые темы задеть, и оставь безумие безумцам.
Надев ключи на пояс, старый охранник привычно и неспешно поковылял прочь на ресепшен, а Венс последний раз взглянул в стекло: Анри Л. Фогг по прежнему сидел там, смотрел в стену так, как и все психи – будто видел нечто большее. «Всё это будет неважно», – вспоминал парнишка его слова, но понять смысл их просто не мог.
***
Статья малоизвестного журналиста Альберта Венса вышла в газете и на сайте новостной компании. Количество читателей, заинтересовавшихся колонкой, не было велико. Количество людей, начавших сопереживать виновному и психопату, не изменилось вовсе.
Спустя ещё полгода единственного выжившего и подозреваемого в деле об исчезновении исследовательской группы нашли мёртвым в своей палате. Как выяснит Венс, прибывший на место спустя месяцы, официальной причиной смерти стал разрыв сердца. Палата, «сверху-донизу исписанная странными безликими образами и фразами на несуществующем языке», была опечатана и отремонтирована ещё до его приезда.
Сам Альберт Венс ещё некоторое время попытается вести дело Анри Л. Фогга вперёд, но сдастся, как и все прочие – ни пещеру весной, ни новых следов, ни даже фонд, организовавший экспедицию, найти у него не получится. Всё, что останется миру – запись разговора и странная фраза, написанная на планшете.
Воспринимая её, как символ своего первого «громкого» дела, журналист ещё не раз будет повторять ту фразу, словно мантру в голове. «Га’ат Агута тгу угг гта’аг». Лишь спустя годы и годы повторений он заметит, как при очередном повторении её странная и огромная тень мелькнёт где-то в лунной ночи, показывающейся через окно. Это будет последний раз, когда историю Анри Л. Фогга произнесут человеческие уста, и лишь тогда он окажется прав – лишь тогда всё то станет уже неважно.
Конец.
Туман гор Кайана.
Автор: Alex Shkom.
Примечания:
*В английском языке слово «туман» пишется как «fog»; фамилия главного героя – «Fogg». «Вопрос одной «G», – разница и вопрос принятия в версиях о виновнике событий – либо тумане, либо Фогге.
