Текст книги "Не в сказке (СИ)"

Автор книги: shizandra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

5.

Петр явился в гости аккурат ко вторнику. Просто пришел в театр и все. Как к себе домой. Как-будто «Луна» была его собственностью. Уверенный, дерзкий, по-прежнему красивый. Бабули-консъержки смотрели на него как кролики на удава, администратор разве только в рот не заглядывала, а никак не желавшая уходить Арина Александровна, окинув его оценивающим взглядом, оставила визитку и растворилась, оставив после себя шлейф навязчиво-сладких духов.

– За спасение из цепких Ариночкиных лапок – спасибо. За то, что уводишь моего мужчину в другой театр – получишь по наглой знойной морде. И да, я на тебя обижен, Страхов. Как долго ты уже в Москве?..

Они говорили недолго. Просто говорили и пили чай. Ни о чем, будто были совсем чужими. Будто ничего общего кроме нескольких лет в одном ВУЗе между ними не было. Ни дружбы. Ни любви. Ничего. Как живете, как погодка в Израиле… Скоро вернешься? Нет?.. А я в Берлин.

Макс с чувством угробил о стену пепельницу, когда Страхов ушел. Осталось от его посещения необъяснимое чувство горечи. И ныло, ныло под сердцем что-то. Не давало ни секунды покоя. Ни капли.

Чужие люди. Теперь они окончательно чужие. И кажется, навсегда.

***

Самолет – рано утром. До отлета Макса – вечер и ночь. Поздний вечер и ночь. Слишком мало. Слишком. Мир убавил напор воды и прислонился лбом к мокрому кафелю.

Принимать душ совместно они перестали пять лет назад. И это, пожалуй, Мира дергало больше всего. Он бесился, раздражался, они даже ссорились поначалу. Ему так не хватало ощущения скользящих по спине нежных ладоней, касаний легкой пены…

Не хватало… Но он привык, в конце концов. Забыл, как это было. Макс за спиной, его тихий смех и плеск воды. Слишком давно. Почему сейчас это вдруг всплыло в памяти? Мир зажмурился и тихо застонал. Он никогда ничего по-настоящему не боялся. Но сейчас… Он уже заранее ненавидел завтрашнее утро. После него он останется с Петром один на один на две недели.

Петром, который как будто наверняка знал, что Мир, прослушав музыку, согласится. Что она, однажды прозвучав, не позволит ему просто уйти. Знал и, как эта самая музыка, был, звучал рядом, постоянно, каждую минуту. Шутил, смеялся, подкалывал, касался, когда никто не видел, и не так словно невзначай, а настойчиво, жадно, целиком и полностью подтверждая свое старое прозвище. Знойный Мэн. Красивый. Наглый. Тип.

Он играл, изводил одним своим присутствием, дразнил, изматывал. Особый кайф, кажется, ловил, когда удавалось поймать Мира в темном закулисье. Поймать и, вжав в стену всем телом, целовать горячо, на грани боли и нежности. И смеяться потом, когда после вот таких закулисных игр голос Мира от бешенства отказывался слушаться владельца.

О, Петр знал, что делал. Он будил в Мире ту самую страсть, которую тот однажды уже выкинул из своей жизни, оставив лишь намек. С ума сводил, будоражил кровь. И Мир, со все возрастающим отчаянием чувствовал, как рушатся запоры. И бежал, бежал… К Максу. К любимому. В его объятия, в его нежность. Вот только и от нежности осталась лишь тень. Последние дни перед отлетом Макс вертелся, как белка в колесе. Дерганный, злой, как черт, уставший. Он падал на подушку и просто засыпал, а Мир обнимал себя его руками и долго-долго смотрел куда-то в темноту. Но этого, даже этого хватало, чтобы держаться.

А теперь… Две недели без Макса. Можно уйти из спектакля, хлопнув дверью, но уже слишком поздно. Да и отец всегда говорил, что нельзя подводить людей, которые с тобой работают. Уйди он из постановки, поступи так – и потеряет уважение к самому себе.

В дверь поскребся Кис, жалобно мяукнул, и Мир выключил воду. Вышел из кабинки, вытерся полотенцем и, натянув джинсы, открыл дверь. Подхватил на руки кота и зарылся в его шерстку.

– Ну что ты… Макс опять что-то потерял и бушует?

Кот заурчал под лаской, и Мир вздохнул. На дороге собирающегося в дорогу Макса лучше не попадаться. Но у них так мало времени осталось. Так мало…

– Ненавижу смокинг! – Макс пнул диванную подушку, попавшуюся на пути, и со стоном рухнул в кресло. – Я потерял эту конченную бабочку. Я не умею ее завязывать, я ненавижу классические туфли. Надо было отказаться! Почему на официальных мероприятиях непременно надо выебываться?

– Ты выебнешься, если наденешь бархатный пиджак на голое тело. А так считай это спецодежой. Ты бы не ворчал, если бы это был костюмом для спектакля, – Мир не рискнул приблизиться и просто остановился у порога. Кис заерзал, и он, отпустив его, скрестил руки на груди. – Тебе помочь?

– Лучше бы это был бархатный пиджак на голое тело и кроссовки, – вздохнул Макс. – Угу, если найдешь бабочку и завяжешь ее так, чтобы мне не пришлось. Иначе на церемонию я припрусь с «конопляной тетушкой» на шее, и это будет самым последним эпатажем в моей жизни.

– У меня есть идея получше. Там наверняка будут продавать «бабочки» на резинке. У тебя будет время, чтобы прикупить себе парочку.

– Я люблю тебя, Бикбаев. Что я без тебя буду две недели среди скучных вечно пьяных бюргеров делать? – Макс медленно поднялся со своего места, неспешно подошел к замершему Миру и, опустившись перед ним на колени, расстегнул джинсы. Лизнул впадинку пупка, губами проследил узкую дорожку, сбегающую вниз, и крепко обнял стройные бедра, привлекая Мира к себе еще ближе.

Тот резко выдохнул, запуская пальцы в его отросшие волосы.

– Даже не поцелуешь? – еле слышный выдох на грани слышимости.

Быстрый взгляд снизу вверх. Красивый. Офигительно красивый. Особенно когда вот так – чуть подрагивают крылья тонкого носа, полуприкрыты глаза, закушен уголок красивых полных губ.

– Поцелую, – Макс поймал губами открывшуюся нежную плоть, царапнул сквозь мягкую ткань джинсов аппетитную мировскую задницу. – Всенепременно.

Мир медленно опустил ресницы и закинул голову, позволяя Максу творить с ним все, что угодно. Только подольше бы не наступало утро.

– Хороший мой… – слова с губ сорвались сами – Не уезжай…

– Не могу, Мир, – это Макс простонал уже в его губы. – Не могу, светлый, это как твой показ в Монте-Карло… …

Он стащил с Мира джинсы, кое-как выпутался из рубашки и вытряхнулся из собственных брюк, с облегчением прижимаясь всем телом к нему, обнаженному, возбужденному, бесконечно любимому.

«Я пропаду без тебя… – это Мир уже не шептал, а с отчаянием выдыхал в его шею, обнимая. Без голоса. Без звука. – Пропаду…»

– Я так скучал по тебе, – тело пело, рвалось навстречу. Родные объятия, такие… нежные. – Хороший мой… Родной… – Мир целовал его горячо, почти больно. – Хочу тебя.

Они давно не дети, давно лишены ложной стыдливости, да и в аптеку теперь заходили оба, совершенно не краснея. Им не нужно долго рыться в поисках самой нужной штуки в самый ответственный момент, и заниматься любовью они привыкли там, где настигало желание, а не только патриархально в постели. Диван или кресло в гостиной, кухонный стол, письменный стол в кабинете – несколько минут, всего несколько минут, когда не звонит телефон, не паникуют актеры или не истерит поставщик…

Макс легонько подтолкнул его к дивану, заваленному вещами. К черту. Если он что-то и забудет, Берлин – это не забытый богом поселок на Камчатке и не тайга, всегда можно сходить в магазин и купить то, чего недостает. Конечно, костюма, сшитого Миром, ему точно будет не хватать. Ни один мастер в мире не знает его тело так, как знает Мир.

Шмотки с грустным шелестом свалены на пол печальной кучей. Кажется, где-то под рубашкой спрятался Кис. Но и это сейчас совершенно не важно. Важно, что Мир обнимает его, важно, что целует, важно, что хочет. И предстоит целых две недели, когда Мира не будет совсем.

Спину холодит кожа дивана, но руки Макса – горячие. Сильные. А от губ – не оторваться. Ласкать и ласкать. Чуть покусывать, облизывать. И тяжесть его тела так приятна.

Мир только вздохнул, принимая его в объятия, обнимая бедра ногами. Да, давно не дети. Но Макс все также нежен. Словно эта близость – первая в их жизни.

Первая. Неловкая. Словно они снова в старом доме, и отец увез мать на какую-то вечеринку, и этот узкий диван – постель в комнате Макса. Но они слишком хорошо знают друг друга. И потому – проникновение не причиняет боли, заставляющей замирать дыхание в груди. Они больше не дети. Но занятия любовью с Миром по-прежнему вызывают в Максе внутренний трепет и почти болезненную нежность к нему, такому сильному, но такому ранимому и хрупкому.

Мир тихо застонал, подаваясь навстречу неторопливым движениям и пряча за ресницами дикий голод. Жажду. Макс… Любимый…

– Сильнее… Пожалуйста…

«ВЫЛЮБИ, Макс». До криков. До сорванного голоса. Вот только слова застывают на языке от мягкого теплого света, льющегося из голубых глаз.

Сильнее? Чуть резче движение бедрами, глубже, быстрее. Сильнее – не значит больнее. Просто крепче обнять, чтобы даже сердце вбивалось, вколачивалось в его грудь.

– Люблю тебя… – и поцелуй такой же, глубокий, долгий, до звездочек под веками.

Удовольствие не ударило наотмашь, не ослепило. Накатило, накрыло девятым валом, погребло под собой и отступило, оставив затихающее эхо от долгого, протяжного стона, сорванного дыхания и перламутровых капель на обнаженном теле.

– Люблю… – Мир сжал его с силой, зарылся в волосы, вдыхая аромат. – Не отпущу…

Макс осторожно смахнул с его лба влажные прядки. Коснулся губами, слизнув капельку выступившего пота.

– Это только две недели, светлый мой. Обещаю не смотреть по сторонам и по ночам молиться на твою фотографию…

– Дурак… – выдохнул Мир, опуская руки. – Не хочу, чтобы ты молился на мою фотографию. Ты собрался? Или завтра утром опять будешь метаться по дому? – он чуть приподнялся, касаясь губами его скулы.

– Ну… самое нужное я взял. На совсем крайний случай есть магазины, а в отеле есть прачечная, так что не переживай, в разных носках и майке-алкоголичке таскаться не буду. Хотя… русская богема! Мне еще граненый стакан с водкой в руки и помятую папиросину в зубы, и я стану отвечать самым смелым представлениям о России, – Макс чуть повернул голову и легонько коснулся его губ своими. – Жаль что ты со мной поехать не можешь.

– Жаль, – Мир на мгновение зажмурился. – Тогда, может, в спальню? Здесь все-таки слишком узко.

– Узко? – Макс быстро поцеловал его обнаженное плечо и поднялся на ноги, а потом протянул ему руку. – М-да… не развернуться. Но ты так славно скрипишь на кожаном диване.

Мир вздернул бровь, но встал молча. Ощущение было дикое, но сейчас почему-то ни одна шутка Макса до сознания не доходила. Словно он вдруг разучился их понимать. Снова. Как было тогда, когда они только встретились. Мир обвел почти растерянным взглядом комнату, а потом потянулся и сжал запястье Макса.

– Пойдем? У нас так мало времени осталось.

– Ну что такое? – Макс нежно погладил его щеку и, обняв за талию, потянул в спальню. – Ну не конец света, родной. Мы, помнишь, пока я на съемках был, вообще не виделись почти, только перезванивались.

Да, не конец… Вот только ощущение такое, словно и правда – конец.

– Извини. Я сам не знаю, что со мной происходит, – Мир беззащитно улыбнулся. – Наверное, просто не хочу тебя никуда отпускать.

Шаг, еще шаг, еще шаг, лестница, коридор, их комната – бывшая комната Мира, полностью переделанная. И кровать теперь здесь монументальная. На века. Чтоб наверняка.

Макс легко толкнул его на постель и повалился сверху, приняв вес собственного тела на вытянутые руки.

– По возвращении оргию не обещаю, но… хочешь, привезу чего-нибудь интересненького? М-м-м?.. дас ист фантастиш, майн либе!..

Мир недоуменно сморгнул, и рассмеялся, чувствуя, как понемногу отпускает.

– Тренируешься? Правильно. Кто знает, кто тебе там попадется, – он хитро прищурился, а потом уже расхохотался в голос. – Чтобы у тебя попросить… Аленький цветочек? Нет, попадешь еще к Чудовищу…

– Мне не нужно никакое чудовище, Мир, – Макс перекатился на спину, потянув его за собой. – Только ты. Мне всегда нужен только ты.

– Значит, обойдемся без аленького цветочка, – Мир прижался губами к его груди. – Возвращайся быстрее. Это будет лучшим твоим подарком мне. Кстати, завтра надо будет заехать на работу до отлета. Я отдал девушкам твой новый костюм, чтобы они его хорошенько выгладили. Ты будешь у меня самым красивым.

– Какой хитрый маркетинговый ход! – хихикнул Макс, и тут же прогундосил – Мистер Соколовски, скажиттеее, кто есть тфорец ффашеко костюююма? Оу, мой костюм создал мой любимый человек, на вашей талантливой туше, герр Швайгер, он красиво сидеть не будет! Я люблю тебя, ты просто ангел.

Мир в отместку укусил его за шею и скатился с него.

– Ладно, уговорил. Будешь дефилировать там в том черном квадратном ужасе, который купил на прошлой неделе.

– Не-е-е-е, я буду у тебя самым красивым! – Макс повернулся на бок и носом уткнулся в его шею, щекоча дыханием. – А квадратный ужас отправлю в театр, может, художник по костюмам чего с ним сделает.

– Зачем так издеваться над человеком? – Мир фыркнул, обнимая его и натягивая на них одеяло. – И вообще… Ты меня позоришь: у тебя любовник – дизайнер, а ты шляешься по магазинам и покупаешь всякий хлам, – он сдвинул брови, изображая негодование, но, не выдержав, сам рассмеялся.

– Ну, должен же я хоть изредка смотреться пугалом! А то так хорошо все – любимый человек, любимая работа, друзья, награды, признания… Пусть каплей дегтя в моей бочке меда будет этот квадратиш-практиш! А остальное пусть все будет хорошо, – Макс обнял его за талию под одеялом и заговорщически шепнул. – По секрету, чувак зарплату за это получает, – а потом громче: – Свет!

Центральная система распознала команду, и дом погрузился во тьму. Тихой тенью в комнату проскользнул Кис и с удобством устроился в кресле.

Мир тепло что-то мурлыкнул в шею Макса и, прижавшись к нему, спрятавшись в его руках, потерся щекой о его плечо.

– Спокойной ночи, родной… И постарайся выспаться. Потому что завтра утром я намерен заняться с тобой любовью, – он выдохнул в расслабленные губы, мягко коснулся их поцелуем и закрыл глаза.

Но утреннего секса не вышло: они проспали. Суета, скорый завтрак, быстрые сборы, за костюмом надо заехать, а время уходит…

Остановиться и передохнуть они смогли только, когда Макс прошел регистрацию. Посадка уже шла, а Мир все никак не мог отпустить его руки. И смотрел, смотрел в любимые глаза…

– Все будет хорошо, – шептал Макс, обнимая его посреди зала. – Все будет хорошо. У тебя репетиции, подготовка к показу, ты соскучиться не успеешь, как я вернусь. Это мне там дуреть от скуки придется.

– Хоть не ври мне, Соколовский, – тоскливо прошептал Мир. И было плевать, сколько людей смотрят сейчас на них. Они вместе так давно, что даже папарацци надоело выслеживать их. – Ты будешь крутиться там, как белка в колесе.

– Ведь я белочкаааааа, твоя белочкааааа, – тихонько подвывал Макс ему на ухо. – Привезу тебе пива и сосисок. Жутко вредных и чудовищно калорийных, чтоб твой режиссер меня распял потом, ибо ты ни в один костюм не влезешь и танцевать не сможешь и снова будешь только мой. Так что дождись меня, Бикбаев!

– Трепло, – бросил Мир, отстраняясь от него. Хотел, было, что-то еще сказать, но, услышав объявление об окончании посадки, только тихо застонал и просто прижался губами к его губам.

– Люблю тебя, – выдохнул Макс и растворился в толпе, будто и не было его.

– Люблю… – Мир замер с нелепо поднятыми руками, растерянно глядя ему вслед. Секунда, вторая… Он сморгнул, словно только что проснулся и медленно опустил руки. В серой мути глаз плеснуло тоской и отчаянием, а потом Мир развернулся и, низко опустив голову, побрел к выходу. Утро. День только начался… Первый день без НЕГО.

========== Часть 3 ==========

6.

Мир от него бегал. Тупо бегал. Никогда не оставался с ним в одной комнате, если в помещении не было как минимум кого-то третьего, изыскивал тысячу причин, чтобы смыться сразу, как только заканчивалась репетиция, он даже душ не принимал, нырял в машину и все, привет! И если первые пару дней Петр откровенно бесился, на четвертый день он уже попросту хохотал. При том – над самим собой. Такой себе несостоявшийся Казанова, которого за нос водит деревенская простушка, которую, казалось, так легко будет уложить в постель.

Вот только Мир – не деревенская простушка. Мир – игрок. Еще какой игрок. И забывать об этом не стоит ни на мгновение. И Страхов с утроенной энергией принялся за охмурение объекта собственных желаний.

Один раз ему даже удалось. Почти удалось довести Бикбаева до белого каления. Он просто ушел немного раньше, якобы торопясь на встречу. А потом вернулся. Аккурат к тому моменту, когда Мир, решив, что остался в одиночестве, принял наконец душ и вытирался полотенцем в небольшом предбанничке. В гордом одиночестве. Конечно, Петр рисковал получить по морде, но прекратить восхитительную будоражащую игру не мог. Это было выше его сил.

Тогда он вошел, и без предисловий притянул Мира к себе, впиваясь поцелуем в губы, жаля плечи, шею, грудь. И пусть тот упирался, пусть матерился сквозь зубы, пусть прокусил губу до крови. Оно того стоило. Бешенство в его глазах. Бешенство и страх. Потому что он боялся не сдержаться.

…Ящик перед труппой Петр выставил вечером. Под звуки МУ, похлопывание по плечам и поздравления по поводу того, что в Израиле его признали лучшим актером, он прихватил заранее припрятанную бутылку «Кристалла» и двинул в гримерку. Все верно. Мир, принявший на грудь, совершенно точно за руль не сядет. Макс за ним из Берлина не примчится. Вот ведь забавность…

Петр толкнул дверь и улыбнулся. То, что надо.

– Меня Светка попросила подбросить ее домой. Это по дороге как раз. Могу подвезти и тебя.

Мир обжег его нечитаемым взглядом и отвернулся, ощутимо напрягаясь.

– Спасибо. Я вызову такси, – почти черные глаза Петра, казалось, прожигали его насквозь. Мир поежился и поднял воротник повыше. В тот раз, когда Страх поймал его в душе… Мир до сих пор вздрагивал от воспоминаний. Он тогда чуть не сдался. Страсть Петра просто вышибала дух, и Миру только чудом удалось избавиться от него до того, как ему окончательно сорвало крышу. Его тело – его враг. Словно ему снова только восемнадцать. Разбуженные Петром страсть и желание бушевали в крови и не давали спокойно спать. Отсутствие Макса доводило до истерики. Да и память – еще один предатель – издевалась, подкидывая воспаленному воображению картинки из прошлого. Обнаженный Петр, Макс и он сам. То, как касался его Петр тогда…

– Таааксиии? – из-за спины Страхова вынырнула Света Борисенко, которая играла Сибиллу в этом мюзикле. – Неее, мальчики, ну что вы как дети малые! Ну тут же ехать – два раза упал и на месте. Вы, может и трижды заслуженные, но лично меня «жаба» задавит платить за такси, так что собрались и поехали!

Она просто клещом вцепилась в запястье Мира и, подхватив под руку Петра, потянула обоих к выходу.

– Обещаю не занимать много места, и вообще, вести себя прилично!

– Свееткааа… – растерянно протянул Мир. Попытался высвободиться, но Светланка только стиснула его еще сильнее. Так, что острые ноготки впились в кожу. Мир невольно охнул. – Ладно-ладно, отпусти только.

Света послушно ослабила захват, и Мир невольно фыркнул. Слабый пол…

Хотелось материться. И желательно в голос. Петр изображал из себя душу компании, но его беззаботному виду Мир не верил ни капли. Вот только выставлять себя на посмешище, изображая из себя наивную девственницу, попавшую в плен к разбойникам, не хотелось.

Светка, не по-детски приложившаяся к шампанскому после репетиции, трепалась, не переставая, а когда на стоянке углядела еще одну бутылку в руках Петра – обрадовалась халяве.

– Ой, Петечкааа… Это что, настоящее?.. Вау, «Кристалл»! Никогда в жизни не пробовала!!!

– Ну, раз не пробовала, тогда открывайте, – Страхов отключил сигнализацию. – Загружайтесь. Мир, ради всего святого, открой ты, иначе мадам прелестница зальет всю обивку.

Мир только вздохнул, принимая бутылку. Такое шампанское он еще не пробовал. Нет, деньги позволяли иногда баловать себя, вот только желания ни разу не возникало. Пожалуй, он позволит себе глоточек…

– Я ошибаюсь, или то шампанское, которое ты ставил труппе, несколько отличается от… этого? – он помахал в воздухе уже открытой бутылкой. – Денег не хватило? – ухмыльнулся и задумчиво погладил горлышко кончиком пальца. – Стаканы есть или будем по старой привычке – из горла?

– Не люблю «Мартини Асти», да, я мальчик избалованный, – хмыкнул Петр. – Эту мне прислали в подарок. Маленький реверанс от моего агента. – Взревел двигатель, и машина плавно тронулась с места. Светка восторженно взвизгнула. – Это машина, а не дом на колесах, ну откуда у меня здесь стаканы? Так что, ваше здоровье.

– Ну, может в комплекте к бутылке твой агент прислала тебе еще и парочку бокалов богемского хрусталя… – Мир пожал плечами и повернулся к Свете. – Сначала дама, – и снова к Петру: – Страх, мы знаем, что ты у нас круче Шумахера, но если мы выбьем себе зубы о бутылку, догадайся, кто будет оплачивать нам вставные.

– Насколько я помню, это ты у нас низко летаешь.

Светка сцапала бутылку и сделала несколько мелких быстрых глоточков. Довольно застонала и вернула бутылку Миру.

– Божественно, мальчики. Господи, как после ЭТОГО можно пить что-то другое?

– Отличный способ бросить пить. Или разориться, – хмыкнул Мир и сделал глоток, и еще один. Прикрыл глаза и облизнулся. Он не особо любил алкоголь, но это действительно было нечто потрясающее. Пожалуй, он купит парочку бутылок на юбилей отцам.

Еще глоток, и Мир откинулся на спинку сидения, с неохотой отдавая бутылку Светке. Поймал в зеркале заднего вида взгляд Петра и вскинул бровь в немом вопросе.

– Оставьте хоть глоточек, а то дома на трезвую голову сидеть будет тоскливо, – подмигнул ему Петр. Забавно они, должно быть, смотрелись со стороны. На заднем сидении – красивые молодые люди и водитель-плейбой. И бутылка дорогущего шампанского.

Мир еле удержался от того, чтобы не показать Страху язык и демонстративно не допить шампанское, и так заканчивающееся с дикой скоростью. Вместо этого он только сделал еще один глоток, последний и с сожалением отставил бутылку, предварительно попытавшись ее закрыть, чтобы не выдохлось. В любом случае, Страху они оставили не так уж и мало.

– У-у-у… Лишили девушку последней радости в жизни, – Светка надула губки, разыгрывая обиженную приму.

– Вот это вряд ли, свет очей моих! – улыбнулся Петр. – Твои радости жизни ждут тебя дома.

Машина плавно перестроилась в крайний правый, свернула с проспекта на боковую улочку и через каких-нибудь пять минут Светка уже слегка неловко выпрыгивала из салона, одарив Петра роскошным поцелуем.

– Вкусно, – облизнул губы Петр, и рванул с места, будто за ним черти гнались.

– Эй, полегче! – Мир вцепился в подголовник переднего пассажирского сидения. – Шампанское свое разольешь, – внутри растекалась блаженная легкость, и весь мир казался таким же, как пузырьки «Кристалла». Легким, почти эфемерным. Напряжение ушло, тоска почти забылась.

– Какой русский не любит быстрой езды? Да ты не дрейфь, я трезв как стеклышко, аж тошно!.. Ненавижу пить один.

Петр мчался по городу на максимально дозволенной скорости, виртуозно избегая поздних пробок.

– Не смеши меня, Страхов. Чтобы лучший актер не нашел себе собутыльников… Кстати, поздравляю, – Мир выдохнул и опрокинулся на спину, благо габариты машины Петра позволяли вытянуться на сидении хоть и не в полный рост, но достаточно удобно.

– Ну, ты же помнишь, я мальчик капризный. И в выборе собутыльников тоже, – быстрый взгляд в зеркало на заднее сидение. Страхов вздохнул. Сегодня или никогда? – Не люблю подпевал и тех, кто кивает и в рот заглядывает.

Он резко свернул на тихую сонную улицу, проехал еще несколько кварталов и въехал на аллейку, ведущую к дому. К бутылке он потянулся, едва заглушил двигатель. Сделал несколько больших глотков и блаженно прикрыл глаза. Действительно полный восторг.

Душный августовский воздух, тяжелый, как перед грозой. На улице – никого. Только пляшут в луже света под фонарем бабочки.

Петр решительно выбрался из салона, открыл заднюю дверь и практически выволок Мира. Верное решение. Забавно на того действует алкоголь. Расслаблен и спокоен. Но это сейчас. А если… Что если… рывком заломить руки за спину, толкнуть, всем телом вжать в горячий металл авто, коленом раздвинуть ноги и с силой впиться в шею, вот так, чтоб чувствовать, как под губами бьется в истерике тонкая голубая жилка. Погрузить пальцы в его волосы, зафиксировать затылок и целовать, целовать, не позволяя ни вздохнуть, ни вырваться. Все, к черту, Бикбаев, не могу больше!

Глаза Мира распахнулись от шока. Долгую секунду затуманенный шампанским мозг пытался понять, что происходит, а потом ощущение прижавшегося к нему пылающего, напряженного тела Петра словно ударило наотмашь. Заискрило, заиграло. И чужие губы – дерзкие, наглые лишали силы. Сопротивляться? Мир дернулся, но только еще сильнее вжался в Петра. Застонал коротко то ли от бешенства и отчаяния, то ли от внезапного удовольствия. Страсть. Чистая. Незамутненная. Сильная. Такая, о которой давно мечталось… И не пошевелиться. Полностью в его власти.

Петр прикусил мочку его аккуратного ушка и покатал на языке сережку. Кончиком языка очертил ушную раковинку и выдохнул:

– Теперь тоже пошлешь?.. – Ладонь погладила бедро, скользнула на задницу, пальцы ловко пробрались под пояс джинсов, лаская обнаженную кожу. – Нет, не пошлешь… – зубы сжались на напряженном под тонкой тканью футболки соске. Чуть потянули и отпустили. Страхов тихо рассмеялся. – Ты тоже хочешь.

Мир облил его бешеным, яростным взглядом и, вырвав руки у ослабившего захват Петра, с силой оттолкнул его от себя. Долгую секунду смотрел в черную бездну его глаз, и почти бегом направился в дом.

Петр закрыл машину и вошел следом.

Это сложно назвать победой. Это не победа. Временное равновесие. Потому что Мир ему этого не спустит. И при удобном случае попросту уничтожит.

Футболку он сбросил где-то в коридоре. Там же нагнал Мира. Вжал в стену, собрав в горсть длинные светлые пряди, заставил запрокинуть голову, уже даже не целуя, а скорее покусывая нежную кожу. Ненавидишь? Ненавидь! Но тебя, так же как и меня, ведет от этого. Ведет со страшной силой, и сопротивляешься для виду, для очистки собственной совести.

В черных глазах сияла усмешка. Словно Петр видел его насквозь, читал, как открытую книгу. Чего сейчас он ждет? Сопротивления? Или покорности?

Мир зарычал про себя и рванулся вперед. Сжал пальцами плечи, развернулся, с силой впечатывая Петра спиной в стену.

– Хочешь поиграть? – шепнул, обжигая дыханием скулы и чуть влажные губы. – Давай поиграем.

– Не наигрался еще? – Петр играючи подхватил его на руки, заставив ногами обвить бедра и, оторвавшись от стены, вжал его в противоположную.

Мир коротко охнул, запуская пальцы в его волосы, с силой сжимая пряди. Облизал пересохшие губы:

– Это лучше, чем сходить с ума.

– А мне нравится, – выдохнул в его губы Петр. Кончик языка прошелся, очерчивая красный контур, пока не проник вглубь. Отстранился он как-то резко. Опустил Мира на пол, и рванул пояс на джинсах.

Мир только зашипел, когда от рывка его качнуло вперед, и пальцы сжались на обнаженных плечах. Звякнула пряжка, вжикнула «молния», и он вздрогнул, когда горячие ладони Петра нагло скользнули под ткань.

Скользнули, на миг сжав крепкие полукружия ягодиц, а потом Петр рывком сдернул с него джинсы, оставив болтаться где-то на коленях и развернул его лицом к стене. Перед глазами – круги и как-то совсем не хватает воздуха.

Мятый пластиковый тюбик был теплым. И гель был теплым, согретый теплом… нет, жаром его тела. Петр заставил Мира сильнее раздвинуть ноги и осторожным толчком вошел внутрь напряжённого тела, чуть не воя от странной, совершенно безумной смеси удовлетворения, восторга и боли. Пальцы сжались в кулак, плотно обхватывая возбужденный член Бикбаева.

Мир вскрикнул, дернулся назад, инстинктивно пытаясь уйти от болезненного вторжения, но только толкнулся в ладонь Страха. Застонал, пальцы беспомощно заскребли по стене. Это то, чего он хотел… Подчиниться. Сдаться. Страсть. Настоящая, почти звериное желание обладать. И пусть от боли перехватывает дыхание в груди… Это то, что ему нужно. Но сдавленное «еще» так и не сорвалось с губ. Только тихое:

– Больно…

– Знаю… – так же тихо выдохнул Петр и застыл, позволяя ему привыкнуть к ощущениям. Только ладонь прошлась по стволу вверх-вниз, настойчиво, сильно, да губы накрыли колотящуюся под тонкой кожей голубую венку. Бешено бьется пульс. Сходит с ума сердце.

Чувствовать его в себе – странно. Дико. Но возбуждающе. И горячие пальцы на его члене – такие же, как тогда, в ту ночь. Сильные, дерзкие.

Пара глубоких вдохов, и умело расслабить мышцы. Полный контроль над телом.

– Двигайся…

Толчок, глубокий, уверенный. Петр хотел этого давно, и теперь сполна брал, черпал удовольствие из этого сильного восхитительного тела. И плевать, что это – холл, что они даже до дивана не дошли, что этот секс мог бы быть совершенно иным, а мог и вовсе не случиться.

Он двигался в узком теле, целуя изящную шею, четкие скулы, зарываясь лицом во влажные волосы. Двигался быстро, сильно, великолепно чувствуя, что нерешительность и мягкость здесь и сейчас – не нужны. Что должно быть так. И только так.

– Еще… – Мир стонал сквозь стиснутые зубы, подаваясь ему навстречу, зарываясь пальцами в его волосы. Боль сплавилась с удовольствием. Но мало… Все равно мало. – Не жалей. ЕЩЕ!

Быстрее. Сильнее. Глубже. Яростнее. Без капли нежности. В конце концов, он отпустил Мира, а потом жестко зафиксировал его бёдра, почти вбиваясь в него. Пошлый влажный звук. Ни с чем не спутаешь. Он коротит нервы совсем так же, как ЕГО стоны. Еще! Сильнее! Да! Не останавливаться, даже если сердце вырвется из клетки ребер.

Крик, стон, почти рычание… И пожар внутри, погасить который, кажется, невозможно. Губы – в хлам. Но так легче, так ярче. Еще ярче. Ноги дрожат, ладони соскальзывают со стены. Капли пота стекают по вискам, и потяжелевшие волосы лезут в глаза. Дрожь. Сильная. Крупная. Мир забился, застонал, чувствуя, как сводит рот в предоргазменной судороге. Еще немного… Чуть-чуть…

Резко на себя, чуть приподняв бедра, ударяя в центр его удовольствия. Петр закричал сквозь закушенные до крови губы, задвигался рвано, дергано, почти судорожно, чувствуя, как пульсирует, дрожит внутри каждый мускул, как растекается внутри НЕГО удовольствие. Злое. Неправильное.

На крик Миру не хватило воздуха. Только хрип и глухой стон. Погребло, ослепило, вывернуло все тело. Жар внутри заставил забиться и выгнуться, судорожно хватая ртом воздух. Судорожный всхлип, и Мир обмяк, с тихим стоном оседая по стене на пол, когда ноги все-таки отказались держать…