Текст книги "Снег (СИ)"

Автор книги: Сельман Зик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

  Чувство одиночества, испытанное в магазине, никуда не делось. Оно

  ослабло, но лишь благодаря хорошей погоде и звонким детским голосам, звучащим так, словно в мире никогда не было ничего плохого, и вся жизнь – это одна сплошная радость.

  Я знал, что дома мысли о собственной ненужности вновь окрепнут сильными и доведут меня до тихой истерики. Почему-то такой исход виделся

  самым вероятным. Пускай прохожим казалось, что на лавке сидит абсолютно

  счастливый молодой человек, только что купивший гору продуктов и наверняка

  спешащий к любимой девушке, но я-то знал горькую правду. Мне не к кому

  было спешить, меня никто не ждал. А единственный человек, которого я бы

  хотел увидеть, играл со мной, словно с подопытным кроликом. От этой неопределенности я чувствовал себя еще более ущербным. Но в то же время осознавал, что, в принципе, меня вполне можно считать успешным и даже счастливым. У меня замечательная семья, хорошая работа, друзья. В общем, всё, чего так часто не хватает другим. Но даже эти радости жизни не могли прогнать мерзкое чувство одиночества, которое просочилось в меня с писком кассового аппарата.

  Я выкурил три сигареты и поднялся, только когда окончательно продрог.

  Дома я всё-таки сел за работу. Просто заставил себя это сделать. Иначе голова бы просто лопнула от назойливых мыслей о собственном несчастье.

  Через три часа, проведенных перед компьютером, я заметил, как за

  окном зажглись фонари уличного освещения. Оторвав глаза от экрана, я сладко

  потянулся и пошел, движимый твердым желанием сварить кофе. Не растворимой гадости, а настоящего молотого кофе, насыщенный аромат которого обволакивает вас и заряжает хорошим настроением.

  Когда бурое варево в турке наконец-то закипело, уютную тишину квартиры нарушил пронзительный звук дверного звонка. Я чертыхнулся и едва не плюнул от досады. Убавил огонь и нехотя поплелся в прихожую, на все лады проклиная незваных гостей.

  Открывая последний замок, я благоразумно убрал с лица недовольную гримасу, ругая себя за вынужденное лицемерие, и легко толкнул внешнюю дверь, придерживая её за резную ручку.

  В следующую секунду я проклял всё на свете. И лицо моё наверняка

  исказилось совсем другой гримасой – страдания, которое мне предстояло. В

  коридоре, освещенном яркой лампочкой, стоял он. Немного растрепанный,

  но – я поймал себя на этой мысли – чертовски красивый. Со слегка раскрасневшимся на морозе лицом, небрежно повязанным шарфом – и глазами, которые прожигали меня насквозь.

  Я отпустил ручку, петли еле слышно скрипнули, и дверь открылась шире. Со стороны это было похоже на приглашение, но, честно говоря, я не был уверен в том, что хочу его видеть. Тем не менее, я не мог оторвать взгляд от его лица. Стыдно признаваться, но я получал удовольствие, разглядывая его. Сурово сжатые челюсти, растерянные глаза, массивное безупречное тело, спрятанное под одеждой; сама его поза дышала какой-то животной энергией, сдерживать которую он как будто не умел, но очень старался.

  Казалось, он хочет свернуть мне шею, но не решается это сделать. Я

  бы даже сказал боится, но слово "страх" как-то не вязалось с его внешним

  видом.

  Некоторое время мы оба были в замешательстве, пялились друг на друга и не произносили не слова. Не выдержав этого молчания и решив поскорее избавиться от липкого чувства надвигающейся беды, я произнес первое, что пришло на ум:

  – Чего тебе?

  И тут же закусил губу, услышав собственный голос. Он был похож на дрожащий фальцет обиженного мальчишки, который чувствует собственную беспомощность, но всё равно лезет в драку.

  – Может, пустишь? – спросил он тихим, шипящим голосом. В черных

  глазах что-то неуловимо блеснуло.

  – С какой стати? – ответил я грубо, но ничего, переживет.

  – Поговорить надо, – сказал он, опуская глаза.

  Несколько минут я просто смотрел на него. Голова отказывалась

  соображать. Я понял, что еще чуть-чуть, и он снова одержит верх, войдет, расположится, как дома, может даже, предложит потрахаться, а

  потом вернется к своей ненаглядной. Перспектива пережить это во второй раз мне не улыбалась. Но – Господи! – как же хочется до него дотронуться!

  – Знаешь, Лех, – услышав свое имя, он резко поднял голову и уставился прямо мне в глаза, – иди ты на хуй!

  Выплюнув эти слова, я схватился за ручку двери и попытался захлопнуть её прямо перед его удивленной рожей. Чувство неимоверного удовлетворения переполняло меня. Кажется, я даже начал улыбаться.

  Я не понял, что происходит, когда ручка рванулась из моих рук. Дверь

  отлетела в сторону, распахиваясь настежь. За ней стоял он, взбешенный и,

  кажется, готовый убить меня прямо в прихожей. На секунду испугавшись, я

  даже попятился назад.

  Он тяжело дышал, пропуская воздух через медленно раздувающиеся ноздри. Сжатые губы побелели от напряжения и стали похожи на тонкую бледную линию. Контраст с потемневшим от злобы лицом был пугающим.

  – Какого хуя?! – возмутился я, но тут же оказался прижатым к стене. Неуловимым движением он перешагнул порог и схватил меня за плечо, пригвоздил к стене сначала руками, а потом и губами.

  Я протестующе замычал ему в рот, но он продолжил стискивать моё тело.

  Неожиданно захватил мою нижнюю губу и с силой сомкнул зубы. Я тихо

  вскрикнул, чувствуя, как соленая кровь толчками потекла из раны.

  Собрав силы, я уперся в его грудь руками. Протиснул коленку между нашими телами и со всей дури толкнул.

  – Сууука!!! – закричал я, вырываясь из его объятий. – Убери руки!!!

  Он был похож на каменную глыбу, в которую неожиданно врезался многотонный грузовик. От удара его слегка повело, но не более.

  – Скотина! – Я вытер прокушенную губу тыльной стороной ладони. На руке остался кровавый развод. – Пошел нахуй отсюда!

  Я орал на него, словно сумасшедший, но слова не действовали. Его руки снова потянулись ко мне. Боже!

  Он был похож на дикое животное, застывшее перед решительным

  броском. И жертвой был я. Пускай я не уступал ему в физической силе, но

  в тот момент он, наверное, бросился бы и на разъяренного тигра. Его почерневшие глаза приобрели пугающий кристальный блеск, словно остро наточенные ножи, способны вспороть меня сверху донизу. Я почти видел в них свое испуганное отражение.

  Но сдаваться не собирался. На смену испугу неожиданно пришла такая

  злость, что к броску приготовился уже я сам – и только ждал повода. Я решил отомстить ему за все ночи, когда я бредил им, сжимая в руках полупустую бутылку виски, развалившись на мятых простынях, словно беспомощный калека.

  – Уходи, – сказал я твердо. Реакции не последовало. – Отстань от меня, – добавил я, надеясь, что он всё-таки услышит.

  Он лишь аккуратно закрыл за собой дверь и направился ко мне. Я попятился, но снова уперся в стену. В следующий момент он был уже так близко, что я чувствовал, как его сбивчивое дыхание обжигает мою кожу. Я напрягся и вцепился в стену позади себя. Желание ударить его вдруг куда-то испарилось. Я закрыл глаза, надеясь, что, когда открою их снова, всё исчезнет, а происходящее окажется дурным сном.

  Очередной горячий выдох заставил меня опомниться. Я открыл глаза, когда его рука легла на мою шею. Я думал, что он хочет задушить меня, но лишь почувствовал, как горячие пальцы нежно погладили кожу, потом поднялись выше и зарылись в мои волосы.

  После слабого давления на затылок его губы вновь коснулись моих, от чего я лишь сильнее сжал стену. Я уже не понимал, что происходит. Я не хотел,

  чтобы он снова победил, но в то же время боялся, что всё прекратится. Пока

  он просто целовал меня, казалось, ничего плохого не произойдет. От ощущения

  его шершавых губ я терял рассудок и забывал всё, что мучило меня в последнее

  время. Я был похож на сентиментальную барышню из дешевого дамского романа, но ничего не мог с этим поделать. Я любил его. Наверное, в этом было всё дело. Я любил его и не знал, что делать с этой любовью. Я не был уверен, что она нужна ему.

  Он оторвался от моих губ и через секунду снова поцеловал. От этих жалящих поцелуев я затрясся мелкой дрожью.

  Его руки сновали по моему телу, забирались под футболку, играли с

  пряжкой ремня. Казалось, что они повсюду; что в один и тот же миг он

  умудряется прикоснуться ко мне сразу в нескольких местах.

  Я стоял, прижатый к стене, словно пленный, приготовившийся к расстрелу. Руки и ноги сведены в неимоверном напряжении. Сердце бешено колотится, перекачивая по венам закипающую кровь. Было в этом состоянии что-то нечеловеческое, что-то, пришедшее из сказочных книг о других мирах. Уж слишком сильными были переживания, слишком яркими – эмоции. И причиной был он.

  Он обнял меня и буквально затолкал в зал. Повалил на диван и принялся срывать одежду. Футболка затрещала по швам, съежилась и отскочила в дальний угол, брошенная его сильной рукой. Ремень, вырванный из петель, зашипел и с бряцанием свалился на пол.

  Я раскинул руки, позволяя раздевать себя. Но что-то липкое и густое начало медленно обволакивать мой разум. Будто анестетик, начинающий уничтожать болезнетворные микробы. Моя одержимость им и правда походила на болезнь. После каждой встречи с ним мне становилось только хуже. И вот настало время для срочного медицинского вмешательства.

  Когда он схватился за джинсы, я глубоко вдохнул, выгнулся и, преодолевая вязкое внутреннее сопротивление, с силой оттолкнул его на середину комнаты.

  – Не надо, – сказал я, переводя дыхание. – Уходи.

  Он не слушал. Или не хотел слышать. Стоя на коленях, он снова потянулся ко мне. Хватит!

  В тот момент я, наверное, не был похож на человека. Потому что кулак, сжатый до хруста, врезался в его лицо с неимоверной силой. Кожа на щеке разошлась, скула глухо треснула, врезаясь в костяшки моих пальцев, которые тут же окрасились алым. Он отлетел к противоположной стене, ударился головой и на секунду потерял сознание. Потом очнулся, завертелся из стороны в сторону, не понимая, что произошло. Я встал с дивана, не обращая внимания на сползающие джинсы. Медленно подошел к нему, взял за подбородок, дернул вверх и проговорил ледяным тоном:

  – Я же сказал, вали отсюда!

  Он смотрел на меня стеклянными, непонимающими глазами. Карие радужки померкли. Я продолжал разглядывать его лицо сверху вниз. Он стоял на коленях, тяжело дышал и смотрел так, словно от меня зависела его жизнь.

  – Сколько раз повторять? Вали отсюда!

  Каждое слово заставляло его сжиматься, словно от удара. Но жалости во мне уже не осталось. И даже подернувшиеся влагой глаза не растопили мою холодную решимость вышвырнуть его из квартиры.

  Я вздернул его за плечи, словно куклу. Он послушно встал, продолжая смотреть мне в глаза. Что он хотел в них увидеть? И что видел?..

  Я толкнул его в сторону коридора и приготовился ударить снова, если он подумает сопротивляться. Но делать этого не пришлось. Опустив голову, он сделал несколько шагов к двери. Потом остановился, словно решая, идти дальше или нет.

  В этот момент меня поразила странная мысль. Я хотел причинить ему физическую боль столь же сильно, как он, по всей видимости, хотел получить меня. Его сексуальная энергия перешла ко мне, трансформировалась и превратила меня в жестокого безумца.

  – Проваливай! – рявкнул я, как сумасшедший.

  Он дернулся, но все-таки шагнул к двери. Переступая порог, он бросил на меня затравленный взгляд. Мне стало не по себе. В его глазах не было злобы или ненависти. Только слезы. Этот сильный мужчина плакал. Захлопнув за ним дверь, я прислонился к ней спиной и медленно сполз вниз. Закрыл лицо руками и через минуту почувствовал, как горячие капли обожгли мои окровавленные ладони.

  20

  23 января, понедельник

  Понедельник вычеркнул из моей жизни минувшую неделю. А вместе с ней – и патологическое желание семьи меня увидеть.

  Родители еще утром уехали на работу. Светка решила заколоть первые пары и пойти в университет после обеда. Но даже она не обращала на меня никакого внимания. Все утро сестра томно вздыхала, читая сообщения от Мишки, которые сыпались на ее телефон, как из рога изобилия.

  В этом городе меня больше ничего не держало. Я собрал вещи, чтобы ехать обратно. Из дома мы вышли вместе с сестрой. Нужно отдать ей должное: на улице она все-таки вспомнила обо мне – обняла и нежно поцеловала в щеку.

  – Когда приедешь-то? – спросила она.

  – Не знаю.

  – Я буду скучать, – произнесла она, ничуть не обидевшись.

  – Ага, – выдавил я.

  Она сжала мою ладонь, и мы расстались.

  Шагая к остановке, я вспоминал ее крохотную фигурку, почти неразличимую в плотном снежной завесе. Снег засыпал ресницы, таял на губах – и я был рад этому снегу.

  27 января, пятница

  Дни сливались в сплошную линию, словно вид из окна несущегося на огромной скорости поезда. Детали уходящей недели вылетели из головы. Осталась лишь размазанная картина, выписанная мрачными и холодными красками. Даже сияющая огнями Москва, продолжавшая жить в ритме новогодних праздников, не делала эту картину радостней.

  Работа казалась пресной. Сигареты осточертели. Виски вставал поперек горла. Я не узнавал себя.

  – Волков, может тебе отпуск взять? – спрашивал Сан Саныч, и в его голосе мне чудилась почти отеческая забота. – Как-то ты хреново выглядишь.

  Я невнятно кивал и утыкался в монитор, механически елозя мышкой по столу.

  От тихого безумия меня спасала только работа. Пусть она больше не приносила былого удовольствия, но так я хотя бы был чем-то занят. Так я хотя бы делал вид, что веду вполне социальный образ жизни.

  Аня всерьез за меня переживала. Улучая минутку, она частенько подходила ко мне, ставила рядом кружку с кофе и заводила ничего не значащую беседу. Ее легкий приятный голос шелестел, словно морской бриз. Я не понимал слов и почти всегд оставался безучастным, но в глубине души благодарил ее за эту заботу. В конце разговора она бережно касалась моей головы, теребила волосы и, улыбаясь, говорила: "Всё будет хорошо". Я ей верил. Через силу, но верил, что именно так всё и будет. Может, не сейчас, может, не скоро, но когда-нибудь – точно. И ради этого когда-нибудь продолжал жить.

  Жить – это, конечно, слишком громкое слово для ежевечерних пьянок в одиночестве и обжиманий с унитазом. Впрочем, человечество ведь еще не придумало лучшего средства от депрессии? Так какого хера мне должно быть стыдно?!

  И все равно я начинал потихоньку ненавидеть себя. За то, что превратился в жалкое подобие того успешного молодого мужчины, каким всегда был. Сто раз видел это в кино, читал в книгах, но думал, что уж меня-то сия жалкая участь точно минует. Не угадал.

  Теперь я с горечью находил себя погребенным под тяжестью собственных переживаний, соплей и слез по поводу безответной любви... Боже! Как банально! Жизнь в мягком переплете.

  Но жизнь вообще забавная штука. Вот просыпаешься ты утром и думаешь "всё будет по-моему", как – бац! – оказываешься в таком дерьме, что даже МЧС не вытащит. А ведь, если подумать, ничего страшного не произошло, сам виноват. Но ведь тошно так, что хоть топись. Вроде, не умер никто; с работы не выгнали; семья не отвернулась, а жить все равно не хочется. Точнее, не хочется по поводу этой жизни рефлексировать. Совсем. Хочется, как улитка, заползти в раковину и вылезти из нее, когда всё закончится. Когда сами собой излечатся душевные раны, и можно будет без опаски смотреть на людей, улыбаться им и не бояться быть самим собой.

  Бог, наверное, сейчас громко смеется. Я бы на его месте смеялся.

  Странно это – быть человеком. Все, вроде бы, просто, но, копнешь поглубже – и обалдеешь от сложностей, из которых состоит наша жизнь. Тут главное – суметь их преодолеть. Справился – молодец! Получи медаль. Облажался – будь добр гнить в казематах собственного ничтожества. Как мило!

  Странно то, что всё в жизни одного человека так или иначе зависит от жизни другого. Как ни крути.

  Это какая-то массовая паранойя – найти любовь всей своей жизни. Господи! Да вы же потом сами будет стонать и жаловаться, что всю жизнь угробили на какого-то ублюдка (или стерву). И чего все носятся с этой любовью как с писаной торбой?

  Не бывает так, чтоб с первого взгляда – и на всю жизнь. Отношения – это трофей. За них нужно бороться. Длительные отношения – неприступная крепость. Такую нужно брать длительной осадой. Победишь – считай повезло, а въехать на деревянном коне с сюрпризом... Такое только в сказках бывает.

  Хочешь, чтобы человек был с тобой, делай для этого возможное и невозможное. Добивайся своего, мать твою!..

  А что делать, когда тебя обманули? Эээ... Черт! Не помню...

  – Сереж! Сереооож!

  Знакомый голос выдернул из забытья.

  – Рабочий день закончился. Ты тут ночевать собрался?

  Аня смотрела на меня испуганными глазами, будто решала, звонить в скорую или нет.

  – Иду, иду, – буркнул я виновато. – Спасибо.

  Лучше бы я остался ночевать на работе...

  Всегда думал, что такое бывает только в кино. Когда, по прихоти сценаристов, на главного героя наваливается целая куча неприятностей. Тот худо-бедно справляется со всеми испытаниями. Зритель уже искренне ему сочувствует. И вот кажется, что всё позади, что дальше – только хэппи-энд, как вдруг смертельная машина, движущая сюжет к развязке, снова раскочегаривает свой, было, затихший смертельный механизм. Бедняга-герой сплевывает кровь, отирает губы, сжимает кулаки и бросается в последний бой. А он, как известно, трудный самый.

  Лучше бы я и правда остался ночевать на работе. Хоть какое-то разнообразие. Пережевывая эту мысль, я бесцельно слонялся по грязной квартире, задевая мебель полупустой бутылкой виски. Маслянистая янтарная жидкость колыхалась, словно живая, и постепенно перетекала в мой скрюченный желудок, но должного эффекта не производила. Видимо, за минувшие дни (точнее, вечера) организм умудрился обзавестись чем-то вроде алкогольного иммунитета, и теперь реагировал на виски, будто те были обычной дистиллированной водой.

  Я повалился на кресло и уставился в телевизор. Уснуть не представлялось возможным. Оставалось только напиваться. Грядущие выходные расхолаживали и подливали масла в огонь моего пьяного распутства. Жаль, ученые еще не придумали хитрой машинки, способной отключать мысли человека. Ведь от них иногда устаешь сильнее, чем от дел.

  Уже после полуночи, когда пятница наконец пополнила мою мрачную коллекцию бессмысленно прожитых дней, раздался звонок в дверь. От испуга я выронил бутылку, она со звоном ударилась об пол, виски выплеснулось и разлилось золотистой лужицей. Чертыхнувшись, я поймал бутылку и поставил ее, жалея не столько испорченный паркет, сколько пролитый алкоголь.

  Звонок раздался снова. Теперь он был настойчивее и вспарывал застоявшийся воздух квартиры гораздо дольше, чем в первый раз. Проклиная незваного гостя, я поднялся и, шатаясь, направился к двери. Пронзительная трель застала меня в прихожей. Это был уже третий раз.

  – Сейчас кто-то получит в табло... – выдавил я, сжимая кулаки. Потом несколько раз вздохнул, будто это могло улучшить мой внешний вид, и щелкнул дверным замком.

  Личность гостя почему-то не вызвала у меня никакого удивления. Я даже на минут подумал, что и правда нахожусь внутри какого-то фильма. Вспомнилось "Шоу Трумана". Я криво улыбнулся, но не произнес ни слова, продолжая тупо пялиться на него. Леха смотрел на меня пустыми глазами и еле заметно покачивался. Кажется, он тоже пил весь вечер. Только на него алкоголь явно подействовал.

  – Привет, – крякнул я как-то чересчур дружелюбно. – Как дела?

  Наблюдать за его реакцией было очень забавно. Кажется, он поперхнулся фразой, которую собирался произнести. Карие глаза нервно забегали из стороны в сторону, а потом до меня дошло: да он меня просто рассматривает! Тут я вспомнил, что шатался по квартире в одних джинсах. Они висели на бедрах, готовые свалится в любой момент.

  – Тааак, – пропел я, – спокойствие! Только спокойствие! И не надо так на меня смотреть. Точнее, смотреть можно, но руками чур не трогать. А то... – На этих словах я помахал кулаком перед его удивленно округлившимися глазами.

  Кажется, тело все-таки сжалилось надо мной и разрешило виски слегка затуманить мой разум.

  – Серег...

  Он произнес мое имя так нежно, что я непроизвольно сглотнул.

  – Можно войти?

  – Странно, что ты спрашиваешь, – ответил я, наблюдая за его лицом. – Раньше мое мнение тебя не очень интересовало.

  Он потупил взгляд.

  – Так можно? – повторил он свой вопрос.

  – А зачем? – упрямо спросил я.

  – Давай поговорим.

  – Как в прошлый раз, да?

  Теперь он сжал кулаки, видимо, вспоминая, чем закончилась наша последняя встреча.

  – Я хочу с тобой поговорить. Больше ничего.

  Наверное, мне стоило его выслушать. Стоило наконец-то повести себя по-взрослому. Выслушать его, сделать выводы. Но я решил быть ребенком до конца. Наверное, потому, что в тот момент мной руководила чистая, ничем не загрязненная обида. Та самая детская обида, которая отличает детей от взрослых. Жгучая и острая, плюющая на логику и аргументы. Я был так зол на него, что с легкостью отказывался от последнего шанса выяснить чем же были наши с ним отношения.

  – Знаешь что? – произнес я, хитро улыбаясь. – Постой-ка здесь. Я сейчас.

  Оставив его в дверях, я протопал в зал, порылся в сумке, нашел бумажник и, вынув из него пятитысячную купюру, вернулся обратно.

  – Вот, держи, – я взял его за руку и сунул в ладонь скомканную купюру. – Бери такси и... пиздуй домой! У меня здесь не переговорный пункт!

  Безумно улыбаясь, я толкнул его в грудь и с оглушительным хлопком закрыл дверь перед самым носом.

  В следующий момент тело пробила дрожь, из горла вырвался сначала какой-то сдавленный хрип, а потом я разразился жутким, нечеловеческим смехом, которого сам испугался. Ковыляя в спальню, я содрогался от рвущихся наружу всхлипов, потом бессильно упал на кровать. Через десять минут смех превратился в жалобное мычание. Еще через минуту я просто тихо плакал. Слезы обжигали лицо и очищали измученное сознание. Кажется, они начали входить в привычку. И впервые в жизни я получал от них удовольствие.

  21

  28 января, суббота

  Какой урод придумал телефоны?! Белл, кажется?.. Один хер – козел!

  Суббота, шесть утра, а я ругаюсь и плетусь в прихожую, чтобы заткнуть истошно орущий на всю квартиру аппарат. Путаюсь в мятых, пропахших спиртом джинсах, прошу телефон замолчать, словно он мой домашний пес, рвущийся на утреннюю прогулку, и злюсь, получая в ответ лишь безжизненное пиликанье.

  – Да что ж такое, мать твою?! Заткнись уже!

  Но телефон не умолкал. Один раз он, правда, сделал передышку, но почти тут же разразился новой трелью, иглами впиваясь в мою чугунную голову.

  Я был уверен, что звонил именно он. Больше некому. Наверное, решил доконать меня очередной болтовней с утра пораньше. Надо же, даже домашний номер разузнал! Я схватил телефон и приготовился извергнуть в него яростные ругательства.

  – Сергей? – спросил незнакомый женский голос, когда я поднес трубку к уху.

  – Алло? – ответил я в растерянности. – Кто это?

  – Вас беспокоят из 36-й больницы. Простите, что звоним в такое время. Нам нужна Ваша помощь.

  Какая еще больница? Какая помощь?

  – Сегодня ночью к нам поступил молодой человек. Его сбила машина. Когда его доставили, он был без сознания. Мы нашли у него в кармане листок с Вашим адресом. Других документов не было. Ваш телефон узнали по справочнику. Вы не могли бы приехать, чтобы опознать его?

  – Как?.. Что значит "опознать"? Он что?.. – Ноги подкосились, я рухнул на пол, судорожно сжимая телефон.

  – Нет, нет! Что Вы! – Женщина на том конце поспешно продолжила. – Простите, я просто неправильно выразилась. Это у нас профессиональное. Он жив. Просто без сознания. Но нам нужно оформить его по всем правилам. Мы не знаем, как его зовут, откуда он. Кроме того, нужно сообщить о случившемся родственникам. Вы не его родственник, кстати?

  – Я?.. Нет. – Бешено стучащее сердце начало потихоньку успокаиваться. – Я... Друг.

  – Так Вы можете приехать?

  – Да, да, конечно.

  – Хорошо. Знаете адрес?

  Дорога до больницы превратилась в настоящую пытку. Кажется, все это вообще происходило не со мной. Я словно превратился в бестелесного наблюдателя, со стороны смотрящего на бледного молодого человека, нервно сжимающего руки и смотрящего в окно такси совершенно пустыми глазами. В замерзшие стекла билась метель. Снег засыпал лобовое стекло, скреб по крыше.

  – Минувшей ночью на Москву обрушилась сильнейшая метель. Из-за выпавшего снега ситуация на дорогах резко ухудшилась, – вещал диктор радиостанции. – Плотный снегопад снизил видимость практически до нуля. В городе произошло большое количество ДТП. Есть пострадавшие. Столичные власти сообщают, что на уборку снега уже вышла вся имеющаяся в распоряжении техника.

  – Что за погодка, а! – поддакнул водитель, глядя в мою сторону. – Нихера не видно!

  Я продолжал смотреть то в окно, то на часы. Время тянулось мучительно долго.

  В приемной царила зловещая тишина. На секунду ее нарушил свист ветра, прорвавшийся внутрь вместе со мной, но как только дверь со щелчком захлопнулась за моей спиной, тишина сдавила виски с новой силой.

  У стойки регистрации скучала уставшая женщина. Она подняла на меня удивленные глаза и спросила:

  – Вам чем-то помочь?

  Я объяснил ситуацию, она внимательно выслушала мой рассказ, кивнула, потом взяла телефон, набрала какой-то короткий номер и, дождавшись ответа, произнесла в трубку: "Мария Викторовна, тут к Вам пришли".

  – Подождите здесь, – сказала она мне. – Сейчас к Вам выйдут.

  Я сел на обшарпанный диван, сунул руки между колен и стал ждать.

  Пару раз я поднимал глаза и перехватывал ее сочувствующий взгляд. Наверное, в мертвенно-бледном свете люминесцентных ламп мое лицо казалось еще более жалким.

  – Сергей? – услышал я знакомый голос из телефонной трубки. – Здравствуйте. Спасибо, что приехали.

  Передо мной стояла женщина лет сорока пяти, в белом халате и строгих очках в тонкой оправе.

  – Меня зовут Мария Викторовна. Я дежурный врач. – Она кивнула и слегка улыбнулась, видя, что я наконец-то обратил на нее внимание. – Вашему другу сделали операцию. Но он по-прежнему не приходит в себя. Давайте пройдем в мой кабинет. Надеюсь, Вы сможете предоставить нам нужную информацию.

  Я послушно поднялся и побрел за врачом. Через несколько минут мы остановились возле кабинета. Она полезла в карман, достала ключи, выбрала самый длинный, с двусторонней бородкой, сунула в скважину и дважды провернула. Услышав щелчок, я будто очнулся ото сна и неожиданно выпалил:

  – Я смогу его увидеть?!

  Она дернулась, но тут же взяла себя в руки и, посмотрев на меня, ответила:

  – Конечно.

  22

  Ненавижу больницы.

  Место, в котором людей возвращают к жизни, где побеждают смерть, всегда напоминало мне коллективную могилу. Выкрашенные бежевым стены, люди в белых халатах, словно ангелы, плывущие по коридору. Тишина и скрип больничных тележек. Стерильность и острый запах медикаментов. Казалось, в больницах бальзамируют умерших, а не спасают тех, кто еще может выжить.

  В одной из таких пропахших формалином палат с белоснежными стенами лежал и он.

  Контраст его смуглой кожи, потемневшей еще больше, и белой повязки на голове с выбившимися из-под бинтов смоляными прядями волос, казался нереальным. Левую руку покрывала гипсовая повязка, яркая до боли в глазах. Он был похож на молодого фараона, чье тело готовили к погребению. Рядом размеренно пиликал сложный медицинский агрегат. И это пиликанье означало, что все в порядке. Что он жив.

  – Я оставлю Вас. Через час на первом этаже откроется кафе. Если захотите, сможете там позавтракать.

  – Спасибо большое.

  Она кивнула и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Мы остались одни. Только он и я.

  Я долго не решался сдвинуться с места и подойти к нему. Боялся, что нарушу какой-то зыбкий баланс. Наврежу ему. Хотя мог ли я сделать больше того, что уже совершил?

  Я всё пытался расслышать, как он дышит. Этот звук был просто необходим мне. И только это заставило меня приблизиться. Я склонился над ним, и, когда ухо обожгло слабое, но такое родное дыхание, порывисто выдохнул сам. В глазах защипало, я вытер их ладонью, нащупал стул и осел в него, словно уставший столетний старик.

  "У него перелом руки, сотрясение мозга и множественные ушибы, – вспомнил я разговор с врачом. – Состояние средней тяжести. Главное – чтобы он пришел в себя. Остальное не так страшно. Результаты анализов и томограмма будут готовы после обеда".

  Стандартные фразы. Но не только они врезались в мою память.

  – Знаете, ему и повезло и не повезло одновременно.

  – Как это? – спросил я, пытаясь утихомирить колотящееся сердце.

  – Из-за сильного снегопада видимость была почти нулевой. Водитель сбросил скорость. Поэтому удар был не такой сильный.

  Она сделала паузу и продолжила.

  – Но с другой стороны... Не будь этого снега, водитель мог бы его заметить и затормозить. Или объехать.

  Она полезла в стол в поисках каких-то бумаг.

  – Подумать только! Все так ждали этот снег! Всё жаловались, что, снега в Москве мало!..

  – Ага... – ответил я, не зная, что сказать.

  Сидя возле него, я не знал: благодарить этот снег или ненавидеть.

  Через час я все-таки убедил себя, что сделать хуже, чем есть, уже не смогу, и взял его за руку.

  Я ожидал, что он будет холодным, как заиндевелое окно больничной палаты, но прикосновение было теплым. Его пальцы были горячими. Я прижал их к своему лицу и поцеловал. Он оставался неподвижным, и глупая надежда на то, что сказочный принц очнется от моего прикосновения, тут же улетучилась. Я сжал его руку и, опустив голову на край кровати, провалился в сон.

  Мы снова спали вместе.

  23

  – Сергей, – знакомый голос звал откуда-то издалека. – Сергей, проснитесь. Мне нужно осмотреть пациента.

  Я с трудом разлепил глаза. Мария Викторовна стояла надо мной. Ее лицо выражало искреннюю заботу. Яркие лучи солнца проникали сквозь окна, падали на ее белоснежный халат и превращали его в ослепительно сияющее одеяние. Глядя на нее в этом серебристом ореоле, я щурился и часто моргал.

  – Серёжа, – сказала она совсем нежно, – Вам нужно поесть. Кафе уже открылось. А мне нужно делать свою работу. Хорошо?

  – Да. – Ответил я и поспешно поднялся со стула. – Простите.

  – Ничего, ничего. С Вашим другом всё будет хорошо. Я за ним присмотрю. Идите.

  Он лежал в прежней позе. Грудь в больничной робе еле заметно вздымалась. Я отпустил его руку и вышел из палаты.