Текст книги "Снег (СИ)"

Автор книги: Сельман Зик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

  Помню, как ещё в школе мне понравился один парень. Мой одноклассник. Я не понимал, что со мной происходит. Я списывал это на нехватку друзей. Хотя, по чести, друзей у меня хватало. Он был очень красивым. Самым красивым в нашем классе. Его перевели к нам из другой школы. Тёмноволосый, кареглазый, с накачанными, как у профессионального бегуна, ногами. Позже я выяснил, что он всерьез увлекался футболом.

  Господи, как же я на него смотрел! Как собака, на человека, роющегося в

  сумке в поисках завалящего куска колбасы. Он снился мне по ночам. А днём я

  судорожно искал повод с ним поговорить. Хотя бы о домашнем задании. Мне было 15 лет, и я ничего не знал о гомосексуализме.

  В одиннадцатом классе я не мог смеяться над анекдотами про голубых, хотя мои друзья ржали во весь голос. Это было, как предавать кого-то близкого. Я криво улыбался, но внутри всё сжималось. Это было настоящей пыткой.

  Сейчас я могу смеяться над любыми анекдотами, если их рассказывают люди, которых знаю я, и которые знают меня. Всегда приходится чем-то жертвовать.

  Кто-то толкнул меня в бок. Кружка звякнула о стол, всколыхнувшееся пиво едва не вылилось на стойку.

  – Поаккуратнее нельзя? – Я повернулся, чтобы посмотреть на козла, прервавшего мою медитацию.

  – Извини, – ответил хозяин коротко стриженой головы. Карие глаза блеснули в слабом освещении и тут же обратились на бармена.

  Он был красивым. А еще он был похож на того, кто переспал со мной ради спортивного интереса. Те же черные волосы, те же карие глаза. Только в этих было меньше влажного блеска.

  Меня передернуло от странной мысли. Я подумал, что судьба решила надо мной поиздеваться. И я бы с удовольствием посмеялся над её шуткой, но смеяться совсем не хотелось. Хотелось просто сидеть, пить пиво и ничего не чувствовать. Вокруг были люди, которые никогда не посмотрят на меня осуждающе. Среди них были натуралы, бисексуалы, гомосексуалисты. Какая к чёрту разница?! Им было плевать на ориентацию других. Казалось бы, что может быть проще? Живи и дай жить другим. Но за пределами этого клуба всё было по-другому. Даже в Москве. Даже в Нью-Йорке. Где угодно. Предрассудки. Устои. От них не дадут отмахнуться. Всегда найдутся слишком правильные люди. Ортодоксальные гомофобы, дрожащие за чистоту нации. Ничего не даётся просто так. Тем более свобода.

  Я допил пиво. Заказал ещё. В клубе становилось тесно. Я посмотрел на часы. Половина второго. Теперь понятно. Клубный час-пик.

  – Который час?

  Это снова был он. Сначала толкнул, потом сидел рядом полчаса, попивая водку с апельсиновым соком, не замечая никого вокруг. Теперь вдруг заинтересовался временем.

  – Полвторого, – ответил я. – Спать пора.

  Не знаю, зачем я начал нести эту чепуху про сон. Но язык не

  слушался.

  – Кому как, – сказал он и указал на мою почти пустую кружку. – Еще будешь?

  – Буду. – Я пожал плечами и сделал знак бармену. Он подошел, готовый

  принять очередной заказ. – Мне виски, а ему... – я вопросительно посмотрел на

  соседа. Он договорил за меня: – Водки. Без сока.

  Через час мы раздевались у меня дома. Он был немного меньше меня, хотя почти такой же мускулистый. Я невольно сравнивал его с Лёхой. Красивое

  загорелое тело, только не такое мощное.

  Полупьяные, в одних брюках мы повалились на неразобранную кровать.

  Поцелуи, тяжёлое дыхание, руки, скользящие по мускулистым телам, скрип расстёгиваемых молний. И снова поцелуи.

  Он сполз вниз, исследуя губами мою грудь, живот, освободил напряженный член, обхватил его, нажимая большим пальцем на головку. Я почувствовал лёгкое давление и откинул голову назад. Некоторое время он просто дрочил мне, иногда касаясь головки языком. Я сжимал зубы, давясь восторженным сипением.

  – Ты хочешь, чтобы я взял его в рот?

  Бл$дь! Он еще и разговорчивый!

  – Так хочешь?

  – Да! Хочу.

  Будто это и так не понятно?! С Лёхой не приходилось отвечать на нелепые

  вопросы...

  Наконец, мой член очутился в его рту. Возбуждение стало вязким, словно

  мёд. Оно растекалось по телу, обволакивая его. Его рука сжимала мою поясницу, приподнимая и лаская ягодицы. Я метался на покрывале, иногда накрывая голову парня руками.

  Он почувствовал, что я готов кончить, вынул член изо рта и завершил дело руками. Cлизал сперму с живота и груди. Потом аккуратно снял с меня

  джинсы и трусы, разделся сам и лёг рядом, подперев голову рукой.

  – Хочешь, я тебя трахну? – Он сделал паузу. – Или наоборот. Правда, сейчас это у тебя вряд ли получится.

  Ну зачем говорить в такие моменты?!

  – Давай второй вариант, – ответил я, тяжело дыша. – Подождешь десять минут?

  От вида его крепкого тела возбуждение возвращалось с аномальной скоростью. Это было похоже на дешевый порнофильм, где эрекция была у всех и всегда, кто бы и сколько не кончал.

  Естественно, он подождал.

  Кончая, я вжался лицом в его спину. Открыл рот, чтобы втянуть воздуха.

  Зубы царапали кожу между лопаток. Я чувствовал её солоноватый привкус и

  последним рывком входил в податливое тело.

  Ночью он прижался к моей спине, обняв за талию и закинув бедро на мои

  ноги. Теплое дыхание щекотало шею, сухая ладонь покоилась на животе. В

  полудреме я, кажется, представил, что сплю с совсем другим человеком. Он не

  отпускал меня даже на расстоянии в сотню километров. Я сильнее вжался спиной в рельефную грудь, обхватил его руку своей и уснул.

  Утренняя прохлада забралась под одеяло, дразня обнаженную спину, заставила поежиться. Я натянул одеяло повыше и открыл

  глаза. Он сидел на краю кровати. Смуглая спина блестела в слабом, словно просеянном через сито свете. Он натянул трусы и абсолютно бесшумно вышел из комнаты. Я залюбовался его грациозной походкой.

  В мужском теле есть какая-то таинственная красота, особенно если несколько часов назад это тело полностью принадлежало тебе. Сломленная гордость заживает уже к утру, мужественная независимость снова наполняет тело недавнего покорного любовника. В этих метаморфозах – сладость обладания другим мужчиной. Быть сильным с становится слабым по доброй воле – только чтобы доставить удовольствие. И получить удовольствие самому.

  Через двадцать минут из кухни начал распространятся запах кофе. Потом в ванной зашумела вода. От одной мысли, что я не один, что кто-то сейчас

  стоит под моим душем, пользуется моим гелем, сделалось тепло и уютно.

  Еще через пятнадцать минут он вошел в спальню с дымящейся кружкой в руках.

  – Доброе утро, – Он сел на край кровати и протянул мне кофе. – Я, наверное, пойду.

  – Спасибо, – сказал я, принимая горячую кружку из его рук.

  – Тебе тоже, – ответил он и тепло улыбнулся.

  Я улыбнулся в ответ. Пусть этот парень и любит поболтать во время секса, но после него он, кажется, становится вполне нормальным.

  Одевшись, он вернулся в спальню. Видимо, чтобы проверить, не заснул ли я снова с кружкой в руках. Осмотрел меня внимательным взглядом, потом забрал недопитый кофе и поставил его на тумбочку. Я сидел, словно завороженный, наблюдая за его хозяйскими движениями. Как же это чертовски приятно, когда о тебе заботятся.

  Он наклонился, обхватил мою шею и поцеловал в щёку, а когда отстранился, я невольно уперся руками в кровать, чтобы не потерять равновесие.

  – Пока, – сказал он.

  – Пока, – ответил я, не зная, что еще можно добавить. А он (это было заметно) явно ждал чего-то еще. Бог мне свидетель, будь на его месте другой человек, мысли о котором не покидали меня все это время, я бы придумал что-то еще. Что-то, чтобы удержать. Но он не был тем человеком.

  Еще раз улыбнувшись (в этот раз как-то грустно), он вышел из спальни. Через секунду входная дверь жалобно хлопнула. Я упал на подушку и закрыл глаза.

  Я даже не узнал, как его зовут...

  12.

  10 января, вторник

  Чёрт! Стоит опоздать на работу – целый день вляпываюсь в неприятности. А ведь всего-то пришел на час позже. Но нет, Сан Санычу надо было это заметить. Будто я на дому мало работаю, или вообще никудышный сотрудник. Как сверхурочно вкалывать, так Волков у нас молодец, первый среди первых...

  Пятно от пролитого кофе медленно подсыхает на любимой черной рубашке. Надеюсь, никто не заметит. Хотя кому тут вообще есть до меня дело? У девок только и дел, что обсуждать, кто сколько выпил и кто с кем переспал за десять дней. Конечно, каждому есть о чём рассказать, но почему Сан Саныч их не чехвостит? В общем, несправедливость в нашем коллективе – явление ординарное и оттого удручающее.

  – Волков, зайди ко мне. – Шеф сегодня – вылитый рабовладелец. Такое

  ощущение, будто мы живём за его счет и не работаем. – Есть два заказа. Один

  справишься или Зотову отдать?

  – Алексан Алексаныч, – захожу в его кабинет и аккуратно прикрываю дверь, – я справлюсь. Что за заказы?

  Двадцать минут он внушает мне, как важны эти клиенты для нашей фирмы. Какая ответственная мне предстоит работа. Как он на меня надеется. Я киваю и стараюсь мимически выразить только одну мысль: "Я-то свое дело сделаю, как надо. Вы главное – заплатите по-человечески". Видимо, с мимикой у меня с утра не заладилось, и "читать" с лица у шефа не получается. А может, это он нарочно? Какая разница?! Хочется поскорее выйти из его кабинета и сбегать в кафе на шестой этаж. Уже два часа дня, и съеденная на завтрак яичница кажется чем-то эфемерным.

  Весь день я работал, как честный и исполнительный таджик-строитель – в надежде на хорошую зарплату. Только вот никто не ждал меня дома, не нужно было кормить жену и семерых детей.

  От эргономичной мышки ныло запястье. Глаза слезились, хотя монитор был жидкокристаллическим. В области затылка что-то тревожно пульсировало, грозясь взорваться острой головной болью. Я закрыл последнее приложение и откинулся на спинку стула. Его пластиковые суставы жалобно скрипнули. Очень хотелось курить.

  За огромным окном в два человеческих роста разлилась густая темнота. Москва рассыпалась внизу светодиодами жёлтых, синих и зелёных огней.

  Светящиеся точки поменьше медленно ползли по невидимым траекториям,

  изредка останавливаясь и вновь трогаясь в путь.

  Перефокусировав взгляд, я увидел свое отражение. Рука в кармане джинсов. Другая держит сигарету. Тонкая струйка поднимается вверх, путается в волосах и исчезает. В глазах – месячная усталость. Синяков не видно, но лёгкий фиолетовый оттенок заметен, если освещение совсем плохое и на лицо падают тяжелые тени. Правый угол губ приподнят в нервном подобии улыбки. Крылья носа тревожно раздуваются. Господи, во что я превратился!..

  Окурок исчезает в урне. Ночью она наверняка переполнится. Захожу в офис, закрываю ноутбук. Говорю всем "пока" и ухожу.

  Дом встречает теплыми батареями и холодной бутылкой виски. В темном углу спальни притаились воспоминания, но я не собираюсь спать. Толстый прозрачный стакан звякает о кухонный стол, кусочки льда преломляют желтый кухонный свет, потом становятся разноцветными – включенный телевизор, ночной кабельный канал и виски, толчками выходящий из узкого горлышка. Эстетика получночного пьянства уже не кажется предосудительной. У меня глубокое нервное потрясение. И одной работой его не вылечишь.

  А чем вылечишь?

  Он бы вылечил...

  Секунд десять держу стакан в руках, пытаясь вытряхнуть его лицо из головы.

  Глоток. Горло жжет, но это жжение приносит облегчение. Еще глоток. Уже ничего не чувствую.

  Главное – не проспать на работу.

  11 января, среда

  Чёрт! Босс меня всё-таки вы$#ет...

  13.

  13 января, пятница

  Кто бы знал, что неделя превратится в будни концлагеря. В среду босс снова заметил моё опоздание.

  – Волков, – сказал он, вскидывая брови, – во-первых, уже двенадцать часов; во-вторых, выглядишь, как нищий из подземного перехода. Тебе по дороге никто подаяния не предлагал?

  Это Сан Саныч так шутит. Знает, что я виноват, и шутит. Хрен с ним, что

  работаю хорошо и клиенты в восторге. Это он в целях профилактики. Нашел повод – как не воспользоваться?

  – Иди умойся и причешись. В час придут заказчики. Не хочу их пугать.

  Он чертовски аккуратно хлопает дверью и исчезает в глубине кабинета.

  Развалившись на кресле, вскидываю правую руку со средним пальцем. Такое

  настроение, что хоть вешайся. Да еще эти заказчики! Если симпатичные, возьму

  и прямо в кабинете босса кого-нибудь вы$%у. Конец карьере, конечно, зато хоть

  удовольствие получу. Особенно – от созерцания лица Сан Саныча.

  Аня видит, как я опускаю руку в неприличном жесте, и улыбается. Подмигиваю ей. Всё-таки хороший она человек.

  На следующий день босс наорал на Аню за то, что она принесла ему кофе без сливок. Гребаный эстет!

  Прихожу на работу вовремя, а она – в слезах, глаза красные, носом шмыгает.

  – Чего, – спрашиваю.

  – Ничего. – И снова рыдать.

  Потом, конечно, всё рассказала. И про сливки, и про всё остальное. Я ей

  самой кофе налил, кое-как успокоил. А самому на душе так противно. Обнимал её и эгоистично так думал, кто бы меня пожалел. Живу, как хрен знает

  кто. Денег, вроде, хватает, работа хорошая, а всё равно паршиво. Да еще эти

  новогодние каникулы... Чёрт!

  Ладно, пожалел себя и хватит.

  Пятница – это вообще отдельная история. Мало того, что 13-е число, так еще и время отчета по текущим проектам. Мистика чисел сделала свое грязное дело. Убил бы тех, кто всю эту чепуху людям внушает. Какой-то массовый психоз. В общем, за полчаса до похода к шефу у меня полетел ноутбук. А у Сан

  Саныча в кабинете – представители клиентов. Вроде как интересуются ходом

  работ. Может, что поменять надо или добавить. Второй вариант боссу только на

  руку – проект тогда дороже станет. А я сижу и пялюсь на черный экран, как

  древний человек на горящую веточку. Думал, сейчас возьму и выкину ноутбук в

  окно, к чертям собачьим. Всё-таки взял себя в руки. Набрал телефон шефа,

  глубоко вдохнул и выпалил всё. В трубке сначала молчали. Потом словно ножом

  отрезали:

  – Позвони в центр обслуживания. Отнеси, чтобы починили. Если к

  понедельнику не сделают... В общем, ты меня понял, Серега.

  О-о-о! Шеф назвал меня по имени. Значит, достал я его серьезно. У Сан

  Саныча такая модель поведения. Он людей по именам называет только когда очень ими доволен или наоборот готов убить. Ничего хорошего я, вроде, не сделал. Значит, второй вариант. Мда.

  Холодный ветер пульсирующими толчками пытался пробраться под пуховик, кружился вокруг, словно выбирая слабое место – и снова ударял.

  Казалось, у него нет направления – и мелкий снег летит со всех сторон

  одновременно, засыпая ресницы, заставляя щуриться. В свете уличных фонарей это было похоже не дикую пляску. Будто снег вдруг стал живым и начал принимать причудливые формы, стараясь напугать прохожих. По бокам узкого тротуара намело огромные кренящиеся сугробы. Следы, оставленные на свежем снегу, тут же заметало новым слоем. Человек, вышедший в такую погоду на улицу, казался чем-то абсолютно лишним.

  Хорошо, что отдал ноутбук на ремонт, а то бы точно грохнулся с ним

  куда-нибудь. Впереди замелькали огни любимого супермаркета. Тааак, виски дома кончилось. Остальные покупки обдумаю внутри – с корзиной в руках.

  После получасовой прогулки по теплому магазину выходить на мороз и ветер не хотелось. И хотя сегодня было теплее, чем вчера, из-за сильного ветра сводило скулы, а пальцы скрючивались даже в теплых перчатках.

  Наконец-то родной подъезд. Всегда милая консьержка.

  – Добрый вечер, Алевтина Петровна.

  – Здравствуй, Сереженька. С работы?

  – Ага.

  – Замёрз поди? На улице вон какой холод.

  – Есть немного.

  – Выпей чаю с малиной. А то заболеешь.

  – Хорошо. Спасибо.

  Всё это на ходу, по пути к лифту. Выпью обязательно, только не чаю. Уж

  простите, Алевтина Петровна, от чая легче не становится, а от простуды и виски неплохо спасает.

  На площадке мусоропровда кто-то снова выкрутил лампочку. Клептоманы

  хреновы. Денег, что ли, рядом с мусоркой оставить, чтобы лампочку не

  трогали...

  В здании тихо. Несколькими этажами выше хлопнула дверь. Готовый услужить лифт послушно пополз вверх.

  Чёрт! Куда подевались ключи? Ставлю пакет с продуктами на пол – так

  удобнее искать. В джинсах нет. В пуховике тоже. Бл$! Неужели в сумке с

  ноутбуком оставил?! Начинаю неврно соображать, вспоминая, куда подевал ключи. Ехать за ними через всю Москву не улыбалось. Да и смысл? Контора всё равно уже закрылась. Вот попал!

  Расстегиваю пуховик, тихо матерясь. Может, в пиджаке? Эврика! Спасибо

  тебе, Господи! Хоть и пятница, 13-е, а есть на свете справедливость.

  Звон доставаемых ключей заглушает шуршание за спиной. Нет, всё-таки везет мне сегодня на приключения! Разворачиваюсь в надежде увидеть соседскую собаку. Нет. Человек. Темный силуэт приближается. Сжимаю ключи в кулаке. Понимаю, что зря: если придется бить, будет только больнее, но ощущение металла в руке вселяет какую-то дикую уверенность в собственных силах.

  – Привет, – произносит силуэт. – Извини, что так поздно...

  Чего?! Трясу головой, будто на макушку упала какая-то гадость. Рука с

  ключами сама ползет вниз. Какого хера?!

  – Ты чего тут делаешь?! – спрашиваю не своим голосом.

  – Я в Москву сегодня приехал. По делам. Вот, решил зайти. Извини, что не позвонил. – Пауза. – Ты бы всё равно не взял трубку.

  Пропускаю мимо ушей этот комментарий.

  – Откуда адрес узнал? – Бл$дь! Чего ему надо?!

  – Сестра твоя сказала. Может, войдем уже?

  Ага! Щас!..

  – Ты на чём приехал?

  – На служебной машине. – Ну слава Богу! – Только я её отпустил. Сказал,

  что останусь в Москве, а завтра поеду обратно.

  Чтоооо?!

  – Ну так к тебе можно?

  – ...

  – Чего молчишь-то?

  – А гостиница?..

  – Тебе чего, жалко что ли? Я в гости пришел. Неужели выставишь вот

  так запросто? На улице дубак.

  – Знаю.

  Вот наглая сволочь! Чего ты ко мне лезешь-то? Сидел бы у себя дома. Со

  своей телкой обжимался. Она бы тебя согрела. Х$ли ты сюда-то прёшься?! А

  Светку убью нахрен. Дура! По кой хрен мой адрес дала?! Интересно, что он ей

  наплел?

  Разворачиваюсь и подношу ключи к замку. Никак не могу попасть в скважину. Руки трясутся, как у опытного алкоголика. Наконец, удается открыть дверь. Подбираю с пола пакет и захожу внутрь, оставляя дверь открытой. Звать его не буду. Сам догадается. Ничего не скажешь, хорошее окончание рабочей недели...

  Молча раздеваюсь и иду на кухню. Разбираю пакет. Виски – на стол. Сейчас оно как нельзя кстати. Только сначала нужно согреться в ванной. Насрать, что он здесь. Я у себя дома!

  Слышу, как он заходит, запирает за собой дверь. Шуршит в прихожей. Потом на кухню, опережая хозяина, просачивается до боли знакомый свежий и одновременно горьковатый аромат. Кажется, у меня начинает кружится голова.

  Он заходит берет бутылку, вертит в руках, разглядывая, как диковинный экспонат.

  – У тебя хорошая квартира. – Ставит бутылку обратно.

  – Знаю.

  Ухожу с кухни, стараясь не смотреть на него.

  Чёрт! Чёрт!! Чёрт!!! Горячие струи обжигают кожу, но не приносят никакого удовольствия. Уже давно стало тепло, но от этого тепла мутит. Хочется выбежать на улицу и упасть лицом в снег. А ведь я так мечтал о горячем душе!..

  Странно, но я совершенно его не хочу. Это на самом деле странно, потому

  что он по-прежнему чертовски красив. После мороза на смуглой коже выступил еле заметный румянец. Черные волосы блестят, передавая эстафету глазам. Высокий лоб слегка нахмурен, будто он чего-то боится. Хотя с него станется. Такие ничего не боятся. Наглый козёл!

  И всё-таки где-то в глубине, в области желудка начинает разливаться

  приятное тепло. В этом нет и следа возбуждения. Просто так приятно ощущать,

  что, кроме тебя в квартире, есть кто-то еще...

  Из ванной я вышел довольно эпатажно: в трусах – с взъерошенной головой. В общем, делал вид, что ничего и никого не стесняюсь. Будто все идет, как обычно. В спальню, впрочем, прошлепал как-то чересчур быстро, словно убегал от погони. Только бы он не заметил...

  Но какое там! Комнаты у меня проходные, а он сидит в зале и смотрит телевизор. В общем, без дефиле никак не обойтись! А, хрен с ним!

  Стараюсь выпрямить спину. Еще не хватало горбиться, как побитой собаке. Замечаю его краем глаза. Он смотрит на меня. Это точно. От его взгляда по спине пробегает неприятный холодок. Почему мне так неуютно? Особенно – в одних трусах. Я у себя дома. Да и сколько раз раздевался перед парнями. Не говоря уже о том, сколько их разделось передо мной.

  В спальне натягиваю спортивные штаны и футболку. Тороплюсь закрыть

  обнаженную кожу. От холода? Или от его взглядов?..

  Так, теперь можно идти на кухню. Открывать виски и что-нибудь готовить. Есть хочется ужасно.

  – Дай полотенце. – Он поднимается с дивана мне навстречу.

  Останавливаюсь, как вкопанный, но не показываю, что шокирован до глубины души. Иду обратно в спальню, достаю полотенце и приношу ему.

  – Спасибо, – отвечает он, – и спокойной походкой направляется в мой душ.

  На кухне начинаю тихо материться. Да кто он такой?! Раскомандовался тут. Бл$, как будто в гостиницу приехал. И душ ему, и полотенце. А тайский массаж не надо?.. (Внутри что-то жарко вспыхивает и тут же угасает.)

  Козёл!

  Не знаю, сколько он мылся. Время растянулось до бесконечности. Казалось, посмотри я на часы (механические или электронные – не

  важно), всё равно не понял бы, который сейчас час. Я успел разогреть в

  микроволновке куриные ножки, нарезать салат, поставил вариться рис.

  Закончив с одним, я тут же брался за другое, боясь остановиться. Потому что тогда мысли о нём навалились бы на меня и смяли. Пока мои руки были заняты, была занята и голова, готовая лопнуть от напряжения, вызванного его

  присутствием.

  Едва слышно щелкнул выключатель. Это наш Посейдон вышел из ванной. Тут я почему-то вспомнил, что оставил в зале диск с "Горбатой горой", и залился румянцем. Впрочем, неожиданно возникшее чувство стыда улетучилось столь же быстро. Почему я должен чего-то стесняться? Он знает про меня достаточно, чтобы диск с "голубым" фильмом не вызвал у него эстетический шок. Да о чём я думаю?! Он трахался со мной уже не один раз. И да, мне нравится смотреть фильмы о голубых. Ведь я же сам голубой. Это тоже проявление патриотизма. Всё равно что жить в России и любить её. По-моему, одно и то же, если не учитывать сексуальный подтекст.

  Две дымящихся тарелки уже стояли на столе, когда он зашел на кухню. И тут чуть не задымился я сам. На госте было одно полотенце. Моё синее махровое полотенце, подаренное сестрой на 23-е февраля. Обмотанное вокруг талии, оно удивительным образом сочеталось с его смуглой кожей. Кое-где на ней еще виднелись прозрачные капельки воды. Если бы в этот момент я не собирался нарезать хлеб, соблазн слизать их прямо на кухне, мог оказаться слишком сильным. Настолько, что я бы просто не выдержал.

  Метнув смущенный взгляд, я тут же отвернулся к столу и принялся нервно орудовать ножом. Что ж, если он решил потрепать мне нервы, пока ему это удается. Неужели ему настолько насрать на мои чувства, что даже оставить меня в покое для него невыполнимая задача? Да, я не могу выгнать человека на улицу. Но почему надо мной можно издеваться?

  – Зря ты так вырядился: замерзнешь, – сказал я как можно холоднее. – Могу дать штаны и свитер.

  – Пока не надо. – Мои слова его явно задели. Кажется, он рассчитывал на

  совсем другую реакцию.

  Я поставил тарелку с хлебом на стол и молча принялся есть.

  Говорить и делать вид, что это обычная встреча двух приятелей совершенно не хотелось.

  "Если решил, что я буду развлекать тебя задушевными беседами, то вот тебе мой ответ: "Хрена с два!". Всё, что мне сейчас нужно, – поесть, выпить, посмотреть телек и лечь спать. "И мне пофигу, если тебя такая программа не устраивает".

  Иногда, отрываясь от еды, я смотрел на его непривычно ссутулившуюся

  фигуру. Он неуклюже водил вилкой по тарелке, медленно поднимал её ко рту и

  как-то совсем неуверенно опускал обратно. Казалось, что над ним стоит палач,

  готовый в любую секунду обрушить остро заточенный топор на его напряженную шею.

  Чувства, которые я испытывал в тот момент, были даже не противоречивыми, а кардинально противоположными. Непохожими друг на друга, как жираф и теория относительности. Я злился на него и хотел обнять. Просто подойти, сесть рядом и, развернув к себе, обнять, зарывшись руками в короткие волосы. Почувствовать тепло его тела. Но именно за эти желания я на него и злился.

  Тщательно пережевывая кусочек мяса, я мысленно держал на лице маску отстраненности и боялся поднять глаза. Когда с едой было покончено, я отнес тарелку в раковину и, не оборачиваясь, сказал:

  – Когда доешь, положи посуду сюда. Спать будешь на диване.

  – Хорошо, – ответил он тихим напряженным голосом. – Спасибо.

  14.

  Еще никогда я не чувствовал себя так неловко. Даже, когда смотрел фильмы, и от игры актеров становилось безумно стыдно. Это чувство возникало внезапно и пробирало до костей. Казалось, что актер занимается чем-то абсолютно непотребным – и виноват в этом именно я. Такое даже описать трудно. Обычно я просто отворачивался и ждал, когда щекотливая сцена закончится. В детстве такое случалось довольно часто. Наверное, все дело во впечатлительности. С возрастом, удивляться всё сложнее. Да и чувство стыда возникает всё реже...

  Я лежал под одеялом и старался дышать как можно тише. Сон не шел. Сквозь шторы в комнату пробирался слабый свет Луны, обрисовывая расплывчатые контуры вещей. Он спал на диване у противоположной стены.

  Я постелил ему свежую простынь, дал подушку и шерстяное одеяло. Мы легли одновременно, как пловцы-синхронисты. Я еле двигал руками, снимая и складывая покрывало. Обычно эта процедура занимала у меня доли секунды. В этот раз я будто мастерил из покрывала сложную фигурку оригами.

  Смотреть в его сторону было не то чтобы неловко – скорее, страшно. Слишком большой ценой мне давались все эти голодные взгляды. Когдя я

  наконец нырнул в кровать все-таки отважился посмотреть в его сторону, он уже лежал под одеялом, лицом к стене.

  Я не смог уснуть даже через два часа. Ворочаясь и проклиная его за этот странный визит, я впал в состояние какого-то безразличного транса. По лицу блуждала идиотская улыбка. Открытые глаза смотрели в потолок – и ничего не видели. В таком состоянии я пролежал еще минут тридцать. Потом уставший за день мозг всё-таки сжалился над телом и позволил ему расслабиться. Я не заметил, как уснул. Всё с той же идиотской улыбкой на лице. Но получить удовольствие от сна не успел.

  Я проснулся внезапно, словно от резкой судороги. И почувствовал, что, кроме меня, в постели есть кто-то еще. И я знал – кто.

  Сердце начало биться в рваном ритме, нервно перекачивая кровь. Я попытался вскочить и понял, что не могу этого сделать. Его бедро лежало между моих ног и, ненавязчиво упираясь в пах, прижимало к кровати. Горячие пальцы вовсю шарили по моей груди, потом поднялись к шее и погладили щёку.

  – Ч-ч-чего н-н-надо? – заикаясь выдавил я.

  Меня начала колотить дрожь. Я не знал, что делать. Всё происходящее

  казалось кошмарным сном. Дурацкой и очень злой шуткой. Нужно было

  сбросить его и послать к чертовой матери. А еще лучше – съездить по морде. Но

  вместо этого я лежал и трясся, как напуганный грозой мальчишка, забравшийся

  под одеяло.

  Он приблизился к моему лицу, и щеку обдало теплым дыханием. Сам я

  начинал задыхаться. Касаться его я не смел и всеми силами вжимался в кровать,

  отвоевывая миллиметры личного пространства. Но он приближался снова. Я не видел его лица – только темный силуэт и блестящие в темноте глаза. Пустые и бешеные.

  В этих глазах, как в китайском блюде, смешались все оттенки чувств. Острая ненависть, сладкая нежность и пряная жестокость. Такие глаза, как я тогда подумал, бывают у маньяков, расправляющихся со своими жертвами. Говорят, в момент убийства, который часто совпадает с моментом насилия, убийца любит свою жертву, как никого на свете. Именно любит. И для этого есть очень веская причина. Жизнь, которую жертва дарит убийце, – самый ценный подарок, который один человек может сделать другому. Единственная эквивалентная благодарность за такой "дар" – искренняя любовь. Что в этот момент испытывает жертва, никто не знает. По понятным причинам.

  Так вот, он смотрел на меня так, будто собирался убить. Этот взгляд

  немного отрезвил мою поплывшую, было, голову. Я сжал его бок и прошипел:

  – Отвали от меня.

  Он дернулся, будто моя рука обожгла его, и так же тихо ответил:

  – Нет.

  Тут я впал в ступор. Я бы справился с ним. Не без труда, но справился бы. Он был не намного мощнее меня, к тому же не занимался борьбой. Хотя откуда мне знать?

  Я напрягся и попытался подняться. Одной рукой уперся ему в грудь, другой толкнул в бок. Он с шумом перевернулся на спину. Я практически встал, когда меня бесцеремонно дернули вниз. Я едва успел упереться руками в кровать. Наши лица разделяли какие-то миллиметры. Он держал меня обеими руками, смотрел в глаза и иногда болезненно сжимал пальцы на моей спине, будто разминал затекшие мышцы, которые в этот момент были предельно напряжены.

  – Я сказал, отвали, – повторил я уже гораздо громче.

  – Нет.

  Его руки еще сильнее сжались, я вскрикнул от боли. Но через секунду крик превратился в глухое мычание. Он утонул в его шершавых губах, царапающих мои губы.

  Боль и возбуждение росли одновременно. Я даже не понимал, какое из этих чувств сильнее. Чтобы убрать его руки, мне пришлось лечь на него всем телом. Я перехватил его запястья и развел в стороны. Он продолжал целовать меня, забирая остатки кислорода из моих горящих легких. Я сдавил его руки, прижимая их к изголовью кровати. Мной руководили злость и невесть откуда взявшееся желание командовать. Я прервал поцелуй и слегка приподнялся. Вгляделся в его лицо. Глаза черные от раздавшихся зрачков. Грудь нервно вздымается и блестит от пота. Он смотрит с вызовом и едва уловимым страхом. Не понимаю, чего он боится. Того, что я могу его изуродовать. Или того, что могу всё бросить и просто уйти.

  – Я же сказал от-ва-лить, – шепчу я бешеным голосом.

  Он дергается и пытается освободить руки. Припечатываю его к постели и

  сдавливаю запястья еще сильнее. Он едва слышно стонет. На руках наверняка

  останутся синяки.

  – Что, не нравится?

  Я наклоняюсь и целую его грудь. Потом прикусываю кожу. Он выгибается

  дугой. Еще один укус. Чуть правее. След от зубов багровеет, потом становится

  бледным. В голову лезут мысли о клейме...

  – Перевернись, – рычу я.