Текст книги "Снег (СИ)"

Автор книги: Сельман Зик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

  Не знаю, какое тактильное удовольствие получал он, но меня от его прикосновений буквально колотило.

  Я заставил себя справиться с оцепенением и сделал то, о чём мечтал весь вечер. Обеими руками обхватил его голову, прошелся по жестким волосам, повернул к себе его лицо, придерживая за затылок и поглаживая смуглую щёку. Его глаза стали мгновенно почернели. Я провел большим пальцем по сухим губам и поцеловал его. Сначал легко, пробуя на вкус (рука на моей ноге сжалась в каком-то беспомощном рывке и тут же ослабла), потом сильнее, сжимая руку на затылке, опуская её на шею, а другой – поглаживая скулу и мягкую щёку.

  Я потянул его вверх, на себя, заставляя упереться руками в диван, и продолжил поцелуи – касаясь губ и тут же отрываясь, касаясь снова и отстраняясь опять. Каждый раз он тянулся за мной, как ребёнок, неожиданно лишённый сладости и решивший во что бы то ни стало заполучить её обратно.

  Я поцеловал его ещё раз. Глубоко и сильно. Потом стянул с себя свитер и отбросил его в сторону, оставшись в футболке. Лёха наблюдал за мной, тяжело дыша. Я сжал его бока, заставив вздрогнуть, потом скользнул

  выше, погладил ладонями спину, залез под резинку свитера, потянул её на себя, избавляя его от ненужной одежды. Он приподнялся, позволяя раздеть себя. Я вдруг неожиданно понял, что впервые вижу его тело обнаженное тело. Даже не всё, а только верхнюю его часть. Но уже это делало меня счастливым.

  Он стоял на коленях между моих ног, с голым торсом, тяжело вздымающейся грудью и прессом, прорисовывающемся на выдохе и вновь сливающимся с кожей на животе на вдохе. Некоторое время мы просто смотрели друг на друга, потом он наклонился, обнял меня, притягивая к себе, и помог снять футболку. Потом толкнул на диван и прижался ко мне всем телом. Я ощущал тепло его кожи, биение его сердца, эхом отдающееся в моей собственной груди.

  Он поцеловал меня в губы, потом в висок, в щёку, уголок рта, прошёлся по открытой шее, оставил влажный след над ключицей и, похоже, не собирался останавливаться. На миг могло показаться, что он ослеп, и единственная

  возможность для него изучить тело своего любовника, – пройтись по нему губами с головы до ног.

  Каждый поцелуй вбивал маленький гвоздик в центр удовольствий, который, как мне казалось, нужно было давно сдавать в ремонт. Мне даже казалось, что до этого момента он был скорее центром механического траха. Настолько космическими были чувства, которые я испытывал от его прикосновений.

  Одной рукой он гладил мою грудь, другой – сжимал бок, чуть ниже рёбер. Шершавые губы царапали кожу на животе, захватывая пупок, и – о Господи! – продолжали двигаться дальше.

  Наконец, он дошёл до линии джинсов; я дёрнулся, стараясь вернуть его

  неожиданно исчезнувшие руки обратно на моё дрожащее тело. Но что я мог?!

  Пуговица сдалась первой, за ней последовала молния. Меня дёрнули куда-то вниз, потом приподняли за талию и аккуратно освободили от джинсов и трусов. Странно, что вся эта операция прошла так быстро, ведь лёгким

  я совсем не был.

  Развить эту мысль я не успел, потому как горячее дыхание, обдавшее мой член, выбило из головы всё желание думать. Он прижался щекой к животу, продолжая ласкать моё тело, исследуя внутреннюю сторону бёдер, иногда сжимая их и причиняя сладкую боль. Потом обхватил основание члена рукой и лизнул головку. Это было, как шутка с ожёгом, когда вместо раскалённой кочерги к телу подопытного в последний момент прикладывали холодный предмет, а он, не зная об этом, бился в приступе фантомной боли, чувствуя, как горит его обожженная кожа.

  Я думал, что кончу и умру, если он продолжит свою пытку. Или умру, если он остановится.

  Наконец, он обхватил мой член губами и вырвал первый серьёзный стон. (Все предыдущие полузадушенные вздохи были не в счёт.) Сначала я старался поймать его голову, зарыться в волосах, насадить на себя. Но потом

  уронил руки по бокам, пытаясь схватиться за что-нибудь поблизости, просто чтобы не улететь. Я выгибался, как борец, старающийся избежать рокового броска, за которым последует поражение, но он крепко держал меня в захвате,

  прижимая к дивану, вдавливая в него.

  Как и почти сутки назад, он делал это с заметной неловкостью, будто тренировался или делал домашнюю работу, заданную учителем-извращенцем. Я стерпел, даже когда члена пару раз коснулись его зубы. Оба раза он слышал моё шипение, быстро понимал, в чём дело, и тут же исправлялся, вырывая очередной стон. Ему стоило укусить мой член посильнее хотя бы для того, чтобы потом загладить свой промах ещё более изощренной лаской.

  Скоро он освоился, а я наоборот перестал соображать. Думаю, реши в тот момент кто-нибудь ущипнуть меня (вырвать зуб, отрезать палец, да хоть сделать пункцию спинного мозга!), я вряд ли отреагировал бы. Все нервные окончания

  моего организма, должно быть, столпились в паху.

  В один прекрасный момент (хотя все моменты были прекрасными) он оторвался от меня. Я стал медленно приходить в себя, понимая, что уже не сижу, а полулежу на диване, потом увидел, как Лёха закинул мою ногу себе на

  спину, облизал несколько пальцев правой руки (левой он продолжал ласкать мой напряжённый член) и скользнул ей между моих ягодиц. Его губы вернулись к моему члену одновременно с пальцами, проникающими в анальное

  отверстие, сжавшееся в ожидании вторжения. Он почувствовал это, положил руку мне на живот, надавил, будто усмиряя дикое животное, провёл по дрожащему боку и вернулся обратно, к основанию звенящего от возбуждения члена. Я пытался набрать в лёгкие воздуха, но выходило с трудом.

  Секундную боль затопила волна сильнейшего наслаждения. Он начал ритмично двигать во вне горячими пальцами, задевая простату. Я стонал всё громче, чувствуя, как два очага удовольствия сливаются в один сжигающий изнутри пожар. Силу надвигающегося оргазма было даже трудно представить, но я не хотел кончать ему в рот. Я хотел его, его тело. Хотел почувствовать, какое оно внутри.

  Я остановил его за несколько секунд до финала. Практически оторвал его голову от своего члена. Поцеловал в губы, потом сполз с дивана, вставая на колени и прижимаясь к нему всем телом. Он всё еще был в джинсах. Я запустил

  руку под ткань, нащупал его дрожащий член; другой – расстегнул джинсы, спустил трусы. Наклонился и взял его член в рот. Он резко выдохнул и вцепился в мои плечи, пытаясь удержать в равновесии неожиданно обмякшее тело.

  Я сжимал его ягодицы и дразнил его член, гладил чувствительное место между анусом и яичками, сжимал головку, обводя её языком. Он начал стонать в голос, зарываясь руками в мои волосы, сжимая затылок одной рукой и гладя спину другой.

  Через пару минут я остановился и посмотрел в его глаза, пьяные и блестящие от возбуждения. Потом, не говоря ни слова, развернул его спиной, надавил рукой между лопаток, заставляя лечь на ковёр. Он подчинился, пружинисто опираясь на руки. Я приподнял его за талию и освободил от джинсов и трусов. Потом поставил на колени, облизал два пальца и ввёл их в него на всю глубину. Он вздрогнул, давя крик, уронил голову на согнутые руки и всхлипнул. Я начал двигать рукой, нащупывая внутри нужную точку и растягивая ткани. Вид его напряжённого и покорного тела завёл меня ещё сильнее. Смуглая спина бугрилась мышцами и переходила в шикарную узкую задницу. Я поцеловал его в поясницу, спустился ниже, прикусил ягодицу, залюбовался оставленным следом, который тут же начал краснеть, и снова прикусил – чуть выше. Лёха дёрнулся и затих.

  Я вынул пальцы, плюнул на ладонь, несколько раз провёл ей по своему члену и приставил головку к его анусу. Надавил и медленно вошёл. Сначала неглубоко, потом короткими толчками ввёл член до самого основания. Лёха молчал, но по тому, как дрожало его тело, я понял: кроме боли, он пока вряд ли что-то испытывает. Меньше всего на свете я хотел делать ему больно. Я провёл ладонью по его напряжённой спине, наклонился, прижимаясь к ней грудью, поцеловал затылок, прикусил мочку уха. Всё это время я парил от наслаждения, чувствуя, как мой член плотно обхватывают его внутренние ткани. Он был очень тесным и горячим. Даже не двигаясь, можно было сойти с ума.

  Прижимаясь как можно теснее, я повернул к себе его лицо и поцеловал в губы, раздвигая их языком. Потом разорвал поцелуй. Поиграл с его нижней губой и набросился снова, словно голодный.

  Лаская его грудь, я сделал первый толчок и поймал его судорожный выдох своими губами. Через секунду толкнулся внутри ещё раз. И ещё. Пока Лёха не привык к этому чувству. Я покусывал его шею, продолжая ритмично двигаться.

  Потом отстранился, позволяя ему опереться на руки, провёл рукой по позвоночнику, сжал ягодицы, вынул член практически до основания и, придерживая его одной рукой, снова ввёл до конца.

  Через пять минут я начал двигаться со всей силой, загоняя член до упора. Я трахал его, иногда приподнимаясь на одно колено, чтобы войти как можно глубже. Лёха стонал в голос, матерился, но уже сам насаживался на мой член, сжимая его ягодицами.

  Кончая, я засадил ему на всю глубину, обхватил его поперёк груди и прижал к себе. Вжался лицом в его сильную спину. Одной рукой поймал его член, сжал и сделал несколько движений. Лёха схватил меня за руку, сжимая её

  ещё сильнее. Другую руку он закинул назад, пытаясь поймать мой затылок. Я вдыхал запах его пота, чувствовал, как колотится его сердце, как сокращаются его мышцы во время оргазма, как моя рука становится влажной от его горячей спермы. Как моя собственная сперма заливает его, словно раскалённое железо.

  Отдышавшись, я вновь развернул его лицо к себе и потянулся к губам, поцеловал нижнюю, мазнул по скуле и подбородку. Потом медленно вышел и без сил упал на ковёр. Он положил голову мне на живот, не переставая глубоко дышать, словно только пробежал десятикилометровый марафон, и затих только через несколько минут. Отдышавшись, он, как ни в чем не бывало, потянулся за сигаретами.

  – Слушай, – спросил я, поглаживая его волосы, – а почему ты тогда ушел? На вокзале...

  В воздухе струился лёгкий табачный дым. Он перемешивался с запахом наших тел и заставлял голову кружится. Его затылок грел мой живот, и хотя на полу было прохладно, никому из нас не было холодно.

  – Не знаю, – ответил он, поворачиваясь ко мне и касаясь губами моей раскрытой ладони. – Испугался, наверное.

  Я решил, что пока не буду требовать от него никаких объяснений. Но он сам продолжил.

  – Со мной такое впервые...

  – В смысле? – не понял я.

  – Ну... С парнем. – Он упёрся в меня взглядом, наблюдая за реакцией.

  Моя рука, гладившая его затылок, застыла сама собой. Только не хватало быть у кого-то первым! Хотя должен признать: удовольствия от этой мысли в тот момент было больше, чем недовольства.

  Минут пятнадцать мы так и пролежали. В блаженном молчании, прижавшись друг к другу и тяжело дыша. Наконец, я приподнялся на локтях и сказал:

  – Мне нужно в душ... – И через несколько секунд с ехидной улыбкой добавил: – А тебе, пожалуй, в туалет.

  Он ухмыльнулся, но послушно встал и выскользнул из комнаты. Я поднялся. Собственное тело казалось чужим, будто мне только что сделали лучший в жизни массаж.

  Стоя под горячим душем и намыливаясь, я почти в голос стонал от прикосновений к собственной коже. Кажется, в тот момент мое тело превратилось в сплошной пучок очень чувствительных нервных окончаний.

  Я не заметил, как он вошёл в ванную.

  – Можно к тебе? – спросил он, склоняя голову набок.

  От вида его вопросительно застывшей фигуры в животе сладко заныло. В тот момент я больше всего хотел, чтобы он шагнул ко мне, но язык будто жил своей жизнью, сопротивляясь желанию тела.

  – А разве я могу тебе это запретить?

  – Можешь, но вряд ли это меня остановит. – Он сощурился, словно хищник, готовый бросится на свою жертву.

  Вообще-то я не люблю быть жертвой. Учитывая мои физические данные и нелегкий характер, это чертовски трудно. Это всё равно, что пытаться надеть пиджак на три размера меньше. Но тогда, стоя под душем, я хотел быть жертвой, хотел, чтобы его смуглое мускулистое тело, от близости которого голова шла кругом, снова оказалось рядом. Я хотел его и думал, что ещё никого не хотел так сильно.

  Он подошел ближе и обвил руками мою талию. Горячие струи разбивались о мои плечи и тысячами мелких брызг разлетались в стороны. Те, что попали на его волосы, заблестели, словно разбросанные по чёрному шёлку бриллианты. Я не удержался и погладил его голову, обхватил затылок и потянул на себя. Он споткнулся, шагнул навстречу, обхватил мою поясницу и, прижимаясь, поцеловал ямку между грудными мышцами.

  Мы занимались любовью в душе, потом в постели. Испытав третий оргазм за вечер, я поцеловал его в губы, по-хозяйски сжал в объятиях, притискивая спиной к своей груди, и уснул, как самый счастливый ребёнок на свете, только что встретивший Новый год и получивший целую кучу замечательных подарков.

  Дед Мороз мне свидетель, я вряд ли заслужил их все...

  7.

  2 января, понедельник

  Впервые за долгое время я спал, как убитый, абсолютно бес снов. Обычно меня посещают сразу несколько сновидений за ночь. Иногда они цветные, иногда нет. Но почти все – гипертрофированный вариант картин Пикассо. В них фигурируют мои друзья, знакомые и люди, которых я никогда не видел. Чаще всего я просыпаюсь с гудящей от увиденного во сне головой, но уже через минуту не могу вспомнить ничего конкретного. От ярких сновидений остаются только бледные образы и обрывки бессмысленных фраз. Говорят, это признак того, что мозг не отдыхает даже во сне. То есть, даже засыпая, я продолжаю переживать и что-то обдумывать. Точнее, это делает моё взбалмошное подсознание.

  Значит, в ту ночь я стал самым тупым человеком на свете, абсолютно не

  способным думать. Просто не понимающим, как это делается. И даже подсознание не смогло противопоставить хоть сколько-нибудь завалящий сон тому состоянию эйфории и расслабленности, которые мне подарил мой новый знакомый...

  Пробуждение было непривычно мягким и приятным. Будто с меня потихоньку стащили невесомое одеяло, избавляя тем самым от надвигающейся жары. И хотя на улице свирепствовал январь, на кровати, нагретой нашими телами, было по-летнему тепло.

  Я почувствовал, как сухие губы целуют меня в плечо, а бедро, закинутое на мои ноги, скользит выше, сгибаясь в колене.

  – Мне нравится твоя татуировка. – У него тихий и хриплый спросонья голос. И теплые губы. Он снова целует меня в левое плечо – туда, где серебристо блестит рисунок волчьей головы. Я сделал его два года назад за целый мешок денег.

  Отвечаю "спасибо" и поворачиваюсь на бок, кладя руку на его талию.

  Поднимаю её выше, забираюсь под мышку. Обвожу левый сосок большим пальцем, приближая свои губы к его приоткрытому рту. Целую, прикусываю нижнюю губу и отстраняюсь, чтобы посмотреть в его глаза.

  Они снова светятся знакомым блеском.

  Улетая в небеса, пытаюсь вспомнить, когда последний раз столько

  занимался сексом?

  В полдень мне позвонили родители. Я как раз выходил из душа и с удовольствием вдыхал аромат свежесваренного кофе.

  Я прошмыгнул в спальню, достал телефон и, запрыгнув на кровать, перевел дыхание: события этой ночи пронеслись в голове горячем вихрем. Говорить с матерью срывающимся от возбуждения голосом я не решался.

  – Да, мам? – сказал я, наконец-то отдышавшись.

  – Серёж, – воскликнула она, – ты где?! У тебя всё в порядке?

  – Да, ма, всё нормально.

  – Ты где?

  Несколько секунд я выбирал между правдой и ложью. Но в итоге обошелся недосказанностью:

  – Я у друзей.

  – Понятно. А Света где?

  – Она у Мишки осталась. Ты ей не звонила?

  – Нет.

  – У неё тоже всё в порядке.

  – Ну слава Богу.

  – Вы как?

  – Ты ушел, мы с отцом еще посидели. Потом пошли спать. Утром

  пришли Люба с Витькой. Пытались доесть салаты. Не получилось. Сейчас убираю со стола.

  – Понятно.

  – Ты сегодня домой-то придешь? Мы хотим к бабушке съездить. С ночевкой. Нужно ее поздравить. Вас со Светкой просила привезти. Ты уж постарайся, ладно?

  Если бы не внезапное чувство вины перед родителями (ведь я снова бросил их в Новый Год), я бы наверняка отказался от этой затеи. А к бабушке съездил бы потом – хоть на два дня, хоть на все десять, лишь бы не сейчас, когда что-то очень интересное происходит в моей серой жизни. Я чувствовал это и всеми силами старался сохранить. Цеплялся, как мог. Но обидеть родителей ещё раз?.. Этого я тоже не хотел. К тому же рациональная половина меня успокаивала: "Ну что случится, если ты сейчас уйдешь и навестишь свою любимую бабулю? Он никуда от тебя не убежит".

  – Ладно, мам, я через час приеду.

  – Замечательно. Мы тебя ждем.

  – Пока.

  Я положил трубку и некоторое время сидел без движения, по-турецки поджав ноги, и смотрел в стену остекленевшими глазами. Потом мотнул головой, отгоняя дурацкие мысли, оделся и пошел на кухню.

  Лёха жарил яичницу, стоя у плиты в одних брюках. Его мускулистая спина, переходящая в узкую талию, матово блестела в полуденном солнце. Сначала я хотел дотронуться до него, но, когда он обернулся и посмотрел на меня, вдруг почувствовал смущение и, кивнув ему, прошел мимо и сел за стол. Глупая ситуация из глупого сериала про голубых, стесняющихся друг друга после первой ночи, проведенной вместе.

  Мы ели и пили кофе. Молча, иногда бросая друг на друга смущенные

  взгляды, словно влюбленные школьники. Я прислушивался к своим ощущениям. Не то чтобы я любил оставаться у кого-то на ночь. Скорее, это заставляло меня нервничать, особенно по утрам и особенно, если человек, с которым я провел эту ночь, мне практически не знаком. В таких случаях на меня обычно давят даже стены чужого дома. Кажется, будто остался в гостиничном номере дольше положенного срока и при этом не заплатил за проживание. Сидишь и ждешь, когда же придет злобный менеджер и закатит скандал.

  В квартире Лёхи я не чувствовал ничего подобного. Новая обстановка не

  угнетала, а вызывала какой-то маниакальный интерес. Утром я бежал в ванную, чтобы просто узнать, какого цвета его зубная щетка, каким шампунем он пользуется и какой бритвой бреется. Понравилось всё, кроме щетки болезненно желтого цвета. Не переношу идиотские цвета там, где они на самом деле выглядят по-идиотски.

  – Мне родители звонили, – сказал я, отхлебнув горячего кофе, – просят

  приехать.

  – Зачем? – спросил он ровным голосом.

  – Обещали бабке, что привезут нас с сестрой. Она, вроде как, соскучилась по внукам.

  – Ты сейчас уходишь?

  – Просили побыстрее.

  Я знал, что могу остаться у него еще на пару часов, но что-то в моей дырявой голове окончательно перемкнуло, и я решил этого не делать. Не знаю, почему. Мне показалось, что, задержись я еще хоть на десять минут, разрушится стройная фигура наших отношений. Или как там это называется? Секс, конечно, – это еще полдела, но что-то говорило мне (нет, просто орало!): только сексом всё не закончится. И эти мысли пьянили меня посильнее целой бутылки виски, выпитой в одиночку на голодный желудок.

  За его чертовой красотой и пуленепробиваемым лбом я не мог прочитать ни одной эмоции, словно он выключил какой-то волшебный тумблер, регулирующий их проявление. Его губы были плотно сжаты (но я помнил, как он приоткрывал их, тяжело дыша и сжимая простынь); глаза смотрели пристально и холодно (от влажной поволоки этой ночи не осталось и следа).

  Перед тем, как проводить меня, он надел футболку, лишив меня последней радости жизни. Нет, он, конечно, возбуждал и в одежде. Но знать, что под ней скрывается, и не видеть этого, было настоящей пыткой. Я знал, что могу снять с него всё прямо сейчас и трахнуть прямо в прихожей, но вместо этого сидел и послушно завязывал шнурки на ботинках. Он стоял, прислонившись к стене, и молчал. Эта тишина делала меня неловким.

  – Ну ладно, – промямлил я, стараясь не смотреть на него, – пока. – На

  последнем слове я всё-таки поднял глаза.

  – Пока. – Он протянул мне руку, и я уставился на неё, словно в ней билось

  его вырванное из груди сердце.

  – Пока. – Сильное рукопожатие и тепло его ладони снова вернули меня к

  жизни. Уже перешагивая порог, я повернулся и протараторил:

  – Я тебе позвоню, ладно? Или ты мне...

  – Ага, – ответил он так же спокойно.

  – Ага, – повторил я и через несколько секунд, нажимая кнопку лифта, услышал, как за моей спиной закрывается дверь.

  Около минуты я стоял, словно изваяние с острова Пасхи, уставившись в стену пустыми глазами. Потом нестерпимо захотелось на свежий воздух.

  Лифт гудел где-то далеко внизу. Я плюнул на него и пошел к лестнице. Последние этажи я преодолел бегом, будто за мной гнался маньяк с бензопилой.

  Вырвавшись на улицу в сопровождении пиликающего домофона, я отдышался и принялся рассматривать двор, который видел впервые в жизни. Прикинув, где может быть выход к остановке троллейбуса я, ежась от холода, застегнул пуховик, поправил шапку и во второй раз посмотрел на его дом. Потом сунул руки в карманы и зашагал прочь.

  8.

  Еще никогда ночевка у бабушки не была таким мучением.

  Она встретила нас пирогами, яблочным компотом, вареной картошкой и тушеной курицей. В общем, тем знаменитым деревенским изобилием, от которого неизбежно толстеют даже самые заядлые дието-маньяки, к коим, например, можно было отнести мою сестру. Сам я тоже старался не наедаться, как медведь перед спячкой, но в гостях у любимой бабули это почти всегда заканчивалось капитуляцией желудка и торжеством обжорства.

  Бабушка, как всегда, нежно поцеловала каждого в щёку и подарила по пятьсот рублей. Светка была рада. Еще бы! С её-то стипендией! Я уже давно зарабатывал столько, что даже пятьсот долларов не казались большими деньгами.

  Наша бабушка была из тех людей, которых любишь просто за то, что они есть. Она была собирательным образом всех добрых и мудрых бабушек Земли. Таких обычно снимают в милых рождественских сказках или роликах, рекламирующих чудо-творожки. В свои 79 лет она умудрялась оставаться веселой и удивительно юной в душе. Иногда мне даже казалось, что она гораздо свободней в суждениях, чем наши демократичные родители.

  Звали ее Валентиной Михайловной, но для нас она была баба Валя. Или просто "ба". Её лицо покрывали частые морщины, седые волосы, всегда забранные наверх, цепко держал металлический ободок, блестевший даже в тусклом свете работающего телевизора, у которого бабуля несла вахту, просматривая все возможные сериалы. И только слегка усталые зеленоватые глаза с вкраплениями серого оставались вечно молодыми. Как любая бабушка, она обладала сверхъестественными способностями. Например, могла так посмотреть на тебя, что щёки тут же покрывал румянец – то ли от стыда, то ли от глупого детского восторга, будто это была вовсе не пожилая женщина, а сказочная фея, спрятавшаяся в её обличье и на секунду приоткрывшая тебе свою тайну.

  Впрочем, при всей своей уникальности, бабуля была единственным членом нашей семьи, не знающим обо мне главного. Я никогда не думал о том, чтобы рассказать ей о своей сексуальной ориентации, просто потому, что с трудом представлял себе эту картину. Сами посудите. Сижу я перед ней. Глаза бегают, как у немецкого шпиона в окружении русских партизан. А она смотрит на меня ласково и ждет, что же такого важного ей хочет сообщить любимый внучек.

  – Бабуль, я гей, – сообщаю я, преисполненный гордости и священного трепета.

  – Кто-кто? – совершенно искренне переспрашивает бабуля.

  – Гей.

  – А что это?..

  В общем, дурдом на выезде.

  Родители и сестра, похоже, поддерживали меня в этом добровольном обете молчания. Наверное, берегли бабушкину психику. А может, мою. Да и что бы ей дало это знание? В общем, нашими совместными стараниями "ба" оставалась в блаженном неведении, что каждый раз доставляло мне немало проблем, ведь при встрече она, заботливо улыбаясь, спрашивала, не женился ли я, нет ли у меня девушки, и когда я, наконец, обрадую ее правнуками? Представляете, каково это – каждый раз придумывать вразумительные ответы на эти невинные в общем-то вопросы?!

  Поздно вечером, когда сестра и мать уже спали, отец, соблюдая давнюю традицию, курил на кухне, а я смотрел телевизор, бабушка, как настоящая фея, неслышно подошла ко мне и присела рядом. Она всегда старалась лечь последней, словно была смотрителем в гостинице и проверяла, все ли устроены.

  – Сереж, ты какой-то задумчивый... – сказала она, погладив меня

  по голове. – У тебя все нормально?

  – Ага, ба, – ответил я и для вида еще внимательнее уставился в телевизор в надежде на то, что бабуля поймет, что внук сильно занят просмотром "Ангелов Чарли" и пойдет спать.

  – А мне так не кажется... – Провозгласила она с ангельским лицом, не замечая моих усилий. – Вижу, что думаешь о чем-то. Вон как лоб морщишь. – Тут она ткнула в мою голову сухим пальцем. – Неужто влюбился в кого?

  Тудыть ее растудыть!!! Что ж это делается-то на белом свете?! У меня что, табличка на лоб прибита со светоотражающими буквами?!

  – Почему влюбился-то? – задал я резонный вопрос.

  Бабушка будто ожидала такого поворота событий. Она придвинулась поближе и, приняв самый праведный вид, начала свою дедуктивную речь:

  – Ну а что же еще? Со здоровьем у тебя все в порядке. Зарабатываешь хорошо. Остается любовь...

  И как только её терпел дед?! Он умер три года назад, оставив огромный деревенский дом на её хрупких плечах. Они любили друг друга как-то по-особенному. В их невинных отношениях всегда был заметен налет советской романтики. Секса в СССР, как известно, не было, поэтому иногда я даже задавался вопросом: не удочерили ли мою маму?

  – Ба, дай кино досмотрю, а? – Я не знал, как ответить на её прямой

  вопрос...

  И в то же время искал на него ответ.

  – Ну-ну, не ерепенься так. – Она засобиралась вставать. – Только ж видно, что влюбился по уши. А злишься, потому что не знаешь, как быть. Какой же ты ребенок! Я в твои годы уже давно бы все решила. – Она наклонилась, поцеловала меня в лоб и ушла, пожелав спокойной ночи.

  Я позабыл про "Ангелов Чарли" и вообще про все вокруг. Таких откровений от родной бабули мне выслушивать еще не приходилось!

  Уже засыпая, я будто согласился сам с собой.

  Она точно была необычной женщиной. Феей, знающей о жизни если и не все, то очень многое. А еще о любви.

  Дед, наверное, очень ее любил...

  Прокручивая в голове эти детские мысли, я незаметно уснул.

  Мне снился он. Хмурый и сосредоточенный. Он застегивал на мне пуховик, будто собирал в дорогу сына-первоклашку. Потом провел большим пальцем по моим губам... И растворился в пустоте, как всегда вставшей на охрану моего сна.

  3 января, вторник

  Утром от романтичной обертки моих снов не осталось и следа. Им на смену пришла жуткая эрекция. Минут пятнадцать я крутился в одеяле, как угорь, почуявший неладное. Потом, сунув ноги в валенки и накинув старый дедов бушлат, выбежал на улицу. В несколько прыжков преодолел заваленный снегом двор и ворвался в промерзший до гвоздей туалет. Онанируя, я трясся от возбуждения и двадцатиградусного мороза, ругаясь сквозь зубы и проклиная свои чокнутые сны и того, кто стал их причиной.

  За соседним домом медленно всходило солнце. Тяжелое серое небо подсвечивалось снизу этой гигантской живой люминесцентной лампой. Свет был слабым и как будто траурным, словно в розетке, питающей лампу, было не двести двадцать, а сто восемьдесят вольт. Размазанные по небу облака лениво ползли на юг, нависая над крышами деревенских домиков, всё еще спящих и тихих.

  В теплой прихожей я постучал ногами друг о друга, сбивая налипший снег. Потом, ежась, пробрался в полутемную комнату. Скользнул под остывшее одеяло и неожиданно понял, как в страдальческой гримасе морщится мое лицо. В этот момент я, кажется, ощутил весь ужас одиночества. От простыни, теперь напоминавшей погребальный саван, веяло могильным холодом.

  Я представил его рядом – теплого и живого – и тяжело вздохнул, силясь удержать фантазию еще хотя бы на минуту. В соседней комнате заскрипела кровать. Скрежет ржавых пружин бесцеремонно выдернул меня из полуэротической дремы.

  Интересно, он уже проснулся? Или еще спит, раскинувшись на постели в своих темно-синих "атлантиках"? О чём он думает? И думает ли вообще? Ведь сейчас праздники. Даже мне можно не работать. Хотя с выходными у меня вечно напряженка. "Работу – на дом". Это про меня.

  И почему он не звонит?

  А почему не звоню я?..

  Чёрт.

  Я так с ума сойду.

  В комнате сестры было темно и пахло лимонным мылом. Бабушка зачем-то рассовала его по ящикам с бельем. Было в этом что-то мистическое. Как в чесноке, развешанном на окнах маленьких трансильванских домов.

  Не уверен, что вампиры боятся лимонного мыла, но бабушка на это и не рассчитывала. Чудом мыловаренной индустрии она боролась с молью. По крайней мере, верила, что борется.

  – Све-е-ет, – прошипел я, стараясь не скрипеть половицами, но ответа не добился.

  – Светка!

  Тут в сумерках что-то зашевелилось.

  – Свет.

  – Чего тебе? – пробормотала она, утыкаясь носом в подушку так, что второе слово превратилось в глухое неразборчивое бульканье.

  – Пойдём курить.

  Она покрутилась на кровати, пытаясь найти удобное положение.

  – Ты зачем меня разбудил?! – Спросила она, игнорируя мое предложение.

  – Хотел услышать твой ангельский голос!.. Дура что ли?! Пойдём курить, говорю.

  – Как старший брат, – она улеглась на спину и натянула одеяло до

  самого носа, – ты должен беспокоиться о моём здоровье, а не предлагать

  сигареты.

  – Как твой старший брат, я могу предлагать тебе, что хочу. Пойдем курить! Запарила уже!

  – Зануда! – Рявкнула она, наконец-то свешивая ноги на пол, и где-то через минуту нагло спросила: – Угощаешь?

  – Ага, – ответил я, – только не скрипи.

  – Сам заткнись, – шикнула она. – От твоей болтовни уже голова болит.

  Через минуту мы сиделе на кухне, любовались январским рассветом и по-семейному курили. Светка забралась на табуретку с ногами и, смешно обхватив их рукой, раскачивалась из стороны в сторону.

  – Слушай, ты, наверное, права была, – произнес я, выдыхая дым тонкой струйкой.

  – В чём?

  – Ну, когда спросила...

  – О чём?

  – О том.

  – Говори яснее. Я не соображаю.

  – Ну... – Я совершенно банально стеснялся произнести эти слова. – Люблю ли я... Его.

  Светка перестала качаться, словно в безотказных часах с кукушкой наконец что-то сломалось, и маятник, отмерявший секунды, остановился.

  – Никогда не думал, что будет так же, как с Вадимом. – Продолжил я, видя, что сестра внимательно слушает. – Но, кажется, все повторяется. Он у меня из головы не идет.