Текст книги "Снег (СИ)"

Автор книги: Сельман Зик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

  – Ты, что, дурак?! Сам заявил, что голубой, а мне не переживать!

  Потом была тишина. Долгая и мучительная. Она не знала, как реагировать – и это – как ни парадоксально! – была самая естественная реакция. За одно я

  благодарил Бога – она не отвернулась от меня.

  – Серёг, а ты уверен?.. – Вопрос оборвался на середине.

  – А ты как думаешь?

  Пауза...

  – Думаю, ты бы не стал так шутить.

  – Да уж какие тут шутки!

  – А у тебя уже кто-нибудь есть? Ну... парень, там? – Её лицо окрасил

  стыдливый румянец. Светка никак не могла поверить в то, что всё это происходит с ней и с её семьёй. (Потом она призналась, что в тот момент вспоминала, как все её подруги сходили по мне с ума, как я разошёлся со своей первой девушкой без особых на то причин, ссылаясь на сильную разницу характеров.)

  И тогда я рассказал ей про Вадима. Мы познакомились на одной из

  студенческих вечеринок в общаге. Он был красив какой-то жестокой красотой. От него веяло агрессией и силой, что само по себе было вызовом. Всю жизнь любил сильных людей. Если не психологически, то физически – обязательно. Красота тела возбуждала, но сложный характер и интеллект, заключённые в красивом теле, просто сводили с ума. Вадим бал как раз таким. Сначала мы стали друзьями, потом любовниками. То было время, прожитое под лозунгом: "Ни дня без секса!". А трахался Вадим просто сверхъестественно. Причём в любой роли. Его тело, натренированное борьбой, выгибалось в самые причудливые формы, доводя меня до безумия. Первое время я жил, словно в тумане. Когда Вадима не было рядом, тело ломило, будто он был моим наркотиком. Знакомые губы снились по ночам, доводя до оргазма. Со временем до меня дошло, что, кроме секса, его ничто во мне не привлекало. Сейчас я не вижу в этом ничего плохого, но тогда студент третьего курса Сергей Волков был романтичной и чересчур чувствительной натурой, жаждущей возвышенных отношений, а не банального траха на каждом углу. Хотя и без этого не обходилось.

  В один прекрасный день Вадим дал понять, что моё обожание стало для него обузой. Если бы был девушкой, слёз и соплей было бы выше крыши. Вместо этого меня скрутила жуткая депрессия. Я обозлился на весь мир, стал замкнутым, агрессивным. Записался в тренажёрный зал, чтобы хоть как-то избавляться от нерастраченной энергии. Увлёкся плаванием. К концу третьего курса вылечился от сексуальной зависимости и приобрёл полезный жизненный опыт, иногда переходящий в цинизм. Перестал лезть к людям в душу, но и сам закрылся; перестал ждать от них чудес, но и сам уже ничего не обещал. Я стал проще относиться к жизни. Правда, до сих пор не знаю, было ли это к лучшему...

  К середине четвёртого курса на счету загрубевшего в мышечном совершенстве студента были с десяток сексуальных побед и пара разбитых девичьих сердец. Всё шло своим, с виду правильным, чередом, но что-то мелкое и гаденькое будоражило по ночам, мешало наслаждаться разгульной студенческой жизнью.

  Светке я рассказал лишь половину этой истории, ибо на тот момент был

  счастлив и вполне доволен жизнью.

  Теперь, когда за окном была морозная ночь, на кухне вкусно пахло

  картофельным пюре и жареной курицей, а мама копошилась в поисках махрового полотенца для своего любимого сына, воспоминания о дне признания казались забавными и доставляли удовольствие. Всё-таки мне очень повезло с семьёй!

  Тело налилось свинцовой тяжестью, синяки (а без них точно не обошлось) вспыхнули тревожной болью. Полотенце пришлось

  ждать в джинсах и футболке. Шокировать родителей своим "покалеченным" видом не хотелось. Отец бы этого точно не оценил.

  – Держи, Серёж. – Мама протянула мне тёмно-синее полотенце. – Только давай недолго. А то всё остынет.

  – Ага.

  Заперевшись в ванной, я наконец-то снял с себя джинсы и футболку. Трусы решил обязательно выстирать. На них предательскими пятнами белели следы недавнего приключения. Бёдра и спину покрывали бордовые синяки, отдающие тупой тянущей болью при касании. В целом всё выглядело не так уж и плохо. Паршиво было только на душе.

  Горячие струи укололи шею, окатили спину тёплой волной, прошлись по

  ягодицам, внутренней стороне бёдер, лодыжкам, скользнули на белое матовое

  покрытие ванны, устремляясь в водосток. Я стоял под душем и тщетно пытался

  отогнать воспоминания о нём. Под закрытыми веками вспыхивали самые яркие моменты нашей встречи. Будь она проклята!

  Член тут же поднялся. Мало тебе, гигант ё%аный?! В итоге помывка затянулась на пять минут. Из ванны я вылезал чистым, раскрасневшимся, но всё равно неудовлетворённым. В запотевшем зеркале отражался молодой мужчина среднего роста. Широкие плечи, рельефные мышцы груди и живота выдавали заядлого спортсмена. Прищуренные серые глаза, сильные руки и ноги. На левом плече – татуировка в виде волчьей головы. На левом виске – белёсый шрам от давнишней драки. Господи, откуда в этом теле столько слюнявой романтики?!

  Свежие боксеры приятно холодили кожу, скрывая самые большие синяки.

  Остальные стали практически незаметны. В случае чего их можно было списать на "производственную травму" во время очередной тренировки. Мать с отцом, пожалуй, не заметят, а вот от Светки хрена с два утаишь.

  Ужинал я в компании матери. Выслушал, как терапевт Юрка Клыгин пришёл на работу пьяным, как медсестра Таня опоздала на работу и поругалась с главврачом Павлом Николаичем, как "ни с того, ни с сего" дети стали подхватывать простуду. Мама искренне удивлялась и восклицала: "Не сезон ведь! До марта ж ещё два месяца. Чудно!". А потом добавляла:

  – Ты ешь, ешь. Ещё положить?

  Я благодарно мотал головой. Кто же наедается на ночь?

  – Мам, вам подарки сейчас дарить или завтра?

  – Ну зачем ты деньги тратишь? Не нужны нам никакие подарки!

  Мама завела старую пластинку.

  – Значит, завтра подарю.

  – Как хочешь.

  Мама погладила меня по голове, поднялась, убрала остатки хлеба в деревянную хлебницу с безвкусным алым цветком на крышке, налила в стакан сока и поставила передо мной. Выходя с кухни, она обернулась и добавила:

  – В холодильнике – мандарины и бананы. Ешь. Я спать пошла. Завтра – на

  дежурство до пяти.

  – Ага.

  Я остался один на один с остатками пюре и парой крупных куриных

  костей на тарелке. Пюре доел, остальное выкинул в мусорку. Пять минут пил

  сок, потом залез в холодильник. Сначала потянулся за бананами, но дядюшка Фрейд не зря трудился ночами и писал свои занимательные сочинения. От одного вида любимого фрукта бросило в жар.

  – Бл$дь! Только паранойи не хватало!

  Из прохладных глубин холодильника был извлечён пакет с абхазскими

  мандаринами. Маленькие оранжевые плоды умещались на ладони и издавали дурманящий цитрусовый аромат.

  Я не жил с родителями уже больше шести лет. Через год после моего отъезда в Москву родители переселились в мою комнату, освободив зал. Третья комната оставалась за Светкой. Ей же достался мой любимый раскладной диван. В зале появился новый гарнитур, который я сам помог выбрать. Ничего похожего даже на IKEA в местных магазинах не было, поэтому на поиски ушло несколько дней. Родители хотели плюнуть и купить мебель в традиционном русском стиле "как у всех", но моё дизайнерское образование всё-таки взяло вверх.

  В тёмном зале горел телевизор. "Арсенал" забивал "Ювентусу" третий гол, но отца это мало интересовало. Уютно, развалившись в кресле, он негромко похрапывал.

  – Па!

  Отец встрепенулся, посмотрел на меня невидящими глазами.

  – А... Серёж. Мать тебе постелила. Ложись. Я пойду.

  – Ага, – ухмыльнулся я. – Завтра расскажу, как доиграли.

  – Светка звонила. Она через сорок минут придёт. Так что ты не пугайся.

  – Постараюсь. А где её носит в такое время?

  – Вот сам у неё и выяснишь, а потом мне расскажешь.

  Отец потрепал меня по голове и скрылся в темноте коридора. Я поворочался на свежем белье, попереключал каналы, натыкаясь то на старые отечественные фильмы, то на дешёвую американскую эротику. Потом плюнул на всё, выключил телевизор и уснул мёртвым сном. Светка вернулась через полтора часа, но я этого уже не услышал.

  3.

  31 декабря, суббота

  Надо ли говорить, что спал я плохо? Сон тревожил развратными образами, которые подбрасывало подсознание. Похоже, оно перевыполняло какую-то одному ему известную норму, посылая эротические – нет! порнографические – картинки в мою бедную голову, разметавшуюся по подушке.

  Во сне я трахал своего случайного попутчика с остервенением, равным по силе отчаянию, которое испытывал от мысли, что больше никогда его не увижу.

  Ускользающий профиль лица, напряжённая шея, широкая спина, покрытая блестящим потом, сужающаяся в талии и заканчивающаяся вздёрнутыми ягодицами, зажатыми двумя сильными руками, очень похожими на мои. Губы пересчитывают позвонки, собирая с кожи солёную влагу. Нос утыкается в затылок, вдыхая сладкий запах волос. Он такой беспомощный и покорный! Резко выхожу, переворачиваю на спину, наваливаюсь всем телом, вжимаю в простыни. Рука на бедре, потом выше, оглаживает мускулистый бок, вздымающиеся рёбра, задевает сосок. Он вздрагивает, поднимает руку к моему лицу, гладит по щеке и шевелит губами. Голос подозрительно высокий и весёлый. Что за херня!?

  – Серё-о-о-га-а-а! Встава-а-ай!

  Щека по-прежнему чувствует прикосновение ладони, но как же всё это не

  вяжется с задорным голосом, напрочь разрушающим эротизм ситуации!

  – Серый! Ну вставай уже!

  Из сна меня выдернули, словно малолетку, проскочившую на сеанс кино для взрослых. Хлопая глазами, я встрепенулся и схватил ладонь, гладящую мою алую от возбуждения щёку. Чужая рука оказалась тонкой, как хворостинка, бархатной на ощупь и прохладной.

  – Ай! Отпусти! Громила чёртов!!!

  Вопила Светка, пришедшая будить меня с утра пораньше. А нечего отвлекать молодых людей от просмотра интересных снов!

  – Совсем сдурел?! – Светка ударила меня по плечу, обиженно поджав губы. Потом отодвинулась на край дивана, потирая руку. – А если бы убил? Теперь синяк будет.

  – А чего ты лезешь-то по утрам?! – Буркнул я. – Ладно, прости...

  Я лежал в смятых простынях, подушка забилась в угол, словно побитая собака, одеяло сгружено и едва прикрывает живот и бёдра. Хорошо, что батареи греют, как надо.

  Светка смотрела злобными глазами, решая прощать меня или нет. Я перевернулся на бок, натянул на плечи одеяло.

  – Где всю ночь-то шлялась? – спросил как можно более дружелюбно.

  – Не твоё дело!

  – Как стилистику сдала? – Вчера утром у Светки был экзамен по стилистике.

  – Хорошо.

  – Хорошо или отлично?..

  – А ты кто? Контролёр что ли? Устроил допрос! Мне и отца хватает!

  – Как дядя Миша поживает?

  Светка вспыхнула румянцем и прикусила губу. Дядей Мишей я называл её нового парня – Михаила Павлова. Они учились в одной группе.

  – А тебе какое дело?

  – Ну... Я же должен знать, что у тебя всё нормально. Что никто тебя не

  обижает. Павлов-то хорошо себя ведёт?

  – Отстань от него, маньяк! – Она улыбнулась и попыталась содрать с меня одеяло. Я засмеялся и посильнее вцепился в ускользающий покров. После сна в трусах у меня творилось нечто невообразимое. Светке, наверное, не привыкать, но я же ещё не совсем совесть потерял. Сестру я люблю и шокировать не хочу.

  – Так у него была-то? А?

  Она вскочила с дивана, мотнув каштановой головой, показала язык.

  – У него! И что?

  – Ничего.

  – Вставай давай! Расхрапелся тут.

  – Ах ты коза! – Я никогда не храпел. Это могли подтвердить многие... Гм... В общем, свидетели моего ангельски тихого сна найдутся.

  – Я тебе кофе налила. Ну да ладно. Попьёшь и холодные помои.

  Светка гордо ткнула пальцем в небо и выскользнула из зала. Я откинулся

  назад, забыв, что подушка валяется гораздо правее. Чертыхнулся, но передвигаться не стал. Тело охватила утренняя истома. Напряжение в области паха наконец-то начало таять. Потянувшись (так, что хрустнули суставы), я сел, свесив ноги на пол, нашарил тапки и пошёл в ванную. Из кухни доносился запах свежесваренного кофе. Светка включила телевизор и теперь подпевала на английском какому-то исполнителю:

  – Like a desert with no water. Like flower with no rain or sun. I'm lost

  without your love...

  Умывшись, я надел футболку и спортивные брюки, сложенные на стуле.

  Мама позаботилась. К кофейному аромату добавился запах яичницы. Похоже, Светка меня простила.

  – Родители где? – спросил я, заходя на кухню.

  – Отец на рынок уехал. Мама работает до пяти.

  – А-а-а! Точно, – зевнул я.

  – Вон тебе яичница. Хлеб сам порежешь.

  Светка схватила кружку с кофе и села за стол.

  – Ты надолго приехал? – Она отхлебнула кофе, достала из вазочки печенье

  и отправила его в рот.

  – Если шеф раньше времени не вызовет, то на все праздники останусь. Восьмого или девятого поеду домой.

  Серёг, пойдём Новый год с нами встречать. У Наташки родители к друзьям уходят, она всех собирает. Помнишь её?

  Кого?

  Когда купаться летом ездили, она ногу порезала.

  – Помню, помню. – Тарелка с яичницой переместилась на стол, рядом задымилась кружка кофе. – Не забывается такое никогда.

  – Ну так как?

  – Не, Свет, я с родителями, наверное, останусь. Отец обидится, если я опять смоюсь. Мама-то, конечно, не скажет ничего, но ясно же, что им не понравится. Всё думают, что я про них забыл. И, если честно, надоели мне все эти гулянки. Всё равно напиваться не буду. И чего я на вас смотреть буду трезвый? Удовольствие, прямо скажем, сомнительное.

  Светка прищурилась:

  – Ты меня за пьяницу что ли держишь? Вспомни, как в прошлом году я тебя от Вовки оттаскивала. Хорошо, что он тоже никакой был. Не понял ничего. А ты молодец! Думал, Москва тебе тут?

  – Ты меня всю жизнь будешь этим попрекать? Я что виноват, что у тебя друзья красивые?

  Я потянулся с вилкой в руках, перекатывая затёкшими мышцами. В голове возник образ Вовки, развалившегося на диване в расстёгнутой рубашке. В разрезе ткани видна тонкая золотая цепочка. Маленький крестик упал в канавку между грудными мышцами. На золотистой коже он практически не заметен. От воспоминаний по телу растеклось дрязнящее удовольствие.

  – Господи, повезло же мне с братцем! – Светка бросила на меня скептический взгляд и взяла второе печенье. – Мечта любой девки, а сам на парней засматривается.

  – Только не начинай, ладно. Братьев, между прочим, как и родителей не

  выбирают.

  – Не умничай! – Светка закатила глаза, потом встала и пошла мыть кружку.

  Я жевал яичницу и пребывал в хорошем настроении. Через минуту из-за спины

  раздалось:

  – Я пошла одеваться. У тебя есть время передумать.

  Передумывать я не стал. Предложение, конечно, было заманчивым, но мне на самом деле хотелось встретить Новый год с родителями. Тихо и по-семейному. В тёплых шерстяных носках, любимой затёртой футболке, с несмолкающим телевизором, маминым оливье и традиционным шампанским. Потом, конечно, придётся выпить с отцом водки, но не до состояния невменяемости, как это обязательно случилось бы на светкиной вечеринке. Через час после поздравления Президента захочется спать, и никто не посмотрит на меня, как на идиота. Не самый весёлый Новый год, но сколько их уже было в моей жизни! И сколько ещё предстоит...

  Яичница неожиданно закончилась. По пути к раковине я крикнул в прихожую:

  – Спасибо-о-о!

  Издалека донеслось задорное:

  – Пожалста-а-а!

  Через несколько минут Светка появилась на пороге кухни. От её

  домашнего вида не осталось и следа. Тёмно-синие джинсы, ремень в широкую

  вертикальную полоску, майка мягкого лилово-кофейного цвета – оранжевые и

  голубые полоски на ней были очень тонкими и издалека казались переливчатым

  узором, тяжёлые каштановые волосы спутались в аккуратном

  беспорядке. От восхищения я даже присвистнул.

  – Для Мишки так расстаралась?

  – Да пошёл ты!

  Светка резко развернулась и выскочила в прихожую. Я домыл посуду, сходил в зал, порылся в сумке, достал маленькую коробочку, обёрнутую прозрачной матовой бумагой и перевязанную тонкой фиолетовой лентой. В прихожей протянул подарок сестре.

  – Держи. – Светка посмотрела недоверчиво, но в глазах заплясала детская

  радость. – Ты мне, конечно, не поверишь, но ты у меня просто красавица!

  Она порвала бумагу и добралась до небольшой – с собственный кулачок -

  коробочки. На поверхности блестели всего три надписи: "VERY IRRESISTIBLE

  GIVENCHY".

  – Ой! – Визг, полный счатья. – Спасибо, Серёнь!

  Тёплые руки обвили шею. Я почувствовал, как к моей небритой щеке прижалась её тёплая бархатная щека.

  – Не очень оригинально, конечно, но не фуфло какое-нибудь. А это, – я протянул ей белый конверт, – тебе на всё остальное. Сама купишь, что нужно.

  Светка отстранилась и улыбнулась.

  – Как же хорошо, когда брат работает в Москве, – произнесла она, мечтательно закатывая глаза.

  – Да уж, неплохо...

  – Ну ничего, ты у нас мальчик богатый. Можешь себе позволить. Тем более сестра у тебя одна – единственная и неповторимая.

  – Вторую такую Земля бы не выдержала.

  – Остряк! Я ночью позвоню, если получится.

  Она поцеловала меня в щёку и ушла. Примерно час я пил кофе и смотрел

  телевизор. Все каналы, будто сговорившись, показывали одинаковые старые фильмы. Не выдержав пытки отечественным кинематографом, я оделся, вышел на улицу, вдохнул жёсткий воздух, и пошёл в ближайший супермаркет – покупать любимый отцовский "Black Label". Пускай порадуется.

  В магазине пахло озоном, мандаринами и азартом. Бешеные люди метались между прилавками, сгребая в тележки печенье, коробки с конфетами, вино, шоколад, маринованные огурцы и даже макароны. На фоне беснующейся толпы я выглядел дилетантом, зашедшим по ошибке. Рядом с виски звенела сливочная бутылка "Бейлиз" – для матери. Себе пришлось купить боевой запас "миллера".

  Яркое солнце отражалось в сугробах и заставляло щуриться. Мороз пробирал даже через двойные вязаные перчатки и шерстяную шапку. Гораздо больше я любил совсем другую погоду: когда на улице минус десять, а с неба лениво падают крупные снежинки, размывая силуэты людей и зданий – так, что уже в трёх шагах не разберёшь, женщина перед тобой или мужчина, собака или просто груда мусора...

  Отец уже был дома, когда я вернулся. Он забрал у меня пакет, заглянул внутрь и одобрительно улыбнулся:

  – О-о-о! – В его руках завертелась бутылка Black Label. – Это мы первым делом откроем, ладно?

  – Как хочешь. Я тебе купил.

  – Спасибо. Только ты не трать больше деньги-то, ладно?

  – Ладно.

  Моя семья не была бедной. Отец, как я уже говорил, работал в строительной фирме. И это всё объясняет. Мать работала для души. Ей, можно сказать, повезло. За любовь к детям в России могут назвать либо педофилом, либо педиатром. Причём в первом случае посадят в тюрьму, а во втором – будут платить нищенскую зарплату. И не факт, что первое хуже второго.

  Сам я распрощался с бедностью после того, как устроился в дизайнерскую фирму. Был ещё один вариант – пойти в спорт, но им я занимался, как мама – детьми, для души. Точнее – для тела. Хотелось быть сильным и ловить на себе заинтересованные взгляды. Пару раз наловил такого, что не всякому врагу пожелаешь. В общем, дебилов в жизни хватало. Вообще, странная это штука – человеческие отношения. Тем более, если они – нестандартные. Подумать только! А ведь я сам когда-то смеялся над анекдотами про голубых. Я вообще-то и сейчас могу посмеяться, если анекдот хороший, но в тот предновогодний вечер мне было совсем не до смеха.

  Отец копошился на кухне, выполняя мамины поручения, которыми она снабдила его ещё до работы. Корректирующие замечания делались по сотовому телефону. Отец почистил и поставил тушиться картошку, помыл курицу, потом принялся резать болгарский перец. Пару раз он звал меня помочь. Я отрывал голову от ноутбука, отвечая, что сейчас приду. Потом снова приклеивался к экрану, напрочь забывая про собственные слова.

  В рабочем окне Archon'а вырисовывался приблизительный интерьер нового ночного клуба. Это единственное, чего в Москве никогда не будет слишком много. В мысли о геометрических формах и материалах вклинивались воспоминания. Вагон, наполненный стуком колёс, стриженый затылок, загорелые руки, хитрые глаза, шершавые губы и сигаретный дым. Он будто никак не выветривался из лёгких. На секунду я даже собирался закашляться. Но вместо этого загрузил второй HalfLife и окунулся в мир, где курить некогда.

  Мама пришла в половине шестого. По телевизору как раз заканчивалась "Ирония судьбы". Впрочем, на другом канале она начиналась сначала. Помочь на кухне мне всё-таки пришлось. Потому что мама, в отличие от отца, обладала редкостным терпением и могла докричаться до глухого. Впрочем, ничего серьёзного от меня не потребовалось. Окрыть банки с горошком и кукурузой, порубить на мелкие кусочки мясо. На тонкие белые прожилки я даже засмотрелся. Перемешивая салат, мама гордо произнесла:

  – Мраморное!

  Интересно, где они его откопали?

  В девять часов вечера мама загнала всех мыться. Вручая мне полотенце, она приговаривала: "В Новый год нужно входить чистыми". Отец недовольно бурчал под нос, не нужно ли ещё и анализы сдать. Я решил не спорить и побрёл в ванную первым, оставив родителей наедине.

  За минуту до полуночи я выстрелил шампанским, наполнил бокалы и произнёс глупый тост:

  – За радость! Без неё и жизь не жизнь.

  Разморенные и сытые родители посмотрели на меня восхищёнными глазами, но вслух сказали только традиционное:

  – Чтобы всё было хорошо.

  На том и чокнулись.

  Ближе к часу ночи от Киркоровых и Галкиных стало тошно. Не в радость был даже любимый «оливье». Отцовский виски смешался с маминым «бейлиз» в

  недопустимых пропорциях, обещая "весёлое" утро. К ним радостно примыкало советское шампанское. Очередная долька мандарина исчезла во рту, лопаясь и разливаясь ощущением детства. Спать предательски не хотелось. С кухни выбежала мама, протянула мне телефон:

  – Светка звонит. Всех поздравляет. Хочет с тобой поговорить.

  Я приподнялся с дивана, нарушив живописную позу, и взял сотовый.

  – Алло! – Мой голос отразился в динамике гулким эхом.

  – Серёга!!! С Новым годом!!!

  – С Новым годом, Свет, – улыбнулся я в трубку.

  – Как у вас там?

  – Да всё нормально. Сейчас накачу ещё лейбла и спать.

  – Ты чего?! А как же ёлка? Ты разве не пойдёшь?

  Про ёлку я как-то позабыл.

  – А чего там делать-то? Тем более – минус двадцать.

  – И чего? Ты же не в Африке родился. Серёг, ну пойдём. Мы с Мишкой идём. Он мне, кстати, кольцо подарил.

  – Чего?

  – Кольцо золотое. Не обручальное. Обычное.

  – А-а-а.

  – Красивое очень. Наверное, дорогое. Ну ведь и я не простая.

  – Это точно!

  – Серёг, ну пойдём на ёлку, а?

  – Свет...

  – Ну пойдём. Ну чего ты дома сидеть будешь?

  – Спать.

  – Тем более.

  Ладно, ладно. Родителям сама сейчас будешь объяснять, куда я на ночь глядя пьяный попёрся.

  Талант убеждения явно был в крови у женской половины нашей семьи.

  – Дай маме трубку. Нет, лучше папе.

  Я кое-как слез с дивана и пошёл на кухню. Отец курил возле окна. Мама,

  забравшись с ногами на кухонный уголок, попивала дорогущий сливочный ликёр. Я отдал ей трубку и пошёл одеваться. В светкиных методах воздействия сомневаться не приходилось.

  Мы встретились на главной площади города. В её центре торчала

  куцеватая ёлка высотой метров в десять. Издалека всё выглядело празднично, но стоило приблизиться к ней поближе, в глаза бросался подсохший лапник,

  разбросанный по ржавым металлическим кольцам, приваренным к десятиметровой трубе. Индустриальный призрак главного новогоднего символа! И хотя вокруг все веселились, от одного взгляда на это чудо местечковой инженерии становилось грустно.

  Под ногами хрустели пустые пластиковые стаканчики; бутылки из-под пива и водки звенели, словно площадь покрывал не асфальт, а бесценный горный хрусталь. Ночью, да ещё в Новый год это никого не беспокоило. И только городским коммунальным службам предстоял эстетический шок от одного вида замусоренной площади. Рано утром они выйдут на работу и за полчаса уберут все следы народного гуляния. Как будто никто не выпил здесь полтора литра водки, стоя в расстёгнутой куртке, никто не разбил полупустую бутылку шампанского и не уронил только что открытую пачку чипсов.

  Светка заметила меня первой. Она пробилась через галдящую толпу и протянула пластиковый стаканчик:

  – Пойдём, наши там стоят. – Она неряшливо махнула рукой и, слегка качнувшись в сторону, потупила взгляд.

  – Напилась-таки, – сказал я строгим голосом.

  – Только не начинай! Мишка же со мной. Что мне, в Новый год нельзя что ли?

  – Ладно...

  Иногда меня так и подмывало поиграть в строго старшего брата. И несмотря на то, что Светке было уже 19, она продолжала меня слушаться. Наверное, я был для неё авторитетом. Говорю "наверное", потому что не знаю этого наверняка. Сама Светка никогда мне об этом не говорила. Но то, что она ценит моё мнение, было видно невооружённым глазом.

  Она взяла меня за рукав и потащила сквозь кричащую и пьющую толпу.

  Завидев нас, Мишка заулыбался во все тридцать два зуба. Он был всего на два года младше меня, учился на юриста, играл в футбол, слушал Linkin Park и читал Достоевского. Бредовое сочетание, которое я почему-то уважал. Светка познакомила нас мае. О нестандартности моей ориентации Мишка догадался сам. Уж не знаю, как ему это удалось, но однажды он задал Светке прямой вопрос, и она не стала ему врать. Даже, когда мы стали приятелями, он не раскрыл мне тайну своей проницательности. Настаивать я не стал. Мне было достаточно того, что эту новость он воспринял спокойно и по-прежнему смотрел на меня с уважением. Из всех светкиных парней Мишка пока был лучшим. Если я вообще могу судить, конечно.

  Остальные друзья сестры всей информацией не располагали. Поэтому, увидев Наташку с двумя незнакомыми девушками, я мысленно перекрестился и приготовился к защите. Можете считать меня высокомерным, но мне-то всё равно лучше знать, какое впечатление я произвожу на девушек. Любой натурал бы на моём месте почувствовал себя счастливым, но в том-то всё и дело, что до гетеросексуальности мне ой как далеко! Женскую красоту я ценю только как зритель, но не потребитель. Выражаясь научным штампом, с эстетической точки зрения. Некоторые представительницы слабого пола даже могут вызвать моё восхищение, но ни одна из них не сможет вызвать во мне желание.

  – Привет, Серёг. – Мишка протянул мне сильную руку. Я пожал её и повернулся к улыбающейся Наташке. Ей подруги сбились рядом в маленькую стайку.

  – Волков, что-ты редко стал появляться. Совсем забыл родной город. – С видом познавшей жизненную мудрость дамы Наталья томно махнула ресницами и представила мне своих подруг:

  – Познакомься. Надя и Женя.

  Я кивнул и поблагодарил Бога за то, что раздевать взглядом люди пока не научились. Иначе я бы уже давно стоял на двадцатиградусном морозе голым, в одних носках.

  Видя, как призывно улыбаются крашеные (И ведь кому-то это нравится!) блондинки Надя и Женя, я думал о вселенской несправедливости. Чёрт! Ну почему я не действую так на тех, кто мне на самом деле нравится?!

  На вид подругам было от силы 19-20 лет, но сомневаться в их сексуальной

  искушённости не приходилось. Слишком уж вызывающим был их макияж и слишком развязной – манера держаться.

  Минут через пять к нам присоединились ещё три человека: два мишкиных друга, имена которых я не запомнил, и Дашка – хорошая подруга Светки и – что я всегда ценил – натуральная брюнетка. К слову, вороные от природы волосы не были её единственным достоинством. Красота и ум распределились в ней на удивление гармонично. Она была немного развратной, но не пошлой; весёлой, но не смешной; разговорчивой, но не болтливой. В общем, тем редким исключением из правил, которые действовали в обычных городских дворах, где главными развлечениями молодёжи были пиво и карты.

  Даша и Светка учились в одной группе на дневном отделении. Наташка поступила на вечернее, где пыталась постичь тайны профессии менеджера. Судя по всему, тайны постигались плохо. Её подруги оказались бравыми ученицами местного колледжа. Про себя я тут же окрестил их пэтэушницами.

  Один из парней достал из пакета бутылку водки и новую партию пластиковых стаканчиков. Другой – открыл пачку абрикосового сока и, окинув всех извиняющимся взглядом, произнёс:

  – Другого не было.

  Стаканчики быстро разбежались по рукам. Бесцветная жидкость, бликующая на дне каждого из них, обожгла горло, скользнула вниз и улеглась в желудке пьянящей тяжестью. Вместе с водкой пришло хорошее настроение. И даже мороз отступил перед нашей веселящейся толпой, будто сам замёрз и съёжился в углу гудящей площади.

  Я заметил его случайно. Ещё пара стаканчиков, и взгляд бы замылился,

  уплыл в чернеющее звёздное небо, расплылся пятными смеющихся лиц. Но водка, как назло, откладывала своё седативное действие на потом. Это было моё проклятие. Я очень медленно пьянел, а иногда не пьянел вовсе.

  Сначала показалось, что глаз зацепился за рыбацкий крючок, потом в

  него насыпали песка и брызнули растворителем. Я заморгал, начал вертеть головой, пытаясь найти в толпе знакомое лицо. Когда карие глаза вновь перехватили мой взгляд, я не выдержал и отвернулся. Это было так глупо, так по-детски, но если бы кто-то в тот момент спросил меня сколько будет два плюс два, я бы заплакал от отчаяния, пытаясь найти ответ. Отупение накатило на меня стремительно и бесповоротно.

  – Серёж, что с тобой? – Встревоженный голос Светки был глухим, будто она стояла за двухметровой кирпичной стеной.

  – Всё нормально. Я отойду в сторону, ладно. Чего-то мне от этой водки

  хреново стало.

  – Виски с отцом пил?

  – Ага...

  – А ещё меня пьяницей называешь! Давай я тебя до лавки доведу.

  – Нет! Я сам, – рявкнул я испуганно.

  – Как хочешь... – Сказала она, опуская руки, и тихо добавила: – Псих.

  Передвигая заплетающиеся ноги, я продирался сквозь толпу, не желая

  оборачиваться. Стаканчики хрустели громче, чем снег. Иногда ботинки ударяли по пустым бутылкам. Два раза я едва не упал, но вовремя схватившись за чьи-то

  плечи, удержался на ногах. За спиной раздались громкие хлопки, и небо окрасилось сначала красным, потом синим и жёлтым. Народ дружно закричал. В небо взметнулся традиционный новогодний салют.

  – Ни хрена себе! – сказал я зачарованно и тут же удивился собственной тупости.

  Задрапированная в меховой капюшон девушка отскочила от меня, как от грязного бродяги. Я всё-таки обернулся, чтобы посмотреть на фейерверк. Мелкие снежинки царапали лицо и лезли в глаза. Сердце успело сосчитать до десяти, когда меня сильно схватили за руку чуть выше локтя.