Текст книги "New born (СИ)"

Автор книги: Schnizel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Алекс забирается на тахту, оказавшись сзади, обхватывает его руками, пристраивает подбородок у него на плече, совсем как в детстве. Только теперь у Бена отчего-то появляется ощущение, что это он находится под её защитой, а не наоборот. Наверное, он слишком измотан.

Какие-то смутные звуки снаружи Лайнус не сразу определяет как выстрелы. А когда определяет, вялость и апатия покидают его за пару секунд, и сердце, совершив стремительный кульбит, начинает биться чаще. Лишь один человек мог отыскать их и попытаться спасти… Вскочив на ноги, он лихорадочно ищет что-то, что могло бы послужить хоть каким-то оружием, но их тюремщики перестраховались на этот счет. Опрокинув набок стул, Бен, ударом ноги, отламывает одну из ножек; переместив дочь себе за спину, замирает у стены перед дверью, держа свое импровизированное оружие наготове. Шум вдруг резко затихает; в тишине слышно, как тикают настенные часы и шумно, со всхлипами дышит Алекс.

С того момента, как за дверью слышатся шаги, и до того момента, как все заканчивается, проходит меньше двух минут. За это короткое время успевает случиться много всего. Бен не смог бы точно воссоздать в памяти все детали, остался лишь самый последний эпизод, врезался намертво. Он помнил, как вырубил первого из людей Уитмора, что вошел внутрь, как наклонился за упавшим на пол ружьем и получил удар по затылку; помнил, как изо всех сил пытался удержать ускользающее сознание и встать на ноги, а пронзительный визг Алекс ввинчивался в уши, заставляя немеющие конечности шевелиться, а мозг соображать. Смутно помнил, как выхватил нож из ножен на щиколотке другого громилы, в чьих руках билась его дочь, и вонзил ему под коленку. И очень четко помнил Чарльза Уитмора, который что-то говорил, нацелив на Алекс ствол. Помнил, как встал, наконец, на ноги, шагнул вперед, переместив себя между Алекс и Уитмором, помнил звук выстрела. Вернее, выстрелов было два, они прозвучали почти одновременно. Левый бок внезапно обожгло болью, а Уитмор изумленно приоткрыл рот, его брови поползли вверх, туда, где прямо посреди лба набухало алым черное пулевое отверстие. А потом медленно начал заваливаться назад. Бен резко обернулся и остолбенело замер, со свистом втянув воздух сквозь стиснутые зубы. Алекс позади него стояла выпрямившись, чуть расставив ноги, и держала в руках дымящийся револьвер.

========== 11. ==========

– На кой черт ты это делаешь?

Не дождавшись ответа, Бен переворачивает вверх дном пустое алюминиевое ведро, садится у противоположного края аккуратной круглой лунки, прорубленной во льду. Коротко шмыгнув носом, оглядывается по сторонам, с оттенком озабоченности обозревая наполовину замерзшее озеро. Отсюда до берега метров триста, обычно, чем ближе к берегу, тем толще лед. Вряд ли есть опасность. Скорее, можно отморозить себе что-нибудь, сидя здесь. Лицо Дэна неподвижное, глаза наполовину прикрыты; дорогое удилище для подледной ловли из карбона, их с Джоном подарок, между прочим, замерло над лункой в созерцательном ожидании. Может, он спит? С этого чокнутого станется. Приподнявшись, Бен слегка хлопает старика по плечу.

– Эй! Ты меня слышишь? Пойдем в дом, а? Мы привезли тебе половину рождественского пирога и еще кучу всякой всячины, Джон уже варит кофе. Оставь несчастных рыб в покое.

Дэн медленно поднимает кверху указательный палец правой руки, чуть шире приоткрывает глаза.

– Терпение. Очень ценное качество.

– В смысле, дорого может обойтись? – язвит Бен, – Идем, ты же не хочешь, чтобы я тут замерз насмерть. Я слишком ценен для мироздания.

– А тебе холодно? – старик глядит в упор, как-то по-особенному.

Бен глубоко вдыхает морозный воздух, выдыхает облачко пара. Сняв варежку с правой руки, черпает горстью снежный налет поверх льда. Шевелит пальцами, наблюдая, как снежинки рассыпаются, будто мука. Это началось еще в конце осени. Первое время, как только они переехали в Дарк Лейк, он почти постоянно мерз, особенно кончики пальцев рук и ног, потом вдруг перестал. Даже сейчас, сидя на открытом пространстве под несильным, но пронизывающим ветерком, он почти не ощущает дискомфорт.

– Нет. Я теперь почти не мерзну.

– Твой теплообмен изменился. Что еще? Рассказывай.

Бен на секунду прикрывает глаза. Отчего-то со старым индейцем ему легко откровенничать. Хотя он ни капли ему не доверяет. Парадокс? Нет смысла об этом задумываться. Приоритеты в его жизни кардинально поменялись, это факт. Ну-с, что еще изменилось, кроме приоритетов? Каждое утро он стоит перед зеркалом в одних трусах, придирчиво рассматривая свое отражение. Редкая растительность на груди, ярко розовеющий свежий шрам от пули на левом боку, чуть выпяченный и округлившийся живот. Ничего сверхъестественного. Пока что. Ему тогда повезло, пуля прошла по касательной, отделался сломанным ребром, даже обошлись без врачей. Гораздо больше его беспокоила Алекс… Впрочем, об этом потом. Сейчас надо сосредоточиться на себе. Втайне, он боялся многих вещей. Например, что у него перестанет расти борода, или изменится голос. А еще импотенции, изменений в сознании. Чего-то еще. Чего-то пока неизвестного, но, определенно, неприятного и отталкивающего. На поверку, все вышло не так уж страшно. Настойка, которой его регулярно снабжал старик, работала – исчезли симптомы интоксикации, внезапные обмороки, появился аппетит. На периодические спазмы в кишечнике и тянущие боли в пояснице можно было не обращать внимания. С голосом ничего не случилось, бриться приходилось, как и раньше, каждое утро, а живот прекрасно маскировали мешковатые свитера. И, даже без них, вряд ли кто-то обратил бы внимание на чуть расплывшуюся фигуру школьного учителя, ведущего сидячий образ жизни. Тем более, что Бену было далеко до некоторых завсегдатаев бара, чьё пристрастие к пиву и виски позволило обзавестись животами куда более внушительных размеров. За перепадами собственного настроения он тщательно следил, безжалостно подавляя редкие истерики на пустом месте, и стараясь в периоды депрессии вести себя ровно, как ни в чем не бывало. Зачем? Он затруднился бы объяснить. Что-то вроде попытки сохранить последние крохи собственного достоинства. Как-то так. Тщательно рассчитанные дозы антидепрессантов тоже были хорошим подспорьем. Запахи… Вдруг стал неимоверно раздражать их привычный кондиционер для белья, пришлось заменить. Иногда, особенно посреди ночи, он явственно ощущал запах моря. Запах был словно разбит на составляющие – соль, йод, озон, гниющие водоросли, рассохшаяся древесина от брошенной на берегу лодки… Вкусы изменились мало, разве что алкоголь вызывал тошноту, особенно крепкий. Странно, он никогда не любил шампанское, считал чем-то вроде газированного лимонада с градусом. А на это Рождество купил бутылку какого-то французского, безбожно дорогого, специально для Алекс. Пригубил, удивленно причмокнул губами – напиток приятно щекотал язык и покалывал нёбо.

Замолкнув, Бен делает глубокий вдох, качает головой.

– Что еще? Я даже не знаю…

– Как насчет интимной жизни?

Бен хмыкает, и, внезапно подавившись, неловко кашляет. Хорошо, что на нем шапка. Дурацкое свойство – краснеть ушами. Как школьница, ей-Богу.

– С тех пор как я убедился, что Джон… не испытывает ко мне отвращения, все… без сбоев. Все физиологические рефлексы в норме.

Или ему кажется, или Дэн ухмыляется? Мерзкий, извращенный старикашка, не может же он читать мысли. Или просто воображение разыгралось? Ох уж, это воображение. И отчего именно сейчас оно подсовывает ему лицо Джона с приоткрытым ртом и расширенными зрачками, как он, чуть приподнявшись на локтях, комкал одеяло и пожирал его глазами? В самом деле, что на него тогда нашло, непонятно. Мало ему было ночного марафона. Утро рабочего дня – такое вот не самое любимое всеми время. Джон спит почти бесшумно, как спят опасные хищники. Закинутая за голову правая рука, нос, уткнувшийся в локтевой сгиб, монотонно вздымающаяся грудная клетка, лишенная растительности. Вверх-вниз, вверх-вниз… Белесые, едва заметные полоски старых шрамов, чуть проступающие под бледной кожей ребра, темные кружочки сосков. И едва заметный, среди складок одеяла, бугорок внизу живота. Бен льстил себя надеждой, что минет в его исполнении куда лучше будильника. И, если он правильно научился читать выражение лица Джона, то тот подумал, что Санта пришел, не дожидаясь Рождества. В частности, когда Бен выдавливал любрикант на пальцы и так деловито и буднично себя готовил, а потом приподнялся, пристраиваясь сверху. Абсолютно ничего особенного при наличии опыта, никакой акробатической подготовки, просто захотелось попробовать, как оно будет, просто так. Не так уж сложно. Немного непривычно управлять процессом, слегка кружит голову…

Бен смаргивает, стряхивая с ресниц ледышки. Удилище в руках Дэна судорожно дергается; блеснув на солнце серебристой чешуёй, очередная рыбья тушка шлепается на лед и, некоторое время поборовшись за жизнь, замирает неподвижно.

– Тебе снятся сны?

Бен совершает странное движение головой, нечто среднее между кивком и мотанием. Сны… Какой смысл рассказывать тот сон? Можно самому догадаться, что он означает. В том сне он – воздушный шарик, накачанный гелием. Праздник давно прошел, его собратья либо лопнули, либо их унесло куда-то. Он все еще привязан к ограде. Начинается буря. Бен знает, что ему не удержаться. Он знает. И именно так и происходит – его срывает, и тянет вверх. И он просыпается. Понимая, что будет лететь, лететь бесконечно в холодную пустоту, и не сумеет остановиться, зацепиться за что-то. Потому что в бесконечной пустоте цепляться не за что.

Будем реалистами. Да – будем реалистами, так он однажды утром сказал своему отражению в зеркале. Тому самому, которое в нелепых полосатых хлопковых трусах, с редкой растительностью на груди, выпяченным, округлившимся животом и ярко розовеющим шрамом на левом боку. Каков процент вероятности возникновения сепсиса при полостной операции вне условий стационара? Какие шансы на шок, внезапную остановку сердца и прочие сопутствующие случайности? «А кто ты такой?» – спросил его как-то Джейкоб, в одной из многочисленных реальностей. А ведь, правда – кто я такой? Разве я важен? Тот, кто внутри – он важен. Он выживет при любом раскладе. Он имеет значение. И нет смысла его за это ненавидеть. Он не виноват. Не виноват… Ему там, внутри, не особенно комфортно, он туда не просился. Он тоже заложник, как и Бен. И им обоим осталось недолго потерпеть. А потом за дело возьмется Джон. Вот Джон, как раз, важен, он всегда был важен, он имел значение. Только теперь Бен думает об этом без прежней ревности. Все, мешающее им построить отношения, выгорело дотла, рассыпалось пеплом, унеслось утренним морским бризом. И это хорошо.

По дороге обратно, на ретро-волне Глория Гейнор поет о том, что стала сильной, и теперь непременно выживет; Джон, следя за дорогой, что-то увлеченно рассказывает о методах подледного блеснения, не мешая Бену думать о своем, попутно кивая и вставляя реплики к месту.

В доме пахнет хвоей и карамелью; пушистая ель упирается верхушкой в потолок, на полу в гостиной валяются обрывки подарочной упаковки и рассыпанные конфетти. Поднявшись наверх, Бен стучится к Алекс и, получив приглашение, заходит внутрь. Внутри кавардак – посреди кровати взгромоздился чемодан, вокруг раскиданы вещи, дверца шкафа приоткрыта, на ней висят майка с Микки-Маусом и летняя ночная сорочка с кружевом и кокетливо вышитыми на груди розами. Спохватившись, дочь спешно убирает с глаз долой несколько пар трусиков и бюстгалтер, отодвигает в сторону ворох свитеров и рубашек, приглашающе хлопает по покрывалу. Бен пристраивается на краю кровати, расслабленно наблюдает, как она тщетно пытается придать комнате более приличный вид. В какой-то момент ловит за запястье, усаживает рядом.

– Хотел поговорить с тобой перед отъездом. Ну, ты рада?

Она пожимает плечами, улыбается устало и немного снисходительно, будто взрослый ребенку.

– Глупый вопрос. Рождественские каникулы в Нью-Йорке – кто бы не обрадовался. Особенно, учитывая тот факт, у нас будет личный гид. Надеюсь, Гертруда будет именно личным гидом, а не надзирателем. Анна вчера визжала от восторга на ультразвуке. Она до конца не верила, что у ее родителей найдутся деньги на эту поездку.

– Я слышал, они выиграли в лотерею, – тон у Бена совершенно нейтральный.

– Ага, при их глобальной невезучести. Ладно тебе, пап, можешь не шифроваться. Спасибо, что не отправил меня одну.

Бен пристально вглядывается в ее лицо, аккуратно стирает большим пальцем крошечное пятнышко от варенья над верхней губой, заправляет за ухо непослушную прядь волос.

– Ты у меня такая умная.

– Угу, в кого бы? – фыркает она. – Слушай, я в порядке, ОК? Серьезно. Мне не снятся кошмары, я не мучаюсь угрызениями совести. Ты все это время ходишь вокруг, да около, задаешь странные вопросы. Не стоит.

– Мне жаль, что тебе пришлось… У меня в Нью-Йорке есть знакомый психотерапевт…

– Не начинай, а? Тебе дай волю, ты посадил бы меня под стеклянный колпак. Смирись с тем, что я выросла, и со мной может случиться все, что угодно. Понимаешь? Все, что угодно. Какой-нибудь больной урод, авария на дороге, разбитое сердце, незапланированная беременность. Что там еще случается с людьми в этом гребанном мире?

Бен саркастически приподнимает бровь.

– Тебе точно шестнадцать? Послушать, так все тридцать.

– В шестнадцать лет, Александр Македонский командовал армией и подавил восстание фракийского племени. Помнишь, ты мне рассказывал? Я еще тогда спросила, не потому ли ты назвал меня Александрой.

– Помню. Тебе тогда было десять. Программа по истории для средней школы, второй год обучения. Иди ко мне.

Они сидят, обнявшись, на кровати, вплоть до появления Джона, который сообщает, что звонила Анна, и что её отец заедет за Алекс в пять, чтобы отвезти девочек в аэропорт, и хорошо бы поторопиться со сборами.

В школьном актовом зале суета и гомон; на сцене идет репетиция рождественского спектакля, вокруг суетятся добровольцы из числа учителей, родителей и просто желающих помочь в организации мероприятия. Расслабленно прислонившись к дверному косяку, Бен наблюдает, как преподобный, вернее, Большой Фрэнк, утирает сопли заливающемуся в три ручья солисту хора мальчиков, который переел мороженого, и теперь, судя по всему, ему придется искать замену; как Вествуд выстраивает в ряд на сцене участников танцевального номера, задерживает взгляд на фигуре Дага Оушена, сосредоточенно сколачивающего декорацию из деревянных реек, сваленных в углу, слева от сцены, зажав гвозди во рту. Прерывисто вздыхает, вспоминая тот день, когда их с Алекс похитили люди Уитмора. А ведь они с Дагом даже толком не поговорили после. Тогда пахло дождем, сыростью и порохом; пропитанная кровью рубашка на левом боку противно липла к телу, а боли он почти не чувствовал. Он тогда думал только об Алекс, как на нее повлияет случившееся, и лишь кивнул в ответ на слова Дага о том, что он сам, как и те двое крепышей в одинаковых болотных ветровках и темных бейсболках, вооруженных винтовками, которых он привел с собой на подмогу, будут немы, как могила. Все закончилось без особых усилий с его стороны, даже не пришлось заметать следы – люди Уитмора спешно ретировались с места событий, прихватив с собой тело хозяина и троих раненных в перестрелке товарищей.

Бен, разумеется, ознакомился с биографией Дага Оушена. Почти сразу после переезда сюда. Впрочем, как и с биографиями всех жителей городка, с кем приходилось взаимодействовать чаще всего, и кто мог непосредственно повлиять на их с Джоном жизнь. Те полицейские файлы… От них не удалось абстрагироваться. Дакота Оушен, восемь лет и три с половиной месяца, была похищена после школы, а спустя сорок восемь часов, её тело было найдено в мусорном баке, в переулке рядом с пиццерией. Убийцу так и не нашли. Даг тогда был в Афганистане, а жена с дочерью жили в Миннеаполисе. Он даже не успел приехать на похороны дочери. Хладнокровный голос разума внутри Бена говорит о том, что Даг Оушен, хоть и ладит с местным шерифом, но не испытывает особой любви к полиции в целом, поэтому можно смело рассчитывать на его молчание. Но отчего-то, впервые в жизни, Бену не хочется слушать хладнокровный голос разума, а хочется просто доверять.

Даг, заметив его, кивает, улыбнувшись уголком рта, салютует молотком; какая-то светлокудрая девчушка из младшей группы, одетая в джинсовый комбинезон, мнется за спиной у Вествуд, потом дергает ее за полу пиджака.

– Мисс Вествуд, я хочу в туалееет, а у меня не получается расстегнуть…

Та судорожно оборачивается, зыркает по сторонам. Заметив Бена, упирает руки в бока.

– Лайнус, какого черта! Мы тут зашиваемся, а тебя с утра не видно! А ну, живо тащи сюда свою задницу!

Бен идет через зал, наполненный суетой, гомоном, голосами, движением. Он ощущает себя нужным, цельным и спокойным. Он ощущает себя живым.

========== 12. ==========

Джон появился внезапно и почти бесшумно, лишь тихо щелкнул дверной замок и скрипнул стул рядом с кроватью. Бен приподнялся на локте, поморгал недоуменно; ему снилось что-то хорошее и светлое, остатки сна еще плавали в голове, дезориентируя и внося в мысли легкий сумбур.

– Что-то случилось? Где ты был?

Язык слегка заплетался, во рту ощущалась вяжущая горечь, будто переел накануне каких-то дикорастущих ягод. Джон улыбнулся как-то особенно загадочно, ухватив за плечо, потянул к себе, вынуждая выпрямиться и сесть на кровати, свесив ноги. От него знакомо пахло дымом от костра, морем и порохом, а еще чем-то неуловимым, особенным; его широкая ладонь с бугорками мозолей казалась горячей наощупь, даже сквозь ткань рубашки. Он отпустил плечо Бена и, все также молча, взялся за пряжку своего брючного ремня; тот слегка отстраненно наблюдал, как черная полоска кожи скользит между петель, выползая наружу, будто змея из норы. Потом Джон правой рукой ухватил оба его запястья, а левой одним стремительным движением связал их, прочно закрепив свободный конец пояса пряжкой.

В голове слегка прояснилось; недоумение сменилось смутным чувством тревоги. Такое уже было однажды… Память услужливо нарисовала картину одного из их первых свиданий – как он сидел на краю кровати, вот также, как сейчас, а Джон сосредоточенно связывал ему руки своим поясом и говорил… Что он говорил? Бен сглотнул, помотал головой. Про их первые постельные опыты вспоминать было немного стыдно – ему казалось, он был наихудшим любовником из всех возможных, и Джону понадобилась масса терпения. Он сказал тогда, что со связанными руками Бен не сможет его постоянно останавливать и зажиматься, как только начнет терять контроль. Да, именно так. Ему придется просто расслабиться и прислушаться к своим ощущениям. Вот и сейчас Джон наклонился к его уху и шепнул:

– Расслабься и ничего не бойся.

Бен отчего-то не мог расслабиться – сердце наращивало темп, и он машинально уперся в грудь Джона связанными руками. Ощущал ладонями легкую хлопковая ткань майки цвета хаки, с дырой на груди, как раз там, где сердце. Воспоминание о том, откуда взялась эта дыра, пришло ослепительной вспышкой – сегодняшний вечер… или вчерашний? Охотничий нож в руке Саида; внезапный, как атака кобры, бросок вперед и удар. И то, как Джон со снисходительной гримасой на лице вынимал совершенно чистый нож из раны, ворча что-то про испорченную майку… Джон… Господи, Джон! Он же умер!

– Нет! Пожалуйста, не надо!

Бен ощущал себя мышью в лапах кошки; его попытки освободиться выглядели довольно жалко, мозг был объят паникой, он не мог сосредоточиться и придумать что-то, он не мог…

Бен с судорожным вздохом садится на кровати, выпученными глазами вглядывается во тьму. В спальне тихо и темно, видна лишь полоска лунного света на полу, что просвечивает в щель между шторами. Это хорошо, что сегодня он один, иначе, в очередной раз, разбудил бы Джона. Джон в последнее время спит удивительно чутко – стоит Бену пошевелиться, тут же просыпается. Как результат – хроническое недосыпание, такими темпами он скоро начнет засыпать на ходу. Пару дней назад, всех трудоспособных жителей городка призвали на борьбу с весенним паводком. Джон ночует в палатке, где, наверняка, спит мертвым сном. Что ж, даже в стихийном бедствии можно отыскать положительные моменты.

Сна ни в одном глазу; Бен со вздохом откидывает одеяло и спускает босые ноги на пол. И, не успев встать, замирает, забыв дышать, и схватившись за живот. Толчок изнутри, на сей раз, вполне четкий и осмысленный, в отличие от смутного шевеления в предыдущие разы, от которого у него волосы вставали дыбом. Теперь все еще хуже, и Бен стискивает зубы, борясь с приступом слепой паники. С тех пор, как это началось, абстрагироваться не удается. Он с трудом переключает свои мысли на Джона и Алекс, думает о том, что терпеть осталось недолго, где-то пару месяцев. А потом… Вряд ли для него будет «потом», но, по крайне мере, все закончится. Паника затихает, переходя в мрачную апатию. Бен медленно поднимается на ноги. Живот не такой уж большой и тяжелый, как он опасался; одышка усиливается с каждым месяцем, сердце частенько сбивается с ритма и, как будто, проваливается в пустоту. К вечеру отекают ноги, и, почти постоянно, ноет поясница, но тоже терпимо. Все могло быть куда хуже, многие женщины намного тяжелее переносят… Уж столько времени прошло, а ему все еще сложно даже мысленно произнести слово «беременность» и слово «ребенок». Гораздо легче думать о своем состоянии, как о чем-то абстрактном и мистическом.

Накинув халат, он тихо спускается вниз, на кухню, прикрывает дверь, чтобы не разбудить Алекс. Наливает в стакан молоко, ставит в микроволновку на тридцать секунд. Опустошает стакан несколькими быстрыми, крупными глотками, почти не морщась, хотя теплое молоко – редкостная гадость. Было чертовски сложно убедить Алекс в обратном, когда она была маленькой. Теплое молоко успокаивает – так он ей говорил. А еще в нем много кальция, он необходим для роста. И этот… и ребенок внутри тоже должен успокоиться. «Ребенок» – повторяет он про себя – «это ребенок». Пытается представить себе кого-то, похожего на крошечную Алекс, когда он впервые взял её на руки, но перед мысленным взором лишь расплывающаяся серая муть.

Наверное, ему уже опасно бывать на людях, хотя никому бы и в голову не пришло подозревать его в чем-то, помимо злоупотребления спагетти и домашней выпечкой. Сегодня он напишет заявление на отпуск. В связи с завершением дистанционного обучения на учительских курсах в Сент-Луисе и необходимостью сдачи экзаменов. А потом он уедет и поживет некоторое время у Дэна. Да, так будет правильно. Еще неделя, и паводок пойдет на убыль, к домику старика можно будет добраться на чем-то, кроме лодки. Джон наверняка одобрит эту идею. Надо лишь его дождаться.

***

Бен широко распахивает глаза – блики солнца пляшут на гладкой поверхности воды, а голые ветви упавшего дерева скорбно повисли, окунаясь в зеленоватую муть. Утренний птичий ор почти оглушает; он переступает с ноги на ногу, ощущая, как пропитанная влагой почва чавкает под подошвами сапог. Время сместилось, смазалось, закрутилось в спираль. Ему кажется, что когда он закрывал глаза, был еще конец марта, и Дэн перемещал загон с козами на самую высокую точку в окрестностях дома, куда бы не добралась вода. Воды вокруг было по колено. Теперь он открыл глаза, а уже наступил май. Это так странно. Все варианты его судьбы, сотканные из случайностей, везения, неудач и осознанного выбора, сейчас сосредоточены в одной точке – прямо на том месте, где он стоит. Уже наяву он ощущает себя воздушным шаром, заполненным гелием, трепещущим на ветру, и нить, которой он привязан к деревянной ограде, вот-вот оборвется. Ничего личного. Просто грядет буря, а ей, буре, нет до него никакого дела. Она его даже не заметит, не узнает о его существовании.

– Я тебя обыскался.

Бен оборачивается; фигура старика маячит в просвете между деревьями, он сутулится сильнее обычного и глядит так, как глядел на него все это время, особенно в последние месяцы – будто вглядываясь внутрь и пытаясь понять нечто очень важное.

Бен криво усмехается.

– Ты же знаешь, что деваться мне некуда. Так что я не замышляю побег.

– Идем завтракать.

– Я не голоден.

Последние слова вырываются непроизвольно, и он тут же сожалеет о них – лучше было бы промолчать и попытаться впихнуть в себя хоть какую-то еду. Приблизившись, Дэн еще пристальнее вглядывается в его лицо и, по-стариковски пожевав губами, произносит:

– Да, это должно было случиться. Человеческий организм имеет свойство привыкать к любому лекарству.

– Если ты имеешь в виду, что твоя настойка перестала действовать, то я заметил.

– Пойдем со мной.

Старик поворачивается и идет к дому, Бену ничего не остается, как следовать за ним, рвано выдыхая при каждом шаге и борясь с головокружением. Вначале, он крайне редко прикасался к своему животу, даже подсознательно избегал подобных прикосновений, теперь же он делает это постоянно. И даже иногда мысленно уговаривает поселившегося внутри него незваного гостя прекратить над ним издеваться и вести себя потише. Возможно, это начало безумия. Самое начало. Бену не особенно хочется узнать, что же будет в конце.

В деревянной рубленой бане царят жар, духота и влажность; оставив у порога сапоги и куртку, Бен присаживается на плетеную циновку, поджав под себя ноги. Дэн открывает заслонку печи, кидает в огонь какие-то травы. В воздухе расползается терпкий, дурманящий аромат; масляная лампа под потолком ритмично покачивается, роняя на стены странные движущиеся тени. Бен прикрывает глаза, потихоньку уплывая в туман, окутавший озеро. Он, будто наяву, слышит легкий плеск весел и протяжный гортанный напев на незнакомом языке. Старый индеец появляется на берегу, одетый как заправский вождь своего племени, включая мокасины ручной работы, головной убор из перьев и кучу амулетов. Он продолжает напевать, аккомпанируя себе на бубне, и ритмично движется. Его движения смазываются, расплываются, сливаются в спирали, зигзаги и странные узоры, словно сотканные из сероватой дымки. Бен лениво следит за ними, уплывая в туман все дальше и дальше…

Он просыпается, мгновенно переходя от сна к бодрствованию. Приподнявшись на локте, настороженно оглядывается по сторонам. Странно. Все симптомы недомогания прошли, как рукой сняло, голова кристально ясная, в теле ощущается легкая истома, и совсем немного ноют мышцы, словно после необременительной физической нагрузки. Все органы чувств необычайно обострились – несмотря на полумрак, он с небывалой четкостью видит всю внутреннюю обстановку хижины старика; слышит снаружи блеяние коз, голоса птиц, стрекот сверчков и даже плеск воды в озере. А еще человеческие шаги. Почти машинально отмечает, что они не похожи на шаги Дэна – тот, кто направляется к дому, гораздо моложе и в куда лучшей физической форме. Хм… Джон обещал приехать на днях, но что-то он рановато. Стоп. Гость не один. Их двое. Не может быть…

Спустив ноги с невысокой деревянной тахты, застеленной ортопедическим матрасом, Бен суетливо натягивает сапоги и покидает хижину со скоростью, которая еще совсем недавно была ему недоступна. Джон уже совсем близко – неторопливо шагает вдоль ограды с большущим рюкзаком за спиной. А позади него идет Алекс. На ней её любимая серая толстовка, с розовыми полосками на рукавах и капюшоне, и высокие ботинки, а за спиной тоже рюкзак, только поменьше размером. Бена начинает мелко потряхивать от внезапно и остро нахлынувшей ярости. Он кидается наперерез, хватает Джона за отвороты наполовину расстегнутой куртки и, кажется, трясет, хотя, откуда бы у него сейчас взялись силы сдвинуть с места кого-то вдвое тяжелее себя самого.

– Ты… Как тебе только в голову взбрело?! Чертов кретин! Ты притащил её сюда, зная, что скоро…!

Воздух застревает в горле, и Бен судорожно пытается сделать вдох. Джон осторожно перехватывает его за запястья и держит, недоуменно и озабочено хлопая глазами.

– Бен! Успокойся! Что на тебя нашло?

– Ты еще спрашиваешь! Вот он…, – высвободив руки, Бен красноречивым жестом тычет пальцем в свой живот, – Можешь делать с ним все, что посчитаешь нужным! Но не смей впутывать в это мою дочь!

– Ты опять за старое! – Алекс становится перед ним, оттесняя от Джона и уперев руки в бока. В этот момент она чертовски напоминает Бену свою мать. – Довольно! Никто меня не впутывал! Я сама захотела! В доме, где нет ни электричества, ни отопления, ни водопровода, лишняя пара рук вам не помешает! И хватит уже обращаться со мной как с младенцем! Включи логику!

Бен машинально отступает назад перед её натиском. Впервые в жизни он не находит, что ответить – мысли путаются, ускользая струйками воды между пальцев. Ветви деревьев шелестят над головой, перешептываясь, сумерки сгущаются, а в воздухе ощутимо пахнет грозой. Приступ острой боли настигает его в следующую секунду, как будто пришпилив к земле огромной булавкой. Схватившись за живот, он ловит воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Ему кажется, что он падает куда-то назад – бесконечно долго, словно земля расступается перед ним, образуя гигантскую воронку; деревья настороженно шепчутся, протягивая к нему тонкие многопалые руки, комки влажной глины рассыпаются, забивая нос и рот, залепляя глаза…

Когда ясность сознания возвращается, он видит над собой уже не ветви деревьев и предгрозовое небо, а бревенчатый потолок и Дэна со шприцем в руках. Кажется, его тело уже не его тело, не могут же свои собственные, родные нервные рецепторы посылать в мозг болевые волны такой силы, что хочется не просто орать, а выть в полный голос.

– Боже…!, – Бен всхлипывает, запрокидывая голову, – Вытащи его скорее! Давай же, чертов старик!

– Ну-ну, потерпи! – укол иглы не больнее, чем комариный укус, – Сейчас нельзя, если делать разрез, когда плод активен, это может плохо закончиться для вас обоих. Нужно, чтобы он успокоился хотя бы ненадолго.

За следующие пару минут, Бен выплескивает наружу весь, имеющийся в его распоряжении, лексикон нецензурных слов и словосочетаний на трех языках, где-то на задворках сознания надеясь, что Алекс, в данный момент, находится за пределами комнаты, и не может его услышать. У Джона, который помогает Дэну привязать его руки и ноги к тахте, лицо мучнисто-белое с выражением как у ребенка, до смерти напуганного живущими под кроватью монстрами. Лекарство, что вколол ему Дэн, начинает действовать, туманя сознание и приглушая боль. Бен замолкает и лишь шевелит губами, словно со стороны наблюдая, как старик устанавливает у его изголовья штатив и подвешивает систему для внутривенных вливаний, как разрезает на нем свитер и майку. Его сознание чересчур сильно цепляется за реальность, мучительно хочется соскользнуть, наконец, в темноту и тишину, чтобы ничего не видеть и не слышать. Он словно плывет по горной реке – его швыряет из стороны в сторону, подбрасывает на ухабах, царапает о камни. Кажется, впереди водопад, но остановиться уже нет никакой возможности, и Бен обморочно ухает с громадной высоты в бурлящий водоворот; сердце перестает биться, оно как будто замерзает, покрываясь корочкой льда, и холодно, мучительно холодно…