Текст книги "New born (СИ)"
Автор книги: Schnizel
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
– Мне теперь спуску не дадут, – выдавливает из себя младший Хадчинсон, – будут мне это припоминать до конца моих дней.
Бен глядит на своего юного спутника пару секунд, потом фыркает, пренебрежительно кривит губы.
– Ради Бога, отчего люди всегда делают из мухи слона!
Цепко ухватив Марка за локоть, подтаскивает его к ручью и с силой толкает в воду. Тот сидит по пояс в ледяной воде, хватает воздух ртом, словно рыба, обалдело моргает.
– Скажешь, что оступился и упал в ручей, – поясняет Бен таким тоном, будто говорит с умственно отсталым, – И всего делов-то.
На обратном пути Марк Хадчинсон непривычно молчалив. Он плетется сзади, хлюпая размокшими ботинками, но в какой-то момент забегает вперед и заискивающе заглядывает Бену в лицо.
– Вы ведь никому не скажете? Не скажете же?
Остановившись, Бен многозначительно поводит бровями.
– Это зависит не только от меня. Ты же понимаешь, Марк? Человек сам творец своей судьбы. Все, что произойдет в дальнейшем, зависит и от тебя тоже.
Так бывает. Ты никогда не можешь предугадать этот момент. Он подобен черной молнии – вот ты беззаботно радуешься жизни, а в следующую секунду все меняется, рушится привычный мир, словно фреска, нарисованная на камне, обрушивается вместе со зданием. Бен не смог бы зафиксировать этот момент во времени. Вот он возвращается вместе с Марком Хадчинсоном в уже разбитый лагерь – костер горит, вода в котелке закипает, на обед вяленое мясо, сыр, галеты и крепкий чай с леденцами. Никто не жалуется на скудость рациона, все излучают бодрость и веселье, и Марк уже вполне пришел в себя, переоделся в сухое, бойко отвечает на вопросы, и даже умудряется хорохориться после всего произошедшего. Потом, затушив костер, собрав мусор и построившись в привычном порядке, маленький отряд движется вдоль ручья. Все устали, но цель близка – Черное озеро. Там их ждет последняя ночевка, жутковатая легенда, обещанная Вествуд, и новые яркие впечатления перед возвращением домой. Ребят гложет нетерпение, все хотят увидеть озеро как можно скорее, поэтому где-то в полумиле от цели строй ломается, и несколько человек непроизвольно вырываются вперед. Бен идет замыкающим; услыхав пронзительный девчоночий визг, он ускоряет шаг и, выбежав на просеку, ведущую прямиком к озеру, останавливается как вкопанный. Вот, наверное, в эту секунду он ощущает себя так, будто молния ударила у его ног.
Две человеческие фигуры у самого края просеки – охотничьи ветровки, высокие сапоги, ружья. Лица, заросшие щетиной; глаза, что теряются в тени козырьков одинаковых темных бейсболок. Похожи, как братья, машинально отмечает про себя Бен. Кровь на траве – ярко-алая с примесью более темной. Кровь толчками выплескивается из перерезанного горла оленихи, чьё тело сотрясают предсмертные конвульсии. Испуганные ребятишки, сбившиеся в кучу под прицелом двух ружейных дул, и Вествуд, пытающаяся прикрыть их собой, словно наседка своих цыплят. Она что-то говорит, и Бен машинально делает шаг вперед на негнущихся ногах, чтобы расслышать её слова. Браконьеры. Это доходит до его сознания в какой-то момент. Штрафы за охоту в заповеднике непомерно высоки, и можно даже получить тюремный срок, зависит от наличия отягчающих обстоятельств. Они здесь нежелательные свидетели. Они все.
– Стоять на месте! Не двигаться никому!
Один из браконьеров вскидывает приклад к плечу, и Вествуд делает шаг вперед, протягивая руки в умоляющем жесте. Звук выстрела похож на треск сухой ветки, никто даже не успевает понять, что произошло. А в следующую секунду Вествуд медленно оседает на землю,
Мир приходит в хаотичное движение – Бен едва успевает перехватить двух мальчишек, попытавшихся пуститься наутек; кто-то из ребят скорчился, упав на траву, кто-то визжит, кто-то застыл в ступоре. Теперь уже оба дула нацелены на Бена, и тот стоит неподвижно, опустив руки вдоль тела.
– Подумайте. Вот это, – кивок в сторону Вествуд, которая, шевельнувшись, пытается подняться, зажимая ладонью простреленное плечо, – Можно расценить как несчастный случай. Вы ведь выстрелили случайно, верно? Уходите, пока не поздно. Иначе вам придется убить всех нас. Хладнокровно убивать детей не так просто, как оленей, – Бен пристально вглядывается в темные провалы глазниц в тени козырьков, пытаясь уловить хоть какие-то эмоции, – Вдобавок, вас только двое, так что если дети кинутся врассыпную и разбегутся по лесу, кого-то из них вы наверняка упустите, – Боковым зрением Бен видит, как Тим Лотнер, стоящий позади всех, незаметно делает шаг влево и исчезает за толстым древесным стволом. Для тех, кто не поддался панике, его последняя фраза станет сигналом к действию. – И этот кто-то вызовет рейнджеров, а после вашей поимки непременно вас опознает. Убийство детей всколыхнет всех, на вас будет охотиться весь округ. Народ здесь суровый, так что вы вряд ли доживете до приезда федералов, вас убьют, якобы, при попытке к бегству. И ваша смерть не будет легкой, отнюдь. Я уже говорил, что народ здесь суровый, и эти люди любят своих детей.
Бен переводит дыхание, облизывает пересохшие губы. Кажется, его слова возымели действие – в выражении лиц и позах браконьеров явственно сквозит колебание.
– Мы сейчас уйдем, – тот из браконьеров, что повыше и постарше, многозначительным жестом поводит ружейным дулом вдоль шеренги ребят, и вы забудете о том, что видели нас. Всем ясно?
Те, кто не застыл в ступоре, машинально кивают, и парочка начинает отступать к ближайшим зарослям, не опуская ружей. А когда браконьеры исчезают, бросив добычу, то мир, похожий на застывшую картинку, вновь приходит в движение. Бен стремительно делает шаг влево и падает на колени рядом с Вествуд, попутно отдавая команды.
– Хадчинсон, Лотнер, Пэриш – вы с этого момента отвечаете за безопасность остальных. Проверьте, все ли здесь, и пусть никто не разбредается. Соберите камни, палки, все, что попадет под руку. При малейшей угрозе орите, что есть мочи, и пускайте ваше оружие в ход. Кален, живо неси аптечку и будешь мне помогать!
Пока ребятишки по-военному четко и слаженно выполняют его указания, он склоняется над Вествуд и осторожно отводит в сторону измазанную в крови ладонь, зажимающую плечо.
– Ничего, Элли. Все хорошо. Сегодня никто не умрет.
Она кривит в улыбке подрагивающие губы; её зрачки расширены, бисеринки пота блестят на лбу и переносице.
– Вы просто невероятный человек, Бен. Вы сегодня спасли нас. Всех нас.
– Давайте обсудим мои многочисленные достоинства как-нибудь тихим вечером, за чашечкой чая с бергамотом. А пока что не двигайтесь, дайте мне осмотреть рану.
С помощью Линдси, он усаживает пострадавшую, прислонив к дереву, аккуратно снимает с нее ветровку и, вынув из принесенной аптечки ножницы, разрезает пропитавшуюся кровью ткань шерстяного свитера домашней вязки.
– Судя по цвету и количеству крови, артерия не задета. Пуля прошла навылет, это тоже хорошо. Обычная давящая повязка поможет остановить кровотечение.
– Судя по всему, ваши таланты не заканчиваются на кроличьих силках.
Бен морщится, сует ей под нос пластиковую бутылку с водой, заставляет проглотить сразу три таблетки обезболивающего.
– Берегите силы, Элли, они вам еще понадобятся.
Обернувшись, он окликает маячащего неподалеку Лотнера.
– Проверь свой мобильник, Тим. И пусть остальные сделают то же самое. Я знаю, что здесь не работает мобильная связь, но проверить стоит.
Спустя пару минут, когда Бен сосредоточенно занимается перевязкой, Лотнер приносит неутешительные вести – связи нет, вызвать помощь отсюда не получится.
Дыхание у Вествуд поверхностное и прерывистое, пульс ускорен; она прикрывает глаза, откинув назад голову. Бен слегка хлопает ее по щеке.
– Вы мне нужны, так что не отключайтесь. Вы знаете эти места как никто другой. Возможно, здесь неподалеку есть какое-нибудь убежище, где можно получить помощь – охотничий домик, пост рейнджеров, хоть что-то.
Она морщит лоб, пытаясь сосредоточиться.
– В полутора милях отсюда, прямо на берегу озера, раньше была индейская резервация. Сейчас она пустует. Но там остался один… человек. Странный тип – живет в глуши, раз в полгода приезжает в город за солью, семенами, растительным маслом и инструментами. Ни с кем не общается. Но два года назад, во время сильного паводка, он помогал рейнджерам. У него с ними договор – в случае опасности пожара, или какой-либо другой, он подаст им дымовой сигнал.
– Прямо роман Фенимора Купера, – хмыкает Бен, – Но, насколько я понимаю, это наш единственный шанс. Идти сможете?
Свет масляной лампы, подвешенной под потолком, слепо мигает; Бен приоткрывает глаза и сквозь полудрему видит склонившуюся над кроватью человеческую фигуру. Вествуд, приподнявшись на локте, принимает из рук хозяина хижины глиняную чашку с какой-то белесой жидкостью, подносит к губам. Вздрогнув, Бен поднимается на ноги.
– Что вы ей даете? – его тон звучит резко и настороженно, но ему нынче не до соблюдения вежливости.
Человек, приютивший их, медленно оборачивается, глядит в упор, не мигая. Или Бену кажется, или в глубине его зрачков и вправду тлеющие угли пожарищ?
Когда Бен впервые увидел его, то невольно вздрогнул. Ему показалось, что перед ним Ричард Алперт, только состарившийся лет на двадцать, отрастивший волосы до плеч, одетый в грязную клетчатую толстовку и потрепанные джинсы. Первое живое напоминание об Острове за все это время. И с того момента, некое сосущее, неприятное ощущение внутри не покидало его ни на миг.
Пожевав губами, хозяин произносит:
– Эта настойка облегчит боль и снимет жар. Не стоит беспокоиться.
От его голоса у Бена мурашки ползут по спине, и он не может понять причину.
– Вы ведь не врач.
– Я был врачом. Давно. Еще до того, как стал знахарем в своем племени.
– Бен, – подает голос Вествуд, – Проверьте, как там ребята.
– Ладно.
Снаружи уже совсем стемнело; молодой месяц золотистым рожком висит над головой, где-то в отдалении слышится волчий вой, а чуть ближе уханье совы. И детские голоса совсем близко – там, где ребята разбили лагерь, прямо у загона с пятью козами.
Кажется, они почти оправились от шока; из мальчишеской палатки даже слышится смех и звуки шутливой перебранки. Бен проверяет, на месте ли дежурные, отказывается от предложенного сэндвича с кружкой горячего чая и велит всем укладываться спать. Отчего-то ему не хочется надолго оставлять Вествуд наедине с их странным хозяином. Вероятно, у него нет оснований подозревать того в злом умысле, вероятно после всего пережитого у него просто обострилась паранойя, но, упрямо мотнув головой, Бен шагает к хижине. Старый индеец встречает его на пороге с лампой в руке; Лайнуса несказанно бесит его манера глядеть в упор, так, словно он умеет читать мысли.
– У меня есть для тебя кое-что… Бенджамин.
У Лайнуса непроизвольно сжимается все внутри; облизав губы, он недобро улыбается, щурит глаза.
– Не помню, чтобы я называл вам свое имя. Как и вы мне свое. Не знаю, что за игру вы затеяли, но я не из тех, кем можно безнаказанно манипулировать.
Ни единый мускул не шевелится на лице собеседника, оно кажется высеченным из камня.
– Я не собираюсь тобой манипулировать. Я собираюсь тебе помочь. Очень скоро тебе понадобится моя помощь. А пока я хочу, чтобы ты запомнил одну вещь. То, что ты носишь в себе, принадлежит и тебе тоже. Ты должен это знать.
– Не понимаю, о чем речь, – поморщившись, Бен отступает на шаг.
– Довольно скоро ты поймешь. Да, – раздумчиво оглядев Лайнуса с ног до головы, старик кивает, будто в ответ на собственные мысли, – уже очень скоро.
А потом поворачивается и неторопливо идет к загону с козами, оставив собеседника теряться в догадках.
========== 7. ==========
– Нет, ну представь, а? – тренер Бизли энергично накручивает на вилку спагетти толстенным комом и, победно воздев свое сооружение кверху, с торжеством глядит на Бена, вяло ковыряющегося в тарелке с кусочками овощей и курицы, – Это же рекорд! Таких сомов еще никто не отлавливал в нашем штате, они должны мне фото на обложку AFS, как пить дать! Вот, правда, два года назад, один парень из Висконсина отличился…
Бен рассеяно кивает; у него с утра странная, болезненная слабость, кружится голова, и совершенно нет аппетита. Голос Сэма рядом, и голоса всех, кто в данный момент находится в школьной столовой, звучат смутным гулом, то отдаляясь, то нарастая. Ему абсолютно не интересна болтовня Бизли, он может сколько угодно изображать внимательного слушателя, кивать, поддакивать и даже вставлять реплики, думая в тот момент о чем-то другом. Но сейчас ему сложно на чем-либо сосредоточиться – мысли ручейками растекаются в разные стороны, а при попытке сфокусироваться на каком-либо предмете, мир по периферии начинает расползаться рваными клочьями и таять. Поморщившись, Бен массирует переносицу. Мысль о том, что он не совсем здоров, впервые приходит ему в голову, хотя первые симптомы недомогания появились еще дня три назад. В самом деле, помимо той злосчастной опухоли в позвоночнике, в последний раз он чем-то болел, когда ему было десять, еще до переезда на Остров. Кажется, это была ангина. Отвратительное состояние, когда твоё тело как будто тебе изменяет, и ты ничего не можешь с этим поделать, почти стерлось из памяти, слишком давно это было. Алекс вообще ни разу не болела, пока росла, и сейчас она обгоняет по физическим и умственным показателям большинство сверстников. Да уж, жизнь на Острове имела свои преимущества, надо признать.
– … и вот, я тогда подумал – а может это вообще фотошоп? Может этот чувак все подстроил ради рекорда? А ты как думаешь, а…? Бен? Бен, ты в порядке?
Судорожно сглотнув, Лайнус замирает неподвижно, уставившись, будто загипнотизированный, в тарелку своего назойливого собеседника. Тонкие желтоватые спагетти с тёмно-красными прожилками соуса и крошками фарша на его глазах превращаются в ворох копошащихся, отвратительного вида серых червей. Выронив вилку, он зажимает рот ладонями и, вскочив на ноги, пулей вылетает из столовой.
В учительском туалете тихо и спокойно, слышен лишь звук капающей из крана воды. Бен тщательно вытирает лицо бумажным полотенцем, рассматривает себя в зеркале, моргая мокрыми ресницами. Его выворачивало наизнанку где-то минут пять, еще даже перерыв на обед не закончился, а, кажется, как минимум, час прошел. Кожа бледнее обычного, скулы выступают резче, под глазами темные круги, как от бессонницы, хотя спал он сегодня ночью как убитый. Кстати, да. Ему даже ничего не снилось. Где-то около недели назад, с тех пор, как они вернулись из похода, он перестал видеть сны. Как отрезало. До этого почти все сны были напоминанием об Острове. Но он не ощущает себя выспавшимся, вот в чем беда. Наоборот – каждое утро он с трудом размыкает веки, громадным усилием воли заставляет себя встать с постели и дойти до ванной комнаты. Пора перестать закрывать глаза на очевидные вещи – с ним явно что-то не так. Где-то глубоко внутри, под сердцем, словно бы шевелится, разворачиваясь, клубок, сотканный из пустоты и холода. Нет, нет… Все это ерунда. В конце концов, сейчас он не на Острове, он обычный среднестатистический человек. А обычные среднестатистические люди время от времени болеют. Вот недавно в школе была настоящая эпидемия желудочного гриппа, и она, кстати, еще не закончилась. Его сознание хватается за эту мысль, будто утопающий за спасательный круг. Нет, хватит уж на его век всякой разной мистики и авантюр. Пора вести себя как обычный учитель. И начать следует с визита к школьной медсестре.
Переступив порог дома, Бен опускает сумку на пол, расслабленно вздыхает и виновато улыбается своему отражению в зеркале. Отчего все так складывается? Ему гораздо лучше, и он уже жалеет, что отменил урок в старшей группе – Алекс обещала подготовить концептуальный доклад о причинах Великой депрессии, с собственными мыслями на этот счет, у нее своеобразный склад ума, интересно было бы послушать. Странно – стоит только понять, что именно с тобой происходит, принять факт болезни, как должное, и симптомы тут же ослабевают. Психосоматика – поразительная вещь. Школьная медсестра подтвердила его догадки насчет желудочного гриппа, посоветовала поехать домой, отдохнуть, а завтра съездить в больницу и показаться врачу. Что он и сделает. А пока можно приготовить ужин, раз уж он освободился пораньше, и мысли о еде не вызывают у него тошноту.
Спустя полчаса, нарезая овощи, Бен мурлычет себе под нос «Somethin stupid», вторя бессмертному Синатре, звучащему по радио. В голове ясно, и он вспоминает о том, что беспокоило его нынче утром, и к чему он упорно пытался вернуться мыслями в школьной столовой, пропуская мимо ушей болтовню Бизли. Завтра они с Вествуд будут давать показания у шерифа, против тех двух браконьеров, которым он все это время мысленно желал то ли утонуть в болоте, то ли благополучно пересечь границу штата и исчезнуть с глаз долой, и которых все-таки поймали. Шериф, определенно, знает свое дело. И он не может отказаться от этой повинности, ни под каким предлогом. Завтра файлы с его показаниями и его именем уйдут в недра административной системы, где у Чарльза Уитмора множество глаз и ушей. По-хорошему, им стоит переехать, предварительно вновь запутав следы. Но сложность в том, что ему до чертиков не хочется отсюда уезжать.
Именно так. Собственно, вот основной источник беспокойства. Вероятный переезд. Лайнус с изумлением осознал в какой-то момент, насколько он прикипел к этому месту. Ему нравятся люди, которые здесь живут, ему нравится то выражение, с которым они на него смотрят. Раньше он даже представить себе не мог, что можно, не соврав ни единым словом, никого не подставив и никого не устранив, завоевать авторитет и уважение окружающих. Вествуд с него пылинки сдувает, особенно, с тех пор, как они вернулись из похода; самые уважаемые жители городка приветствуют его при встрече совершенно искренне; на его уроках царит тишина и дисциплина, а родители его учеников в нем души не чают, полагая, что там, в лесу, он спас их отпрысков. Рядом Джон и Алекс – живые, здоровые. Его семья. Именно после того, как они поселились в этом городке, слово «семья» перестало вызывать у него смесь горечи и злобного сарказма. Он не пожелал бы себе иной жизни. Даже если сейчас ему бы представилась возможность вернуться на Остров и занять прежнее положение – что бы он выбрал? Пора посмотреть правде в глаза, пора быть честным с самим собой. Он готов рискнуть. В конце концов – он порвал все связи с Островом – чем он может быть интересен Уитмору? Ну, ладно, если по правде, то почти все. Но, тем не менее. Он готов побороться за то, чтобы остаться в Дарк Лейк.
– … меня не слышишь?
Бен с изумлением оборачивается; музыка из радиоприемника победно гремит литаврами, взвизгивает альтом и завывает тромбоном. Овощи на сковородке тлеют угольками; у Джона, что стоит в дверях, чуть подергивается уголок рта слева, а зрачки расширены, словно он пьян. Джон делает шаг вперед, потом еще один; все это очень странно, нереально, пугающе…
– … не стоит волноваться. Резкое падение давления не удивительно, учитывая, что пациент в последние дни плохо питался….
Бен с усилием разлепляет веки; ресницы мокрые, будто он плакал. С чего бы? Подушка под головой жестковатая и плоская, в поле зрения преобладает белый цвет, слева, по периферии, маячит система для внутривенных вливаний и плотная ширма в веселую желтую крапинку, из-за которой доносятся голоса. Определенно, он находится в приемном отделении городской больницы Дарк Лейк, у здешних дизайнеров недостаток фантазии, это Лайнус подметил, еще когда навещал Вествуд неделю назад. И раз он не помнит, как сюда попал, то это не особенно хорошо. Потихоньку, он вспоминает все, что было накануне – черви в тарелке у Бизли, школьную медсестру – мисс Дарвил, её неровные стрелки, нарисованные на веках, слишком яркую помаду, пористую смуглую кожу, голубой медицинский костюм; мелкий, моросящий дождь, что накрапывал по дороге домой и пожухлый лист, прилипший к лобовому стеклу; деревянную доску для резки овощей, обугленные бесформенные кусочки на сковородке. Кажется, он сжег ужин, вот незадача…
Голоса за шторой замолкают и, спустя минуту, в смотровой появляется Джон. Кто там говорил, что Джон Локк – один из самых проницательных и одновременно самых непроницаемых в мире людей? Кажется, отец Картрайт, и было это за субботней партией в покер, накануне похода. А для Бена Джон как на ладони – вот он улыбается ободряюще, старается излучать уверенность и спокойствие, а под этой маской так и сквозит нешуточная озабоченность и даже страх. Бен разглядывает его лицо, словно видит впервые, думает о том, что Джон Локк – чертовски привлекательный человек, плюс у него фантастическое терпение, учитывая, через что они вместе прошли, и Лайнус без колебаний доверил бы ему свою жизнь, и жизнь Алекс. Впрочем – к чему эти мысли? Он заболел и расклеился, еще не хватало, вдобавок, сделаться плаксиво-сентиментальным.
– Кажется, я болен? – произносит Бен, кашлянув.
– Кажется, да.
Джон осторожно берет его правую руку, из локтевого сгиба коей не торчит, как из левой, внутривенный катетер, мягко пожимает, переплетает пальцы.
– Ради Бога, что за нежности! – фыркает Бен, – Только не говори, что у меня опять нашли какую-нибудь чертову опухоль, или прочую смертельно опасную дрянь!
Локк так энергично мотает головой, что рискует потянуть шею.
– Нет, нет, ничего такого. Просто банальная инфекция, какая именно можно будет сказать, когда анализы подоспеют. Пока что доктор пропишет тебе что-нибудь общеукрепляющее и специальную диету. Ты уже как минимум дня три сам не свой, надо было раньше обратить на это внимание.
В его последней фразе явственно слышатся виноватые интонации, и Бен пренебрежительно кривит губы.
– Хватит лелеять свои комплексы, Джон. Просто, живя на Острове, отвыкаешь от таких вещей.
– Да уж, – хмыкает тот, выпуская руку Бена, – Пойду, поищу нашего эскулапа, он нынче нарасхват. А ты отдыхай. Через часик можно будет забирать тебя домой.
– Где Алекс?
– В коридоре дожидается.
– Скажи ей, пусть ждет в машине.
– Ладно.
Оставшись один, Бен прикрывает глаза и расслабленно выдыхает. Услыхав, спустя минуту, шорох отодвигаемой ширмы и легкие шаги, произносит, не поднимая век и не поворачивая головы:
– Джон велел тебе ждать в машине. Это место – рассадник инфекций, нечего тебе тут делать.
Не дождавшись ответа, досадливо морщится, оборачивается к незваному гостю. Вздрогнув всем телом, мгновенно напрягается, подобно перетянутой струне, приподнимается на локте. Губы плохо слушаются, они как будто онемели.
– Илана…
Бен машинально теребит пальцами уголок простыни; сейчас у него ощущение, что они с Иланой, одетой в костюм медсестры, находятся где-то глубоко под землей, куда очень смутно доносятся звуки внешнего мира. Хотя, прямо в эту минуту, кто-то по громкой связи разыскивает дежурного хирурга, и лишь тонкая ткань ширмы отделяет их от запруженного людьми приемного отделения единственной в городе больницы.
– Я… не понимаю, – он беспомощно мотает головой, у него вид, словно у ребенка, который не может поверить, что его так сурово наказали за невинную шалость.
Илана глядит на него где-то даже с оттенком жалости, она ведь принадлежит к тому сорту людей, которые стремятся казаться более суровыми, чем они есть на самом деле.
– Со временем ты поймешь. И примешь.
– Это… немыслимо. Даже для Джейкоба.
– Для Джейкоба – может быть. Но не для Острова.
– Но зачем?! Господи, зачем?! – Бен рывком садится на кушетке, – Почему… так?! Можно было просто убить меня, в конце концов, была же масса ситуаций…! – он резко замолкает, будто поперхнувшись внезапно нахлынувшей застарелой обидой, щедро приправленной алой, пульсирующей, подобно крови в висках, яростью.
Брови Иланы медленно сходятся на переносице.
– Убить? А ты помнишь, скольких убил ты… Бенджамин? Своими руками, или чужими – не важно. Ты помнишь их лица? Они снятся тебе по ночам? Можешь ли ты вернуть им жизнь, даже ценой своей?
– Я не понимаю…, – упрямо произносит Бен, уставившись в одну точку, – не понимаю, при чем тут…
– Отбирать чужие жизни легко. Одно нажатие курка, удар ножа, даже одно произнесенное, в нужном месте, в нужное время, слово. А знаешь ли ты, каково это – давать кому-то жизнь? Каково ощущать, как она растет внутри тебя, развивается, крепнет? – Вздрогнув всем телом, Бен непроизвольно прикасается к своему животу, – Тебе представилась возможность это узнать.
Он замирает, закаменев на секунду в странной, неудобной позе; у него едва заметно подрагивают пальцы левой руки, и он правой обхватывает себя за левое запястье, стремясь унять эту предательскую дрожь. Сжимает губы так плотно, что его рот превращается в тонкую узкую полоску. Произносит – будто выплевывает.
– А пошла ты на хрен! Вместе с Джейкобом. Вам не удастся превратить меня в инкубатор для какой-то диковинной твари, порожденной Островом! Я лучше сдохну!
– Как знаешь, – Илана делает шаг вперед, будто отталкиваясь от старого, громоздкого аппарата ИВЛ, приткнувшегося у окна, – Выбор за тобой. Но Джейкоб велел передать, что если ты примешь свою судьбу и пройдешь этот путь до конца, то станешь свободным. Джон и Алекс тоже. Все поставленные им условия аннулируются. Подумай над этим.
Потом она исчезает так же незаметно, как и появилась. А Лайнус остается один на один со своим кошмаром наяву. Он не может не думать о том, каким счастливым был еще сутки назад – тщательно изучал рецепты приготовления индейки к грядущему Дню Благодарения, думал, кого бы пригласить на ужин, испытывал беспокойство по поводу того, что дом слишком маленький, и не вместит в себя большое количество гостей, а для пикника на открытом воздухе уже слишком холодно… Алая, горячая и пульсирующая ярость внутри него становится белой, словно раскаленный до предела металл. Он движется как робот – четко, продуманно. Выдергивает, даже не поморщившись, катетер из вены, сгибает руку в локте, спускает босые ноги на пол. Деловито и хладнокровно обследует все шкафы и тумбочки в смотровой; откладывает в сторону стерильный набор скальпелей в вакуумной упаковке, перекись водорода, йодонат, бинты. Ухватив все это в охапку, ныряет в совмещенный санузел, пристроенный к смотровой, запирает за собой дверь. Глядит на себя около минуты в мутноватое узкое вертикальное зеркало, потом рывком стягивает через голову синюю футболку с эмблемой школьной команды по регби, швыряет на пол. Расстегнув пояс штанов, тщательно ощупывает свой живот. Обнаружив в области пупка что-то вроде уплотнения размером с ладонь, резко и зло выдыхает сквозь стиснутые зубы. Мозг работает как хорошо отлаженный механизм, услужливо высвечивая в памяти целые главы из учебника по анатомии и физиологии. У женщин эмбрион развивается в полости матки, которая расположена в области малого таза. Его тело устроено по-другому, так что эта штука, нечто вроде временного маточного репликатора, насколько он сумел понять из слов Иланы, должна находиться куда ближе к стенке брюшной полости, чем у женщины в первом триместре. Она назвала это «беременностью». Лицемерная сука. Тут больше подходит определение «раковая опухоль», или «мутация». И если он прибегнет к врачебной помощи, чтобы избавиться от этой напасти, то рискует окончить свои дни в какой-нибудь секретной правительственной лаборатории, в качестве содержимого пробирки. Придется удалить её самому, пока она не выросла до больших размеров. У него высокий болевой порог, так что ему хватит сил, чтобы оставаться в сознании и нажать кнопку экстренного вызова врача. На территории больницы он получит скорую медицинскую помощь прежде, чем успеет истечь кровью. Да, именно так. Правда, потом его направят к психотерапевту, отстранят от преподавания, возможно, даже запрут на время. Что ж, из двух зол нужно выбирать меньшее. Бен неторопливо расставляет на полке возле раковины свой арсенал; разрывает пакет со стерильным перевязочным материалом, отвинчивает колпачок у пузырька с йодонатом, тщательно обрабатывает область живота, словно хирург, подготавливающий операционное поле. Вновь глядит на себя в зеркало – без эмоций, как-то даже слегка брезгливо, словно на совершенно постороннего малоприятного человека. Ему необходимо покончить со всем этим прежде, чем на смену его отстраненному состоянию придет страх и неуверенность. Он держит скальпель вполне твердо, руки у него не дрожат, спокойно примеривается, как удачнее сделать надрез…
В первую секунду он даже не реагирует на треск выламываемого дверного замка – звук не такой уж громкий, замок настолько хлипок, что дверь можно вынести, даже приложив сравнительно небольшое усилие. Перед глазами пелена, и Бен даже не видит лица человека, цепко ухватившего его за запястья; инстинктивно он сопротивляется, и делает это столь яростно, словно сражается за собственную жизнь. Резко приседает, высвобождая из захвата левую руку, ловко пинает противника в коленный сустав, но удар босой ногой выходит не таким эффективным, как если бы на нем были ботинки; по-кошачьи извернувшись, ныряет ему под локоть, всем своим весом толкает к стене, заставляя на секунду потерять равновесие. Бену, наконец, удается высвободить и правую руку, в которой все еще зажат скальпель, но всего лишь на долю секунды – его противнику не занимать силы и ловкости, и, спустя несколько мгновений яростной борьбы, он уже стоит на коленях, почти уткнувшись носом в пахнущий хлоркой кафельный пол, а его руки заломлены за спину и удерживаются стальным захватом.
Пелена перед глазами потихоньку тает, ощущения возвращаются. Бен слышит свое прерывистое сиплое дыхание; все тело ноет, как будто его долго избивали, голова раскалывается от боли. Следом возвращается и ясность рассудка, принося с собой тупое, тянущее ощущение безнадеги, внутри которого вспыхивают искры уже почти угасшей ярости. Его отпускают и ставят на ноги; лицо у Джона мучнисто-бледное, губы дрожат.
– Какого… какого дьявола ты творишь, а?
========== 8. ==========
Радио в машине мертво молчит; ветер швыряет в лобовое стекло капли дождя пополам со снежинками. Джон невольно ёжится, включает дворники. Яркие краски осени еще не покинули окрестных лесов, но теперь мир вокруг кажется ему тусклым, будто выцветшее от времени полотно. Его мозг ведет себя странно – он как будто выполняет функцию видеорегистратора, тупо фиксируя поступающую информацию, но отказываясь её обрабатывать. Все это… все эти мистические происшествия, которые на Острове вызывали у него восторг и благоговение, а еще ощущение собственной значимости и исключительности, все это уже давно потеряло для него всякий смысл. И теперь то, что он насильно выудил у Бена, то, что сказала Бену Илана, поселилось в его сознании будто вирус в компьютерной системе, мешая нормально функционировать. Уик-энд после возвращения из больницы был сущим адом – Бен замкнулся в себе и почти не реагировал на внешние раздражители, его с трудом удавалось заставить хотя бы немного поесть. Алекс, которая приставала с расспросами, Джон сказал, что они с Беном поссорились. Обычная семейная ссора, бывает, ничего страшного. Сказал, и подумал вдруг, что они, на самом деле, даже ни разу всерьез не ругались с тех пор, как покинули Остров. Ни единого раза. То, что вечером Бен молча ухватил в охапку подушку с одеялом и спать ушел в гостиную на диван, тоже вполне вписывалось в концепцию супружеской размолвки. Тогда Джону показалось, что не стоит на него давить, что надо дать ему немного личного пространства. Он не мог сегодня не выйти на работу – в их бригаде двое слегли с простудой, а третий умудрился сломать ногу. Взяв с Бена клятвенное обещание не предпринимать в отношении себя членовредительства, он поехал на лесопилку.
