Текст книги "New born (СИ)"

Автор книги: Schnizel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

По сути, произошедшее должно было поспособствовать его планам. Теперь он мог играть на чувствах Локка как на хорошо настроенном музыкальном инструменте, балансируя между похотью и чувством вины. Локк ведь неизбежно почувствует себя виноватым – он, по сути, воспользовался беззащитностью пленника, который был целиком в его власти, а это просто необъятное поле для манипуляций. Но отчего-то Бен не испытывал по этому поводу ни малейшей радости.

========== 2. ==========

Бену снится средних размеров квадратное помещение с ослепительно белыми стенами, похожее на лабораторию. Мебель тут практически отсутствует – есть лишь столик на колесах с аккуратно разложенными на белоснежной салфетке блестящими хирургическими инструментами и некая металлическая конструкция посередине, напоминающая гимнастический снаряд. На этой конструкции распят в позе Христа абсолютно голый человек. Бен находится там, возле этого человека, одетый в белый халат, с латексными перчатками на руках. Он деловито берет со столика инструменты, один за другим и делает на теле человека надрезы в определенных местах, прокалывает суставы, вводит иглы в нервные окончания. Он не обращает никакого внимания на крики и судорожные рывки испытуемого, тщательно вытирает кровь с инструментов и кладет обратно, на то же место, делает какие-то пометки в блокноте, затем берет следующий инструмент. Бен ощущает себя куклой, или неким механизмом, который поставили на завод, и он будет выполнять определенные действия до тех пор, пока завод не закончится. Он сам, его личность, скорчилась где-то внутри этого механизма, наблюдая за происходящим как будто со стороны. Больше, чем кровь и изрезанная плоть прямо перед его глазами, его беспокоит ощущение пристального взгляда в спину – холодного, цепкого, оценивающего. А еще он знает, что ни в коем случае нельзя смотреть в лицо испытуемого. Просто нельзя. Ни при каком раскладе. Его рука тянется за большим скальпелем; Бен заворожено наблюдает за ней, не делая попыток хоть как-то повлиять на ее движения. Скальпель скользит к низу живота жертвы, чуть выше лобка с редкой порослью рыжеватых волос. Он делает круговой надрез очень аккуратно, не обращая внимания на судорожно сокращающиеся мышцы живота и возобновившиеся рывки всего тела испытуемого вперемешку с криками, в которых уже мало человеческого. Широкий лоскут кожи вместе с гениталиями легко отделяется от мышц и повисает между ног жертвы, наподобие кухонного передника. Кровь толчками выплескивается из поврежденных сосудов, струйками стекает по нему вниз, заливая натертый до блеска кафельный пол. Вздрогнув, Бен внутри медленно распрямляется. Его глазные яблоки шевелятся под веками с таким трудом, как будто он приводит в движение заржавевший механизм. Выше – туда, где широкая, лишенная растительности грудная клетка, покрытая порезами. Еще выше – крепкая шея, неподвижный кадык, плохо выбритый слегка выпяченный подбородок. А потом… потом лишь яркая вспышка. И больше ничего.

Его будит хлопок входной двери. Вздрогнув, он роняет на пол потертый томик рецептов блюд, который даже во сне не выпустил из рук. Нагибается, поднимает книжицу, кладет рядом, на столик. Мало того, что он умудрился заснуть средь бела дня, просто присев на кухонную тахту, так еще и увидел кошмар, который не скоро забудется. Впрочем, в данную минуту важнее узнать, кого к ним принесло в это время дня, и Бен спешит в прихожую, на ходу оправляя свитер.

Слегка растрепанная и отчего-то запыхавшаяся Алекс снимает куртку, пристроив сумку со школьными атрибутами на полу у вешалки.

– Ты чего так рано?

– На лесопилке пожар, – произносит она с едва заметным оттенком озабоченности, – Всех распустили по домам, сказали никуда из дома не выходить.

Бен секунду молчит, ощущая, как внутри расползается что-то тошнотворно-тревожно-гаденькое, что-то сотканное из отголосков жуткого сна и реального беспокойства за Джона. Потом он, решительно шагнув ближе к двери, начинает натягивать ботинки.

– Ты куда собрался? Если на лесопилку, то я с тобой!

Завязав шнурки, Бен решительно поднимается и тянется за курткой.

– Оставайся дома и держи под рукой телефон. И, ради Бога, не создавай мне лишних проблем!

Алекс машинально кивает; такого тона у отца она давненько не слышала, пожалуй, с самого Острова. На протяжении всего пребывания в Дарк Лейк он был непривычно мягок, позволяя ей практически все, включая затягивающиеся допоздна тусовки со школьными приятелями. Когда за Беном захлопывается дверь, она присаживается на шкафчик с обувью, хмурит брови и задумчиво покусывает нижнюю губу.

Шоссейная дорога тянется в гору; клубы дыма, что расползаются над верхушками сосен, Бен видит задолго до поворота к лесопилке. Где-то за километр до места происшествия его заворачивают двое парней из службы шерифа, и, полюбезничав с ними, с целью выяснить ситуацию, он отъезжает чуть назад и, незаметно свернув в лес, по ухабистой лесной тропинке объезжает патруль.

До нынешнего момента он так ни разу не посетил место, где Джон проводит большую часть дня; доставшаяся ему роль домохозяйки вызывала у него, по большей части, ощущение покорности судьбе, лишь изредка перемежающееся всплесками самоиронии. Но в данный момент он движется по территории лесопилки весьма уверенно, как будто знает куда идти. На самом деле, он методично обследует каждый квадрат, не обращая внимания на дымовую завесу и суетящихся вокруг людей. Нескольких он останавливает, пытаясь выяснить, где в данный момент находится бригада Оушена, но они лишь отмахиваются, или недоуменно пожимают плечами. Один из складов, объятый пламенем, который безуспешно пытаются залить из пожарного гидранта, Бен аккуратно обходит по широкой дуге, отстраненно понаблюдав за борьбой человека со стихией; обнаружив тут же за поворотом двух работяг, что неторопливо волокут куда-то тяжеленный мешок, явно имеющий для них ценность, он, неожиданно для себя самого, рявкает на них начальственным тоном, велев немедленно бросить заниматься ерундой и помочь в тушении пожара. Те тут же роняют свою ношу, почуяв в Лайнусе важную шишку и, спотыкаясь, кидаются к пылающему складу. В эту секунду ему кажется, что он вновь на Острове – руководит, отдает распоряжения, решает проблемы. Мотнув головой, он отгоняет наваждение, шагает дальше. На периферии огонь идет на убыль, но, судя по услышанным им тревожным новостям, передающимся из уст в уста, устойчивый низовой пожар распространился уже и на подлесок, и движется вглубь. До сих пор ни следа Локка, или кого-нибудь из его бригады. На окраине лесопилки из покосившейся подсобки вовсю валит дым, а вокруг ни души. Бен думает, что надо бы позвать на помощь, ибо дело может закончится скверно, но вдруг какие-то звуки достигают его ушей – что-то среднее между хрипами и кашлем. Дверь в подсобку распахнута, и человеческая фигура ворочается в дыму, силясь подняться на четвереньки и отползти подальше. Бен срывается с места; прикрыв рот и нос шарфом, ныряет прямиком в дымную завесу и, ухватив человека за шиворот, отволакивает подальше от источника опасности. Ему приходится приложить недюжинные усилия, ибо незнакомец, кажется, весит целую тонну. Согнувшись, Бен упирается ладонями в колени, силясь отдышаться. Встав, наконец, на четвереньки, человек судорожно кашляет, а Бену кажется знакомым его рыжеватый стриженый затылок и болотного цвета ветровка. Когда он, наконец, переворачивается на спину, то под слоем грязи и копоти обнаруживается физиономия Дага Оушена. Склонившись, Бен слегка встряхивает его за плечи.

– Где Джон?

Оушен пытается сфокусировать на нем взгляд, морщит лоб.

– Аааа, это ты. Бригада сегодня на вырубке, он за главного, – сглотнув, Даг облизывает потрескавшиеся губы, – Тебе надо… убираться отсюда. Слышишь? Прямо сейчас. Вали, живо!

– С чего бы это? – рот Бена превращается в тонкую полоску, – Я не в твоей бригаде, нечего командовать.

– Там…., – с трудом подняв руку, Оушен тычет пальцем по направлению к подсобке, – Целый ящик промышленного динамита. Я пытался… не получилось.

Голова Бена за секунду будто наполняется кубиками льда – мир видится резче и четче, мысли, лишенные эмоционального окраса, за доли секунды выстраиваются в четкие цепочки образов и вариантов развития событий. После взрыва огонь будет уже не остановить, до появления подмоги из округа в виде вертолетов и единиц противопожарной техники лесопилка сгорит подчистую, как и лес вокруг. Отголоски сна вновь всплывают в сознании, перемешиваются с воспоминаниями об Острове, рождая внутри едкую, будто кислота, тошнотворную горечь.

– Где именно этот ящик? – деловито спрашивает он у продолжающего судорожно кашлять Оушена.

– В правом дальнем углу, под тахтой. Там… все в огне. Стой, какого черта ты…

Закутав шарфом голову и часть лица, Бен хватает ополовиненное ведро с грязноватой водой и опрокидывает на себя. А потом ныряет в дымное облако, выползающее из-за дверей подсобки. Он тут же слепнет и глохнет – глаза приходится прикрыть, чтобы спасти их от дыма, вокруг треск пламени, горящих и рушащихся деревянных конструкций и нестерпимый жар, что наводит на мысли об адском огне. Он движется почти наощупь, периодически обжигая вытянутые вперед ладони и каким-то шестым чувством определяя направление. Расстояние тут всего каких-то несколько шагов, но каждый шаг это тяжкое испытание. Сорвав полыхающее одеяло с деревянной тахты, что служила спальным местом для круглосуточно дежурившей здесь охраны, Бен отбрасывает его в сторону и, опустившись на корточки, лезет под нее, туда, куда еще пока что не добралось пламя. Потолочная балка, что проносится в сантиметрах от его головы, остается почти незамеченной; подхватив ящик, по счастью, небольшой и не особенно тяжелый, Бен прижимает его к груди, будто младенца. Путь назад занимает секунды; ощущая, как загорается на нем одежда сразу в нескольких местах, Бен, подобно выпущенной из ружья пуле, вылетает из подсобки с максимальной скоростью, на которую он только способен, и, отбежав на безопасное расстояние, аккуратно ставит ящик на землю. Словно в тумане, он видит свои трясущиеся, почерневшие пальцы, которые судорожно ощупывают ящик, проверяя его целостность, слышит голос Оушена как будто издалека. Сильный толчок вдруг сшибает его на землю; накинутая на него болотного цвета ветровка заслоняет подернутое дымной пеленой небо. Он не ощущает боли; досадливо сбрасывает с себя окутавший его предмет одежды, глядит вверх на поднимающиеся к верхушкам сосен клубы черного дыма, глядит неотрывно, не мигая. Дым живой, разумный, обладающий волей, коварный. Страшный. Страшнее всего, что ему приходилось видеть в жизни. Вокруг суетятся люди, звучат голоса, тянется по опаленной траве брезентовая кишка пожарного шланга, но ему не хочется ни участвовать в происходящем, ни вообще шевелиться, лишь лежать и глядеть на черный дым, уползающий все выше.

– Да пошел ты, – бормочет Бен, – Пошел ты к Дьяволу!

Потолок над головой, отделанный квадратными плитками цвета кофе с молоком, слегка плывет, а свет лампы кажется тусклым. Где-то шумит вода, и сквозь полудрему Бен вспоминает, что Джон пошел принимать душ, уступив ему ванну. Им обоим, несомненно, требовалась помывка, а одежду пришлось просто-напросто выбросить. Шум воды резко затихает; Джон выходит из душевой кабинки, наспех вытирается, потом обматывает полотенце вокруг бедер. Шагнув к ванне, наклоняется, тревожно вглядываясь в лицо Бена, который, кажется, задремал, пристроив забинтованные ладони и предплечья на слегка изогнутых бортиках.

– Эй!

Легкое прикосновение к плечу, и Бен вздрагивает, взбаламучивая белоснежную шапку на поверхности воды, садится прямо, ошеломленно хлопая глазами. Пузырьки мыльной пены застряли в его взъерошенных намокших волосах, придавая ему слегка комичный вид, и в другой ситуации Джон не упустил бы случая его подразнить.

– Что… что случилось?

– Ты намочил свои повязки.

– Это ерунда, – Бен слегка морщится, – Алекс их поменяет, она умеет.

– Да я и сам умею. Знаешь…, – поколебавшись секунду, Джон продолжает, – тебе будет сложно… ну, справится самому. Может, я помогу?

Бен съеживает плечи. Он всегда ненавидел такие вещи. И дело даже не в застенчивости, можно подумать, Джон не видел его голым. Дело в ощущении собственной абсолютной беспомощности и беззащитности. Одежда всегда придавала силу и статус, без нее он ощущал себя насекомым. Но сейчас, кажется, у него нет выбора.

– Ладно. Не обращай внимания если я… Впрочем, неважно.

Все, в итоге, получается вовсе не страшно и не мучительно – сперва, Джон моет ему голову, поливая из кувшина, потом осторожно берет за локти, ставит на ноги и бережно смывает с него мягкой губкой хлопья пены. Ополоснув, набрасывает на плечи большущее махровое полотенце и помогает перебраться через бортик ванны. Бен вздрагивает, плотнее запахивает края своего временного одеяния. Кажется, его слегка знобит; глаза у него больные и мутные. Он глядит снизу вверх, протягивает вперед левую руку, где кончики пальцев не скрыты бинтом как на правой, касается груди Джона, слева, чуть ниже ребер. Слепо ощупывает, будто пытаясь что-то отыскать.

– Ты помнишь, как я убил тебя в первый раз? Выстрелил… вот сюда, – у Джона подрагивают губы, он медленно, будто в полусне, качает головой, – Правда не помнишь? Я убивал тебя дважды. Второй раз я накинул тебе на шею шнур и задушил. Это было… Или не было?

Его ощутимо пошатывает, и Джон крепко и бережно обхватывает его за плечи.

– Я не помню… ничего такого. Зато помню, как я убил тебя. Вернее, дал умереть.

Несомненно, он знал. Наверное, с самого начала. Ну, может, не знал, но догадывался. Хотя, после той ночи, когда они с Генри… он бы мог сказать «у них был секс», но это звучало как-то… банально и слегка глуповато, да и сексом это было сложно назвать, просто подростковая возня какая-то, в общем, после той ночи для него уже не имело значения, кто такой на самом деле Генри Гейл. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы Саид и остальные, кто отправился на поиски доказательств, нашли тот злополучный аэростат и могилу умершей жены. И тогда Генри сможет, наконец, покинуть эту чертову каморку, он уже, наверное, забыл, как выглядит небо и солнце. Пожалуй, Локк был близок к тому, чтобы просто его отпустить, невзирая на последствия. Даже если то, что с ним творилось в последнее время, было сумасшествием, то Джон с радостью согласился бы окунуться в это состояние еще глубже. Он не смог бы точно зафиксировать момент, когда это началось, а началось это внезапно, и времени от начала его безумия до осознания факта его наличия прошло совсем немного. Явление накатывало стремительно и неотвратимо – в какой-то момент он поймал себя на том, что когда Генри Гейл глядит на него своими глазищами инопланетянина, склонив голову на бок, он заворожено замирает, у него пересыхает во рту, а язык прилипает к гортани; он думает о том, как плавно линия его шеи переходит в плечо, представляет, каково прикасаться губами к этому месту, и какой он весь необычный, неправильный, жалкий, трогательно беззащитный и одновременно загадочный, чертовски проницательный, слегка пугающий, постоянно сбивающий с толку неожиданными вопросами и комментариями, не похожий ни на кого, с кем у Локка случались романы, или одноразовый перепих. Ближе всего его состояние походило на наркотическую зависимость – однажды вкусив сладость отравы, он уже не мог от нее отказаться.

Его подозрения одновременно укрепились и пошатнулись после инцидента с кнопкой, когда Генри, сперва, спас его, придавленного дверью шлюза, вместо того, чтобы попытаться бежать, а потом, когда все закончилось, умолял не дать пустить его в расход, замолвить за него словечко. И Джон пообещал, а потом, не удержавшись, склонился и прижался губами к его рту, ощущая вкус дыни на его губах и несмелое ответное движение. Его точил червячок сомнений по поводу того, что он, возможно, принуждает Генри к физическому контакту, пользуясь его положением пленника, но, в конце концов, все это скоро должно было разрешиться, и тогда можно будет выяснить, что тот чувствует к нему на самом деле.

И да – в данный момент он ненавидел Саида за его дотошность. Ненавидел Саида, ненавидел весь мир и ненавидел себя. Глядя, как разительно меняется лицо пленника после разоблачения, как он, буквально на глазах превращается в совершенно другого человека, будто сползает маска, он ненавидел и его тоже. И он стоял у двери каморки, слушал доносящиеся оттуда звуки, в красках представляя себя, что именно там происходит, и пытался культивировать в себе эту ненависть, взлелеять обиду за обман, за насмешку над его чувствами. И, погрязнув в бесконечной, эгоистичной жалости к самому себе, он даже не заметил, как началась суета, как Анна-Люсия, выскользнув из-за двери, обронила на ходу, что срочно бежит за Джеком, не понял, что конкретно произошло.

Джара потом сказал, что это был несчастный случай – он хорошо рассчитал силу удара, но если ребро раньше было сломано и неправильно срослось, то оно легко сломалось вторично, он не мог об этом знать. Результат – поврежденное легкое, открытый пневмоторакс. Шеппард не успел. «Я не убил невинного, это был враг» – так сказал Саид. О, да, Джара очень сильно старался убедить в этом других, но особенно себя. А он сам, человек по имени Джон Локк стоял, опираясь на костыль, невидяще глядя внутрь каморки, на распростертую на полу неподвижную фигуру в разорванной оранжевой рубашке, с запрокинутой головой и заострившимися чертами лица. И думал о том, что если существует во Вселенной нечто похожее на Ад, то сейчас это место, определенно, находится у него внутри.

========== 3. ==========

– Лежи, не вставай, – широкая прохладная ладонь с бугорками мозолей ложится на его лоб, будто впитывая в себя пульсирующую в висках и над глазницами боль, – У тебя температура поднялась, зря ты не поехал в больницу.

Бен досадливо морщится, но тут же блаженно прикрывает глаза и расслабляет мимические мышцы, не желая нарушать гармонию момента. Сейчас даже жжение в пострадавших от огня участках кожи рук, спины и правой голени ощущается чем-то легким и не имеющим значение. Это странно, и он пока еще к этому не привык. К тому, что кто-то заботится о нем не из чувства долга, а ради него самого.

– Я сейчас.

Джон лезет в шкаф для одежды и, достав с верхней полки аптечку, вываливает ее содержимое на прикроватную тумбочку. Откладывает в сторону бинты и антисептики, перебирает упаковки с таблетками. Недоуменно хмурится, вертя в руках бутылочку с детским тайленолом в виде сиропа, пытаясь вспомнить, что же заставило его это купить. Не иначе, временное помутнение рассудка, Алекс ведь давно уже не ребенок. Тем не менее, это единственное жаропонижающее средство, имеющееся в его распоряжении на данный момент, поэтому он вливает в Бена тройную дозу и спускается на кухню, где Алекс уже вовсю хлопочет над завтраком.

– Как дела?

Она чуть приподнимает уголки рта, вид у нее сонный и какой-то отрешенный.

– Нормально. Занятия в школе на сегодня отменили.

Он вопросительно приподнимает бровь.

– Или мне кажется, или ты не особо этому рада?

На ее физиономии появляется жалобно-страдальческое выражение.

– Зато домашней работы задали как будто на неделю вперед. Такое ощущение, что учителя состязались между собой – кто больше задаст.

Джон лишь улыбается, демонстрируя полное отсутствие сочувствия ее горю; вооружившись вилкой, подхватывает прямо со сковороды кусок омлета с грибами и помидорами.

– Мммм, вкусно!

Алекс слегка пожимает плечами.

– У Бена все равно вкуснее. Что он туда добавляет – ума не приложу.

– Надеюсь, когда-нибудь он поведает нам все свои кулинарные секреты. Или книгу рецептов напишет.

Пока Джон концентрирует свое внимание на омлете, Алекс незаметно выскальзывает из кухни и появляется на пороге через пару минут, уже полностью одетая, с рюкзаком за плечами.

– Куда это ты? А завтрак?

– Позавтракаю у Анны. Её мама печет обалденные оладьи с черникой. А это я вам приготовила.

Тон у нее слишком невинный и даже местами заискивающий, чтобы это могло не вызвать подозрений.

– Куда-то собрались на весь день? – интересуется Джон, изогнув бровь и уперев руки в бока.

– На озеро. Не пропадать же лишнему выходному.

– А как же уроки?

– Я успею, – Алекс улыбается ему ослепительной и фальшивой улыбкой голливудской кинозвезды, нервно поправляет лямки рюкзака, переступает с ноги на ногу.

– Будет только Анна, или…?

– Ну… Уэсли и Колин вроде тоже собирались.

Ее физиономия стремительно начинает походить на мордочку Кота из «Шрэка», а Джон, пару секунд посверлив ее пристальным взглядом, хмыкает и произносит:

– Мобильный держи под рукой, и будь на связи.

Просияв, Алекс кивает и исчезает мгновенно и бесшумно, словно призрак.

Поднявшись в спальню, Джон почти насильно заставляет Бена проглотить завтрак; накинув куртку, сгребает со столика в прихожей ключи от машины, сует бумажник во внутренний карман. Сегодня надо непременно заехать в аптеку, а еще на лесопилку, глянуть что там, и как.

Снаружи тепло, осень отступила на время, отдав лету его законные права; из приемника доносится голос Бобби Макферрина, призывающий быть счастливым и не беспокоиться по пустякам, и Джон машинально подпевает, щурится от солнца, непроизвольно растягивая губы в улыбке. Сегодня у него внутри ощущение спокойствия и ясности, которого, непонятно, надолго ли хватит, но, как говорила Скарлетт О’Хара – «об этом я подумаю завтра».

Выйдя из аптеки с пакетом в руках, он слышит, как кто-то окликает его по имени. Напротив, через дорогу, маленькая церковь с колокольней, огороженная невысокой решетчатой оградой, за которой виднеется аккуратно подстриженный газон, чуть присыпанный опавшей листвой, и свежевыкрашенная скамейка под приземистым кленом с пышной кроной. Джон переходит дорогу, неторопливо и слегка настороженно; отец Картрайт, местный священник, которого в городке почти все зовут просто «Фрэнк», или «Большой Фрэнк» терпеливо его дожидается, продолжая держать в руке банку с краской. Ростом «Большой Фрэнк» совсем немного ниже Джона, зато в ширину превосходит его чуть ли не вдвое; у него широкие кустистые брови над светло-голубыми глазами навыкате, залысины надо лбом и тяжелый подбородок, а лицо сплошь усеяно веснушками. Он работает кладовщиком на лесопилке, но не гнушается и прочей работы, не боясь уронить достоинство священнослужителя. В городке его уважают, но с Джоном они за все это время и словом не перекинулись. Не то, чтобы нарочно друг друга сторонились, просто не представилось случая. У Джона имелись основания предполагать, что духовное лицо вряд ли отнесется с одобрением к их с Беном скромным персонам, и он вовсе не жаждал проверить свое предположение на практике. Он подходит ближе; взгляд у отца Картрайта не из легких, он явно многих вынуждал опустить перед ним глаза. Джон глядит прямо, прищурившись и чуть растянув губы в своей привычной полуулыбке.

– Ты меня избегаешь, Джон Локк, или мне показалось?

Такой вот очень неожиданный и прямой вопрос. Джон молчит, склонив голову набок, и не отводит глаз. Медленно произносит, пожевав губами.

– Избегают кого-то, когда испытывают смущение, или страх. Я похож на смущенного, или напуганного человека?

Прежде чем ответить, отец Картрайт тоже пару секунд молчит, и они словно бы ведут неслышный диалог, в котором куда больше слов, нежели в вербальном.

– Ты и твоя семья ни разу не появились на воскресной проповеди.

Джон улыбается чуть шире, выражение его глаз делается мягче, с затаившейся где-то в уголках едва заметной лукавинкой.

– Моя семья… Церковь ведь не признает нас семьей, верно? К тому же, я не особо религиозный человек, отец Картрайт.

Снова несколько секунд безмолвного диалога, потом отец Картрайт произносит, кашлянув.

– Когда я не в церкви и не читаю проповедь, я просто Фрэнк. Приходите послезавтра. Ты, Бен и Алекс. Будет богослужение в честь миновавшей нас напасти.

Джон молчит, чуть наклонив голову вперед, глядит исподлобья. Потом кивает.

– Хорошо.

Пристроив банку с краской на траву, Фрэнк обтирает ладони ветошью и протягивает Джону руку.

– Пути Господни неисповедимы. Не думаю, что вы случайно оказались в наших краях.

Джона последняя его фраза озадачивает, и он размышляет над ее смыслом всю дорогу до лесопилки.

Проснувшись окончательно, Бен некоторое время лежит, бездумно уставившись в потолок. Раньше домашние хлопоты съедали большую часть дня, помогали избавиться от дурных мыслей и будоражащих воспоминаний, теперь, пока не заживут ожоги на руках, придется думать, чем себя занять, чтобы не свихнуться. Для начала, надо бы встать и привести себя в порядок, а это не так-то просто при нынешних обстоятельствах.

Голова кружится, а все тело ломит так, словно накануне его пинали ногами, и Бен с ностальгией вспоминает Остров, где любые травмы заживали за считанные дни. Натянув поверх повязок резиновые перчатки, он успешно справляется с бритьем, чисткой зубов и умыванием, и, спустя час, пристраивается за обеденным столом с газетой, дожидаясь пока закипит чайник. В окно светит солнце, уютно тикают настенные часы, чайник на плите издает тихое бормотание, и окружающий мир уже не кажется ему таким нереальным как вначале, когда они только вселились в этот дом. В местной газете сплошь статьи про пожар – всего двое погибших, с десяток пострадавших и несколько сгоревших построек, можно сказать, отделались малой кровью. Неожиданный стук в дверь прерывает его идиллию, и, отложив газету, Бен идет открывать. Фигура шерифа на пороге их дома производит эффект вылитого на него сверху ушата ледяной воды. Не то, чтобы его пугали представители закона, вовсе нет. В прошлом ему всегда легко удавалось обводить их вокруг пальца, вне зависимости от того, в какой стране он проворачивал свои махинации. Но теперь все изменилось, и даже местечковый шериф может представлять для них реальную угрозу. Если, конечно, захочет им навредить. Впрочем, ничего угрожающего в облике шерифа Лоуди нет – чуть выше среднего роста, грузноватый, с правильными чертами лица и густыми усами подковой, он глядит на Бена с абсолютно нейтральным выражением. И голос у него абсолютно нейтральный, не дающий и шанса сделать предположение о цели его визита.

– Утро доброе, мистер Лайнус. Могу я войти?

Бен машинально здоровается в ответ, молча отступает, позволяя нежданному гостю переступить порог. В данный конкретный момент ему сложно проработать тактику поведения, поэтому он ждет от шерифа каких-либо слов, или действий, которые дадут ему необходимую информацию. Чем меньше скажет он сам, тем меньше вероятность допустить ошибку, поэтому Бен предпочитает помалкивать, позволяя Лоуди пройти в столовую и оглядеться по сторонам.

– Чаю хотите?

Фраза совершенно нейтральная, голос доброжелательно-ровный, ни тени беспокойства и вины.

Он берется, было, за ручку чайника наименее пострадавшей левой рукой, но шериф по-хозяйски перехватывает у него увесистый и горячий предмет.

– Давайте-ка я помогу.

– Вы очень любезны, – бормочет Бен с легким оттенком недоумения, наблюдая, как его гость сам расставляет чашки, распаковывает печенье и разливает напиток с ароматом бергамота.

Спустя пару минут они мирно пьют чай, обмениваясь какими-то малозначительными фразами, и Бен вдруг понимает, что шериф выбрал ту же тактику, что и он – выжидательную. Проникнуть на территорию потенциального противника, изучить его среду обитания, привычки, найти слабые места. Все очень знакомо. От этой мысли внутри все холодеет и сжимается; ему вдруг становится настолько невыносимо сидеть, улыбаться и ждать, когда Лоуди озвучит цель своего визита, явно неприятную для них с Джоном, что он решается на первый шаг. Медленно отодвигает чашку, глядит в упор на визитера, сжав губы в тонкую линию и положив руки на стол ладонями вниз.

– Шериф, давайте начистоту. Вы определенно явились сюда не чай распивать. Тогда зачем? К чему все эти игры? Если вам есть что нам предъявить, то я готов вас выслушать.

– Отчего вам кажется, что я собираюсь именно предъявить обвинение? – глаза Лоуди едва заметно сужаются, – Ощущаете за собой вину?

Бен сардонически улыбается уголками губ, приподнимает бровь.

– Хорошая попытка. Если я и ощущаю за собой вину, то к вам и к вашему городу это не имеет никакого отношения. Ваш ход. Хотя, – тут же произносит он, уловив на лице гостя изменившееся выражение, – я могу предположить, зачем вы здесь. Вы хотите дать нам с мистером Локком добрый совет – убраться из ваших владений подобру-поздорову. Пока чего-нибудь плохого не случилось. Народ здесь грубый, неотесанный, мало ли. Это исключительно ради нашей же безопасности. Разумеется, кто бы сомневался. Ну и вам будет спокойнее.

Бен почти не сдерживается – его голос подрагивает, ирония в его тоне звучит уже как едва сдерживаемая злость. В конце концов, им практически нечего терять, так что к черту вежливость и осторожность.

Шериф, однако, реагирует на его слова совсем не так, как он ожидал. Он подается вперед, сузив глаза.

– Ради вашей безопасности? Вам что – угрожали? Или… ?

Бен вдруг теряется, словно очнувшись от приступа неконтролируемых эмоций и понимая, что допустил промах. Он совсем потерял хватку, надо будет что-то с этим сделать. Сжавшись, он затравленно молчит, пытаясь усилием воли стереть со своего лица любые проявления чувств. Не дождавшись ответа, шериф расслабляет плечи, откинувшись на спинку стула.

– Ладно. Я сам виноват, начал не с того конца. Прошу меня простить. Собственно, я по поводу того случая на пожаре. Даг Оушен сказал, что вы вошли в горящую постройку и вынесли оттуда ящик с динамитом.

Вот теперь Бен по-настоящему удивлен. Он уже успел почти позабыть об инциденте, вернее, он изначально не придавал ему особого значения. В тот момент он думал о безопасности Джона и Алекс, о последствиях, которые взрыв динамита мог иметь лично для них. Угроза была устранена, вспоминать о ней не имело никакого смысла. Он слегка пожимает плечами, ощутив некоторое облегчение.

– Ну, если мистер Оушен так сказал, значит, так оно и было.

Взгляд шерифа какой-то слишком испытывающий, и Бену пока что непонятна причина всего этого.

– Я хотел бы услышать об этом из ваших уст.

– А зачем? – Бен уже не скрывает искреннего удивления, – Разве я поступил неправильно, или противозаконно? Напротив, то, что я сделал, было весьма своевременно…, – запнувшись, он замолкает на секунду, осененный некой мыслью, – Если вы расследуете, каким образом динамит там оказался, то вопрос уж точно не ко мне – в тот день я впервые появился на лесопилке, это может подтвердить кто угодно.