Текст книги "Хэлло, дорогая (СИ)"

Автор книги: Sascha_Forever_21

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Но тогда он изнасиловал её. Он ударил Хейли по ногам, подломил колени, и она упала на них, всхлипывая и дрожа. Сначала она осыпала его проклятиями и руганью, но в тот миг действительно испугалась – и, взяв в рот, попыталась сперва схитрить и сомкнуть на члене зубы. Хэл резко вышел и придушил её, стиснув горло рукой. Он доходчиво объяснил Хейли, что, если она будет хорошей, славной девочкой, любящей девочкой, а не такой мерзкой сукой, он отпустит её. Тогда он солгал.

То, как касалась его губами и нёбом Конни, было другим. Она обильно смочила его слюной; Хэл, остановив её, придержал под локти и молча поднял. Всё поняв, она поддалась – и, поправив юбку, села ему на бёдра.

– Ты знаешь, что будет потом, – сказал он, кивнув ей за спину, туда, где оставался пришпилен к стене Карл.

– Да, – шепнула она, обвив его шею руками.

В ботинке всё ещё лежал перочинный нож. Конни равнодушно подумала, что могла бы воспользоваться им – но не стала, и он остался на прежнем месте. Хэл, легонько отогнув край её белья, не стал раздевать Конни – только поднял платье и усадил её поверх себя, придержав под ягодицы, а затем остановился и пристально посмотрел в глаза. Он хотел знать кое-что прежде, чем войти.

– Для тебя это не в первый раз, ведь так?

Помедлив, Конни кивнула. В его взгляде вспыхнула злость, затем – яркая ревность. Конни не желала обманывать его. Всё равно это бесполезно. Раздув ноздри, Хэл стиснул её в руках и резко вошёл, теперь чувствуя себя немногим проще.

Она такая же шлюха, как остальные, – сказала бы его мать. На мгновение он успокоился от этой мысли и толкнулся грубее. Конни только застонала, прижавшись к его грудью своей и сведя плечи. Когда он это заметил, злость на неё куда-то пропала.

Она такая же шлюха, как остальные! – повторил он себе более раздражённо.

Неужели и впрямь такая же? – усомнился тихий голос.

И Хэл, словно назло, ему сделал несколько долгих, болезненных фрикций, отчего Конни издала новый стон – и спрятала лицо у него на шее. Он ощутил, как дрожат её руки. Такая же дрожь била всё тело. Хэла это лишь распалило. Поднявшись вместе с ней на ноги, он подхватил Конни под бёдра и сделал два широких шага, прижав её к стене спиной. Движения его стали рваными, он наконец-то ощутил ту же раскатистую, жаркую ярость в крови – и, вбиваясь в неё, наваливаясь всей своей массой, стиснул горло Конни, обняв его ладонью.

Теперь он видел её лицо и испуганные глаза. Она была чудо как хороша. Даже если теперь, хватая воздух губами, она пожалела о том, что сделала, и о своём решении – он не мог остановиться. В его чертах проступила незнакомая Конни жестокость. Взгляд показался остекленевшим. Хэл холодно спросил:

– Ты делала это с ним? С ним? С этим ублюдком Тейлором?

Она покачала головой: нет. Но Хэл вряд ли ей поверил. Он весь побелел, на лице и теле проступил пот, словно от лихорадки. Конни впилась рукой в его пальцы у себя на шее, но отстранить их не смогла бы – они были что клещи. Теперь он брал её почти свирепо, полностью выходил и вновь опускал на себя, задевая краешек оттянутого вбок белья. Каждый раз Конни казалось, что он хотел разорвать её изнутри, пронзить насквозь и добраться до сердца.

– Я не хотел, чтобы это случилось с тобой, дорогая, – сказал Хэл. Голос его показался ей почти чужим.

Конни наблюдала его метаморфозу из любящего, но несомненно нездорового человека, в хладнокровного убийцу – и это поразило её. Пока она могла говорить, шепнула одними губами:

– Хэл.

Он тяжело задышал, ускорив темп, и стиснул её горло так сильно, что она засипела и прогнулась в его руке.

– Хэл, – повторила она, зная, что сейчас умрёт.

Внезапно хлопнула входная дверь. Затем послышался странный стук, и кто-то закричал. Конни сделала сиплый, жадный вдох, когда Хэл ссадил её с рук и, оставив у стены, стремительно вышел прочь из кухни, на ходу застёгивая брюки.

– О Боже!

Голос был женским, и Конни, едва придя в сознание, смутно его узнала. Она не могла разобрать, чей он – слишком жутким был вскрик, слишком перепуганным – но услышала успокаивающий, тихий голос Хэла, и её пронзила страшная догадка.

Кое-как поднявшись и держась за стену, Конни хрипло откашлялась, опустив платье.

– Что здесь произошло? – дрожащим голосом спрашивала женщина. – Боже. Боже! Что здесь творится? Не подходите ко мне!

Конни сделала ещё несколько шагов. В глазах потемнело. Всё, о чём она мечтала – чтобы эта страшная ночь наконец закончилась. Как из колодца, до неё гулко доносились голоса.

– Успокойтесь, миссис Мун.

– Не трогайте! Нет, нет!

У Конни подкосились ноги, она повисла на двери в кухню, стараясь не смотреть на Джоша с уродливой, глубокой раной на лице. Словно во сне, она побрела дальше, вывалившись в коридор и оттуда глядя на свою мачеху, застывшую возле входной двери. Хэл загнал её в угол, стиснув плечо.

– Конни, – прошептала Джорджия, заметив её, и резко взглянул на Хэла. – Какого дьявола?!

– Дьявол здесь только один, Джо. Она ничего не знала.

– Вы позвонили мне специально… – прошелестела Джорджия. – Этим вечером… сказав, чтобы я приехала…

– Это так. И вы были не против потолковать со мной по душам, когда мы останемся здесь одни, – он улыбнулся. – Что ж. Давайте потолкуем о вашей нерадивой, избалованной падчерице. А может, о вас?

– Что вам нужно? – её голос дрогнул, но она нашла в себе силы кое-как приложить ладонь к своему животу.

От Хэла это не укрылось. Он не трогал беременных женщин. Это было вне его принципов… но не сегодня.

Сегодня он всей душой ненавидел Джорджию Мун.

– Хочу поступить с вами по справедливости, – ответил он и мягко добавил. – Как вы с ней. Из вас вышла плохая мать, Джо.

Она резко воздела руку, в которой что-то блеснуло. Конни не сразу поняла, что это был ключ. Она хотела ранить им Хэла, может, в шею или в лицо, но он легко выбил его и наотмашь дал Джо такой силы пощёчину, что она откинула голову далеко назад. Хэл взял её за шею, поднял на весу и встряхнул, словно куклу.

– Быть матерью – большая работёнка, Джо. Ты чертовски злая, жестокая сука, знала это?

Она захрипела, забилась, засучила ногами. На глазах Конни, Хэл убивал человека.

– Ты ненавидишь её, – продолжил он, сжав пальцы крепче. – Ненавидишь так сильно, что была вне себя от радости, когда поняла, что холодный, бессердечный отец просто оттолкнул родного ребёнка. Знаешь ли ты, что такое – расти без семьи?

Джо яростно оскалилась, пнула Хэла коленом в живот, но он даже не поморщился, хотя рана на спине от напряжения закровила сильнее.

– Хэл! – с мольбой воскликнула Конни и подошла к нему, делая несколько неверных шагов. – Прошу…

– Отпустить? – он взглянул на неё через плечо, глаза его жестоко сверкнули. Он вновь повернулся к Джо, и кулак его медленно стиснул её горло ещё крепче. – Никогда. Ты полагала, что можешь выгнать её? Ты полагала, что этот дом принадлежит отныне тебе? Ты думала, что можешь отобрать у неё всё, потому что больше за неё некому заступиться?

Что-то в нём выросло и окрепло, что-то, чему он пока не знал названия, но был даже благодарен Джо Мун за то, что она заявилась сюда так невовремя. В крови бил адреналин, голова раскалывалась на части, каждое слово казалось выжженным под кожей – и он вдруг понял, что то, что говорит, и есть правда. Единственная правда, которая заслоняет собой Конни, точно ангел – крыльями.

– Скажи, – тряхнул он Джо. Конни не смела вмешиваться, вжимаясь лопатками в стену и испуганно глядя на то, как та, кто отобрал у неё отца, и та, кто ненавидел её так долго, хрипит и бьётся в руке Хэла. – Скажи, что ты хотела сделать с ней. Скажи, и я отпущу тебя.

Он едва ослабил хватку. Джо, вцепившись в его запястье руками, сипло выдавила:

– Ничего…

– Говори, – сузил глаза Хэл. – Иначе я переломлю тебе шею.

– О чём он? – тихо спросила Конни.

Джо забарахталась в его руке, захрипела. Хэл прижал её к стене, надавил коленом на живот и рыкнул:

– Ну же!

– Я просила Гарри переоформить документы на дом, пока она не вступила в права наследования… – прошептала Джорджия Мун, с ненавистью покосившись на Конни. – Я просила, чтобы он наконец позволил тебе начать жить самостоятельно. Чтобы… – верхняя губа её дёрнулась. – …чтобы ты просто исчезла из нашей жизни и появлялась в ней только единожды в год, на Рождество, а больше – никогда. Я не говорила этого вот так, но он обо всём догадался. Он устал, Конни. Он, знаешь, тоже очень устал от тебя.

Она рассмеялась, устало, жестоко, отчаянно. В глазах её блестели слёзы. Слёзы были и на щеках Конни.

– Почему? – только и спросила она.

Хэл быстро обернулся к ней. На лицо его набежала тень. Джорджия бросила:

– Потому что ты мне чужая. А теперь ты чужая и ему. У него новая семья. Смирись же, чёрт возьми! И ты, и твоя мерзкая бабка – вы обе ненавидели меня просто потому, что я заменила Гарри жену. Потому, что он трахал меня, пока она была жива. И потому, что всё у них расклеилось ещё задолго до того, как она сдох…

Хэл поднял её выше, сжал горло в кулаке – и Конни услышала громкий хруст костей. Он повредил позвоночник, но Джорджия была ещё жива. Издав тихий хрип от боли, она выкатила глаза.

– Ты обидела мою племянницу, – мстительно сказал Хэл. – Мою единственную любимую племянницу, Джо. Этого делать не стоило.

Он с силой размахнулся и проломил головой Джо зеркало, висевшее над комодом с ключами и мелочёвкой. Осколки впились в её лицо, порезали руки и шею. Из ран побежала кровь: Джо пронзительно закричала, но крик прекратился, когда Хэл стиснул пальцы на её шее.

Джорджия Мун обмякла в его руке мёртвой.

Он уронил её себе под ноги, перешагнул через тело – и через тело Милли тоже. Презрительно поглядев на них, повернулся к Конни.

Та ярость, что наполняла его, никуда не делась, но он был уже не уверен, что действительно хочет убить её.

Прижавшись к стене, она смотрела на него снизу вверх, не понимая, как быть. Хэл сказал:

– Я выйду через задний дворик. Возле соседского дома я оставил машину. Когда отъеду, можешь позвонить в полицию – только выжди ещё несколько минут.

Он сам не верил, что делает это. Дрожа, Конни взглянула на Джо, на Милли. На тело Сондры, выпавшее из шкафа.

– А что будет потом? – прошептала она.

– Потом всё зависит от тебя, – сказал он. – Я заберу свои вещи. Старался тут сильно не наследить, но всё равно у копов нет отпечатков моих пальцев. Для всех я – Хэл Оуэн, порядочный гражданин из округа Кэмден. Мыс Мэй. Меня даже за превышение скорости не останавливали. Опять заживу спокойно. И так будет дальше… – он помедлил, добавив. – До следующего Хэллоуина, возможно. Если только ты не скажешь им всю правду.

Глаза у Конни блестели.

– Что будет потом с нами? – громче спросила она, и Хэл поразился.

– Конни, – произнёс он, с трудом сглотнув слюну в пересохшем горле и не веря, что говорит это – он, Мистер Буги. Убийца из Нью-Джерси. – Не будет ничего. Но я тебя отпускаю, Конни.

– Нет.

Он направился к кухне, пройдя мимо неё и даже мимолётно не взглянув. Он знал: если остановится, то уйти уже не сможет. Хэл услышал, как она завозилась у него за спиной, и услышал, как она позвала его по имени. Он шёл быстро, хотя спину очень тянуло. Наверное, рана сильно открылась, – так подумал Хэл и поднял с пола на кухне свою дублёнку, встряхнув её.

– Нет, Хэл, подожди! Нельзя уходить!

Он промолчал, поискал ключ в кармане брюк и открыл дверь на задний двор, так быстро, как мог. Вставил его в скважину и замер.

Сжав руки в кулаки, она стояла сзади. Она многого не понимала и только думала, что знала всё. Хэл с трудом сделал свой выбор и теперь не чувствовал ничего – сплошную пустоту на душе. Он знал, что не всё закончил на сегодня, и обернулся к Конни.

В его глазах она заметила слёзы. Он вдруг весело улыбнулся, и Конни показалось, что с улыбкой этой с него слетела вся надменность.

– Я, кстати, солгал тебе, – сказал Хэл Оуэн. – Я работаю доставщиком в «Федекс», просто ненавижу Хэллоуин. И очень люблю тебя.

Он знал, что теперь всё в его жизни зависит только от неё. И знал, что он был её семьёй, а она – его.

– И знаешь, – задумчиво добавил он и сощурился. – Мне так плохо, но, кажется, впервые я сделал что-то правильно. Хотя определённо мама сказала бы, что ты вела себя как шлюха сегодня, Конни. А мне всё равно. Хэлло, дорогая.

И он вышел за дверь.

========== Эпилог ==========

Открыв глаза, Джой сперва не поняла, где находится. Кругом было темно, и тьма эта обступала её повсюду. Голова гудела, нарывала, ныла, от висков до переносицы – но затем она увидела его лицо, его глаза, его волосы. Он был в красном.

Кажется, это его рубашка? Он ведь пришёл к ней в красной рубашке?

Джой вгляделась и похолодела. Это была не рубашка вовсе, а кровь на его майке, на руках, на шее.

– Привет, Джой, – сказал он ласково. – Как видишь, я про тебя не забыл.

Она попыталась пошевелиться, но не смогла. Казалось, что-то её удерживает. Она застонала и подняла голову от поверхности, на которой лежала. Здесь пахло тёплым деревом, стружкой, сыростью, подвалом.

Это и был подвал.

Вон там, за спиной Хэла, притаилась в темноте высокая деревянная лестница. Под ней – щиток. Слева – маленькая дверца в стене, приоткрытая совсем чуть-чуть. На низком потолке тускло светили две лампы. Джой разглядела отопительный котёл, бойлер… у нее засосало под ложечкой.

Она снова попыталась встать, но ничего не вышло. Она почти не чувствовала конечностей и всполошилась.

– Руки онемели, – сказал Хэл и присел рядом с ней. Под ним что-то скрипнуло. Джой взглянула вбок и обмерла. Она поняла, что это был стол. Крепкий, большой стол. – Ноги тоже. Ты довольно долго лежала в три погибели согнутая. Я смотрел, чтобы ты не задохнулась по дороге. Положил тебя в сумку под клюшки для гольфа. И поместилась же, гляди.

Джой сглотнула слюну, вязкую и густую, вставшую в горле комом. Ей стало страшно. Она хрипло спросила:

– Хэл, что я здесь делаю?

– У тебя, значит, нет вопросов, где находится это «здесь», – сказал он и улыбнулся. Его глаза были прикрыты очками. Улыбка – холодная и жестокая – показалась Джой оскалом. – Это хорошо. Я не хотел бы объяснять, что ты сейчас у меня дома, в подвале, связанная по рукам и ногам. Это город Мыс Мэй, Холлоу-Драйв, тринадцать. И сейчас я буду убивать тебя, Джой.

Услышанное показалось дурной шуткой, сном, полуявью. Джой ощутила, как сердце на секунду перестало биться. Как задрожали колени и вспотели руки.

– Что?..

Хэл Оуэн отвёл рыжий локон от её лица. Затем склонился к ней так близко, что она ощутила его дыхание на своих губах. Его собственные были всё ещё дьявольски красивыми, куда красивее, чем у неё самой, хотя покрылись тонкой корочкой, словно кто-то укусил его, и на них запеклась кровь.

– За стариками так тяжело следить, Джой. – Хэл мягко опустил ладонь на её шею и повёл вниз. – Тяжело и муторно. Особенно за такими, как она. Верно?

Джой непонимающе нахмурилась. Снова дёрнула запястьем. Ей показалось, это всё шутка – ну точно, Хэл действительно шутит!

А до этого врезал ей так, что она потеряла сознание, да, точно. Он такой шутник.

Хэл заметил, не убирая руки с её живота, покрытого красной синтетической тканью:

– Это платье тебе совсем не идёт. Выглядишь в нём, как дешёвая шлюха.

Джой вздрогнула, будто он её ударил – стало больно. Больнее, чем от нокаута в голову. Она подозревала, что Хэл устроил ей сотрясение мозга – на что он ещё способен?

– Зачем я тебе? Хэл, прошу…

Он покачал головой. Усмехнулся.

– Ты никогда не замечала, что к миссис Оуэн не ездят посетители? – он вскинул брови.

До Джой начало медленно доходить. Если это то, о чём она думает, дело очень плохо. Хэл неторопливо продолжил.

– Ты наверняка что-то слышала о ней от остальных. Некоторые выводы сделала сама. Эгоистичная, ворчливая, надменная старуха. – Он помял пальцы. – И язык у неё злой. И сама она злая. От неё не добьёшься ласкового слова. Ухаживать за ней – сущий ад. И к ней совсем никто не ходит, потому что близкие или мертвы, или она их оттолкнула – единственного сына, который так сильно любит её. Но всё же…

Он снял очки и отложил их в сторону.

– Всё же это моя мама. И, когда она предложила вам с подругой деньги за то, чтобы вы её травили, вы подписали себе смертный приговор, дав на это согласие. Подумаешь. Одинокая, никому не нужная старая маразматичка, которая существенно улучшит ваше финансовое положение, попросила давать ртуть, чтобы зачахнуть поскорее.

Он поднялся, легко взял Джой на руки. Она дёрнулась, попыталась, извиваясь, вырваться – но всё было тщетно. Хэл подошёл к застенку.

– Постой! – выкрикнула Джой. – Погоди! Хэл, ты же не… ты ведь просто пугаешь меня, да? Да?

Он молча поглядел ей в лицо. Губы его недобро улыбались.

– Хэл, я ничего не делала! Это была не я! Я могу сказать, кто, но не я!

– Достать тебя было проще простого, – сказал он. – Ты только кажешься чистенькой, Джой, но ты та ещё шлюшка. С этим проблем не было. К тому времени я всё знал, но ждал сегодняшнего вечера. Делать что-либо уже поздно. Вы отравили мою мать, и теперь всё, что мне осталось – просто ждать конца.

Он открыл дверку. За ней стоял аккламатор: Джой узнала его. В таком же в Акуэрте обеззараживали халаты и медицинские костюмы, только этот был достаточно большим, чтобы она туда поместилась. Её коснулось нехорошее предчувствие, и она снова дёрнулась, а затем закричала:

– Помогите!

Всё было бесполезно. Здесь некому услышать эту мольбу. Хэл так и сказал.

– Хоть оборись, никто тебе не поможет. Не трать силы.

Он открыл люк аккламатора. Оттуда дохнуло горячим паром, и Джой завизжала, прижавшись к Хэлу.

– Хэл! – взмолилась она. – Боже, Хэл, нет! Прошу. Нет, умоляю! Хэл, я сделаю всё, что ты скажешь, всё что велишь! Я буду тебе… Хэл, ну прошу, пожалуйста!

Он равнодушно посмотрел на неё, уложил её голову себе на плечо, мягко улыбнулся.

– Всё, что скажу? – повторил он.

Джой задохнулась от ужаса. Она смотрела на сосуд с ванной кипятка перед собой и дрожала так, что Хэл чувствовал это, словно странную вибрацию в руках.

– Всё, абсолютно всё! – она расплакалась и посмотрела ему в глаза с такой надеждой, которой он не видел ни у кого и никогда. – Хэл, молю! Я ничего не знала, я… я всё поняла только недавно! Меня подставили!

– Нет, – покачал он головой. – Ты была в курсе всего с самого начала. Ты сама предложила подработать вот так своей подружке. Джой. Всё тайное однажды становится явным – ты этого не знала? Или думала, что никто не догадается?

Его губ коснулась блуждающая, лёгкая улыбка. Джой всё рыдала, взахлёб вымолвив:

– Я так тяжело живу, Хэл. У меня ведь никого нет. Только мать-алкоголичка и отчим. Они совсем мне не помогают. Я тащу их на себе и работаю в двух местах, чтобы выплатить ссуду за дом. Хэл, Я же рассказывала! Я же говорила тебе об этом!

– Поэтому ты решила помочь пожилой женщине уйти из жизни?

– Да. Нет! Нет. Боже, Хэл, я просто… я… ты не так всё понял. Я не знала, что она твоя мать!

– Джой, – покачал Хэл головой. – Если бы ты сразу всё так рассказала.

– Правда?

– Ну конечно.

Он наклонился к ней. Коснулся губ. Джой было страшно и неприятно, но она ответила на поцелуй довольно пылко. Когда Хэл отстранился, то покачал головой и сделал шаг к аккламатору.

– Не то чтобы я верю в человеческую справедливость, – заметил он. – Просто все они – чьи-то матери.

Джой за секунду всё поняла, закричала, взвыла. Она не хотела умирать, но он всё решил – и опустил её в аккламатор, закрыв крышку.

Когда он задрожал оттого, что она забилась в нём от страшной боли, от кипятка, выварившего кожу и плоть, от паров соды, окутавшей плотным облаком, Хэл только отошёл в сторонку, присел на стул и начал ждать. Он ждал около восьми минут, пока аккламатор не перестало трясти, а потом сидел ещё час.

Закончив с Джой, он посмотрел на часы на стене и вздохнул. Наступило утро. Хэллоуин прошёл. А ему пора на пробежку.

2

Год и три месяца спустя.

Миннесота была северным штатом. С конца октября здесь выпадал снег и лежал до самого марта. Природа сильно отличалась от Нью-Джерси, была более суровой и строгой, но пришлась Конни по вкусу. Возле штата проходила граница с канадскими Манитобой и Онтарио. С другой стороны Миннесоту окружали Висконсин, Айова, Южная и Северная Дакота. Гарри Мун перевёлся в филиал компании именно туда, в Рочестер, чтобы навсегда покинуть Нью-Джерси вместе с дочерью.

Санта-Роза, прежняя жизнь, старый домик Терезы Рэджелл, могилы Мелиссы и Джорджии Мун и Оливия – всё осталось позади. Возможно, не раз думала Конни после той страшной ночи, Оливия будет всю жизнь рассказывать знакомым, как что-то сподвигло её покинуть дом накануне бойни. Счастливый случай? Везение? Ей была не судьба умереть? Возможно, Оливия не раз задумывалась, почему Конни просила её уехать – было ли это случайностью? Они совсем не говорили об этом, а когда перестали видеться, прекратили и общаться.

Конни перевелась в университет Манкато в Миннесоте, на факультет живописи и искусств, но не ходила на занятия – она обучалась дистанционно и приезжала туда только дважды за всё время, чтобы сдать экзамены.

Они с отцом поселились в небольшом городке Элк-Ривер, в округе Шерберн. Кругом было много воды, а воздух казался таким холодным и свежим, что порой, особенно поутру, Конни было тяжело дышать, не пьянея им. Элк-Ривер окружали реки Бейли и Отсиго, неподалёку было Большое Озеро, а панораму всегда украшали заснеженные шапки Горы Духов. Местные знали названия хребтов и пиков наперечёт: это – гряда Пилозуба, раскинувшаяся на тридцать миль вперёд, это – Пик Орла, это – Пик Карлтон, но Констанс Мун пока не познакомилась ни с одной и совсем не ездила в горы, хотя очень хотела, хотя бы летом. Прошлым ноябрём ей исполнилось двадцать лет, этим – двадцать один год. История со страшной вечеринкой осталась в Нью-Джерси, вместе с телерепортёрами, полицейскими и журналистами, которые осаждали Конни около года. Потом, уже в Элк-Ривер, в этой глуши, в полной тишине и изоляции от всего, что было ей так дорого и знакомо в прошлом, они отстали.

Констанс прошла множество допросов. От пальцев Хэла на её шее ещё долго оставались чёрные следы. Отец смотрел на неё долгим, очень долгим взглядом – какими вопросами он задавался, Конни не знала.

Полицию интересовало, как она выжила. На её теле зафиксировали болезненные травмы, на половых органах нашли следы спермы, совпадавшей с генетическим материалом нью-джерсийского убийцы, Мистера Буги, которому и приписали смерти всех десяти человек на вечеринке. Позднее было установлено, что убитых – двенадцать.

Да, в ту ночь он унёс двенадцать жизней, поскольку расправился и с пожилой соседкой Мунов, а убитая мачеха Конни, Джорджия Мун, была беременна.

Сначала Конни думала, что отец сойдёт с ума. Он убивался по Джо и их нерождённому ребёнку так сильно, что какое-то время просто пил у себя в комнате, пил до упора, пока не выключался. Это продлилось до похорон, затянувшихся едва не на месяц из-за вскрытия и следственных работ. Затем, когда Джо зарыли в землю, а Конни пережила черёд погребений, которые пропустила – все, кроме погребения Джо и Стейси-Энн – Гарри Мун взял себя в руки и занялся переездом. Он просил полицию о том, чтобы Конни и его включили в программу защиты свидетелей, но копы сообщили, что пока в этом не было никакой необходимости. Констанс оказалась лишь второй оставшейся в живых жертвой Мистера Буги за всю немалую историю его кровавых преступлений – однако никто из полицейских не мог утверждать, что это был действительно он. Конни описала преступника как высокого мужчину, полностью закрытого одеждой, с маской на лице. Он вошёл в дом вместе с гостями, которых пригласила покойная Сондра. Возможно, он их хорошо знал. Полиция стала работать в этом направлении, проверяя всех знакомых кузин Кэрриган. Сама Конни в начале вечеринки отдыхала на втором этаже, приняв аспирин – от шумной музыки у неё быстро разболелась голова. Криков и странных шумов она не слышала, потому что музыка играла очень громко, а когда Констанс спустилась к ребятам, обнаружила, что все они были уже мертвы.

После этого она попыталась сбежать, но убийца догнал её и ненадолго оглушил. Он держал её за горло, насилуя на кухне. Сначала – сидя на стуле, затем – возле стены, подняв на себя. Когда он был готов убить её, в дом приехала мачеха Джо. Кто-то нажаловался ей, что племянница устроила слишком шумную вечеринку. Копы пробили номер: звонок поступил с городского автомата в старой Смирне. Когда Джо вошла в дом, она очень испугалась вида трупов и подняла крик. Тогда убийца отшвырнул от себя Конни и переключился на Джо, а после, вероятно, просто забыл про недобитую, оставшуюся в живых жертву – или подумал, что с неё хватит. Конни не помнила, как он ушёл, потому что потеряла сознание, когда увидела, как убили Джо. История звучала очень складно, потому что Конни почти нигде не солгала.

Но она не рассказала, как удалила с телефона Тейлора злосчастное видео и долго искала телефон Чеда, однако так его и не нашла. Она не рассказала о том, как разбила телефоны Тейлора и Джо, и закопала их в лесополосе, до которой было совсем недалеко идти. И не рассказала, что плакала на допросе вовсе не из-за того, что погибли её друзья и мачеха.

Конни надолго замолчала после всех формальных мероприятий, а потом, уже весной, когда им с отцом разрешили переехать в Миннесоту, смогла хотя бы немного выдохнуть. Каждую неделю Гарри Мун узнавал, как ведутся дела по поимке преступника, а Конни ежедневно просматривала вместе с ним криминальные сводки штата. Она помнила рассказ Гвенет о том, как однажды, сидя в кофейне, та увидела фотографию Клайва Канна в новостях. Конни боялась увидеть точно так же фотокарточку Хэла, Хэла Оуэна, застреленного полицией или арестованного, пойманного за все совершённые им убийства. Просыпаясь ночами в поту, от собственных сдавленных хрипов, Конни всё ещё видела, совсем как наяву, Хэла. Во снах этих он лежал на асфальте накрытым белой простынёй – и Конни всегда плакала, уткнувшись в подушку и накрывшись с головой одеялом.

Ей его очень не хватало, и даже отец, который теперь принадлежал только Конни, не смог заменить Хэла.

Никто бы не смог.

3

Гвенет Оуэн умерла пятого декабря две тысячи двадцатого года. Ни Джой, ни Сесиль не застали этого. Их не стало ещё раньше. Обе пропали, куда – никто не знал. Близких родных, настолько близких, что озаботились бы их исчезновением, ни у одной не оказалось.

Перед смертью Гвенет долго чувствовала сильную слабость, такую, что уже не могла встать с постели. Она жаловалась на боль во время глотания, последние месяцы её часто и обильно рвало, и она стала похожа на тень себя. Лишённая аппетита, страдающая сильным слюнотечением, с каждым проглоченным куском она ощущала только вкус металла, и лежала на кровати не шевелясь, чтобы сильнейшая боль в животе не разрывала её на маленькие кусочки. Она думала умереть достаточно быстро, чтобы избежать воспоминаний о своём прошлом – но они преследовали её. В газетах она успела прочитать о новом страшном убийстве, потрясшем всё северное побережье. Отложив газету, она поклялась больше никогда не вспоминать сына, но каждую ночь он снился ей.

Но только в начале декабря, впав в предсмертное забытье, где её не мучила ни кровь в моче, ни потливость и одышка, ни рвота, ни рези в желудке, Гвенет на грани между дрёмой и явью увидела то ли сон, то ли воспоминание. Тогда она была совсем ещё молодой, и тела её мужа и его брата лежали в подвале. Она не помнила, как свыклась с этим, но это произошло, и ей некуда было деться. Зато помнила, как готовила омлет, повязав на талию свой привычный фартук, когда Клайв подошёл к ней со спины, обнял и наклонился так, что она услышала дыхание на своей шее. Он сунул руки под фартук, ей на живот, и тихо сказал:

– Таким должно быть каждое твоё утро.

Она уже позабыла, делал ли так её муж: он прошёл по её жизни вскользь, почти незамеченным, как призрак. Но Клайв остался в ней, как глубокий отпечаток, сделанный в снегу, пока его не заметёт буря. А потом буря эта стёрла и его.

В то утро Гвенет развернулась к нему, посмотрев прямо в лицо. За его спиной была дверь в подвал, и Гвенет всё казалось – а ну как она откроется, и оттуда выглянет полуистлевшее, мёртвое лицо мужа? Что бы он сказал тогда? Что жена его – подлая, мерзкая шлюха. Клайв выключил плиту, отвёл Гвенет в гостиную и, уронив её на диван, сделал с ней что-то, что очернило её душу, возможно, навсегда – но Гвенет могла поклясться Господом Богом и всеми ангелами, что никогда в жизни она не чувствовала себя лучше. Она вспоминала его быструю, узкую, как стилет, улыбку, и становилась не больной старухой, отравленной ртутью и умирающей в доме престарелых в Акуэрте, в своей одинокой комнатке на металлической кровати у окна, а снова молодой, красивой и желанной Гвенет. Гвенет Оуэн. Клайв звал её Гвен и Гвенни – и никто не смотрел на неё так, как он, хотя он был сущий ублюдок, а она за целую жизнь никогда не чувствовала ничего, что чувствовала в те несколько дней.

После смерти все вещи Гвенет Оуэн собрали в большую картонную коробку и отправили по почте её сыну. Тело, согласно воле самой Гвенет, похоронили на кладбище в Акуэрте. Хэл не успел приехать на похороны. Но у себя дома, в Мысе Мэй, он разрезал скотч на коробке с фиолетовой полосой на бланке, и, сев на полу в гостиной, выложил каждый предмет на паркет, хорошо натёртый воском.

Металлическая банка из-под печенья, где мама хранила нитки и иголки. Её нарядный воротник на платье. Её перчатки. Её таблетница. Её платок. Её шампунь. Её зубная щётка. Её старая тёмно-красная помада, которой она почти не пользовалась – так, только немножко. Её вышивки, некоторые – законченные, а некоторые – нет. Её напёрсток. И какой-то свёрток в бумаге, перетянутый бечевой. Хэл развернул его, поднял то, что там было, и расплакался.

Мама связала ему очень симпатичный тёмно-синий, длинный шарф с вышитыми в уголке инициалами, а вместо открытки положила ту фотокарточку, которую увезла с собой в Акуэрт. Там Хэл был совсем маленьким, не старше пяти лет, и одетым в симпатичный льняной костюм. Он держал маму за руку и щурился от яркого солнца. Гвенет Оуэн положила ладонь ему на плечо. Она широко улыбалась.

Он поставил фотокарточку на каминную полку возле другой, где он обнимал Конни. На этих снимках все они были вечно счастливы, даже если это случилось только единожды за целую жизнь.

4

Конни проснулась ранним, холодным утром девятнадцатого января, порядка шести часов. Отец был в Рочестере. Он уезжал туда на всю рабочую неделю и жил в квартире от корпорации, а Конни ждала его здесь, в доме в Элк-Ривер, возле реки Отсиго, у её самого слабого притока. Дом в два этажа был больше их дома в Нью-Джерси – и отец отдал Конни всю мансарду, чтобы она могла спокойно писать там.