Текст книги "Тени Рагнарека (СИ)"
Автор книги: Санди ака Владлена
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
========== ПРОЛОГ ==========
Вилл долго не хотела засыпать. Тихонько и успокаивающе тикал будильник, уютно обволакивала бархатная темнота – ночь казалась ласковой и совершенно не располагающей к страхам.
“Теперь, – с долей черного юмора подумала сидящая на кровати, обхватив руками колени, Вилл. – я понимаю этих подростков из фильма о Фредди Крюгере! Только бы не заснуть…”
Зеркала напротив кровати больше не было, проем на стене, где оно раньше висело, казался непривычно пустым. Наверное, было не такой уж плохой прислушаться к Хай Лин, рекомендовавшей никогда не спать напротив зеркала? Хай Лин единственную кошмары никогда не мучили…
Голова неуклонно тянула к подушке. Пытаясь не провалиться в сон, как в глубокую пучину, Вилл встала и прошлась туда-обратно по недавно убранной комнате.
“Может быть, я преувеличиваю?” – мелькнула в голове мысль. Больше всего сейчас хотелось забыть обо всем и просто лечь и заснуть. Остановившись перед зеркалом, Вилл уставилась на свой зыбкий силуэт на фоне отчего-то светлого ночного неба за окном.
– Я не засну.
Отражение подернулось зыбкой рябью, словно девочка смотрелась не в зеркало, а в открытый водоем.
– А спать тебе уже и ни к чему.
– Что? – Вилл отшатнулась. Сквозь легкое волнение в зеркале проступил совсем другой образ. Слегка сияла зыбком ночном свете лунно-белая кожа девушки, оттененная водопадом мерцающих темных волос. Старушечья половина лица, словно покрытая вместо кожи сухой древесной корой, терялась в полумраке.
– Сны были только первым этапом кошмара, маленькая Стражница. Теперь ты на следующей ступени и все происходит по-настоящему.
Вилл с вымученной усмешкой помотала головой.
– Даже если я не сплю, все что ты можешь мне показать – иллюзия! Ты сама – иллюзия, понимаешь?!
– А может быть, я существую на самом деле, а иллюзия – ты? – узкая ладонь Нериссы легла на стекло по ту сторону зеркала. – Мы знаем, что между нами эта граница, но кто из нас ЗДЕСЬ, а кто ТАМ… это точно никогда не скажешь.
– Я точно знаю, что ты – мертва. Мертва уже очень давно, хотя и продолжаешь цепляться за жизнь ради глупой мести.
– За жизнь… за жизнь стоит цепляться уже ради самой жизни, как таковой, – Нерисса печально вздохнула. – мысли о мести давали мне силы на протяжении вечности мучений, на которые меня обрек Совет. Они не дали мне умереть. Но ты и твои подружки все равно уничтожили мое тело, вообразив, что таким образом избавитесь от меня навсегда. Месть – это вторично. Я хочу вернуть то, что у меня отняли. Хочу прожить свою жизнь по-настоящему. У меня были свои планы, свои мечты…
– У Кессиди, наверное, тоже.
Полночно-синие глаза Нериссы сверкнули расплавленным золотом.
– Ты ничего не знаешь кроме того, что тебе сочли нужным рассказать! – прошипела бывшая Стражница. – Ты не знаешь ничего ни обо мне, ни о Кессиди, как ты смеешь говорить что-то?!
Резко успокоившись, Нерисса усмехнулась.
– Было такое стихотворение о Дантесе. Ты, конечно, не знаешь, кто это, современная молодежь совершенно не думает о самообразовании! Так вот там была строчка “Но всем плевать, каким он был, чем жил и что любил. Ведь знают люди лишь одно – он Пушкина убил” Или что-то в этом роде. Хоть о Пушкине-то ты слышала?
– Тебе нужно сочувствие? – саркастически подняла брови Вилл.
– Я уже сказала тебе, что мне нужно. Новая жизнь, новое тело и Сердце Кондракара. Не только каждая хранительница оставляет в себе отпечаток Сердца Кондракара навсегда, но и оно запоминает нас, перенимая какую-то частичку сущности и передавая ее дальше по эстафете. Поскольку последней, кто владел им до тебя, была Кессиди, отпечаток ее личности, как могло показаться, достался тебе в наибольшей мере. Но Хранительницей она была без году неделю. Вглядись в себя чуть глубже – и ты найдешь в себе меня. Можешь и дальше не признаваться себе в этом, не имеет значения. Частичка Кессиди становиться для тебя путеводной звездой, когда вокруг смыкаются тени, но МОЯ частичка – это твоя собственная тень, вечно следующая за тобой, даже когда вокруг – свет. Никому не удавалось еще сбежать от собственной тени… Когда вы с подружками убили меня, я воспользовалась этой лазейкой, став не просто твоей тенью, а частью тебя. Капля за каплей, наши сущности переплетались и теперь уже я сама точно не скажу, где заканчивается одна и начинается другая…
Вилл с вскриком села на кровати.
– Нет, нет, не правда… – пробормотала девочка едва слышно.
В полутьме девочка она рассеянный взгляд на зеркало, на мгновение ей показалось, что собственное отражение смотрит на нее каким-то чужим холодным и резким взглядом. Может, стоило прислушаться к Хай Лин, рекомендовавшей никогда не спать напротив зеркала? Хай Лин единственную кошмары не мучили…
Рухнув на подушку, Вилл вызвала Сердце Кондракара, мягкий розовый свет которого действовал успокаивающе, и снова смежила глаза. Кошмары кошмарами, а школу еще никто не отменял и стоило бы выспаться…
Тень на стене шевельнулась, хотя сама девочка оставалась неподвижной, и неощутимо скользнула по кровати, по напряженному лицу со смеженными веками… по мерцающему Сердцу Кондракара. По поверхности Сердца пробежала мелкая рябь, словно по воде – и так же быстро успокоилась.
– Поэтому, наверное, так и говорят «камень на сердце», – прошелестел едва слышный женский голос. – приятных сновидений, дорогая.
========== ГЛАВА ПЕРВАЯ. СОН ==========
Закованная в кандалы черноволосая девушка, алое платье которой кровавым пятном выделялось на серо-белой палитре облачной крепости, прожигала его взглядом, словно чего-то ожидая. Оракул молчал. Ожесточенно спорили невнятным гулом между собой Старейшины, похожая на фарфоровую куклу блондиночка рыдала в объятьях яркой и чем-то очень разозленной индианки, а миниатюрная азиаточка с мальчишеской стрижкой во все глаза смотрела на подсудимую, словно не желая верить тому, что видит и слышит. А Оракул молчал. Наконец Тибор поднес Оракулу свиток.
Открывшиеся светлые, как вода, глаза, вовсе не были наполнены отрешенной созерцательной мудростью, в них была боль – острая, как лезвие кинжала, отчаянная и слишком человеческая боль. Однако лицо Оракула так и осталось непроницаемой маской, и голос – неживой, словно механический – ровно огласил:
– Совет Старейшин вынес приговор. Ты будешь сослана в недра горы Танос и лишена своей волшебной силы. Ты всегда утверждала, что не нуждаешься ни в ком, так пусть же одиночество станет твоей расплатой за тщеславие, Нерисса.
– Вы не можете! Вы не должны так поступать, – звонко воскликнула Яна, напуганная, кажется, больше самой осужденной. – Нерисса. Пожалуйста, – в темных раскосых глазах стояли слезы. – ты же сама делаешь себе хуже! Скажи им, что раскаиваешься… что сожалеешь… Совет ведь проявит милосердие! Пожалуйста, Нерисса!..
– Мне не в чем раскаиваться! – глухо произнесла брюнетка. – Но ты же, подружка, веришь им, а не мне!
– Тебе предоставлен последний шанс. Ты получишь свободу в день, когда пять стихий соединяться в одном теле. Надеюсь, – взгляд Оракула полоснул, словно отблеск на острие меча, занесенного для удара . – Ты сможешь к тому времени осознать, каково это – пустота и абсолютное одиночество…
– Будь ты проклят! Когда я получу свободу, ТЫ, Оракул, многое должен будешь понять своим Великим Разумом. Я клянусь тебе, ты пожалеешь!!!
Фобос
Ему очень редко снились сны. А такие – сюрреалистичные в буйстве красок и образов – вообще никогда не снились. Не то, чтобы князю недоставало фантазии, но привычка измерять все с точки зрения логики и практичного расчета имеет обыкновение даже на такое явление, как сны, накладывать свой отпечаток. Не было в Фобосе умения поверить в сон или фантазию – даже на долю мгновения. Поэтому редкие сны были какими-то серыми и муторными: перепутавшиеся обрывки воспоминаний, зачастую – скучных и совершенно ничего не значащих, однако засевших в памяти, словно заноза.
Но происходящее сейчас, определенно, не было ни одним из таких воспоминаний. Наблюдать извержение вулкана с расстояния всего в несколько десятков шагов, во всяком случае, князю в жизни не приходилось: хотя зрелище это оказалось, что ни говори, красивое. Хотя, с точки зрения Фобоса, ценящего во всем порядок и систему, излишне шумное и суматошное. Даже во сне обязана была присутствовать хоть какая-то логика, здесь же ее не было и в помине.
Вулкан с грохотом выбрасывал в черное от дыма и копоти небо ослепительные ало-золотые фейерверки, ледяную поверхность лениво рассекали ручейки лавы, словно бы лед не таял, а лава и не думала остывать от этого соприкосновения, кружились в огненных потоках, то и дело со звонким грохотом сталкиваясь, острые ледяные осколки, с шипением поднимались в воздух облачка иссиня-белого пара, почему-то горьковато пахнущие цветущей полынью, словно ледяные островки между огненных рек сплошь поросли невидимыми цветами. И, как ни странно, все это казалось естественным и гармоничным – какой-то непонятной гармонией легкого безумия. Какое-то время Фобос не мог понять, как такое вообще может быть возможным, и ответ был неожиданным. Музыка, незримой нитью прошившая эту картину насквозь, объединяла в себе несовместимое. В этой музыке были горечь полыни, расколотый лед и жидкий огонь, в музыке, отчетливо слышавшейся даже сквозь грохот извержения.
Вообще-то «самый дорогой вид шума» князя никогда не привлекал. Фобос до сих пор помнил нудную головную боль, которую ему приносили устраиваемые когда-то матушкой шумные балы, но гораздо более неприятными были воспоминания об уроках музыки, однажды закончившимися смертью неприятного учителя от магии Разрушения, с которой восьмилетний принц не сумел совладать. Но ЭТА музыка… что-то в ней, наверное, было.
Горечь на губах – смерти нет.
В чем моя вина – тишина в ответ.
Не сверну с пути – умирает вздох.
Не спасет меня ни судьба, ни Бог…
Все, что было – не было,
Все в огне сгорит,
Пламя рыжей птицею к небу полетит.
Имя мое прежнее здесь забудут пусть,
Долог путь в бессмертие –
Я еще вернусь…
Легкий ветра вздох,
Только долгий путь,
Искра на ветру,
Горечь на губах…
Смерти нет… *
Приблизившись к вулкану, князь увидел певицу – кружащий прямо над бурлящей лавой призрак. Когда-то его порой навещала матушка с нудными призывами иметь совесть, однако принц, в отличие от сестры, не желал проникаться воспоминаниями и не давал призраку необходимой для существования силы. Порой он даже осознавал, что не в состоянии вспомнить матушкиной внешности, только какие-то обрывки: золотое дно темно-карих глаз, сладкий запах цветочных духов… Весной, когда зацветала сирень, призрак досаждал ему чаще, чем в любое другое время года. А неожиданная гостья куда больше пришлась ему по душе. Хотя… это с какой стороны посмотреть.
В буквальном смысле, поскольку ровно наполовину незнакомка была редкой и изысканной красоты девушкой с мерцающими черными волосами почти такими же роскошными, как у самого князя, что было особенно необычно, учитывая царящую на Земле омерзительную моду на короткие стрижки, и почти до прозрачности белой кожей. Другая половина лица принадлежала древней высохшей старухе: кожа казалась темной и жесткой, словно древесная кора, а вместо жгуче-черного шелкового каскада эту половину лица обрамляла спутанная седая пакля. Правда глаза: глубокий сине-фиолетовый и янтарно-желтый – смотрели одинаково ясно и остро.
– Ты сейчас спишь? – низким мелодичным голосом фамильярно поинтересовался призрак.
– Представьте себе, сплю. И не люблю, когда мне мешают.
– Ничего не могу поделать, – полудевушка-полустаруха с изяществом развела руками. – я могу существовать только в снах. Пока только в снах. Поэтому… Поэтому мне очень нужна Ваша помощь, князь.
___________________________________________________________________________________
* Тэм. Песня “Смерти нет”
Комментарий к ГЛАВА ПЕРВАЯ. СОН
http://www.megalyrics.ru/lyric/tem-grinkhill/smierti-niet.htm Песня Тэм
========== Корнелия ==========
Родители встретили Корнелию слегка обеспокоенными. По крайней мере, долго гадать, что стало причиной, не пришлось, заметив ее недоумение, Герольд Хэйл, задумчиво, словно Хай Лин карандаш, грызущий незажженную курительную трубку, без лишнего веселья в голосе сообщил:
– Бабушка приезжает к нам в субботу.
Какая именно бабушка – уточнять не пришлось. С матерью самого Герольда отношения у семьи были если не идеальные, то уж точно никого особенно не напрягающие. Эта бабушка любила путешествовать и появлялась в жизни близких не слишком-то часто, в эти короткие визиты развлекая внучек рассказами о своих странствиях, оставляя всем не слишком-то ценные сувениры по принципу «дорого внимание» и в личную жизнь семьи никогда не вмешивалась. Но матушка Элизабет Хэйл была совершенно другой. Она до сих пор не слишком-то одобряла Герольда, считая, что брак ее дочери с этим человеком – ошибка, и, исходя из этого, была абсолютно уверена, что в семействе Хэйл никто не знает ни как жить, ни как правильно зарабатывать и тратить деньги, ни вести хозяйство, ни – в особенности это – воспитывать дочек. Поэтому она регулярно приезжала с проверками и от всей широты души человека, делающего добро тогда, когда его не просят… можно даже сказать, ОЧЕНЬ не просят – начинала наставлять всех на путь истинный. Как правило, это продолжалось до тех пор, пока семейство не начинало дружно выть от этих бесконечных советов и наставлений, после чего бабушка, в очередной раз поразившись человеческой неблагодарности, отбывала с оскорбленным видом заявляя, что больше ничем им помогать не станет – до следующего раза, когда все повторялось по новой!
– Только не в ЭТУ субботу! – схватившись за голову, Корнелия рухнула на стул. – Мама, я же… ты же сама посоветовала пригласить Питера пообедать с нами. И… бабушка…
Элизабет едва заметно отвела взгляд, одновременно сердито нахмурив брови.
– Корнелия, мы должны относиться к бабушке с подобающим уважением. В конце концов, ей тоже будет интересно, что за человек пригласил тебя на выпускной вечер. Насколько я поняла, ты планируешь серьезные отношения с этим Питером – давно пора познакомить его с семьей.
– Представить бабушке человека, с которым у меня ВСЕ СЕРЬЕЗНО, – убитым голосом повторила Корнелия. – Бабушке, которая до сих пор постоянно требует, чтобы я немедленно смыла косметику и не смела даже думать ни о чем, кроме учебы! Она же… вы себе представляете, КАК она себя будет вести за этим обедом?!
– Жениться, конечно, следует на круглой сироте! – усмехнулся, скрипнув зубами по трубке, отец, тут же заработав ледяной взгляд от мамы. – Но таких мало. Если у парня и правда серьезные намерения, пусть видит, в какой теплый коллективчик ему предстоит войти.
– Это всего лишь знакомство, а не смотрины!
– В любом случае…
Рациональное зерно тут было. Как-то Корнелия приняла решение отныне быть с понравившимися парнями абсолютно честной, чтобы к ней относились… как к ней. К такой, какая она на самом деле есть – со всеми достоинствами и недостатками. И со своими родственниками тоже. С другой стороны, к правде насчет Кондракара и всего прочего, Питера можно было легче подготовить, чем к знакомству с бабушкой!
Корнелия не любила ошибаться. И ошибалась достаточно редко в своей жизни, однако, когда начинали оправдываться самые худшие предположения, хотелось бы порой ошибаться почаще! Потому что предчувствия насчет завтрашнего обеда у Корнелии были самые скверные.
========== Элион ==========
Элион не любила рыжих. Совершенно. Сама не понимая причин. Вполне может быть, дело было в Урии, изрядно подпортившем всем нервы еще в младшей школе… Как бы там ни было, к Вилл при первой встрече Элион тоже не испытывала симпатии, потом… потом это переросло почти что в ненависть: ненависть к девчонке, занявшей ЕЕ место в компании, к более смелой и удачливой, сумевшей привлечь внимание парня, о котором Элион в свое время осмеливалась только вздыхать из-за уголка… и тоже, словно в издевательство, рыжей! Конечно, это прошло. Юная королева была благодарна всем Стражницам в равной мере и всех их считала своими подругами… считала, но постоянно осознавая, что подруга у нее среди них одна – Корнелия, две хороших знакомых и еще две – почти неизвестные, чужие девчонки. И, если Тарани была при этом нейтральна, Вилл так и осталась не слишком симпатичной. Элион было очень стыдно понимать это – после всего, что Стражницы сделали для нее, но… рыжих юная правительница Меридиана по-прежнему не любила.
Незнакомая девушка, непонятно как сюда попавшая, была рыжей.
Не апельсиново-оранжевой, как Урия, и не огненно-красной, как Вилл. Просто рыжей – волосы примерно до плеч длиной напоминали оттенком вареную морковку (которую Элион, кстати, тоже терпеть не могла). Если Хранительнице Сердца Кондракара ее пламенеющая шевелюра еще придавала яркую красоту или хотя бы шарм, который трудно было отрицать, особенно когда твой собственный портрет нарисован исключительно серой краской, то этот морковный цвет волос незнакомки…
– Ты кто такая? – наконец сообразила поинтересоваться юная королева.
– Я? – переспросила девушка.
На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать. Не то, чтобы некрасивая… скорее простушка, многие, не падкие на изыски, сочли бы ее довольно хорошенькой: цветущее веснушчатое личико словно рекламировало жизнь в деревне или на какой-нибудь ферме, глаза были большими, наивно распахнутыми, приятного бирюзового оттенка, полные щечки, нос несколько коротковат для полных губ… Пожалуй, все же довольно миленькая. И, похоже, как многие милашки, не особенно умна!
– Ты, ты, дорогая, – к своему ужасу почти в точности скопировав интонацию дорогого братца, подтвердила Элион. – Кто ты, и что здесь делаешь?
– Здесь?
Окажись поблизости Седрик, непременно бы заметил, что определенно не в Одессе, чтобы отвечать вопросом на вопрос. Не успела Элион посоветовать то же самое (нахваталась она все-таки от этих двоих «всего хорошего»! С кем уж поведешься…), как девушка потрясенно огляделась и тихо спросила:
– А где – здесь?
– В моих покоях, в моем дворце, в столице, в Меридиане… ты ведь не из Меридиана, верно?
В последнем Элион была совершенно уверена. Незнакомка оказалась чистокровным человеком, а эта раса – «аристократия» была в Меридиане весьма ограничена по численности. Еще до рождения Элион различным образом погибли все женщины, связанные родственно с королевской семьей, включая маленьких девочек, а с этой они были примерно одного возраста. Да и не вписывалась она в эльфоподобный фенотип меридианской знати…
– Ты хоть знаешь, что такое Меридиан?
– Дуга, которой глобусы размечают. На дольки сверху вниз – меридианы, поперек – параллели.
– Это название моего мира. Этого мира. Ты с Земли, верно? Из Хиттерфилда?
– Я?
Разговор становился все более содержательным! Элион тихо скрипнула зубами, выдохнула и, вымученно улыбнувшись, с подчеркнутым дружелюбием заговорила снова.
– Хорошо. Давай познакомимся хотя бы. Меня зовут Элион, а тебя?
– Меня зовут, – неуверенно повторила девушка и испуганно замолкла. – я не помню, как меня зовут…
========== Нерисса ==========
Любую девушку время от времени посещает мысль, что все мужчины по натуре своей одинаковы. Вряд ли Нерисса не имела морального права считать и называть себя «девушкой» из-за настоящего своего возраста, в конце концов, это скорее фаза душевного развития, а не количество прожитых лет. Просто ей отчего-то казалось, что Фобос чуть менее «такой же, как все», чем другие. Непонятно почему, но казалось. Однако стоило увидеть эту куколку, сам собой напрашивался вывод, что харизматичный колдун всего лишь несколько лучше других притворяется.
– Мужское представление о совершенстве – и к Фрейду не ходи, – ехидно прошелестела призрачная волшебница, заработав в ответ леденящий взгляд, на который не обратила ни малейшего внимания. – красивая, послушная, да еще и немая к тому же!
Эта Галатея отличалась от других Шептунов. Хотя бы тем, что выглядела именно как девушка, в то время, как большинство слуг-големов вообще не классифицировались по половой принадлежности. Если не вглядываться в пустые кукольные глаза бутылочно-зеленого цвета, Шептунью, пожалуй, можно было бы даже принять за человека, хотя орехово-смуглая кожа достаточно странно сочеталась с бледно-золотыми, почти белыми волосами, украшенными венком каких-то мелких цветов.
Как неохотно объяснил Фобос, Галатея была самым первым его относительно удачным творением лет в шестнадцать, поэтому-то и оказалась достаточно похожей на человеческую девушку и даже получила свое собственное имя. Как правило, старые модели Тварей после изобретения колдуном более совершенных, уничтожались, но эту князь оставил на память, со временем, похоже, привязавшись к Галатее, как к любимому креслу там или чашке – хоть и не претендующей на одушевленность, но связанной с сентиментальными воспоминаниями вещи. Это, конечно, тут же заставило Нериссу вслух предположить, что демоничный Фобос не может расстаться с любимой детской игрушкой!
– Учитывая, что ты явилась просить о помощи, то выбрала для этого несколько странный тон! – сухо заметил князь, несмотря на отвратительный характер, оказывается, обладающий поистине ангельским терпением. Нерисса с полуулыбкой-полуусмешкой развела руками.
– Мне показалось, если Вы приняли решение мне помочь, то не поменяете, как бы я себя не вела. Я же не собираюсь принимать чью-то милость просто за красивые глаза, это сделка. Зануда Вы, князь!
– Женщины…
Выражение, с которым Фобос произнес это слово, было непередаваемым, однако укладывало в это единственное и вполне цензурное, кстати, и ровным тоном произнесенное слово ТАКОЙ спектр эмоций, какого сама Нерисса не воспроизвела даже десятком длинных и лихо закрученных сложноматерноподчиненных предложений.
«Вот оно какое, самое страшное ругательство!» – едва сдержав смешок, подумала волшебница, но теребить князя перестала. Конечно, сбить его сосредоточенность во время колдовских манипуляций не сумело бы даже землетрясение, но все же, этот обряд был чересчур важен для нее самой, чтобы рисковать.
Всяких колдовских ингредиентов и таинственных предметов, рун и схем оказалось не так уж много, похоже, Фобос предпочитал больше держать в голове, не полагаясь на внешнюю атрибутику, которой многие его коллеги зачастую злоупотребляли в попытке произвести впечатление. Даже вместо классической пентаграммы на полу лаборатории обнаружился самый обыкновенный треугольник.
– Встань в центр, – коротко приказал князь Шептунье. Та на мгновение подняла свои зеленые глазищи на господина, после чего повиновалась. «Интересно, эта кукла понимает, что на этот раз хозяин отправляет ее на смерть? – пронеслось у Нериссы в голове. – Впрочем, даже если и понимает… не похоже, чтобы у нее были собственная воля и желание жить. Для князя она существовала, для него же без колебаний и погибнет»
Но вот для самого Фобоса «детская игрушка», похоже, что-то все же значила. Иначе из нее не вышло бы жертвы, необходимой для колдовских ритуалов подобного рода. Нельзя получить что-то, не отдавая, пусть порой «равноценность» этого обмена и весьма сомнительна.
– Вам ее жалко? – невинно поинтересовалась волшебница.
– Разумеется, – Фобос безразлично пожал плечами. – Галатея служит мне половину всей моей жизни, я привык к ней. И кофе она неплохо готовит.
– Значит, Вам СЕБЯ жалко, а не ее, – невесело усмехнулась Нерисса. Князь снова пожал плечами. С другой стороны, ей-то какое дело до того, как колдун поступает со своими куклами?! Оставив его в покое, призрачная волшебница тоже вошла в триграмму, практически слившись с покорно замершей Галатеей. – Что мне делать?
– Ничего, – Фобос встал напротив, скрестив почти по-женски тонкие руки на груди и закрыв глаза. Психолог сказал бы, что он замкнулся в себе и оборвал общение. – Просто постарайся не мешать мне.
Нерисса тихо фыркнула, но не стала спорить.
Человек, лишенный магических способностей, даже не понял бы, что в просторном, хотя и изрядно захламленном зале лаборатории вообще что-то происходит. Поэтому колдуны, имеющие дело с простыми людьми, и отдавали столько усилий «работе на публику» – а Фобосу такое было ни к чему. Даже будучи волшебницей Нерисса вполне могла бы ничего не понять, но сейчас она сама была призраком, существующим в этом мире лишь благодаря колдовской поддержке самого князя – иначе ей было бы не вырваться из плена чужих сновидений, куда волшебницу утянуло после того, как умерло ее тело. Сперва приходилось существовать лишь в кошмарах Вилл, к счастью, предпочитающей списывать это на нервное переутомление, потом появилась возможность путешествовать и по чужим снам. Поэтому для Нериссы по залу бушевал безумный ураган, угрожающий подхватить ее, словно сухой лист, и оторвать от Шептуньи, выдернуть из магического треугольника – напуганная этой мыслью, волшебница попыталась намертво вцепиться в серебристо-белое одеяние Галатеи, краем рассудка осознавая, что при случае ее пальцы легко пройдут сквозь материю, как сквозь туман. Все мысли сосредоточились на том, чтобы удержаться, не допустить этого – кто знает, что может получиться, если призрак покинет триграмму до того, как ритуал завершен – для чего попыталась окончательно слиться с «якорем» – телом Шептуньи. Собственной души у Галатеи не оказалось – ничто не пыталось вытолкнуть Нериссу, как часто поступала Вилл – однако что-то вроде личности: безмозглой и покорной, но все-таки личности – у Шептуньи за пятнадцать лет службы князю выработалось. Правда, теперь это «что-то» сохло, съеживалось и рассыпалось пеплом, словно сухой цветок, который раскрошили в пальцах. Когда Нерисса перестала чувствовать это окончательно, когда рассыпался в пыль и калейдоскоп нудных воспоминаний о приготовлении кофе, наведении порядка среди исцарапанных жутким подчерком бумаг на рабочем столе Фобоса, об утомительных попытках собрать роскошные, но непослушные волосы князя хоть в какое-то подобие прически, привычно не без труда управляясь с прохладными жесткими прядями, при первой же возможности выскальзывающими из рук… воспоминаний все бледнеющих и бледнеющих, пока Нериссу не ослепила яркая, как молния, вспышка, поглотившая их невнятные отголоски.
Нерисса с детства любила грозу. Еще даже не став Стражницей и не обретя волшебного дара повелевать молниями, словно богиня войны из какого-то древнего языческого пантеона, девочка была очарована их силой и красотой. Стоило над городком, где она жила с родителями, разразиться грозе, маленькая Нерисса выбегала на улицу, подставляя лицо хлещущему ливню, и любовалась всполохами небесного огня, доводя едва ли не до истерики маму, жутко боявшуюся грозы, и каждый раз после такого «празднества души» дня на три сваливаясь с простудой – стоять часами под дождем ни для кого не проходило даром. Но оно того стоило. Больше всего Нерисса любила, когда молния на мгновение ослепляла, и перед глазами всплывал ее «негатив» – черный всполох на светлом до сияния фоне.
Открыв глаза, волшебница не без удивления и даже некоторого разочарования обнаружила отсутствие как барабанящего по коже дождя, так и молний. Вверху был высокий серебристо-серый потолок. Следующим, на что обратила внимание Нерисса, было то, что лежать на довольно холодном мраморном полу не слишком-то удобно, а после на этот самый пол падения слегка побаливают ушибленные плечо и затылок. Оказывается, она успела отвыкнуть от некоторых неудобств, создаваемых физическим телом.
– Вам помочь? – любезно поинтересовался непонятно откуда взявшийся в лаборатории длинноволосый блондин в стильном, хоть и по какой-то незнакомой моде, одеянии. Живое (особенно по контрасту со строящим из себя ледяного сфинкса Фобосом) лицо юноши с правильными классическими чертами, с точки зрения Нериссы, было скорее смазливо, чем по-настоящему красиво, но многим как раз такие вот нравятся.
Проигнорировав любезно поданную руку, волшебница тяжело приподнялась, оглядывая себя со всех сторон, словно в магазине одежды. Платье особого внимания не стоило – белая туника с серебристым шитьем, то же самое, что было и на Галатее. Шептунье-то, с ее орехово-смуглой кожей и светлыми, как лен, волосами, оно и подходило, а для Нериссы, которая, напротив, была брюнеткой с жемчужно-белой кожей, казалось чересчур пресным. Но все остальное ее, в общем-то, устраивало. Блондинчик, слегка огорчившийся, что на его персону обращают так мало внимания, продемонстрировал неплохой опыт выслуживания, сотворив перед Нериссой высокое зеркало, прежде чем она успела не то, что потребовать, а даже подумать об этом. Волшебница была точной копией самой себя в восемнадцать лет, до того, как оказалась заключенной в каменный саркофаг.
– Думаю, Вам будет нужна другая одежда, леди.
– Ты Седрик?
– К сожалению, мы не были представлены друг другу должным образом… разве Вы меня знаете?
– Лорд, а ведешь себя, как лакей, – устало отмахнулась Нерисса. Хотя, если подумать, блондинчик был абсолютно прав. – м-да… Вилл тебя несколько иначе воспринимает. Ты ей снился пару раз.
– Странно.
– Ага. На месте ее матери я бы никогда не разрешила девчонке с такой ист… хм, чувствительной психикой смотреть по вечерам «Анаконду».
Седрик изящно хлопнул выразительными глазами редкой голубизны и, подрастеряв свои светские манеры, едва не по стенке сполз от смеха. Видимо, привык, что девушки видят его в снах несколько иного характера…
Князь молча стоял чуть поодаль, все так же скрестив руки и с задумчивым видом наблюдая за развитием эксперимента.
– Это ведь не обязывает меня служить тебе?
– Нет. Это… твое тело создано по тому же принципу, что и Шептуны, но твоя душа сделала его человеческим в полной мере. У Калеба было гораздо меньше… а впрочем, это не важно. Дело в том, что что-то пошло не так, я пытаюсь разобраться, в чем дело.
Нерисса не стала уточнять, каким образом он это «пытается» стоя тут столбом. Похоже, вся симуляция бурной деятельности ложилась в этом замке не плечи лорда-змееоборотня, а опальный принц предпочитал лишний раз не шевелиться.
– Что именно пошло не так?
– Слишком большая часть энергии оказалась утеряна при обмене, – неохотно признался Фобос. – со мной такого еще не бывало. На самом деле я не слишком сильный маг, поэтому эффективность колдовства напрямую зависит от точной и экономной работы с энергией. Конечно, этот ритуал был экспериментальным, но в мои расчеты, похоже, вкрался какой-то неучтенный фактор, вот я и пытаюсь понять.
Вот что он, оказывается, делает – анализирует эти свои расчеты. Без бумажки, без записей… внушает, однако, уважение. Ну надо же, «не слишком сильный маг», а Нерисса-то полагала, что претенденты на мировое господство поголовно либо просто великие, либо супер-пупер великие, либо офигенно великие!