Текст книги "Первая партия (СИ)"

Автор книги: sakuramai

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Итачи вдруг понял, что имел в виду Джирайя, когда сказал, что книги могут изменить мир. Но Отшельник умолчал о простой истине «что посеешь, то и пожнёшь», и Итачи чувствовал себя странно. Он не так планировал подойти к вопросу о личной свободе. Он вообще ничего не планировал, всё как-то само собой получилось. Из-за Саске с его отказом от кровожадной мести, из-за Сасори с его кризисом среднего возраста, или как там, из-за благородной смерти Данзо.

Итачи чувствовал себя героем анекдота, и ему это не нравилось. Слишком частым гостем в голове было это ощущение во времена службы под командованием капитана Пса. Хотелось немного нормальности, стать свободным и стать счастливым – никак не участия в референдуме по правам гомосексуалистов, когда сам, в общем-то, натурал, пусть и девственник, которому пока ещё ничего не хотелось.

– Но что я там скажу? – вяло возразил Итачи.

– Обсудите с Дейдарой, – Конан выглядела непреклонно. – Он готов тебя консультировать. А на заседании всем скажем, что мысль новая, и вы к работе приступите сразу после. Тем не менее, подумать о референдуме надо сейчас.

И выскользнула из чужих покоев так же тихо, как и пришла.

Итачи несколько раз медленно моргнул, глядя в пустоту.

– Пейн не знает, – собственный голос звучал глухо. – Референдум по правам гомосексуалистов, – из-за книги, из-за какой-то книги! Никогда такого не было. И самый важный вопрос, – и что я теперь скажу за чаем в следующий раз?

А Саске что подумает?

Учива Итачи с многострадальческим вздохом схватился за голову.

(…)

Следующий административный понедельник начался с беспристрастного выступления Конан. Она начала с темы пошатнувшегося политического влияния Конохи за счёт смерти Данзо и закончила предложением, которое звучало как абсолютное решение, что Акацуки, от лица страны Дождя, отправят Итачи участвовать на референдум о правах гомосексуалистов в Лапше, потому что смерть кровожадного теневого диктатора на материке принесла новые возможности социального и политического влияния.

– Ёбана, вот это план, – почесал голову Кисаме. В его голосе чувствовалось то самое восхищение, когда на твоих глазах начинает твориться какая-то дичь, а под рукой в то же время удачно оказываются пиво и закуски.

– Абсурд! – злобно прошипела чёрная половина Зецу. – Нам необходимо использовать возможность, чтобы запечатать биджуу! Только так будет возможен мир. Нельзя сворачивать с намеченного курса!

– Мы агрессивные миротворцы, а не террористы, – мягко возразила Конан, холодно блеснув глазами. У Итачи пробежали мурашки по коже. Он даже инстинктивно выпрямил спину.

Зецу гнул на своём.

Конан не сдавала позиций.

Она была непреклонна, как сам ход времени, как скала в бурном океане, как бабушка, которая решила не выпускать внука из дома без вязаной шапочки. Итачи не без восхищения завидовал её поразительному упрямству.

Пейн, в глубокой задумчивости, молчал.

– А, я понял! – громко воскликнул Хидан, перебив чужой дебат. – Это ахуительный план такой, многоходовочка типа! Зачем давить на яйца державам, чтобы те не воевали, если можно, так сказать, развязать другой кровопролитный конфликт во славу Джашина, которого никто не ждал! – выдержал театральную паузу, собрав на себе всеобщее внимание. – Геи и сочувствующие против пидоров! Это же гениально! Пока все будут делиться на два лагеря, пока там куча всяких грешников будет определяться со своими грехами, пока они кампании начнут информационные, аж сто лет пройдёт! Какие там земли, влияние! Никому дела не будет!

– О-о-о, – почему-то злорадно протянул Дейдара, скалясь. Он отлично симулировал свою неосведомлённость. – Камень так охренеет, что чуть в гражданку не упадёт! Или упадёт.

– Мей, может, переворот побыстрее сделает, – тоже задумался Кисаме.

– Не говоря уже о деньгах, – добавил Какузу.

– Это блажь! – нечеловеческим голосом прошипел Зецу. – Это блажь! Иллюзорность презренной смертной жизни. Неправильный путь… Только хаос, только разрушение, только контроль над низшими классами может привести мир в светлое будущее!

– Не убедил, – пожал плечами Хидан. – Биджуу, это, конечно, заебись, достойные противники, но война гееобразных и пидоров, информационная, гражданская или партизанская даже – вот это да, такого ещё не было! Мы так мир встресанём, что Джашин несколько столетий будет доволен!

– Акацуки не могут отказаться от своих целей, – злобно выплюнул Зецу.

– Мы ведь и не отказываемся, – нашёлся со словами Итачи.

– Молчи, предатель! – выплюнуло Алоэ.

– За предателя отвечать будешь, – серьёзно сказал Кисаме и опасно оскалился. – Итачи, блин, единственный, кто в абсурде бытия не растерялся, – обернулся к партнёру по заданиям и показал ему большой палец, – молодец, Учива!

– Да, бля! Джашин одобряет.

Итачи неловко сглотнул и промолчал о том, что сам случайно создал этот абсурд, пока проходил внезапный и резкий кризис самоидентификации.

– Учива Итачи, – вдруг подал голос Пейн. Все как-то дружно подобрались, – отправится на референдум по защите прав гомосексуалистов и остальных… гееобразных. И напишет об этом статью. И статью опубликуют в газете «Амегакуре сегодня». – Пауза. – Конан права, это то, что мы можем дать миру. И Хидан прав, человечество не успеет достаточно адаптироваться, распрощаться со скрепами Смутного времени, чтобы быстро вернуться к международным кровопролитным… играм.

– А как же джинчуурики? – почти взвился Зецу.

– Биджуу никуда не денутся, – припечатал Пейн. – Возможность, открывшуюся через Итачи, надо использовать сейчас, пока не поздно.

Алоэ, прошипев под нос что-то нелицеприятное, растворился в земле.

Конан торжественно улыбнулась, и это была очень красивая улыбка.

(…)

– Я точно не гей! – возмутился Дейдара, когда Итачи тем же вечером неловко заглянул к нему с записной книжкой и ручкой для обсуждения стратегии будущего выступления. – Если бы не возможность поднасрать дорогой Родине, я бы вообще в этом не участвовал, да! Но это же… это же, знаешь, то, что хочет провернуть Конан тоже искусство! Только социальное.

Итачи медленно кивнул. Он смутно надеялся, что от эмоциональных порывов коллеги не взорвутся многочисленные экспериментальные скульптуры, расположенные почти на всех поверхностях спальни-мастерской.

– И у меня так-то травма вообще психологическая с ними связанная! Я не знаю, как её можно так, эм, переварить и переделать, чтобы получилась конфетка, которая всем понравится! Понятия, правда, не имею, откуда Конан об этом знает…

– Более, чем уверен, – вступился за неё Итачи, – что тебя назначили на эту роль в связи с искусством.

– Я бум делаю! Бада-бум! Бабах! А это всё социальные тонкости, говорю же, да. Хотя, – Дейдара почесал шевелюру, – уж лучше я, чем господин Сасори. Я по философским соображениям занимаюсь делами, так сказать, насущными, а он – вечными. Проблема геев и пидоров в данный момент насущная. А когда она уже укрепится в народном сознании в своей насущности, там и вечность можно начать приплетать. Смекаешь?

– Смутно.

– Ну, ты не человек искусства-искусства, – отмахнулся Дейдара, – скорее, историк. Философия хоть какая-то твоему выступлению будет нужна. Но это, если туго придётся, Хидана можно будет спросить.

– Хидана?

– Ну так геи и гееобразные страдают же! И пидоры от них страдают. Обоюдное страдание, короче. А Хидан там явно что-то про Джашина приплетёт.

– Так, – Итачи проглотил свои возражения, – что по поводу травмы, которую можно переделать?

– Ну, – Дейдара густо покраснел. – Я бы вообще об этом молчал до конца моих дней. Но…

– Но, – Итачи попытался выглядеть ободряюще, как мама, которой нужно было аккуратно выведать, во что вляпалось её чадо.

– Но искусство, – тяжело выдохнул Дейдара и смущённо отвёл взгляд. Что-то промямлил.

– Что?

– Да, блин, ничего! – воскликнул Дейдара, всё ещё красный, как рак, и всё ещё не встречая взгляда собеседника. – Короче, бля, ладно!.. Однажды, когда Сасори попёрся в страну Мороза, я попёрся с ним, только в другую сторону. И пока он получал пизды и экзистенциальный кризис, я пытался лишиться девственности… Ну и, блин, склеил симпатичную местную девчонку в баре… Мы пошли с ней это-самое в туалет. Я одет, она одета. Ну, поцелуи, прочее. А там же холодно, блять, в стране Мороза-то! Ну мы и не разделись, а так, штаны приспустили. Ну, присунул. Сзади. Произошла пенетрация, в общем. И тут я вспомнил, что господин Сасори рассказывал мне про клитор…

У Итачи в голове заворочались подозрения.

– Ну я, короче, потянулся, – быстро и неловко продолжил Дейдара. – Чё-то шарю-шарю – и нет там ничего. Ну я ещё пошарил. У меня ж языки в ладонях, надо использовать на благо общества! И вдруг я что-то нашёл. Но это было… не то.

Итачи тяжело вздохнул.

– Вот-вот! – метнул на него смущённый взгляд Дейдара. – Я как отпрыгну, как взвизгну!.. Ну, потому что, охренеть, блять! Я на такое, между прочим, ни хрена не подписывался! А он, она, оно, они, короче, как давай реветь крокодиловыми слезами, что вот, все вы мужики такие, вам один только клитор нужен! А если его нет, то типа всё! И я, блин, стою в этом несчастном туалете, оно, они, ревут, а я, ну, в справедливом ахуе. И ведь если утешать начнёшь, то неправильно поймут, и ты себя неправильно поймешь, и надо же будет потом как-то с этим жить! Ну я что-то там сказал, и дал дёру, еле штаны успел обратно надеть. Вот.

Итачи молчал с минуту. Потом открыл рот и с той уверенностью, которую не чувствовал, заявил:

– Трансвеститам нужна гласность, чтобы и своим и чужим было психологически удобнее находить половых партнёров. – Добавил. – Сойдёт для тезиса?

– Про безопасность ещё скажи, – поморщился Дейдара.

– Про презервативы?

– Да нет же! Я же типка этого сгоряча и убить мог. За наглость. Понимаешь? За поруганную честь, в конце концов, и моральный ущерб, да. Мог бы, будь я злее и не в шоке. Пусть не вводят в заблуждение нормальных пацанов. Вообще пусть геи говорят, что они геи, блять. Они ведь делятся на два типа: собаки переодетые и не переодетые. С переодетыми ты уже понял. А вторая категория они вообще странные. Видят кого-нибудь красивого как ты или я, и так подленько подлизываются. И многие ещё с жёнами, между прочим. Вот по хиленьким, узкоплеченьким и жалким таким внешне сразу всё понятно. А есть те, по которым ни хрена не понятно – товарищ будет охранять твой тыл или просто возможность ждёт. Не, гласность и только гласность.

– Их могут репрессировать, – задумался Итачи. – Париями общества сделать.

– Или убить за хамство, наглость и предательство товарищеских чувств, – мрачно возразил Дейдара. – Я-то не убивал за подкаты. Но не все мои знакомые ниндзя такие добрые. Свою жопу можно доверить только любимой женщине, если ты не из этих. Сильные и опасные по-разному реагируют на покушение своего сакрального места.

– Клановым шиноби не разрешат гласность в этом вопросе, – возразил Итачи.

– Да помню я про твоего Мадару с этой его большой запретной любовью, – отмахнулся Дейдара. – Да конечно читал, не смотри на меня так! У нас тут член Акацуки в писатели подался, все читали, конечно. Короче, понятное дело, что клановым велят молчать в тряпочку. Кланов-то почти не осталось! Больше половины вымерло, мне Какузу и Хидан сказали, уж они-то знают. Но, знаешь, – Дейдара почесал подбородок, – мир действительно изменился. Я, вон, безродный, а господин Сасори – последний из своего клана, кто как-то может расплодиться. Правда, зная его, он почкованием это будет делать. Ну или заведёт себе одного-двух спиногрызов, если найдётся женщина, которая сможет его терпеть… Я это к чему, вот мы с ним – очень разные. Но разницы, в общем, никакой. Он опасный, я опасный. Базовая зарплата в Акацуки одинаковая, а всё остальное – премии. Сдают, короче, кланы. Им гомики как не были нужны, чтобы рождаемость не падала, так и всё ещё не нужны, сейчас особенно. Если ты последний из своего рода и тебе нравятся мужики, то кеккей генкай исчезнет. Наследовать будет некому.

Итачи вздохнул:

– Тогда про гласность лучше не говорить.

– Не-не-не, лучше говорить. Ну, это уже хоть что-то тогда скажешь, да? Конан будет довольна. А там, в кланах, сами как-нибудь разберутся. Мужики не бабы – не беременеют. Но можно найти каких-нибудь, знаешь, мужикоподобных женщин… Наверное. Хрен его знает, я не гей, понятия не имею, как они там со своими проблемами разбираются!

Они ещё с полчаса обсуждали, что можно написать. Дискуссия как началась, так и закончилась на эмоциональной, но информативной ноте. Итачи составил список тем, список аргументов и контраргументов и начеркал пару заметок. С чувством выполненного долга вышел вон. Замер.

Пробежался глазами по своим записям. Пробежался ещё раз. Мысленно выругался.

Зашёл обратно.

– Дейдара, – мрачно заявил. – Мы забыли про лесбиянок.

Комментарий к Первое право: Итачи (IV)

Акацуки проводят внутреннюю политическую реформацию с внешней политповесткой со всеми вытекающими и не вытекающими (у них там у всех с сексуальным образованием оч плохо) хД

Кто заметил лёгкую критику неправдоподобного слэша и социальной ситуации в Америке, тот молодец.

Вообще гомосексуализм в мировой истории это интересно. Вы знали, например, что самые шовинистические философские и социальные труды были опубликованы мужчинами, которые, подозрительным или легальным образом “никогда не женились”? Почему? Конкуренция и зависть, наверное. Она и сейчас есть. У меня несколько хороших знакомых являются геями-пассивами, у них и с мужчинами, и с женщинами, и с самими собой много всяких проблем, в том числе и экзистенциальных. Но люди они хорошие.

Но тот факт, (хорошо спрятанный в текстах), что к сложной роли женщины в обществе приложили руку отчаявшиеся своими эпохами геи, это иронично.

Вот вам и абсурдность бытия, если учесть, что слэш пишут, в основном, женщины.

========== Первое право: Итачи (V) ==========

Итачи спал и снился ему сон.

Сны были редкими гостями в его тихих ночах. К тому же, из-за Шарингана было легче распознать, что есть реальность и что нет. Не говоря уже о сюрреализме. Но порой, когда спишь, даже если есть сначала осознание, потом оно пропадает…

Итачи снился сон.

Он осознал себя на лужайке посреди леса. На ней высилась белая печь. Вокруг неё были деревянные столы.

Хидан конструировал здоровенный торт. Внутри торта стояла огромная коробка, в которой сидел Кисаме, ему зачем-то было нужно там сидеть, чтобы потом оттуда выпрыгнуть. Итачи занялся глазурью.

Глазурь выглядела как веер, тот самый учива, что стал символом клана Учиха.

В какой-то момент торт загорелся, и Хидан начал громко кричать и заламывать себе руки. Итачи подумал, что это его вина, он же занимался глазурью. Попытался потушить, впитать в себя чакру огня, но она не впитывалась.

Кисаме пришлось полуголым выпрыгнуть из коробки, спрятанной внутри торта. Сюрприз был испорчен.

А потом появились тени, страшные тени. Они наползли из леса. Только глядя на них становилось жутко. Им был нужен торт, который всё ещё горел.

В какой-то момент Хидан и Кисаме пропали – они, наверное, остались сражаться с тенями, а Итачи обнаружил себя летящим на большой птице с Дейдарой, Конан и Какузу; Какузу держал торт своими… щупальцами под птицей, чтобы та не взорвалась. Тени попытались напасть и в воздухе, взвившись огромными страшными чёрными насекомыми – и Конан, распустив бумажные крылья, спрыгнула, чтобы помешать им.

Белая птица держала путь к солнцу. Она поднималась всё выше и выше, становилось то холодно, то жарко.

Дейдара плакал и говорил сквозь слёзы, что именно так и хотел умереть.

Птица поднималась ввысь. С неё начал капать воск.

Они пролетели мимо огромнейшего баобаба, на котором росли гёдза. Какузу, сорвав себе парочку, сказал, что жизнь – это гёдза по акции, никогда не знаешь, с какой начинкой попадётся: с мясом, овощами, или с креветками. И ещё сказал, что за искупление порой приходится дорого расплачиваться, но цена справедлива. Он отказался спрыгивать на дерево, отказался спасаться.

Ветер бил в лицо.

Летели в торжественном, траурном и решительном молчании. На смерть. На благородную смерть.

Горящий торт раскачивался под птицей в такт медленно тающим крыльям.

У самой большой тучи, серой и мрачной, норовившей спрятать солнце, появился рот, большой и страшный, острый, с нечеловеческими зубами. Туча прогремела:

– Это всё блажь! Блажь! Человечество не свернёт с намеченного пути! Не будет никакого референдума! Человечество создано, чтобы повиноваться! Слабые и глупые не имеют права ни на что, на то они и стадо, на то они и жертвоприношение!

Рядом с тучей возникло облако, пушистое и белоснежное, как овечка из детской сказки. Оно блеяло и пыталось загородить собой злобную тучу, чтобы птица с капающими крыльями поднялась выше. Где-то звенели колокола и тысячи колокольчиков. Стая уток и чего-то оранжевого полетела в раскаты грома – и взорвалась. Туча осталась, пусть и претерпела ущерб, тонкие лучи света прорвались сквозь неё, но не усмирили сверкающие в ней молнии. Солнечные зайцы, с солнечными алебардами и катанами на перевес, появились на пушистом облаке и прыгнули в тучу, пытаясь порезать её на клочки. Туча стала меньше, но не исчезла. И вдруг оттуда грянула молния, и она полетела прямо в птицу – Дейдара закричал – и вдруг он, Итачи, Какузу и торт стали падать-падать-падать, а внизу Коноха, и – там был Саске, он стоял на горе с лицами Хокаге, поставив руки в боки.

Он был одет в полицейскую форму клана Учиха.

Воздух пах магнолиями, потом яблонями и затем розмарином. Итачи падал, и падал, и падал, приближаясь к своей смерти. Всё было так, как он представлял, планировал. Тот же прыжок с небоскрёба в Амегакуре, только без продолжения. Он заставил себя держать глаза нараспашку, чтобы в последний раз полюбоваться на младшего брата, ради которого было всё – и грех, и жертва, и искупление.

«Дурачок» – шепнул грустный и ласковый голос мамы ветром в уши.

«Не совершай эту ошибку!» – вторил ей голос папы, сильный и с хрипотцой. – «Не иди моей дорогой!»

«Не глупи, Итачи!» – голос Шисуи на грани паники. – «Не надо!»

«Тебе ещё многое необходимо сделать» – Итачи так представлял себе во время чтения Мемуаров голос дедушки Фугена. – «Повремени, прошу».

– Спасайся, идиот! – рявкнул Саске, поставив руки в боки. У него ломался голос. – Проснись! Проснись!

Мимо пронёсся солнечный заяц, накачанный и мускулистый, с алебардой. Он упал к Саске, оттолкнулся от земли, подскочил ввысь – и в его лапах вместо солнечной алебарды оказалась не менее солнечная здоровенная сковородка. Он замахнулся, оскалившись, и ударил ей Учиву по голове со всей силы, со всей дури. Из горла вылетел крик.

– А-а! – вскрикнул Итачи, сев на кровати.

На кровати в ногах сидел Зецу. Кожа его белой половины блестела в ночи, будто натёртая фосфором.

– А-Аматерасу! – инстинктивно гаркнул дезориентированный Итачи. В глазах отозвалось резкой болью.

Тишину комнаты разорвал визг.

Сознание налилось тяжестью и провалилось обратно в сон.

(…)

Тем временем в Конохе, в новом полицейском офисе, команда 7 и сопровождающий их небольшой контактный зоопарк дружно проснулись.

– Тошиаки, на кой чёрт ты его сковородкой по башке ударил?! – голос Саске надломился на особенно высокой ноте.

– Всегда работает, шеф, – бессовестно пожал плечами заяц и потянулся за цветастым журналом, который накануне принесла Ино.

Учиха, тяжело вздохнув, страдальчески потёр переносицу.

– Пассивно патрулировать чужую башку на случай вторжения это, конечно, интересно, – зевая во весь рот проговорил взъерошенный ото сна Наруто. – Но почему торт?

– Спать, – сонно скомандовала Сакура. Пассивный патруль снов и так приносил ей одну усталость, а перенос солидного количества душ вовнутрь чужой головы и отражение атаки гендзюцу съели почти весь её резерв чакры. Она зарылась поглубже в спальный мешок. – Всем спать, торт потом.

– Ичираку рамен открыт, наверное, – как бы «между прочим» предположил Наруто.

– Три часа ночи, – констатировал Саске.

– Ну так! Говорю же открыт, даттебайо.

– Добе, я никуда не пойду.

– А и не надо никуда идти! У нас кто на ночном дежурстве? Сай вроде? Ну вот пусть сходит, и нам закажет, и себе тоже. Не знаю как вы, а я чёт проголодался. Тучи бомбить – это вам не это самое.

– Мне с темпурой, – сонно промямлила Сакура.

– Сай! – командным голосом позвал Саске. – О, ты уже здесь. Значит так: мы сейчас устроим внебрачное-тьфу, блять, внерабочее совещание. Да, нам нужен рамен. Да, тебе тоже. В общем, запоминай: пять чёрных кофе (нам и тебе тоже), да, мы им профинансировали кофемашину… Так, значит, два мисо рамена со свининой для Наруто, один острый с говядиной мне, один не острый с темпурой Сакуре, Тошиаки не будет… и себе тоже один возьми, какой захочется. Держи деньги. Так, а почему ты молчишь? – и приказал на всякий случай. – Отставить.

– Ночью положено молчать, – моргнул Сай.

– Положено, но не запрещено, – Саске привычно поднял новое издание конституции, переизданное по случаю инаугурации Пятого и уже немного потрёпанное, потому что каждый раз, когда какой-нибудь бывший агент Корня вёл себя странно, приходилось использовать её как железобетонный аргумент.

– Так точно, – поклонился Сай, взял деньги и унёсся в шуншине.

– А он рамен-то вообще ел? – задумчиво почесал голову Наруто. – Зависнет ещё перед выбором.

– Теучи-сан поможет, – отмахнулся Саске. Первые недели работы в полиции научили его легче относиться к жизни, ругаться матом, не нервничать и рассчитывать на то, что пожилые люди охотно жалеют бывших агентов Корня и делают им подарки: бесплатная чашка чая, супа, какой-нибудь элемент одежды… Команда была от даров не отказываться, потому что это невежливо, поэтому некоторые бывшие агенты, проходившие стажировку в новой полиции и имевшие из-за этого контакт с населением, неловко расхаживали в «бабушкиных» свитерах и носках. – Может, он ему ещё и рисовые крекеры даст.

– Спать надо, а не есть, – пробухтела Сакура из своего спального мешка.

– Ты спи, спи, – отмахнулся Саске со вздохом, – и ты, Наруто, когда поешь, ложись потом. Ваш кофе можно будет утром подогреть. А у меня ещё документов целая стопка… О. Тошиаки. Ты умеешь подделывать подписи?

(…)

Где-то в глубокой тьме поздней ночи, далеко под землёй человек в маске сардонически хмыкнул, глядя на шипящую тень, недовольно вселяющуюся в новое тело.

– Не сработало, значит? – побарабанил пальцами по трону, на котором восседал. – Не похоже на тебя, Зецу.

Тень прошипела что-то нелицеприятное.

– Как же ты ситуацию довёл до этого, м-м? Что бы сказал на это наш новоиспечённый гомосексуалист Мадара? Без Данзо и Орочимару наши планы начали опаздывать, но без Акацуки они могут застопориться.

– Ещё не всё потеряно, – кровожадно пророкотал Зецу.

– Нет, не всё, благодаря мне, – хмыкнул человек в маске.

– Щенок!..

Фигура на троне расхохоталась, запрокинув голову.

– Не нервничай так. Кири всё ещё под моим контролем, а Орочимару не успел подчистить ни все свои базы, ни всех своих подчинённых. Более того… Хм. Если Коноха перестала быть вариантом, есть ещё – Ива, Кумо, маленькие гордые самонадеянные и глупые Скрытые Деревни. Человечество склонно к высокомерию и эгоизму, мыслит критически лишь меньшинство. Это всегда играло на руку. Какие-то вещи не меняются. Посмотрим, насколько сильно они хотят сейчас войны.

– Акацуки планируют отодвинуть её на неопределённый срок! – взвился Зецу. – Мы не можем так долго ждать!

– Всё должно быть справедливо, каждому воздастся за грехи его, – пожал плечами человек в маске. – Мне любопытно посмотреть, как они постараются вывести мир из кровопролитного кризиса. Может, вместо изначального плана мы построим лучшее общество на почве Вечного Цукиёми – погрузим в мир бесконечных иллюзий серую безмозглую массу и оставим только свободомыслящих. Сделаем им ограничения, и пусть себе живут, творят, пишут… На благо общества.

– Свободомыслящие на то и свободомыслящие, чтобы вставать поперёк горла, – рыкнул Зецу. – Не занимайся глупостями!

– А, но без восстаний править будет скучно, – миролюбиво парировал человек в маске. – Идеальную утопию не построить, но её можно спланировать, как ту же погоду в Аме. Оставшиеся в реальном мире будут думать, что у них свобода выбора. А то, что их «свобода выбора» – единственная иллюзия, которую им подарю… Вряд ли их настигнет это осознание. Человечество должно развиваться. Что лучше подталкивает к саморазвитию и положительному вкладу в общество, чем отчаяние и горе? Естественный отбор справедлив и беспощаден. Слабые повесятся, сильные адаптируются, цепляясь за крупицы доброго и прекрасного. Гордые сломаются пополам и станут скромными, скромные перестанут прятать взгляд, выпрямят колени и откроют рты. Мир придёт в равновесие, страх унаследуют новые поколения, и через двести лет не понадобится никакого Цукиёми, чтобы контролировать людей. Они станут сами себе блюстителями моих правил и законов; они будут сами себе кандалами, судьями и каторгой. И даже если я уйду и вспыхнут восстания, наибольшая часть народа уже будет перевоспитана – они не поднимутся возражать. Я их отучу. Пусть ещё порезвятся немного, Зецу. Они теперь, – из-под маски скользнул смешок, – пытаются. Ну, пусть попытаются, да. Такого раньше не было, если не считать Первого Хокаге. Пусть попробуют. А мы… мы пока пересмотрим свои планы. Внесём в них правки. И когда они оступятся, а таков удел грешного и несовершенного человечества, бежать будет некуда. Я добр? О, безусловно. Я справедлив? Разумеется. Заслуживают ли они первого и последнего шанса? Конечно. Наказание за неудачу будет быстрым и жестоким, мы не будем с ними церемониться и играть в перемирия. Только Будда прощает дважды.

– Мы не можем столько ждать! – возразил Зецу.

– Ты мне чего-то не договариваешь, может? – нарочито невинным голосом поинтересовался человек в маске. – К чему такая спешка?

– Луна не ждёт.

– Луна, солнце и все прочие светила ждали целую вечность. Что для них ещё несколько лет? А нам будет развлечение. Потеха. Непредсказуемый хаос, да ещё и не кровопролитный… пока что… я такого не встречал. А ты?

Зецу хотел было возразить, но фигура в маске презрительно отмахнулась.

– Перестань, – сказал человек на троне. – Твоя ослабшая хватка к этому привела, не моя. И моё решение – посмотреть, что из этого выйдет. Мне любопытно. Очень любопытно.

(…)

Итачи мирно спал.

Ему снились зелёные лужайки и белоснежные мягкие овцы.

Комментарий к Первое право: Итачи (V)

Команда 7 врывается в главу: И ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, ЭТО ИСПАНСКАЯ ИНКВИЗИЦИЯ (с) Монти Пайтон.

Сон Итачи навеяло не только мифом об Икаре, но и поэмой Висенте Уидобро “Альтасор”.

Магнолия, яблоня и розмарин – символы начала жизни, процесса жизни и смерти, а также весны, лета и осени.

Икар – символ (обречённой) борьбы человечества против божественного.

Альтасор – некий пост-Икар; жизнь и её осмысление не в процессе возвышения к солнцу, а в падении после первородного человеческого греха “hubris”.

“Hubris” не имеет прямого аналога в русском языке. У нас это “гордыня” или “высокомерие”, но это термин в западном христианстве, который означает брошенный вызов божественному, который, подразумевается, обречён на провал; но поскольку человечество всё-таки эволюционирует, то провал обязателен далеко не всегда, так что в падении есть своя дихотомия.

Конец сиквела с Итачи! Всем спасибо за поддержку и отзывы! :3

========== Первые реформы: Шикаку ==========

Из шляпы Хокаге, как выяснилось, вытягивались фанты, связанные исключительно с бюрократией. А бюрократия это что? Это куча институтов, шатких, не успевших окрепнуть за времена своего короткого существования, это пожилые люди в креслах – потому что они ещё не привыкли к тому, что должность передаётся молодым тогда, когда это надо, а не по вине куная в спину – это кланы, чьи старики ещё помнят раннее детство в зародыше Конохи или даже ещё раньше.

И это всё приводило к тому, что договариваться по любому вопросу, абсолютно по любому вопросу, было тяжело, потому что каждый и его собака сутулая упрямились из гордости, бесконечно отмахиваясь на лавры предков, которые давно уже отцвели, если не осыпались. Как Сарутоби это всё терпел столько лет, Шикаку даже представлять не хотел. Пятый неловко носил свои регалии всего второй месяц, и ему уже хотелось парочку представителей каждого из комитетов и советов немного утопить в реке Нака. Команда 7, прописавшаяся на территории клана Учиха, и глазом бы не моргнула, Ширануи что-то понимающе бы хмыкнул, а уж зайцы, зайцы бы и вовсе отнеслись с одобрением и воодушевлением. Но, к сожалению, топить никого было нельзя. Старики, впавшие в маразм изживших себя радикальных взглядов прошлого века, всё ещё имели кое-какую пользу. Более того, Третий, казнив Митокадо и Утатане, посодействовав Данзо в ритуальном самоубийстве, закрыл квоту на насильственное удаление из ситуации неугодных на несколько лет вперёд – и Шикаку не мог спешить.

По правде говоря, он и не хотел.

Если упрямцев нельзя убедить, их можно подтолкнуть к нужной идее, заранее расхваленной, их необходимо чуть-чуть обвести вокруг пальца, чтобы они купились.

Это была тактика торгаша, а не ниндзя. Ещё сто лет назад такой подход не смог бы сработать. Однако мир изменился – материальная выгода уже полвека развязывала войны, заключала миры, сводила исторических недругов и разводила дружбы, передающиеся по наследству. И тем не менее, всегда оставались те, кто жаждал крови и только крови. Что им деньги, когда есть чужие слёзы? Что им высокий статус, когда можно жечь чужие особняки, чужие города?

И вот они как раз стоически упрямились на большинство предложений Шикаку и его советников.

Конечно, проблемы зиждились не только в голодных волкодавах, иначе всё было бы слишком просто. Многие высокопоставленные благородные лица отказывались от изменений из-за гордой недальновидности и неспособности признавать своих ошибок, да и просто потому что боялись перемен.

Даже на театр, театр, нашлись возражения. Курама сопротивлялись идее из соображений безопасности Конохи – они с самого основания города бдели его иллюзиями от лазутчиков. «Никаких турне» – был их аргумент. – «Более того, нас и так слишком мало сейчас; создадите вы театр, он привлечет туристов, а через тридцать лет никого из нас уже не останется, чтобы прикрывать ваши спины». Шикаку прикусил себе язык, чтобы ядовито не парировать про элитизм крови, инцест и категорическое неприятие гражданских в клан.

Хьюга Хиаши о театре думал целую неделю. Казалось, что лично он согласится – всё-таки изящные искусства. Но потом на него, видимо, надавили старейшины, потому что глава Хьюга в итоге, как заколдованный, повторял один-единственный аргумент, что театр – это разврат, а разврат населению Конохи не позволителен. Взгляд у Хиаши казался стеклянным. Не отстоял он, значит, театр перед своими старыми клановыми пердунами. Не смог.