Текст книги "Heartlines (СИ)"

Автор книги: Рейн Шварц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Просто поверь, я буду плохим врачом. Может, хватит уже указывать мне, как правильно, а?

– Я хочу лучшего для тебя. ПОРОК знает о тебе лучше тебя самого.

– А меня спросить они не хотели? Какого черта все знают, как будет лучше для меня кроме меня самого? – Томас выдыхает и спрашивает уже более мирно: – Тереза?

Она встает и лениво идет к подоконнику, устраивается поудобнее, подтягивает тощие коленки и отворачивается к окну. Оба дружат с детства, с того самого момента, когда она – недотепистая, с ледяным огнем в глазах цвета синей пыли – держась весьма независимо для юной особы семи лет, снисходительно подсела к нему за парту и помогла с домашкой. В Терезе была эта самая нотка: делать все с едва заметной окраской презрения, указывать людям на их ошибки и всегда знать, как будет лучше. В большинстве случаев мнения Томаса и Терезы были идентичны, если только забыть об их общем будущем. Наверное, от них ждали, что они будут встречаться. Ждали, что поженятся, заведут детей, станут врачами, возможно. Тереза могла с этим смириться, но в Томасе все эти мысли вызывали крупную дрожь по телу и желание умыть кровью лицо. Это же Тереза, черт ее дери. Быть с ней как с девушкой казалось ему чуть ли не отвратительным, она же его лучший друг! Терезе тоже не улыбалось встречаться с Томасом. Она никогда бы ему не сказала, но он и сам прекрасно видел, как резко она отворачивается, стоит Арису или Хорхе посмотреть на нее, как быстро захлопывает учебники и несется вдоль по коридору, стоит кому-то из парней только подойти к ней с Томасом. Но Тереза никогда не позволит себе выйти за рамки. Стиснет зубы и переживет. И Томасу скажет то же самое. Придержать коней. Не давать волю ярости. Не давать воли себе.

Он, как всегда, не услышит.

Штука в том, что Тереза была идеальная с головы до пят, отлитая по лучшему образцу ПОРОКа, зараженная его идеями, точно больной вирусом. Она не мыслила жизни без идейного спасения человечества. Нет спасения без покорности. В Томасе был изъян, он весь состоял из них, наверное, потому его и приняли в ПОРОКе – как интересную лабораторную крыску.

– Что ж ты тогда все еще со мной, м? – шелестит Тереза не поворачивая головы.

И он отвечает ей, как всегда честно. Честность – то немногое, что существовало между ними как бы по договору. Держало вместе несмотря ни на что.

– Не знаю.

Тереза громко хрюкает и сползает с подоконника.

– Идиот.

– Зануда.

– Так ты не почитаешь?

– Нет. Извини.

– Проехали.

– Можно?

Янсон показывается на пороге еще до ответа. Тереза безучастно смотрит, как Томас нарочито недовольно хмурит брови.

– Даже если я скажу «нет», вы все равно уже вошли.

Учитель улыбается краешком губ и проходит в помещение. Чуть слышно извиняется, когда случайно наступает на бумаги, разбросанные по полу. Тереза быстро собирает документацию, поднимает книжки и вдруг с хитрым выражением протягивает учителю тяжелый том.

– Мистер Янсон, не поможете ли вы нам разрешить спор? Я говорю, что Томасу было бы полезно узнать о врачебных достижениях древности, но он в корне со мной не согласен.

– Я не говорю, что не согласен. Я говорю, что не хочу быть врачом, Тереза.

Янсон пытливо смотрит на Томаса. Скрестив руки на груди, тот, казалось, еще больше обычного рвется в очередной спор и нервничает еще сильнее. Ситуация, что сказать. Другой компании летом не было: учитель да Тереза; хоть оба и раздражали Томаса несказанно, жить без них он не умел. Он был тем редким учеником, кто не ненавидел философа всеми фибрами души. При таком совпадении взглядов и мыслей он просто не мог относиться к нему плохо. Иногда Томасу казалось, что Янсон попросту читает его мысли, когда тот внимательно всматривался в него своими стальными глазами и задумчиво щипал бородку. Было немного неуютно, Томас согласен. В виду всего этого, конечно, Янсон не мог упустить из виду, что летом Томас первым делом полетит к Терезе, и разумеется, он пришел следом. Обводит взглядом комнату, задерживается на старой пыльной шахматной доске – раньше они с Томасом часто играли. На улице слышится шелест деревьев, учитель подходит к окну, сдергивает тяжелые портьеры и открывает его. В комнату врывается свежий воздух, взлетают вверх редкие листы, что Тереза еще не успела поднять.

– Здесь не мешало немного свежего воздуха, – спокойно замечает учитель, игнорируя возмущенное бурчание Терезы, – затхлый воздух вреден для здоровья, Тереза, кому, как не тебе знать. Будущий врач.

Тереза отворачивается, проглатывая оскорбление. Быстро ставит книгу на место, моментом забывая о том, что просила его разрешить их спор. Но Янсон не забыл.

– Я считаю, каждый должен выбрать свою стезю сам. Каждый знает, чего он хочет. – Тереза открывает рот, – но некоторые, боюсь, ошибаются в правильности своего знания. Возможно, они думают, что хотят как лучше. Это не всегда так. Некоторым нужно указать и показать, как следует поступать.

– И что это значит?

– То, что ты, Томас – личность сильная, и силу свою контролировать не умеешь. Ты думаешь, что знаешь, как правильно. Ты не слушаешь никого кроме себя, но попробуй услышать и мнение других.

Томас закусывает губы от обиды. Несправедливое, неуместное, лживое обвинение, Томас чувствует себя преданным. Столько лет делать то, что его просили, а теперь не иметь шанса на свое мнение? И кто ему это говорит? Тот человек, кто всегда направлял его, с кем Томас всегда был заодно. А может, Минхо был прав и все это понимание на ментальном уровне полная туфта? Может, Янсон и правда никогда не понимал его, только притворялся другом? Томас обрывает сам себя: Янсона он знал с самого детства, нельзя врать так долго, невозможно. От привычки так быстро не отказываются, Томас хрустит пальцами и пытается воззвать к рассудку.

– Я слушаю их мнение каждый день. Я выполняю их желания каждый день. Показать, чьи именно? Взгляните в зеркало.

Янсон запинается всего на секунду. Лицо смягчается, уголки губ подрагивают. Нет, Томас точно знает: он не извинится, а если так, то его сочувствие ему даром не далось.

– Я никогда не заставлял тебя ничего делать. И не давил. Вспоминай: по доллару за каждый случай, когда я тебе сказал делать так и не иначе.

– Томас… – Тереза протягивает руки в успокоительном жесте, но поздно. Глаза Томаса из теплых песочных превращаются в два горящих угля. Ноздри раздуваются от гнева, руки сами собой сжимаются в кулаки.

– Я делаю все, что вы мне говорите! Как вы смеете теперь заявлять, что я не слушаю никого, кроме себя?! Единственное, чего я не хотел – быть долбанным врачевателем, но даже тут я должен подчиниться! Извольте!

– Томас, успокойся, – Янсон подходит ближе, кладет руку ему на плечо, которую Томас тут же презрительно сбрасывает. – Тереза, выйди, нам с Томасом нужно поговорить.

– Она останется!

– Тереза, выйди.

Томаса самого поражает, как он привык слушаться. И если Тереза, тут же и без возражений выскользнувшая за двери, не вызывает у него удивления, то собственная покорность поставила в тупик. Почему он так быстро сдался? Почему не настоял?

– Я даже сейчас не перечу вам, – ехидно, но как-то грустно констатирует он, – как и всю свою жизнь. А вы хотите решить за меня, что мне делать.

Янсон бросает быстрый взгляд на дверь, словно хочет убедиться, что их не подслушивают. Затем вздыхает и смотрит на Томаса с жалостью.

– Ты же знаешь, что это не так. Я лишь хочу как лучше. Чтобы потом тебе не было больно.

– Вы несете бред, а еще философ.

– Томас, ты знаешь, что это не бред. Твое состояние беспокоит меня, мне кажется, я знаю, в чем причина. Минхо, он твой лучший друг, один из блестящих учеников и ты знаешь, какой интерес он всегда у меня вызывал. Такой талант при таких обстоятельствах. – Томас вскидывает голову и в ярости пилит учителя взглядом, мысленно размазывая его по стенке; тот поднимает руки. – Тихо, я лишь констатирую факт. Он действительно уникум в своем роде. И добьется многого с его-то характером. Но вот Ньют…

– Что Ньют?

Янсон щиплет бородку и долго не отвечает. Учитель теперь смотрит на него так, словно должен пристрелить смертельно больное животное. У Томаса дрожат колени, он чувствует, что ему скажут что-то страшное, а он, как всегда, не посмеет ослушаться.

– Он дефективный. Умен, но недостаточно. Силен, но недостаточно. Манипулятивен, но опять же, недостаточно. В нем всего недостаточно.

– Замолчите, – тихо и спокойно говорит Томас. Ни намека на ярость в его голосе, но учитель будто чувствует: еще немного, и взрыв превзойдет все Хиросимы и Нагасаки.

А значит, можно и дожать.

– Томас, он тянет на дно. Минхо, тебя. Я не могу сказать об этом самому Минхо, он не мой поклонник, но я говорю тебе, ты не чужой мне. Этот парень приведет тебя к гибели еще раньше, чем сдастся сам. Конечно, он добрый, хороший, сильный лидер и твой друг, но подумай о себе, чего бы ты мог достичь, если бы этот парниша не влез к тебе в голову и не взывал в ней своих же тараканов. Это добром не кончится.

– То есть вы предлагаете… – Томас все так же спокоен и тих, он подводит учителя к его непосредственному предложению.

– Оставь его. Тогда ПОРОК оставит тебя в покое.

– Это сделка?

Янсон с болью смотрит на Томаса, что застыл у окна точно каменное изваяние. Ни один мускул не дрогнул на его холодном, почти мраморном лице. У Янсона появилось совершенно явное ощущение, что он говорит с языческим идолом.

– Это не так.

– Как же я тебя ненавижу.

Учитель дергается, точно от пощечины, а Томас, наконец, проявляет признаки жизни.

– Томас…

– Ты смеешь просить меня, оставить Ньюта? Ньюта? Я простил тебе все, что ты сделал мне, я всегда прощал тебя. Но прямо сейчас ты перешел все границы. Абсолютно все.

– Томас, выслушай меня, наконец! Ньют уже доводит тебя до срывов! Разве ты не страдаешь из-за него уже сейчас? Я не прав?

– По крайней мере, он никогда не предавал меня! Он не оставлял меня! А ты, ты… Я никогда не оставлю его, ни за что на свете. Можешь пинать меня, угрожать, испортить мою жизнь, но если я узнаю, что с ним что-то случилось по твоей вине, я им расскажу. Всё. От и до. И ненависти к тебе у них не поубавится.

– Что-что ты сделаешь? – тон Янсона переходит с извиняющегося на издевательский. – Не надо угрожать мне этим, Томас.

– Я не угрожаю. Это не мой стиль, это ваше. Мне следовало послать вас уже давно, но я терпел и прощал, маленький идиот. Вы, гнусный, лживый ублюдок, конечно вы приказываете мне оставить Ньюта, он же полная ваша противоположность. Он никогда не будет таким низким, как вы, он никогда не продаст собственн…

– Заткнись! – рявкает Янсон больше с болью, чем с яростью. Томас хмыкает.

– Вы… вы гнобите Ньюта уже столько лет, а я… я не понимал, почему, искал оправдания, но их нет… Вы так его ненавидели, потому что я близок к нему, я слушаю его, а не Вас… он влияет на меня, а не Вы… Это настоящая причина. Все упирается в меня. Как всегда.

Янсон отходит от него на порядочное настроение, опирается на стол, пытаясь унять дрожь. Томас ошарашено смотрит на него, еще более озлобленный из-за своей внезапной догадки.

– Ты убежал. Тогда, давно. Надо было все понять еще тогда, но я был мал… Я не понимал еще, не знал… Зачем все это делается?.. Зачем Ньюта отваживают от меня… Это все ты. Я не стану убегать. Знаешь, как называют тех, кто сбегают? Крысы.

Тереза за дверью, сжавшись в комок, раскачивалась взад-вперед, нервно кусая губы и уже не пытаясь унять слезы, что холодили ей щеки. От каждого яростного вскрика Томаса она дергалась, точно от выстрела и в буквальном смысле билась головой о стену. Вся эта ссора больше напоминает мыльную оперу, и Тереза была бы рада, если бы это было так. Тайна – ее и Томаса – мучила его уже много лет, не давала смотреть Минхо и Ньюту прямо в глаза. Тереза знала, что когда-нибудь он слетит с катушек, но не могла упрекнуть его в этом.

– Прочь! – кричит она сотрудникам ПОРОКа, что останавливаются спросить, почему она так рыдает. Тереза рыдает не за себя, а за Томаса, чья двойственность разъедала ее лучшего друга изнутри с тех пор, как он приехал сюда.

– Я тебя никогда не прощу! – слышатся из-за двери обрывки воплей. – …да лучше бы я ничего не знал… большая радость знать такого как ты!

Затем резко воцарилась тишина. Тереза у двери замерла.

А потом одна фраза, как лопнувший воздушный шарик.

– Я всегда выберу его.

Томас вылетает из аудитории, едва не сшибая Терезу. На его лице – веселое безумие, только глаза грустные-прегрустные. Дверь захлопывается, оставляя учителя внутри.

– Ох, Том, – Тереза крепко обнимает его и шмыгает носом, – зря ты с ним так. Что с тобой случилось?

Томас слабо улыбается.

– Я прозрел. Понимаешь, когда он сказал это… я увидел все, что он делал, со стороны. Которую видели Минхо, Ньют. Он приказал мне оставить его… – его взгляд сам собой ужесточается, Тереза робко поправляет.

– Попросил.

– Что?

– Он попросил.

– Ты знаешь, что в случае с ним разницы нет. Я не жалею, что сейчас сделал, Тереза. Я должен был это сделать много-много лет назад. Я был ребенком.

– Ты и сейчас ребенок.

– Тереза-Тереза, какая же ты еще глупенькая, – он мягко целует ее в лоб, Тереза не может видеть, как заблестели от слез его глаза, – не позволяй ему вертеть собой, как он вертел мной. Не позволяй, слышишь? Думай своей головой.

– Ты расскажешь им? – ее шелест почти не слышен, но Томас угадывает.

– Когда-нибудь. Не сейчас.

Томас молчит почти четырнадцать лет.

***

Джакарта, наши дни, 11:05

– Я ж тебя ненавижу, твою за ногу, – рявкает Минхо, оборачиваясь к Соне, – совсем мозги отсохли? Почти все получилось! В бункере были все мы, Хариетт, Чак, а ты… Сдурела?

Соня разводит руками и хлопает выгоревшими ресницами. На нее уставился весь класс, но ее саму это мало беспокоит.

– Я больная.

Гэлли хрюкает, а затем ржет уже в полный голос.

– Чего надрываешься, дебил? – раздраженно интересуется Ньют. – Недостаточно пропекло задницу в Топке?

– Иди к черту, Ньют, – он указывает на Соню и почти хлопает в ладоши. – Никогда не видел, чтобы истина была выражена столь кратко.

– Сам-то не лучше, кстати, – рявкает Ньют в сторону прибалдевшего Минхо, – догадался о коде и не сказал никому, кроме единственной психически больной девчонки. Потрясающе.

– Я ж не знал, что я был прав, это была теория! Какой нормальный человек додумается писать на стенах в Лабиринте код, да еще и секции так располагать? Было слишком невероятно. А Соня была со мной в Лабиринте и могла додумать теорию за меня. Ты это, прости. Я действительно затупил.

– Забыли.

– Все это, конечно, замечательно, но Ньют прав: что случилось с вами, ребята? – Рейчел облокачивается на парту и пытливо смотрит на Хорхе. Тот, раскинувшись во весь стул, ехидно улыбается.

– Ходить налево, хоть и мысленно, нынче у нас в почете, как я погляжу. Вы там, ребята, развлекались как могли, особенно наши голубые голубки, а мы свои тушки спасали. Безуспешно, кстати говоря. Вспышки на Солнце, это штука довольно неприятная, должен вам сообщить.

Щеки Ньюта вспыхнули маковым цветом, но он не отвел от Хорхе твердого взгляда.

– Не твое дело, что мы там делали.

– Да? А что ж ты тогда спрашиваешь, что случилось в Топке? Пока вы с Томасом развлекались, мы помирали.

– Как неожиданно, с твоими-то мозгами только и помирать, – тянет Минхо лениво, – за собой бы смотрел, ряха паршивая.

– Прости, – шепчет Томас Терезе еле слышно, так, чтобы услышала только она. Ее губы трогает легкая, но печальная улыбка.

– Всегда выберешь его, да?

Томасу больно от того, что он снова рвет на части ее сердце от тревоги за него, от предательства. Тереза накрывает его руку своей.

– Я должна тебе сказать… кхм, кое-что…

– Почему у нас ничего не получилось? – громко вопрошает Чак, отрывая Терезу от Томаса. – Мы же выбирали людей, руководствуясь логикой. Все должно было сработать.

– Логика это не мораль. Мы философы, просчитываем возможные варианты, но у всего, даже у логики, есть предел. Потери жизней были бессмысленны, как и отбор человечества по признаку профессий и заложенных в нем ген, – Бренда говорит все это тихо и четко, будто ритм отбивает, – давайте я скажу вам, учитель. Во всем этом категорически не имелось никакого смысла. Человека нельзя выбирать просто потому, что он плотник и у него айкью двести. Это не гарантия.

Янсон презрительно смеряет ее взглядом.

– Но тебе было неплохо сидеть в бункере, соглашаясь с правилами отбора.

– Можете считать, что я, наконец, прозрела.

Учитель бросает быстрый взгляд на ухмыляющегося Томаса.

– Вы ведь подтасовали результаты, – продолжает Бренда, – в самом начале. Раздали нам те карточки, которые были выгодны вам. О нет, я не перебиваю вас, но дайте мне закончить. Когда карточку тянул Ньют, вы закашлялись. Аналогичная ситуация с Томасом. Не знаю как, вы подтасовали результаты минимум дважды.

– Двойное дно, – вдруг произносит Ньют.

– Что?

– Двойное дно у шкатулки. Гарантирую, если мы сейчас попросим у вас, мистер Янсон, ваш ящичек вы мало того, что не дадите взглянуть нам на него, так там еще и обнаружится двойное дно. Я одного не могу понять: почему вы сделали меня врачом? Руководствуясь логикой, то, что я врач, перебивает мое бесплодие – без доктора обойтись куда хуже, чем без донора. Где смысл? Почему не сделать меня бесполезным и вредным? Там заразить каким-нибудь смертельным вирусом, разрушающим мозг, жутко заразным. Меня бы ни за что не выбрали.

– Ты умен, Ньют, но не кажется ли тебе сейчас, что ты нарываешься?

– А что вы мне сделаете? Испортите и без того плохую итоговую в экзамене? Валяйте.

– Нет. Но в третьем испытании, уговорил, так и быть – зараженный. Вирус поражает мозг. Чем выше мозговая деятельность, тем быстрее болезнь пожирает человека. Лекарства не существует. Планета заражена. Есть лишь группа не заразившихся и иммунов. Вспышки продолжаются. Грозы, извержения. И – по просьбе господина Ньютона – болезнь.

С лица Ньюта быстро сползает издевательская усмешка. Томасу хочется протянуть ему руку, ободрить, но он не шевелится. Минхо до хруста потягивается, Тереза задумчиво накручивает локон на палец, Томас же сосредоточенно думает, думает, думает… Безумная идея пронзает его мозг.

– Прежде, чем приступить к отбору, я хотел бы обратиться к вам с просьбой. Я знаю, что прошу о многом и не имею права этого делать. Но вы все знаете меня уже много лет, как знаете и то, что метод логики к нам неприменим. Ничего не вышло, – Томас набирает полную грудь воздуха, – я прошу вас позволить мне выбрать претендентов в бункер. Я обещаю, что буду беспристрастен и честен. Ваше решение?

Класс замер в полном безмолвии, казалось, даже Янсон онемел от удивления. Первым отмер Хорхе.

– Томас, у тебя что, с головкой бо-бо?

Минхо во все глаза таращился на друга, стараясь переварить услышанное. Ньют ошарашено молчал и раскрывал рот, точно выброшенная на берег рыба.

– А знаете, я согласна, – вдруг подала голос Мередит, – вряд ли он сделает хуже, чем было два раза до этого. Думаю, Томас будет руководствоваться человеческими принципами. Нам этого не хватало.

– Поддерживаю.

– И я.

– Я тоже «за».

Последним, ожидаемо, сдался Гэлли, напоследок одарив Томаса красноречивым взглядом. Распределение было недолгим, и когда приютели разошлись на две группы – «бункеровцев» и оставшихся, Янсон вскинул брови от удивления.

– Томас, ты понимаешь, что от этого решения зависит твоя оценка?

– Понимаю.

– Так вот пока что у тебя пять с плюсом. Выбери людей согласно идеологии философии, логики, и она останется таковой. Не нужно проявлять чудеса глупости.

– Я не стану ничего менять. Это те люди, которых я выбрал.

Учитель скептично смотрит на «бункеровцев».

– Я могу понять, почему Гэлли. Он все еще плотник, хоть и глухонемой. Но Арис?

– Если есть болезнь, значит есть, кого ей поражать. Есть и растения, есть и те, кого надо лечить. Может, корень лекарства берет начало именно в них? Может, решение можно найти с помощью растений?

– Что насчет Бриттани? Она бесполезна. Продавец изделий из кашемира, который ведет кружок йоги.

– Все любят йогу. Расслабляет, знаете ли.

– Пять. Хорхе?

– Нужна будет музыка. Жизнь не имеет смысла, когда ее нет.

– Томас, четыре с плюсом.

– Мне все равно. Тереза, – он обращается к ней необычно мягко для себя самого, – я выбрал тебя, потому что ты политик, а нам понадобятся связи с другими. Кроме того, я все знаю.

Тереза удивленно и благодарно смотрит на Томаса и беззвучно кивает.

– Ник. Я уверен, что если ты художник, да еще и танцовщик, твои гены ничем не хуже. Ты передашь свои таланты потомкам. Это будет нужно нам всем.

– Четыре балла.

– Белла. Я прочитал твою карточку. Библиотекарь и поэт. Думаю, мы не откажемся от такой ценности, как хорошие книги и стихи на ночь.

– Три с половиной.

– Минхо. В счет твоих физических и умственных данных, ну и еще ты знаешь код. Понадобятся твои удивительные навыки учителя. Да, это сарказм.

– Чак. Ты и сам все знаешь.

– Томас, осталось одно место, но даже ты не спасешь этот заранее проигрышный расклад. Не выйдет, просто не выйдет. Здесь нет никакой логики. – Янсон в натуральном смысле схватился за голову.

– Вы скажете, что ее нет в корне, когда я сообщу вам, что хранил место не для себя, – Томас с усмешкой оборачивается к оставшимся. – Бренда?

– Нет, – качает головой она, – ни за что. Еще раз в этом могильнике, да еще занимая чье-то место – уж простите. Ты туда впишешься лучше, ты им необходим как инженер.

– Бренда, я не жертвую собой, я хранил это место для тебя с самого начала.

– Томас, я сказала «нет».

Минхо качает головой, видит, что друг уже готов уступить. Разумеется, он не одобряет. Нет, не потому, что желает ему зла, а потому, что за третьим присмотреть будет некому. Ньют ободряюще улыбается и Томас чувствует, что все делает правильно.

– Тогда добро пожаловать на третье испытание.

***

Денвер, 11:20.

Приютели все так же стоят на высохшей земле, не в силах двинуться в какую-либо сторону. Куда ни глянь – взрывы и пыльный ветер, желание остаться в живых появилось даже у тех, кто уже отказался от свободного места в бункере.

– Заходите в бункер, – командует Томас и внимательно наблюдает, как девять ребят неровным строем идут внутрь. – Вам, – он обращается к оставшимся, – понадобится оружие.

Пистолет появляется в его руке так же естественно, как раньше у Янсона. Только в этот раз балом правит Томас.

– Рейч, забери.

Девушка быстро шагает ко входу, берет из рук Томаса пистолет. Быстро, точно змея, Томас разворачивается и вталкивает Рейчел в бункер, попутно нажимая рычаг закрытия дверей.

– Нет! – запоздало вопит Рейчел, стуча кулачками по бронебойному стеклу – Томас не слышит, читает по губам. На ее крики, видимо, вернулись остальные «бункеровцы». Ошарашенного, но одобрительного взгляда Минхо он уже точно никогда не забудет. Мысленный договор: никогда не оставлять Ньюта одного по-прежнему в силе.

– Ты идиот! – орет вышеупомянутый, со всей силы толкая Томаса. – Гребаный герой, жить надоело?! Ты, блять, совсем ебанулся со своим желанием спасти всех и вся?!

– Не всех, – шепчет Томас, – только одного.

Ньют отходит на шаг назад и вопросительно смотрит на него.

– Томми, я больной! Больной! Понимаешь ты или нет, тупая твоя бошка?! Я подохну очень скоро, да еще и тебя заражу. Не лез бы.

– Он прав, – добавляет Янсон, – пора убираться, и Ньюту с нами не по пути.

– Нет.

Ньют закатывает глаза и отворачивается. Это фирменное томасовское “нет” уже немало крови ему попортило.

– Томас, ты не знаешь, что значит жить вне бункера. Ты не протянешь долго.

– Тем более терять нечего.

– В прошлый раз мы протянули четыре месяца, – вдруг подает голос Уинстон, – зазевались, правда, в последний день и пропустили вспышку. Протянули бы и дальше. Это не так сложно, как кажется. Но Ньют заразен, а значит он действительно пойдет отдельно.

– Я пойду с ним.

– Томми, не будь идиотом. Спасайся. Я хочу этого.

– Я не хочу.

– Томас, – вмешивается Янсон, – не будь дураком. На кону твоя жизнь. Сейчас мы уходим, каждый из нас в свою сторону. Пойдешь с нами – есть шанс выжить. Пойдешь с Ньютом – умрешь в муках. Оставь уже свои подростковые чувства, это пройдет, в отличие от жизни. Что ты выбираешь?

Ньют кивает в сторону Крысюка, Бренда запуталась в волосах, пытаясь стянуть их в хвостик. Янсон подходит ближе, с мольбой в лице шепчет еле слышно, так, чтобы только Томас услышал:

– Томас, прошу тебя, ради всего святого, оставь его.

Томас улыбается. Если бы остальные знали его так же хорошо, как Тереза или Ньют, они бы поняли, что это улыбка уже давно решившего все для себя человека. Ньют застонал и закрыл лицо руками.

– Я всегда выберу его.

Группа ушла, оставив после себя целое облако пыли и неприятного металлического осадка обреченности во рту.

***

– Вы оба – конченые идиоты, – заявляет Бренда, которая в последнее мгновение изъявила желание уйти с ними (Ньют даже почти не возражал, только замахал руками и отвернулся) и теперь маршировала впереди с автоматом наперевес, – форменные.

– Почему?

– Ты, Ньют, еще ладно, в тебе есть толика здравого смысла. Я думала, в Томасе она тоже есть, когда он не отправил тебя бункер, а он, оказывается, все продумал дальше меня: он решил уйти с тобой.

– Идиот, – соглашается Ньют легко.

– Я тут, вообще-то, – отзывается Томас сердито, – и нам надо найти убежище. И пропитание.

– В этом городе хрен что найдешь, – заявляет Бренда и останавливается посередине площади, – попробуем обыскать те дома: они похожи на старые магазины. Нагребем всего, что сможем утащить и пойдем вниз.

– Куда?

– Вниз. В подземелья. Думай больше, Томас, если наверху землю сожрет огонь, где будет безопаснее всего?

– Под землей, – соглашается Томас нехотя. Перспектива провести еще год в темноте его не радовала.

– Тебе понадобилось айкью в двести, чтобы додуматься до этого? – раздраженно взвился Ньют.

– Нет, – робко отозвалась Бренда, – я просто хотела, чтобы Томас понял.

– Да вы двое, как я посмотрю, гребаные гении, – рявкнул он в ответ и похромал в сторону люка.

В магазинах они нашли три мешка консервов, две керосиновые лампы и бутыли с водой. Все это незамедлительно отправлялась вниз по люкам вместе с Ньютом, который отправился искать внизу убежище. Бренда облазила магазины и в других кварталах и, найдя там еще немного воды и съестного, спустилась вместе с парнями вниз.

В канализации – а это было что-то вроде – было сыро и противно. Под ногами что-то непрерывно чавкало. Бренда поморщилась.

– Ну и гадость, – заявила она.

– Правда? – передразнил ее Ньют. – Мы не знали.

– Денвер – город старый, город шахтеров. И как в любом старом городе, тем более городе в горах, здесь должны быть ходы между старыми зданиями. Ратуша, церковь, часовня. Мы должны выйти туда и выбраться из этой грязи. Ньют, иди вперед на восток – в той стороне ратуша – мы с Томасом пойдем сзади.

Ньют, взвалив на мускулистые плечи мешок и взяв в обе руки по несколько бутылей, медленно пошел вперед. Бренда тянула свой мешок прямо по земле и грохотала всеми консервами так громко, словно старалась специально.

– Томас, – негромко позвала она спустя минут пять, когда Ньют отошел уже на порядочное расстояние.

– М?

– Послушай меня. И не психуй сразу.

Томас сразу же напрягся.

– Чего еще?

– Ньюту недолго осталось. И раз уж ты с ним, я прошу тебя: не зли его. Ни в коем случае не зли, – Бренда запнулась, глаза ее даже во мраке поблескивали от ужаса.

– Конечно, что за вопрос.

– Томас, ты не понимаешь всей опасности. Да, мы с тобой иммуны, но он нет. Он слетит с катушек очень быстро: вспомни, какой он умный, как высока его мозговая деятельность. Томас, если он о чем-либо тебя попросит, даже если тебе это не понравится – не отказывай. Ты не имеешь права. Сейчас он – наша главная опасность. Пока это Ньют. Но поверь мне, совсем скоро он будет готов убить тебя, стоит тебе слово поперек сказать, а ты любишь это делать. Не беси его. Подготовься к тому, что увидишь.

– Бренда, не неси чушь. Откуда ты знаешь, как ведет себя болезнь? Может, все будет мирно. Кроме того, это же Ньют. Он никогда не нападет на меня.

Бренда посмотрела на него как на раненое животное.

– Он любит тебя. Меня никто так не любил, Томас, но я знаю, о чем говорю. Ради него, не отказывай ему, что бы он ни попросил. Он не хочет становиться монстром, который причинил бы тебе боль.

– Ладно, – смущенно отозвался Томас.

Вода под ногами перестала журчать, стало заметно суше, стены из железных превратились в кирпичные.

Они дошли до убежища.

***

– Эти начос меня уже бесят, – Ньют отшвырнул пакет с едой подальше, – есть что-нибудь другое?

– Нет, – отозвался Томас вяло – жутко хотелось спать, – все остальное распределено. Порядок. Твоя мантра.

– Какие нахрен мантры, Томми? Дай мне консерв.

– Ньют, они нужны нам как долгохранящиеся. Что ты будешь есть через три месяца? Мы провели тут две недели, судя по всему, а ты уже сел на коня. Успокойся, – Бренда говорила все это нарочито легким и спокойным голосом, но Ньют все равно опасно сощурил глаза.

Томас не хотел этого признавать, но Бренда была права: Ньют катастрофически быстро терял себя. Он часто ловил на себе взгляды если не откровенно злые, то где-то близко к таким. Его друг, всегда рассудительный и спокойный, теперь чаще остальных терял терпение, хорошо хоть до драки не доходило, хоть у Томаса и чесались кулаки надрать ему зад за то, что Ньют откровенно издевался над Брендой, а та боялась и слово сказать в ответ. В Томасе такого страха не было, вот Ньюту и оставалось только зло пилить его глазами.

Молча.

– Закройся уже, Бренда.

– Она лишь констатировала факт и была права. Никаких консерв сейчас ты не получишь. Ты кем себя возомнил, Господом Богом, если заболел? Спустись с небес на землю и узри наконец, каким хамлом ты стал независимо от болезни, – отбрил Томас холодно.

Ньют пару раз моргнул, затем в его глазах словно угас яростный огонек.

– Простите, ребята. Я не в себе. Не хотел вас обижать, но не могу контролировать… это. Будто помутнение, не могу мыслить здраво. Вы тут разберитесь, а я отойду.

Ньют на ватных ногах двинулся в сторону развилки и исчез в темноте, до которой свет ламп не дотягивался. Бренда испуганно посмотрела на Томаса.

– Что я тебе говорила, а? Что?!

– Не злить его, – угрюмо ответил Томас, не спуская глаз с развилки. – Вот сейчас пойду и поговорю с ним.

– Томас! Томас, не надо! Томас!

Бренда еще что-то громко шептала, но он уже не слышал. Ньют ушел недалеко: примостился во входе в левый поворот. Томас и нашел-то его только потому, что чуть не споткнулся.

– Твою мать! – раздалось шипение снизу: Томас споткнулся как раз о больную ногу. – Под ноги смотри, образина!