Текст книги "Heartlines (СИ)"

Автор книги: Рейн Шварц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Прямо сейчас? – недоуменно пробормотал Томас.

– Ну не прямо сейчас, но скоро, – отозвался Минхо весело, – ох, как много я потерял в прошлый раз и как много приобрел. Девочки, тройничок или будем консерваторами?

– Пошел ты, – Хариетт, рассмеявшись, отвесила ему подзатыльник. Рейчел свернулась калачиком у ее ног и больше не открывала рта.

Ньют еще минуту сидел не двигаясь, затем вышел и уже по старой привычке направился в сторону двери. Пол все такой же теплый, взрывы все так же гремят где-то далеко, и лишь изредка языки пламени подходят вплотную к двери. Хотелось любоваться этим зрелищем весь год и не думать о том, что скоро настанет его очередь. В прошлый раз он счастливо избежал роли альфа-самца и сейчас старательно прививал себе мысль, что это все на благо будущего.

Плохо получалось.

– Молодой человек, кто вы и что вы сделали с моим лучшим другом Ньютоном. Сознавайтесь, сэр, иначе я поволоку вас на суд инквизиции.

Ньют едва слышно рассмеялся и похлопал по полу рядом с собой.

– Он все еще здесь, Томми, просто твой друг теперь прежде всего врач – остальное отняли.

– Мне это не нравится. Ты опять ушел, – Томас присел рядом совсем бесшумно и уставился на пустыню перед ними, – ты всегда уходишь.

– Ой ли? – ядовито ответил Ньют не поворачиваясь.

– У меня через час намечается марш-бросок с Брендой, а в прошлый раз с Терезой, но ты уже знаешь это, правда?

– Знаю.

– И что ты об этом думаешь?

– Мы делаем все, чтобы выжить. Все для будущих поколений.

Томас хрюкнул, затем, не сдержавшись, засмеялся в полный голос. Громко, от души, и с явным вкусом горечи на обкусанных до крови губах.

– Что ты ржешь, Томми? – процедил Ньют раздраженно.

– С тебя. И с себя тоже. Со всех нас, если на то пошло.

– Просвети.

– Мы делаем тут что-то для кого-то, кого возможно может и не быть. Это как в жизни, Ньют. Я всегда поступал так, как должен был, потому что так хотели все, кроме меня самого. Никто не спрашивал, чего хочу я. Даже Минхо. Даже ты.

– Не начинай здесь, пожалуйста, давить мне на мозги своей сентиментальностью. У нас нет для этого времени и нужды.

– У нас никогда нет времени, – мрачно ответил Томас сквозь стиснутые зубы, – у нас никогда нет времени, сил желания, возможности. У нас никогда нет смелости. Ньют, знаешь, что сказала мне Тереза, когда решила уйти?

– Нет.

– Она сказала, что я…

– Я не сказал, что хочу знать. Это ваше с Терезой дело.

– Я же все равно скажу.

– Томми, – голос врача Ньютона Ньюта дрогнул, – не нужно, пожалуйста. Я не прощу тебе. Я не прощу себе.

Томас улыбается так горько, так отчаянно старается казаться радостным, будто ничего и не происходит вот уже сколько лет. Ньюту хочется, чтобы Томас никогда больше так не улыбался – так надрывно, так показательно примерно. Он едва-едва касается пальцами длинных волос, затем быстро отдергивает руку.

– Если тебе так будет лучше, – и уходит.

Врачу Ньютону Ньюту отчаянно хочется застрелиться.

+

– Ньют! – Соня догоняет его у входа в мужской блок. Она выглядит растрепанной и зажатой – короткие, с обкусанной у ногтей кожей, пальцы терзают кофту, волосы на скорую руку собраны в пучок, под тонкой майкой нет даже намека на лифчик – она решила не утруждать себя одеванием заново, все равно ведь шли спать. И черт бы его побрал, но он все еще не понимает, что ей от него еще сегодня нужно.

– Да?

– Давай договоримся сразу. Не врать друг другу.

– Да без проблем.

– Я серьезно, Ньют, – Соня не выглядит смущенной, только немного раздраженной. – Когда мы выйдем отсюда, у нас не будет выбора, и, если все сложится удачно, у меня на руках будет ребенок – твой ребенок. Я хочу, чтобы мы были честными друг с другом. Это все, о чем я прошу.

– Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Я все еще бесплоден. И это все еще была твоя прихоть, – напоминает Ньют нехотя, – я ничего тебе не предлагал и не обещал.

– Малыш Ньют боится ответственности?

– Ты прекрасно знаешь, что этим меня не напугать, – насмешливая улыбка сползает с лица Сони, словно утренний туман, от ледяного тона Ньюта, – но если ты хочешь честности, то вот она – я не сторонник предоставления услуг быка-осеменителя. Я не хочу спать с кем-то просто потому, что так надо. Я не хочу использовать тебя, не хочу потом притворяться, что желал всего этого. Если ты хочешь ребенка, у тебя есть еще Томас и Минхо. Подумай еще раз.

– Я уже решила, – сдержанно проговорила Соня, сглотнув обиду.

Ньют, закусив губы от омерзения к себе, рубит с плеча.

– Я никогда не полюблю тебя, – глубокий вдох. – Я люблю другого человека. Ты понимаешь это?

Соня улыбается почти так же, как недавно Томас: широко, отчаянно показушно, рвя душу на тысячу лоскутков ненужной ткани. Где-то внутри блока слышен смех Чака и рогот Минхо, Томас, наверное, уже спит, Янсон предпочел спать в гостиной. Ньюту холодно и мерзко от самого себя, хочется забраться подальше под одеяло и сделать вид, что его нет. В детстве, по крайней мере, этот фокус прокатывал.

– Знаю, – Соня гладит его по щеке, – ты же мой друг.

– И ты мой друг, Соня, – Ньют нежно целует ее в открытую ладошку, но тут же отпускает, – но я не могу побороть себя. Я не хочу, чтобы ты потом всю жизнь меня проклинала. Ты сможешь с этим жить?

– А ты? – Соня смеется, в ответ на его скорченную рожу, но быстро серьезнеет. – Смогу. Но при одном условии – ты будешь со мной честен. Никаких измен. Никаких увиливаний. Теперь нас двое. Если ничего не получится – так и быть, но до этого – я твоя, ты мой. Иначе будет плохо всем. Договорились?

Перед глазами, почему-то стоят Тереза и Томас, полгода назад: Томас в идеальном костюме, Тереза в шикарном серебряном платье – в ПОРОКе устраивался бал. И сколько Ньют не присматривался, сколько не пытался уговорить себя, что это лишь самообман, но память услужливо подкидывает картинки: Томас берет Терезу за руку только при приближении учителей или родителей, затем, как только они отходят, Тереза руку отнимает. Отношения на договоренности, тщательно продуманный спектакль. Иллюзия честности с собой и окружающими. Так проще. Так нужно. Так п р а в и л ь н о.

– Договорились, – слышит Ньют свой голос словно со стороны и уходит в блок. Ему срочно нужно поспать.

+

– Мередит, я хочу макароны с сыром, – Чак, болтая ногами сидит на столе и играет с Томасом в шашки, – сыра побольше, макаронов поменьше.

– Сделаю, Чак, – Мередит не отворачивается от плиты и моет руки. За три месяца она сбросила в весе, стала похожа на тень и передвигалась по бункеру исключительно как призрак. Единственная, с кем она общалась – Соня. Минхо внимательно следил за ней и часто тихо говорил ей что-то на ухо, но она отвечала очень редко. Ньют винил во всем учителя. Томас же его отчаянно защищал.

– С тобой все хорошо? – Ньют трогает ее холодный лоб горячей рукой, она дергается, как от удара током.

– Да, все нормально.

– Если с ней все нормально, твоя помощь не нужна, Ньют, – обманчиво мягко говорит Соня и хлопает по месту на диване рядом с собой. Ньют едва ли не бегом выскакивает из кухни к двери.

Как в прошлый раз Томас, он проводит здесь максимум своего времени. Ночью над Топкой бушует гроза – неестественная, слишком яростная, сметающая все на своем пути. Сполохи молний касаются стекла и даже Ньюту поначалу было жутко – а вдруг все же вылетит? Не вылетало.

Ньюту не хватало Томаса. С ним он виделся ночью перед сном и во время принятия пищи. Все остальное время он и Соня «старались» по ее выражению. Не так часто, как может показаться, но минимум раз в день они стандартно заходили в большую комнату с дубовыми дверями и Ньют проклинал себя за то, что уступил ей три месяца назад. И еще больше проклинал Томаса, потому что не понимал, как можно так жить. А может, это просто он слаб? Может, действительно стоило взять себя в руки и перестать думать о чем-то, что могло быть?

Ньют не умел предавать ни себя, ни других.

– Вот скажи мне, что ты здесь вечно торчишь, – Минхо бухается рядом, затем кряхтит, устраиваясь поудобней, – совсем меня загоняли, работаю за двоих, спину ломит, на руки смотреть страшно…

Ньют, не выдержав, смеется во все горло. Кто кто, а Минхо в бункере веселится напропалую: с утра идет в комнату с Хариетт, вечером с Рейчел, довольный, как слон, только спина у него и правда щелкает чаще обычного. Ньют утирает слезы.

– Ахахаха… Сколько лет… пахал на пилораме… а тут две девчонки свалили за три месяца… ой не могу, – в боку нещадно закололо, воздуха стало не хватать, голос похож на слабый писк. Минхо рядом тоже посмеивается, но как-то совсем невесело. Потягивается и роняет небрежно:

– Хариетт сегодня сказала, что у нее задержка.

Веселья как не бывало.

– И сколько?

– Три дня. Я думал, Рейчел разозлится, но она обняла ее. Представляешь? Я ждал минимум выцарапывания глаз, а она ее обняла и на меня ноль внимания.

– Я поговорю с Хариетт и Мередит. Пусть она ее осмотрит, может, рано говорить, потом я уже буду следить.

Минхо щелкает языком.

– Не нравится мне Мередит.

– Мне тоже.

– Что-то с ней случилось. Крысюк ее загонял? Нет, вряд ли. Она постоянно рядом с Соней, а та с кулаками на кого угодно может пойти. Мередит мне совсем не нравится. Соня из нее все соки тянет, точно тебе говорю. Она какая-то странная в этот раз, присосалась к Мер, как моллюск. Из нее будто всю жизнь потихоньку выкачивают. Я только понять не могу – почему?

У Ньюта мерзнут руки и сердце сковывает тонкая, но прочная как сталь, корочка льда. Мама была красивая, молодая, умная, а еще она умерла, а Ньют даже и понять не успел, почему. С чего женщине тридцати пяти лет бросаться с крыши, оставляя в этом мире своего единственного сына с чувством вины весом в тысячу тонн? Неужели она не понимала, что во всех ее грехах сын будет винить только себя? Не заметил вовремя. Не заметил, вот так просто, проморгал даже звонок полицейских на опознание. Глупо получилось – она уже день, как была мертва, а он узнал только под вечер. Даже тогда не совсем понял, что произошло. И на похоронах. А когда хлопала дверь в коридоре его квартиры постоянно собирался, мысленно слыша шелест ключей в замочной скважине. Ждал чего-то? Запаха цветков грейпфрута в маленькой спальне и солнечных бликов в светлых кудрях. В голове миллион вопросов с одной сутью: почему? Почему она бросила его? Оставила одного, не объяснив, не попросив помощи, просто бросилась с крыши. Ньют не мог этого постичь примерно месяц, а потом шагнул следом за ней.

Выжить было не обидно. Обидно было то, что потом чувство вины только усилилось. Отчасти из-за своей слабости и глупости, о которой ему потом любезно не напоминали Томас и Минхо.

– …эй, шенк, я к тебе обращаюсь. Ньют? – Минхо, кажется, уже минуту зовет его. Ньют устало поднимает глаза и смотрит прямо ему в лицо, не отводя взгляд.

– Ты о ней думаешь, да? У тебя взгляд такой сразу… пустой становится. Да и вообще. Слушай, тут даже особо убиться нечем.

– Алби вскрыл себе вены. Девочки выпустили газ. Я назову тебе тысячу способов самоубийства в этом помещении. Это совсем не так сложно. Соня мне уже все уши этим проела.

– А что у вас там с ней, кстати?

– Я устал, – улыбается Ньют.

– Все устали, я больше всех. Выкладывай.

Ньют смотрит на Минхо и жгуче усмехается. Минхо не поймет.

– Она больна.

– В смысле?

– Больна. Биполярное расстройство. Недолечили. Большую часть своего времени она ездит мне по мозгам. Она то веселая до одурения, то не может и руки без помощи поднять. То депрессия, то маниакальная активность. Естественно, что ей нужна жертва. И еще я знаю, что она сильно давит на Мередит, потому что на меня ее психозы уже слабо действуют.

Сказать, что Минхо в шоке – значит ничего не сказать.

– Но…это же Соня. Она же крепкий орешек, ты что. Она с ума сходит? Да в жизни не поверю.

Ньют смеется, жутко глухо и жестко.

– Она меня загоняла.

– Брось, всем только того и надо.

– Мне не надо, – отрезает Ньют, – я не просил ее об этом. Не надо мне ни жалости, ничего из твоего или Томаса арсенала. Но она действительно озверела. Она может не говорить со мной полдня только из-за выдуманной причины. Ей одной известной. А потом начнет заламывать руки и просить прощения. Но ни разу не плакала. Ни разу. И к другим девушкам меня на метр не подпускает. Мне до фени, ты же знаешь, но пару раз она уже съездила мне, – Ньют приподнимает майку, и Минхо ахает.

– Твою ж мать, это ж целая галактика у тебя здесь, – он тычет пальцем в черный синяк, Ньют воет от боли.

– Я не могу ударить ее в ответ, она же девушка. Но блять, больно же!

– То есть, считаешь, должны были послушать Бренду и отсеять ее? Тогда, когда узнали про ее болезнь?

– Нет, – твердо говорит Ньют, опуская футболку, – никогда.

– Я тебя не понимаю, – недоуменно отзывается Минхо, – она ревнует, как черт знает что, кулак у нее поставлен хорошо – ты сам ее учил. Она загоняла тебя до смерти, и ты ее не любишь. И хочешь, чтобы она осталась.

– Это не ее вина, – шепчет Ньют и вновь смотрит на дверь.

– Тебе нужно быть с ней осторожным. Она знает больше, чем ты думаешь, она неглупа и помимо ее паранойи, она отличный логик. Кроме того она знает ко… Вряд ли ты сможешь долго скрывать от нее то, что не любишь ее.

– Она знает. Я сам ей сказал.

– Знаешь, надеюсь, когда-нибудь до тебя дойдет, что ты ни с кем не будешь счастлив, кроме него. И надеюсь, что в этой жизни, – вдруг резко говорит Минхо и выбегает из коридора.

Ньют смотрит на взрывы и пересчитывает сполохи молний в темной пустыне.

+

– Ты должен поговорить с ним. Так больше продолжаться не может. Бренда не может забеременеть, значит, с ней что-то не так. Она ведет здоровый образ жизни, значит, это нервное. А если нервное, значит, это связано с тобой. Томас, уже пятый месяц пошел – и все впустую.

Голос Крысюка на удивление мягкий и спокойный, Ньют почти кожей чувствует, как слова касаются его пушистыми лапками. А еще он уверен, что речь идет о нем. И что покидать свое убежище за столбом сейчас – не лучшая идея. Ведь интересно послушать, что ответит Томас.

Который ограничивается всего одним словом.

– Хорошо.

– Томас, с тобой все нормально? Ты здоров?

– Абсолютно. Ньют проверял меня две недели назад. Засмущал Чака.

– Мальчик не может найти здесь себе дела. Лучше бы ты с ним больше времени проводил, чем в одиночестве.

– Я сам решу, с кем мне проводить время, хорошо?

– Просто мне действительно не нравится, как ты выглядишь.

Ньют, даже не видя Томаса знает, как тот вскинется в ответ на эту реплику.

– Лучше бы вы о Мередит так пеклись.

Янсон на мгновение задыхается, хватается за что-то, наверное, за стол. Запрещенный удар – Мередит совсем перестала разговаривать и напоминает только куклу, которая оживает лишь рядом с Соней. Ньюту всегда казалось, что Крысюк всегда все знает, но тут, видимо, и он не улавливает в чем дело.

– Я не знаю, что с ней происходит. Ньют говорил, она в депрессии, но это пройдет. Твой же Ньют это говорил. Обещал, что все будет хорошо.

– Ньют хирург, а не психиатр, – огрызается Томас, – он не обязан разбираться в ее поведении, только в строении ее тела.

– Когда ты стал таким злым, Томас? – тон Янсона меняется совершенно неуловимо, переходит на другой уровень, так Ньют и Минхо говорят с ним, но никак не Крысюк.

– Когда я сломал свою жизнь в угоду другим, учитель.

Крысюк выходит почти неслышно, но Ньют еще пару минут стоит за столбом – для верности. Томас – слышно по обреченному вздоху и скрипу пружин – опустился на диван. Ньют выплывает из-за колонны, как Кентервильское привидение.

– И когда этот стал тебе ближе меня? – Ньют усаживается рядом, стараясь не сплясать от радости – он не пересекался с Томасом уже полторы недели, видел только перед самым сном или ранним утром. О том, чтобы говорить с ним, не было и речи. Слишком разные полюса, разные порядки дня.

– Видишь, куда я скатился от недостатка общения, – хмурится Томас, – еще немного – вообще только с ним общаться буду. Он неплохой, кстати. По крайней мере, он меня не избегает.

Ньют удивленно раскрывает рот.

– А кто тебя избегает?

– Да все понемножку. Неважно. Ты там как? Давно тебя не видел.

– Все хорошо, – осторожно говорит Ньют, – не жалуюсь.

Томас кривит губы в слабой усмешке.

– Мне тебя не хватало.

– Мне тебя тоже, Томми, – тяжело, очень тяжело, но все же необходимо заставить себя сказать эти слова, – только по-моему, Крысюк отрекомендовал тебе прекратить общение со мной.

– Оно разве есть? Это же не как тогда, когда мы часами сидели у двери. В этот раз все совсем не так, правда? В первый раз мы боялись этого, как огня, а теперь ходим в большую комнату как на работу. Я всегда этого боялся, понимаешь? Я прихожу, а меня ждет одно и то же. В прошлый раз мне нравилось больше.

– Чем? Все сдохли в конце? С тобой рядом Минхо, я, Бренда, Чаки. Что ты ноешь?

– Ною? – ядовито переспрашивает Томас. – Я не ною. Я не говорил с тобой две недели. С Минхо – неделю. С Чаком – месяц. Месяц. А знаешь, кого я вижу каждый день? Бренду. Но даже с ней я не разговариваю. Мы все загниваем изнутри, порабощенные одной нелепой целью – размножение, размножение, продолжение рода. Я не хочу продолжать наш род. Он не самый лучший. Но я должен. Я обещал Терезе. Я должен это тебе.

– Вот меня только сюда не приплетай, – просит Ньют, поднимая руки вверх, – я ни при чем. Я вообще бесплодный калека, загнанный сумасшедшей подругой. Я вообще против всего этого.

– Врешь, – ледяным тоном говорит Томас.

– Прости, что?

– Ты врешь.

– В смысле?

– Да в прямом. Да, эта дрянь сейчас происходит в наших головах и все это нереально, но давай вспомним нашу жизнь, Ньют. О нет, не уходи, ты любишь это делать, у тебя лучше всего получается убегать от решения проблем. Помнишь, когда мы взяли себе эти имена?

– Помню, Эдисон, – цедит Ньют, – руку только выпусти.

– Отлично, Ньютон. Нам было по тринадцать и нам предложили или оставить свое имя, или взять другое в честь кого-то. Ты выбрал Исаака Ньютона – ты им восхищался. Я не хотел брать другое имя, но я пошел за тобой. Когда ты ходил к Минхо, я шел вместе с тобой. Когда ты ходил на могилу к матери, я был рядом. Я всю жизнь хожу за тобой и наблюдаю, как ты меня отталкиваешь, – голос Томаса срывается, у Ньюта дергаются губы, которые он упрямо сжимает, – я всю жизнь бегаю за тобой, как собачонка, а ты…

– К чему эта истерия? – как можно спокойнее интересуется Ньют. Томас выглядит так, будто совсем не удивлен.

– Я больше не буду. Слышишь? Никогда. Просто… живи с этим. Ты оттолкнул нас, когда твоя мать умерла – мои родители даже не замечали, когда я сбегал из дома на месяцы! Ты шагнул с высотки, просто испугавшись. Ты трус, Ньют. Ты до чертиков боишься реальности. У тебя был я, всю твою жизнь я был рядом, но все, что ты делал за это время – это пинками выталкивал меня из своей жизни.

– Только я один боюсь реальности, – едко комментирует Ньют, поднимаясь, – а ты такой смелый, что завел настоящие отношения.

– Слушай, ты достал. – зло цедит Томас сквозь зубы. – Я ведь могу и в рожу заехать.

– О, давай, – Ньют и сам не понимает, что несет, главное не останавливаться, – мне мало достается от бешеной ревнивой истерички. Я поступил так по твоему примеру, Томми. Как тебе было с Терезой, м? Хреново, наверное. Соня все равно лучше ее. Она хотя бы не… – Ньют захлопывает рот до того, как страшная правда сорвалась с его уст.

Томас бьет на удивление сильно, но не в нос – спасибо ему хоть за это. Губу рассекает напрочь, кровь льет ручьем. Удар от ноги по ребрам, как от кувалды – все тело разом будто проваливается в черную бездну боли. Томас явно не знает про синяки, иначе бил бы еще сильнее, но Ньют не собирается просто отлеживаться и позволять себя пинать. Подсечка – и Томас грохается рядом, как мешок с мукой, а на полу преимущество у Ньюта, который всем телом придавил Томаса к полу, а руки развел в стороны.

– Прекрати, – хрипит он, едва удерживая друга от новых атак, – я не хочу с тобой драться, ты же все равно проиграешь.

Томас смеется. Дико так. Почти как Соня. Соня больна, ей можно. Томасу – нет.

– Посмотри! – кричит он. – Посмотри, что ты со мной сделал! Это все ты виноват! Это твоя вина! Если бы не ты, я бы не сходил сейчас с ума, я бы не сходил с ума всю оставшуюся жизнь, я бы…

Ньют целует его истово, ощущает вкус собственной ржавой крови на его губах и желает установить равенство: кусает до крови нижнюю губу Томаса. Он надрывно стонет, еще больше напрягаясь под телом Ньюта, но в этот момент совершенно не лезет драться. Ньют хочет остановиться, пойти в блок и спрятаться под кроватью, но нельзя. Не сейчас, когда Томас стонет, как последняя шлюха у него в руках. Когда пальцы Томаса сдирают резинку с волос Ньюта и зарываются в длинную светлую копну. Когда язык Томаса буквально врывается в его рот, исследуя, вызывая всего одно желание: еще.

Ньют вырывается.

– Блять, Томми, нельзя это, нельзя…

– Заткнись немедленно, – командует Томас, одним движением подминая Ньюта под себя и срывая с него рубашку, – заткнись, иначе я убью тебя.

Ньют затыкается.

И послушно принимает укусы, оставленные на предплечьях, шее, ключицах. В голове не укладывается, что сейчас он целуется с Томасом – с Томми – на полу в гостиной, куда может зайти кто угодно, но почему-то, как по заказу, не появляется никто. Ньют убил бы их на месте, как минуту назад его грозился убить Томми.

Ньют не может оторваться от губ Томаса. Не будучи любителем поцелуев, это для него что-то новенькое: не знать, как насытиться одним человеком, что это такое – хотеть выпить его до дна, оставить себе, запереть под семью замками и больше никому не показывать. Ньют жадно исследует его тело руками – спину, до боли сжимает бедра, руки шарят по всему телу, а сам Ньют словно наблюдает со стороны, как Томас проходит рукой по ремню его штанов, вызывая у него рык. Томас хрипло стонет, когда Ньют горячими пальцами дотрагивается до его груди – неосознанно, скорее, просто для ознакомления, но от стонов Томаса ему срывает крышу. Он хочет дотянуться до ширинки штанов, путается в замке, но Томас ловит его руку:

– Не спеши, а то успеешь, – шепчет он, прикрыв глаза, и Ньют, хоть и стискивает зубы, сдерживая желание, все же готов потерпеть ради главного приза.

– Ну ты и засранец, Томми, – хрипит Ньют прерывисто, когда Томас целует его все ниже и ниже, накрывает рукой бугор на штанах Ньюта, вызывая у него нечто среднее, между хрипом и утробным воем, – ты… самый настоящий.

– Но ты же любишь меня, – лукаво полувопрошает Томас, нависая над ним. Каштановые волосы прилипли ко лбу, губы покраснели от поцелуев и запекшейся крови. Томми такой невероятно свой, невероятно его, что в голове не укладывается, как, зарекшись когда-либо предавать друзей, он столько лет отталкивал самого главного в жизни человека? Томми улыбается так, что сердце вместо одного удара дает двадцать один.

Ньют с совершенно чистой совестью отвечает, от души плюя на фальшивый кодекс чести.

– Люблю.

Томас замирает на одно мгновение, потом его лицо смягчается. Он касается своими разгоряченными губами губ Ньюта – сладко-сладко, всего на один миг.

– Я люблю тебя, – говорит он ему на ухо, – Не смей больше замыкаться в себе. Не смей отталкивать меня!

– Он постарается этого не делать, – жесткий, сухой, как наждачка, и едва надрывающийся от слез голос. Соня. Как в плохой комедии.

Ньют еще десять секунд не может понять, что происходит, потом мягко, но быстро отталкивает Томаса и вскакивает на ноги. Видок у него тот еще – на ключицах и шее – кляксы засосов, рубашка в клочья и та в гостиной. Соня бежит по коридору, ее золотые волосы мелькнули в направлении двери.

– Соня! Соня, подожди!

Она остановилась у самой двери, не доходя до нее буквально метра. Стеклянная стена, а за ней – эхо взрывов. Ньют поднимает руки, будто боится спугнуть. Соня никогда не плакала, но сейчас ее лицо покраснело от дорожек слез.

– Ты обещал мне одну единственную вещь, – твердо начинает она, – не обманывать меня. И что же ты делаешь?

– Я никогда тебя не обманывал, – Ньют вовсе не чувствует себя виноватым за то, что едва не переспал с Томасом, только за то, что вовлек в это ее, – я сказал, что никогда не полюблю тебя.

– Ты обещал не изменять мне!

На это Ньюту ответить нечем. Соня хватается за живот и сдерживает вой, рвущийся из груди.

– А как же я? Как же мои чувства? – спрашивает она в пустоту. – Ты знаешь, я была так благодарна тебе, когда ты защитил меня и доставил в бункер, но сейчас я тебя ненавижу. Ненавижу!

– Воу, воу, тихо, сестренка, – Минхо точно также, как раньше Ньют, приближается к ней подняв руки. Соня шарахается в сторону двери – ровно на один шажок. В проеме появляются все приютели и Янсон, который безучастно наблюдает за происходящим словно со стороны.

– Соня, пошли поговорим, – миролюбиво предлагает Ньют, протягивая руку. Соня вздергивает голову и величаво отказывается.

– Пойдем, – тихо, едва слышно добавляет Мередит, заставляя остальных вздрогнуть – так долго они не слышали ее голоса, – я помогу тебе. Я помогала тебе раньше, помогу и сейчас.

– Никто мне не поможет, тем более ты, износившаяся тряпка, – она с ненавистью смотрит на Мередит, потом на живот Хариетт, чуть заметный под майкой, – никто. Но знаете, я бы хотела кое-что проверить…

Ньют непонимающе смотрит на нее и спиной чувствует, как Минхо напрягается.

– Соня, отойди от двери, – тихо и необычно спокойно командует он. Соня в ответ безумно улыбается и делает малюсенький шажок к двери. Минхо, точно дикий кот, следует за ней – опять лишь на маленький шажок. Янсон подбирается со своего места и немного выступает вперед. Томас подходит поближе к Ньюту, становясь прямо за его спиной.

– Хочешь, проверим твою теорию, Минхо? – вкрадчиво спрашивает она, лихорадочно блестя глазами. – Я помогу тебе проверить…

– Не смей! – кричит Минхо, бросаясь к ней, но не успевает. Короткие пальцы быстро набирают код на панели. Дверь открывается так же бесшумно, как и закрывалась пять месяцев назад.

+

Перед тем, как его сожрал огонь, Ньют успевает подумать только о том, какая же сволочь этот Минхо, если не рассказал ему о коде.

Комментарий к 3

Я очень долго писала эту главу, получилось немного сбивчиво, но в целом, постаралась раскрыть более полно уже от лица Ньюта.

========== 4 ==========

Джакарта, «Небесные» районы, июнь, четыре года назад.

Под подошвами ничего не хрустит, даже гравий. Его, к слову, здесь и в помине нет – только мягкая дотошная дорожка, пародия на асфальт. Захочешь – не разобьешься, а случайно и подавно нет. Все для блага народа: призывно отражающие свет небоскребы, зеленые насаждения, запах лотоса – хотя откуда лотос в центре города? Спросить у кого – не ответят. Привыкли, наверное.

Томас бежит на всех парах, лавирует между такси и старается не сбить с ног многочисленных прохожих и туристов, на деле же сбивают с ног скорее его: уж больно тощий, маленький и нескладный для своих лет. В такие минуты обычно вспоминаются Минхо и Ньют – крепыши, уверенно стоящие на ногах, выглядящие минимум на пару лет старше своего настоящего возраста, уж их-то не заносит на крутых поворотах от того, что задел прохожего плечом. Томас сжимает зубы и бежит быстрее – в чем в чем, а в упрямстве ему можно было дать двести очков вперед.

Здание ПОРОКа возникает словно из ниоткуда, он так и не привык к тому, что оно практически первое за поворотом, хотя бегает сюда очень много лет. Ходить в школу еще и на каникулах, такое могли провернуть только он и Тереза – единственная, кто еще остался в городе после экзаменов, всегда оставалась. Зубрилка и зануда, а все же лучшая подруга. Да и других вариантов провести каникулы у него не было.

Летом в школе всегда оглушительно тихо. Эта болезненная тишина давит на виски не хуже самого дикого шума, рвет на ошметки барабанные перепонки. Даже когда в ПОРОКе появляются гости – а это бывает часто – тишина никуда не уходит, только иногда из зала раздается звон бокалов и едва различимый разговор. Тереза обычно прячется в кабинете рядом с классной на третьем этаже, там же она собственноручно оборудовала маленький исследовательский центр и библиотеку. Без лишних вопросов, ужимок и приветствий сторож отправляет его туда одним кивком головы. Томас взлетает по лестничным пролетам и останавливается у входа в дверь. Трижды стучит костяшками, затем один раз ладонью – их с Терезой код.

– Входи! – слышится за дверью.

Тереза, словно буддийский монах, восседает на полу посреди кучи свертков, бумаг, книг и по-профессорски поправляет очки на носу: носить их она не стеснялась только при родителях и Томасе.

– И тебе привет. Ну, как дела?

– Мне нужна твоя помощь, Том.

– Тебе всегда нужна моя помощь. Что тебе в этот раз надобно, ненасытное чудовище?

Тереза улыбается и протягивает ему старый потрепанный фолиант – такого Томас у нее еще не видел, а он перечитал все книги в ее собрании. Книга оттягивает руку, он нетерпеливо открывает ее и тут же закрывает.

– Без вариантов.

– Ты даже не прочитал, что я заложила, – она не выглядит обиженной, в конце концов, зная Томаса много лет, она именно этой реакции и ожидала, – там довольно много о нашей профессии. Ты знал, что рецепты древних египтян до сих пор применяются в современной стоматологии? Представь, как много мы можем сделать, если перелопатим остальное? Мы сможем поднять медицину на новый уровень…

– Тереза.

– Том, там много и об исследованиях головного мозга, а так же реакциях на раздражители. Мы можем углубиться в проблемы болезней типа Альцгеймера. Мы будем спасать жизни.

– Тереза. – Томас даже взмахнул руками, лишь бы заставить ее умолкнуть. – Если ты еще не поняла, читай по губам. Я. Никогда. Не буду. Врачом. Точка.

Тереза оскорбленно поджала губы и резко захлопнула книгу, лежащую рядом.

– Прекрасно, Томас. Просто прекрасно. Делай как знаешь.

– Я не хотел тебя обидеть, но мне реально надоели твои идеи. Я не буду врачом. Я буду инженером. Мне казалось, выбор имени ясно дал тебе это понять.

– Это они на тебя так влияют, Эдисон? Ньют и Минхо? Свобода выбора, жить своим умом – тебе не кажется, что есть люди, которые лучше знают, что тебе подойдет? Тебе четырнадцать! Твоя голова, конечно, не сравнится со многими, но ты меня беспокоишь. Все эти мысли о том, чего ты хочешь – чистой воды эгоизм. В ПОРОКе мы хотим не этого!

– Я не хотел в ПОРОК! – взрывается Томас, Тереза удивленно снимает очки – ее друг никогда не повышал и тона, не то, чтобы откровенно орать. – И нет никакого «мы»! Есть ты и твои бредни о врачебном деле. Я не стану врачом, я не был рожден для этого!

– Откуда ты знаешь? – разводит руками Тереза.

Томас, к своему сожалению, прекрасно знает, о чем говорит.