Текст книги "Heartlines (СИ)"

Автор книги: Рейн Шварц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Томас не понимает. Хватает Ньюта за рукав и силой разворачивает к себе.

Он просто глупый мальчишка, который ставит на себе крест из-за мнения других. Он очень любит это делать, Томас неоднократно в этом убеждался.

– Ты правда решил поехать в Аризону?! Тебе что, по голове трамваем проехали, ты, кусок плюка? – Томас переходит на гневный шепот глядя, как Ньют закуривает. – Брось заразу и отвечай мне.

– Томми, я так решил. Точка.

– Осел, ты же ненавидишь жару. Ты ненавидишь гуманитарные науки. Ты всю жизнь себе угробишь. Себя заживо похоронишь под этими кипами бумаг. Ты, мать твою, физический гений, по тебе Принстон плачет, а ты собираешься в сраную Аризону из-за того, что считаешь себя недостаточно…

– Каким? – вдруг тихо и с угрозой перебивает Ньют. – Каким я себя считаю, скажи мне, ну.

На ум, кроме отвратительных ярко алых луж крови на асфальте и взгляда, едва не застывшего навсегда, как назло, ничего не приходит. В голове звенит звоночек: динь-дон, Томас, аккуратней, не перегни палку, а то снова будешь соскребать остатки друга с потрескавшегося бетона.

– Бракованным, – голос Томаса ломается с хрустом, как и холод в глазах Ньюта разлетается на мириады осколков, – но ты не такой. Ты же знаешь.

Ньют молчит и даже не пытается вырваться. Дурной знак.

Томас бы обнял его, но сейчас между ними миллионы километров – протяни руку – разорвет, Солнце сжигает, если подлететь слишком близко.

– Мамы больше нет, но есть ты. Не нужно убивать себя.

Он выбрал неверное словцо.

– Это я уже пробовал, – весело, страшно весело улыбается Ньют, и по телу Томаса бегут мурашки.

– Брось, ты знаешь, о чем я. Нельзя тосковать вечно. Ей бы это не понравилось.

– Какая сейчас разница? Она мертва. Ей все равно, – Ньют зло буравит Томаса взглядом. – И тебе должно быть все равно. Просто признай. Я же ничего ни от кого не прошу, нельзя ли просто оставить эту тему?

– Ньют…

– Господи, Томми, да завали ты со своей жалостью! – выкрикивает он. – Чего тебе от меня надо, а? Ну чего? Ты бесишься, что я больше доверяю Минхо, но у него нет этого щенячьего – нет, не смей перебивать и перестань ты смотреть на меня как на Бен Ладена! – взгляда каждый раз, когда я говорю что-то, что ему не по душе. Может, я действительно не хочу этого. Может, я не хочу быть кем-то, кем хочешь видеть меня ты.

Томас сам не понимает, как это получилось: лицо Ньюта у него в руках, губы прижимаются к губам со всем жаром, на какой способны, Томас, наверное, надеется, что он оттает, впервые, с момента похорон матери.

Когда его отталкивают, глаза Ньюта становятся пронзительно серыми – как грозовое небо, Томас понимает, что бояться ему уже нечего – самую страшную ошибку в своей жизни он только что совершил. И уверен, что его никогда не простят за это. Ньют не бьет его, хотя Томас почти молит о сломанном носе или челюсти. Ньют вовсе не гомофоб, он не станет этого делать, он никогда не ударит Томми. А Томас знает, что хотя для него самого этот поцелуй полон желания защитить, для Ньюта, наверное, полон унизительной заботы и снисходительной жалости.

Он даже сейчас проявляет доброту, отворачиваясь от него и не глядя прямо в глаза – Томас бы не выдержал. Щеки горят, но он вовсе не чувствует себя виноватым – он дал Ньюту новую порцию информации для размышления, а значит, меньше времени для самоедства. Ему остается утешаться только этим, потому что Ньют на него не смотрит.

Вряд ли когда-нибудь еще взглянет.

– Что это было? – тихо, очень тихо.

Томас не знает, что ответить.

Они мирятся через полторы недели не без помощи Минхо, немного офигевшего от того, что двое его лучших друзей бежали со всех ног в разные стороны, едва видели друг друга в коридоре. Ньют снова говорил с ним без раздражения, Томас начал встречаться с Терезой.

Ньют узнает побольше о Принстоне и сообщает об этом Минхо.

Томас мельком видит папку с фирменной печатью, торчащую из рюкзака, и отворачивается, почти ничего не почувствовав.

Джакарта, наши дни, 8:20.

– Каким образом Лабиринт поможет нам выжить? Чем вообще обусловлен ваш выбор локации? Я думала, это будет какой-нибудь остров в открытом море или горы. Но Лабиринт – такого места даже нет, насколько я знаю.

– Бренда, если у тебя есть предел для воображения, значит, ты слегка ошиблась классом, а заодно и уроком, – мистер Янсон явно издевается. – Давайте представим, что и Лабиринт может дать укрытие на какое-либо время, если хорошо поискать. Но для того он и Лабиринт: найти нужно будет быстро и сразу, иначе он убьет вас даже без глобальных катаклизмов. Своего рода уступка тому, что это ваш первый глобальный мысленный эксперимент, – всплеснув руками, он вернулся к ящичку, —, а теперь, если ни у кого нет возражений, за работу. Выбираете не глядя карточку из этой коробки, а на ней указана профессия. Согласно карточкам ваши коллеги и будут отбирать команду в бункер. Ньюту, как опоздавшему, предоставляется честь первому выбрать карточку.

Ньют пожал плечами и быстро вытянул карточку из ящика, который поднес Янсон. Тот пару секунд испытующе смотрел на него, а затем отвернулся и пошел к столу, закашлявшись. Следующим был Томас, и вновь учителя пробрал приступ кашля. Ученики тянули карточки один за другим, Минхо успел дважды пересмотреть свою карточку в поисках чего-то, известного только ему, вызывав у Ньюта усмешку. Кто-то хмурился и был явно недоволен тем, что ему попалось. Кто-то светился, словно начищенный пятак.

Учитель вернулся к столу с пустым ящиком.

– Итак. Рассказывайте, что у вас. Ньют?

– Хирург и фармацевт, – он победно улыбнулся.

– Инженер, – поднял руку Томас.

– Учитель младших классов, – пробурчал Минхо под хохот класса.

– Электрик!

– А я продавец изделий из кашемира.

– Строитель и плотник.

– Я актриса.

– Владелец недвижимости.

– Я вот астролог и метеоролог.

– Типа танцовщик.

– Садовод.

– Кандидат наук по мех.мату.

– Я психолог и…психиатр.

– Спортсмен.

– Я солдат.

– Я ветеринар.

– Юрист международного права.

– Маркетолог.

– Я эм… ювелир.

– Военный журналист.

– Библиотекарь.

– Убита, – Янсон выставил вперед руку, указывая на Беллу, которая так и застыла, держа в руках карточку с надписью «Библиотекарь».

Лабиринт, эксперимент, 8:35.

– За что?! – на лице Томаса написан ужас, отвращение и еще что-то абсолютно необъяснимое, когда он разворачивает бездыханное тело Беллы к себе и словно баюкает ее, приглаживая русые волосы. На лицах остальных испуг, многие совершенно неосознанно делают шаг назад, под защиту огромных бетонных стен.

Учитель выглядит немного усталым и разозленным.

– Вы так и не поняли сути эксперимента. Здесь ваш проводник – логика. Согласно ей, а не душевным привязанностям вы выбираете тех, кто выживет. Ваши карточки с профессиями – ваша защита или приговор. Ничто больше не имеет значения. Ты что, серьезно бы выбрал ее?

– Но убивать-то зачем? – голос Томаса совсем тих и полон разочарования. – Вы же сами сказали: есть шанс выжить в Лабиринте.

– Лабиринт создан не для этого, – отмахивается Янсон, – да она бы и не выжила. Протянула бы пару деньков, не больше. Милосерднее было убить ее прямо сейчас, избавив от мучений. Хотя если и встает выбор между людьми разного пола, предпочтение отдается девушке, но сейчас у нее не было шансов.

– А кто вы сами? – перебивает его Томас.

– Кто-то, о ком вы не знаете ровным счетом ничего. Можете брать меня с собой в бункер, а можете и не брать, но подумайте: я, возможно, могу вас многому научить.

– Вам не кажется это несколько несправедливым?

– Тогда просто считайте, что это я устанавливаю здесь правила.

– Я строитель и плотник, – Гэлли выглядит немного нервным и сейчас впервые утратил угрюмое выражение лица – оно сменилось на самоуверенное и стало еще более неприятным, – после апокалипсиса нужно будет строить дома, нужно будет где-то жить. Без меня вам никак.

Томас нехотя с ним соглашается и скрепя сердце поднимает руку. Его поддерживают все без исключения.

– Я актриса, – Рейчел выглядит напуганной, – это все.

– А театр с собой таскать будешь? – Гэлли презрительно кривит губы.

– Необязательно ведь театр, – Арис заминается на мгновение, – она может просто играть.

Янсон не спускает глаз с Гэлли, который чуть ли не глаза закатывает.

– Да ладно? И что, ее игра спасет человечество? От нее толку – ноль. Кто за нее?

Рейчел робко поднимает руку, вместе с ней Арис, Томас, Ньют и Хариетт. Остальные молчат и старательно отводят глаза в разные стороны.

– Ребята… – глаза у Рейчел становятся мокрыми от слез, когда она натыкается на холодные, безучастные лица. Затем быстро шмыгает носом и бросает короткое: – Да пошли вы.

– Нам не нужен ветеринар, животные все равно вымрут в своем большинстве. Прости, Уинстон.

– Продавец изделий из кашемира? Серьезно? Томас, опусти руку, хватит позориться.

– Электрик нам необходим. На электричестве будет стоять многое. Добро пожаловать в клуб, Алби.

– Я юрист международного права, – Тереза победно улыбается. – Вам понадобится мое умение общаться с людьми других национальностей и знание законов. Я умею вести переговоры. Кто за меня?

Семнадцать из двадцати. Ньют так и не поднял руки.

– Чак, ты мне правда нравишься, и ты молодец, что участвуешь в этом эксперименте вместе с нами всеми, но кому нужен ювелир в условиях мировой катастрофы? – Гэлли качает головой и, наверное, искренне сожалеет.

– Он же ребенок… – выдыхает Тереза, – просто маленький мальчик…

– Здесь все равны, сейчас он взрослый для нас, – голос Янсона холоден, – Кто за Чака?

Рука Томаса немедленно взвивается вверх, вместе с ним Ньют, Тереза и Соня. Чак с ошеломленным видом отходит к тем, кого не пропустили.

– Ньют хирург. По-моему, здесь все ясно и без пояснений. Принято единогласно.

– Соня, твои знания астролога и метеоролога могли бы пригодиться, но не сейчас, когда вся Земля горит ясным пламенем.

– Но именно я ведь и предсказываю все это, – Соня выглядит шокированной и немного возмущенной, – Минхо, я, черт возьми, могу жизнь вам спасти.

Минхо качает головой.

– Кто за меня? – голос Сони дрожит, и Ньют первым поднимает руку – они всегда хорошо дружили, за ним Томас.

Ветер колышет длинные ветки плюща на стене, а Соня гордо отходит в сторону.

– Владелец недвижимости абсолютно бесполезен в мире, где нет недвижимости.

– Маркетолог? Какой нам сейчас прок от маркетинга?

– Хорхе кандидат наук по мех.мату, он нам не помешает.

– Томас инженер, без него мы как без рук.

– Кто-нибудь может сказать мне, какая польза от военного журналиста? Без обид, Арис.

– Всегда хотела быть танцовщицей, но Ник, ты же сам понимаешь, что профессия никудышная. Извини.

– Я солдат, – Бренда смотрит на Янсона в упор и без улыбки, – и видит бог, я вам понадоблюсь.

– Садовод – это хорошая профессия, без еды мы никуда. Котелку всегда везло.

– У спортсмена хорошее телосложение, и если это весь список его заслуг, то он нам не подходит. Томас, Ньют, опустите руки, черт подери.

– Психолог необходим. У многих будут душевные травмы. Располагайся, Хариетт.

– Мистер Янсон, о вас мы ничего не знаем. Минхо будет учить детей, он нужен, – Томас переводит взгляд с одного на другого, как Арис подает голос:

– Но ведь мы не знаем, в какие тайны посвящен мистер Янсон. Он может знать что-то, без чего не выжить. Он темная лошадка. Но это может оправдать себя. Я готов пойти в ва-банк.

– Зато детей учить ни черта не умеет, – цедит Ньют сквозь стиснутые зубы и натыкается на недоуменный взгляд учителя.

– Ты видишь здесь детей помимо Чака? – мягко спрашивает Тереза, а Минхо разворачивается в сторону отсеянных.

– Минхо…

– Я понял, – он поднимает обе руки и отвешивает издевательский поклон Янсону, – как вы и хотели, я без шансов.

– Нам нужен будет учитель! – голос Ньюта срывается, он хватает Минхо за рукав. – Подожди, я что-нибудь придумаю.

– Мой блондинистый друг, это справедливый отбор. А единственного ребенка, которого я мог учить, вы уже отсеяли. Я труп.

– Кто за Минхо? – голос Томаса разрезает тишину. Его собственная рука и рука Ньюта взвились в воздух почти одновременно. Больше проголосовавших не было.

Янсон закатил глаза и вздохнул.

– Думаю, неплохо бы разойтись на время, – голос Ньюта странно низкий и хриплый, словно от тяжело сдерживаемых чувств, – я и так ваши рожи год терпеть буду.

Все согласно кивают и уходят в разные стороны поляны. Томас быстрым шагом идет к Чаку и обнимает его. Мальчик часто дышит и хватается за его руки, словно утопающий за последнюю соломинку.

– Слушайся Минхо, понял? – шепчет он прямо ему в ухо. – Ни на шаг от него, прилепись, как моллюск. Он тебя не оставит.

Чак судорожно кивает и вздрагивает от грохота. Томас поворачивает голову: над стенами Лабиринта клубы пыли что-то, что подозрительно похоже на ядерный грибок, но до сюда странным образом не доходит. На другой стороне поляны в тени деревьев Ньют что-то втолковывает Минхо, который сначала смотрит в пол, а потом бросает колкий взгляд на Томаса. Янсон куда-то исчез, и в голову Томаса закрадываются смутные подозрения. Если Янсон смог заставить Беллу умереть одним словом, что помешает ему убить остальных? Что помешает ему и их избавить от мучений?

Он снова разворачивается к Чаку и трясет его, заставляя очнуться от оцепенения.

– Беги к Минхо, – шипит он Чаку. – Сию же секунду. Хватай Соню, остальных и убегайте, не теряйте времени! Сейчас же, ну!

На лице Чака ничего, кроме отупения и ужаса, но он бежит к Минхо так быстро, как только может. Томас видит, как Минхо внимательно прислушивается к мальчику, изредка кидая взгляды на Томаса, потом на его лице появляется то же выражение, что и у Томаса. Он понимает.

Из бункера выходит Янсон. С пистолетом.

– Бегите! – вопль Минхо слышен во всех углах поляны, Томас в этом уверен. Многим и кричать не надо – рванули за ним в ближайшие огромные двери, словно зайцы. Ньют что-то кричит им вслед, но Томас не слышит, с удовлетворением отмечая, что Чак успел убежать вместе с Минхо.

Они ушли. Их больше нет, и скорее всего, они не выживут.

Группа и Янсон подбегают к Томасу. Учитель лениво вертит в руках пистолет.

– Даже стрелять не понадобилось.

Томас поворачивается спиной к нему и почти не разжимая губ говорит тихо, настолько, чтобы учитель не расслышал, но услышали остальные:

– Я не хочу, чтобы он был с нами в бункере.

Ньют на мгновение застывает, затем с задних рядов доносится голос Котелка:

– Я думаю, стоит поискать чего-нибудь съестного здесь, пока еще есть время и радиация не заразила все. Нам нужны будут наркотики, растительные, я попросил бы вас набрать трав. Разделитесь и на поиски.

Томас нервно наблюдает за Ньютом, который хромает из одного конца поляны в другой, от одного человека к другому, как шепчет что-то на ухо и быстро уходит.

Янсон догадывается обо всем много позже, когда они все уже стоят в холле бункера и внимательно следят за погодой. Все чаще в воздух взлетают клубы пыли и раздаются взрывы, становится ощутимо более жарко. Учитель замирает в двадцати метрах от входа, ветер ерошит его черные волосы, он встречает ледяной взгляд Ньюта.

– По Шекспиру, – чеканит тот без улыбки, и все присутствующие чувствуют, что это своеобразная месть за Минхо и Чака. – На три часа раньше, чем на минуту позже.

Дверь закрывается, едва не отрезая мистеру Янсону пальцы, с губ его, как ни странно, не сорвалось ни звука. Томас впервые видел его таким растерянным и испуганным: бесцветные глаза не источают яд, даже бородка кажется чуть более седой. Никакой жалости Томас к нему не чувствует, только легкую брезгливость и раздражение от того, что руки, кажущиеся красными из-за надвигающихся сумерек, все еще касаются прозрачного и непробиваемого стекла.

Ньют закрывает завесу и идет вглубь бункера.

Остальные следуют за ним.

*

В бункере мягкое желтое свечение и стены отделаны сандаловым деревом. Пахнет чем-то пряным, может даже ванилью или куркумой – приятный, обжигающий запах. Большая кухня со столом ровно на десять человек: очередное напоминание, что кто-то сейчас отчаянно ищет выход в Лабиринте. Есть бассейн, маленький фонтанчик и спортивный зал – все это не столько ради удовольствия, сколько для поддержания духа и физической силы. Лица ребят кривит косая усмешка: конечно, здесь старались не для них, но все равно неприятно чувствовать себя как в инкубаторе. Даже если здесь и лучше, чем за бронированными стенами.

– Контрацептивов нет, – объявляет Тереза, заглядывая в ванную. – Ни таблеток, ни резинок, ничего. Только гормональные и другие лекарства.

– А ты что думала, здесь трахаются для удовольствия? – Бренда смеется и уходит в зал. Тереза показывает ей язык и идет в кухню готовить.

На сковородке аппетитно шипит мясо, но никому и кусок бы в рот сейчас не полез. Гэлли то и дело оглядывается в сторону выхода, Хорхе мрачно точит нож, а Бренда с Хариетт помогают Терезе и стараются не встречаться с остальными взглядом. Томас зло пинает ножку стула, а потом внезапно понимает, почему: их первейшая задача – продолжение рода, а девушек всего три, вдвое меньше, чем парней. Алби, кажется, думает о том же самом, потому что проводит странные расчеты прямо на столешнице. Они просчитались с самого начала: выбрали слишком много парней, руководствуясь логикой, в то время как самая важная задача отошла на второй план. Девушки держались от них подальше до самой ночи, хотя никто из парней и не глядел в их сторону, боясь напугать. Ньют пытался как-то поддержать беседу, но Бренда, приземлив на шерстяную подставку сковородку с мясом и картошкой, быстро удалилась, даже не ответив. Хариетт и Тереза едва ли не бегом бросились за ней.

– Превосходно, теперь мы заработаем славу секс-маньяков, – пробурчал Гэлли, гоняя картошину по тарелке.

Котелок хохотнул и тут же умолк. Напряжение возрастало, так что через пять минут Хорхе миролюбиво предложил разойтись по кроватям. Направляясь в блок, Томас краем глаза увидел большую комнату с кроватью, занимавшей почти половину помещения. Им и не нужно было ничего подписывать – он разом догадался, для чего она. По спине прошелся неприятный холодок. Ньют дернул его за рукав и потянул за собой в блок.

Кровати были удобные и одноместные, интересно – у девушек в блоке такие же? Томас повернулся на другой бок, стараясь устроиться поудобнее и унять излишнюю нервозность. На втором этаже кровати посапывал Хорхе, справа спал Ньют, на лицо которого легко светила голубая лампа. Он спал, обхватив подушку двумя руками – любимое его положение – и в таком свете казался каким-то… мертвым.

Перед глазами снова пронзительно алые лужи на сером асфальте, неестественно вывернутая нога и пустой взгляд. Бескровные губы уже никогда не скажут ни единого слова утешения, сильные руки не обнимут, прижимая к себе со всей мощью. Ньют больше никогда не будет живым.

Что-то холодное коснулось его сзади, Томас задохнулся и чуть не завопил от ужаса, как другая холодная рука накрыла его рот.

– Тсссс, Том, – едва различимый шепот Терезы ему в ухо, – нужно идти.

– Куда? – голос Томаса был похож на воронье карканье, Галли через три кровати подозрительно зашебуршал одеялом. Томас зло воззрился на пустое место, где только что сверкали два синих глаза – он ужасно хотел просто заснуть и забыть происшествия сегодняшнего дня. Тереза спряталась было за кроватью, затем снова показалась перед ним.

– Тише, просто пойдем, давай же. И не разбуди их.

Это было не самое изящное и грациозное исчезновение в его жизни, но по пути он никого не убил и был рад уже этому. Тереза ждала его на выходе в коротеньких шортах и длинной кофте, в которую она то и дело закутывалась, словно гусеница в кокон. У Томаса появилось неприятное ощущение, будто сосет под ложечкой. Тереза схватила его за руку и повела за собой, пропуская мимо ушей его возмущенные вопросы.

Он и сам не помнил, в какой момент оказался в той самой комнате с огромной кроватью, когда терпение Терезы начало подходить к концу. Она все еще закутывалась в кофту и переминалась с ноги на ногу, пытаясь что-то сказать, но слова не шли с языка. Они просто стояли друг напротив друга и сверлили взглядами стены. Томасу этот спектакль не понравился с самого начала, он резко развернулся, намереваясь уйти.

– Подожди, – хрипло сказала Тереза. – Мы должны, понимаешь? Должны, потому что остальные боятся. Хоть кто-то должен, Том.

Томас нервно сглотнул. Минхо бы заржал, узнав, как сильно он испугался секса, тем более со своей собственной девушкой. Коленки упрямо продолжали дрожать, противное чувство никуда не исчезло, даже когда Тереза взяла его за руку. Ее ладони были ледяными, наверное, как и все ее тело.

Тереза приникла к его губам с жадностью обделенного любовью ребенка, и первые мгновения он не знал, что с этим делать, просто стоял столбом, даже не прикрыв для приличия глаз. Она не выглядела обиженной, скорее, разозленной, взбешенной его равнодушием.

– Не зли меня, Том, – она толкнула его на кровать, Томас едва не налетел головой на деревянный столб. Откуда Тереза знала, как крутить бедрами у него на коленях, куда именно целовать разгоряченную кожу, как она узнала все это, оставалось загадкой. Наверное, она хорошая любовница. Наверное, это хорошо, когда внизу живота сладко-сладко тянет и вместо синих, как темное ночное небо, глаз, тебе мерещится глубокая морская голубизна. Тереза задрожала, когда он через голову стянул ее футболку, оставив на ней одни только тоненькие шорты. Томас решил, что это от холода, а не его неумелых поцелуев. Она застонала, подавшись вперед и легко шаря рукой по резинке его ночных штанов. Он даже и не предполагал, что и в нем это пробудит какие-то ощущения, но стон сдержать не смог.

– Уже лучше, – прошептала Тереза ему в губы, стягивая с него рубашку. Уже не казались неприятными прикосновения ледяных пальцев, скорее, были иррационально горячими. Тереза положила его руку себе на грудь, и Томас словно очнулся от дремы. Тереза была красива, Тереза была его девушкой, она была его и принадлежала ему. Вместе с возбуждением проснулось и что-то большее. Он быстро перевернул ее на спину и, сам оказавшись сверху, некоторое время просто смотрел на нее сверху вниз, впитывая в себя этот образ, следя за ней, за тем, как неотрывно она наблюдает за его выражением лица.

– Я не хотел, чтобы это было так, – голос по-прежнему был хриплым и неуправляемым. На лице Терезы что-то промелькнуло и тут же исчезло.

– Я тоже. Но так надо.

– Потому что ПОРОК этого хочет?

Тереза слабо и невесело улыбнулась.

– Потому что жизнь этого хочет.

Томас по-настоящему разозлился от этого снисходительного тона. Уложив ее поперек колен, он для себя решил поменьше с ней церемониться. Жизнь так жизнь, у него о ней свои понятия.

Тереза слабо вскрикнула, когда он целовал холодными губами ее шею и живот. Ее рука скользнула по его затылку, взъерошивая и без того торчащие во все стороны волосы. Она что-то невнятно забормотала, когда он, резким движением сняв с нее шорты и трусики, еще шире развел худые ноги и принялся целовать внутреннюю поверхность ее бедер – жадно, горячо, будто в последний раз. Может Терезе именно этого и не хватало, ему, откровенно говоря, было все равно. Тереза всхлипнула и затрепыхалась, когда его язык скользнул между ее ног, очерчивая круги, то касаясь клитора, то слегка прикусывая ее бедра. И если ей было хорошо – о, Томас прекрасно, лучше всех знал об этом – то ему самому движения казались какими-то рваными и ненормальными.

– Я… Я хочу… – захныкала Тереза, но тут же взяла себя в руки. – Сейчас.

Он сжал ее бедра еще сильнее и пропустил просьбу мимо ушей. Появилось страстное желание побольше ее помучить напоследок. То, что она уже на грани, он прекрасно знал, Тереза металась по кровати, то сжимая его голову сильнее, то умоляя остановиться.

– Прекрати, – прошептала она, – умоляю, перестань…

Томас поднял голову и посмотрел на нее. Она выглядела так, как выглядит спортсмен, которому осталось два шага до заветной олимпийской медали. Томас не подозревал, что вид его недотраханной девушки может так снести ему башню, но осознавал, что возбужден до предела. Не сейчас, Томас. Потерпи еще немного. Он незаметно вдохнул и нарочито медленным движением облизал два пальца и едва не засмеялся, увидев испуг на ее лице.

– Нет! Нет, нет, нет, нет, Том, остановись, от нас ждут не этого… – она задохнулась, когда он ввел пальцы в нее. Ее грудь вздымалась так часто, что, казалось, она сейчас умрет. Глаза смотрели куда-то вдаль, когда она подалась бедрами вперед, насаживаясь на его пальцы все больше, с откровенным бесстыдством наращивая темп.

Томас елейно улыбнулся, сдерживая стон и желание оттрахать ее прямо так, насухую.

– А чего от нас ждут? – он сам слышит злорадство и возбуждение в своем голосе.

Тереза что-то невнятно промычала и попыталась перехватить его руку.

– Прости, глуховат, – она дернулась в сторону и задышала до пошлого быстро. – Я не слышу, Тереза.

– Да трахни ты меня уже, – процедила она, и он негромко и по-доброму рассмеялся: сейчас она жутко напоминала ему Бренду.

Тереза и так долго держалась, не стоило больше ее мучить.

Он не знал, было ли ей больно, когда он вошел в нее, потому что все, на чем он мог сфокусироваться – тянущее ощущение внизу, ставшее почти невыносимым. Это было слишком хорошо, слишком горячо, чтобы думать о боли, пусть даже и боли физической. Тереза притянула его к себе, оставляя на спине рваные отметины, шептала какие-то слова на ухо, может и его собственное имя. Она смотрела ему прямо в глаза, и Томас, сколько не вглядывался, все не мог различить зрачков – настолько они потемнели. Она крепче обвила его ногами и уже не сдерживала громкие стоны, Томас отметил, что она вообще была несдержанной персоной. Тереза была так близко, Тереза была его, полностью и безраздельно, почти по-рабски отдавшись ему, но не этого ему хотелось. Ему хотелось малого, не хватало всего одной мелочи, и он ее получил, когда в черных, как вороново крыло, волосах Терезы мелькнул светлый блик, на мгновение окрашивая волосы в белый, а на губах появилась странно мягкая добрая улыбка – Тереза так никогда не улыбалась – и словно издалека услышал хрипловатый низкий смех. Тогда он вошел в нее максимально глубоко и с удовлетворением слушал, как она вскрикнула, ощутил, как тянущее ощущение внизу блаженно исчезает. Мир внезапно засверкал яркими красками, и Томас впервые был благодарен Минхо за то, что он в своем время часто таскал его по проституткам.

Тереза мелко дрожала и сводила ноги, натягивая длиннющую кофту и нижнее белье вновь. Томас чувствовал себя немного погано.

– Извини, – сказал он, убирая локон ей за ухо. – Я был груб с тобой.

– Все нормально, – она прижалась к его ладони. – Все хорошо, Том.

Они вместе пошли в блок, как вдруг Тереза остановилась как вкопанная.

– Черт возьми, Тереза, что…

– Смотри, – она указала пальцем на дверь.

За ней лежал обгоревший учитель. Живой, хотя и горелая кожа местами создавала жуткие узоры, а одежда прилипла к телу. Он был здесь. Не в Лабиринте.

Томас почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, а ноги сами несут его в сторону выхода. Тереза держалась сразу за ним, бесшумно ступая по каменному полу. Янсон лежал прямо у входа в бункер, и отсюда было отчетливо видны многочисленные ожоги на его лице.

– Почему он не ушел в Лабиринт? – едва дыша, прошептала Тереза. – Он мог спастись, убежать…

– Не знаю. Я не знаю.

Янсон поднял руку и прислонил к стеклу маленький клочок бумаги.

«Я единственный, кто знает код выхода».

Рука Терезы мгновенно ощутимо похолодела, а учитель откинулся назад, теперь уже, вне всяких сомнений, мертвый.

– Что это? Что это было? Какой код, Томас? Что за код?

– Наверное, защитный, чтобы кто-нибудь не поднял дверь раньше времени и не вышел под облучение.

– Он что, смеется, над нами? – Тереза истерически хихикнула.

Томас покачал головой. Что-то подсказывало ему, что Янсон не соврал.

Пока Тереза будила остальных и ставила на уши бункер, он еще некоторое время осматривал отпускную панель и Янсона. Он сыграл с ним сволочную штуку и не чувствовал себя виноватым, но если этот Крысюк не соврал, они подписали себе смертный приговор.

– Мы не можем знать этого наверняка, Томас, – Хорхе выглядел самым спокойным, – скорее всего старик решил поиздеваться над нами перед смертью.

– А если нет, – Алби выглядел… напуганным, что с его образом совсем не вязалось. – А если код существует?

– Он же не написал цифры, – Хариетт, казалось, убеждала больше себя, чем остальных, – он не написал код. Он бы не поступил так с нами. Не обрек на смерть.

Гэлли перевел взгляд на отвратительно-красный труп.

– Как тебе сказать. Мы его слегка разозлили тем, что не пустили в бункер и позволили сгореть заживо. Он вполне мог поступить с нами так, как мы с ним.

– В любом случае, мы не узнаем этого раньше, чем пройдет год. Мы ничего не можем сделать с этим сейчас. Расходимся по постелям, – скомандовал Ньют.

Томас на минуту задержался около него.

– Как думаешь, код существует?

– Я не думаю. Я уверен. И еще я уверен в том, что через год здесь будет горка из девяти симпатичных трупов.

Томас поежился. Он думал о том же.

*

Минхо сворачивал не на каждом повороте, выработал своего рода алгоритм: поворачивать только налево и только на каждой третьей развилке. Как ни странно, система давала свои плоды, и пока он ни разу не встретил знакомой местности и не повторился. Бежать по кругу было не круто, но выбор был не велик. В первый день огромная – во всю двадцатиметровую стену – цифра семь едва не взорвала ему мозг: кричащий красный вызывал слезы и странную сухость в горле. Они летели по Лабиринту уже второй день, остановились лишь дважды – поспать и передохнуть. Голод и жажда уже давали знать о себе, солнце жарило немилосердно, многие задыхались и едва переставляли ноги. Минхо бежал быстро и аккуратно, вписывался в повороты, четко рассчитывая силы: уже дважды он посмеивался с того, как Чака заносило в другую сторону.

– Я… больше не могу… – прохрипела вдруг Мередит и рухнула на землю. Соня и Рейчел тут же вернулись и приземлились рядом, Минхо недовольно остановился.

– Нужно бежать, от этого зависит твоя жизнь, – он окинул полненькую Мередит придирчивым взглядом. Это была миловидная, добрая девчушка, но эти качества не имеют никакого значения сейчас, сейчас значение имеет только физическая сила. А Мередит была слаба: волосы прилипли ко лбу, бескровные губы что-то неслышно шептали, кожа была белее мела, покрытая бисеринками пота. «Не дотянет», – сухо констатировал про себя Минхо.

– Мы все равно умрем, – ее губы задрожали, – рано или поздно. Здесь нет еды и воды…

– Помолчи, – одернула ее Соня, вытягивая вперед длиннющие ноги и потягиваясь, – ты же этого не знаешь. Может где и есть. К тому же у нас еще остались три яблока и пачка сока.