Текст книги "Mascarade (СИ)"
Автор книги: Rex_Noctis
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Моя собственная работа маячила на повестке дня этакой досадной неизбежностью. Загнав себя под холодный душ и выпив кофе, я высунулся из окна, оценивая погоду. Довольно жарко – значит, спрятаться за капюшоном не выходило. Пришлось кое-как заштукатуривать самые жуткие синяки. Приведя в порядок волосы и в очередной раз помянув Бриджит нехорошим словом, я вышел из квартиры и уже поворачивал ключ в скважине, когда меня окликнули.
– Алфи!
– О… привет, Фин, – только не смотри, не смотри на мое лицо! Да, действительно… разговаривает, но смотреть не будет. Ни в коем случае не будет!.. Блондинка ты, Фредди. Самая настоящая.
– Привет. Куда-то собрался?
– А… да! На работу… парень один отпросился, надо подменить.
– Понятно, – она принялась накручивать на палец непослушный рыжий локон. – Ты куда вообще пропал? Живем в одном доме, на одном этаже, а не виделись неделю!
– Да так… дела.
– Дела? – Фин усмехнулась. – Уж не обзавелся ли ты подружкой?
Такими темпами она эту кудряшку оторвет. Вот какого черта все так заинтересовались моей личной жизнью?
– Да нет, и мысли не было, – уж что-что, но это – чистая правда! Чтобы я думал о девушках. Смешно, ага…
– Тогда другом? – это, типа… слуховые галлюцинации? Это Фиона О’Коннел только что спросила?! Покраснев до корней волос, я в поисках спасения взглянул на часы.
– Мне пора! Пока, Фин!
– Алфи… ты чего? Я же пошутила…
– До завтра! – я пробкой вылетел на улицу.
Какой же я всё-таки ублюдок. Факт, не требующий особых метафизических потуг.
Через черный ход я поднялся на второй этаж. Комнаты под офис выглядели чуть более прилично – хотя, в случае Бриджит понятие «прилично» становится относительным.
– Привет, Алфи, – Энди отсалютовал мне расческой, медленно сползая по спинке кресла. – Счастлив встрече как никогда. Матушка и меня запрягла работать, садистка.
Энди, наш милашка-юрист. Вылетел с третьего курса Гарварда. Отвратно сосет дужку своих дурацких очков и характеризует себя словосочетанием «обаятельный женоненавистник».
– Понятно. Заказы оформил?
– Ну, с этим кое-как управился, а разослать не рискнул. Лучше перепроверь, – вот интересно: долго нужно репетировать перед зеркалом такой олений взгляд, чтобы выглядело настолько правдоподобно?
Я плюхнулся на диван и забрал у Энди ноутбук.
– Как будто кроме нас этим некому заниматься.
– Не в чести у потенциальных хаслеров точные науки. Топ-5 классических гейских профессий: художник, актер, дизайнер, музыкант и парикмахер, – Энди усмехнулся и, сняв очки, устало потер глаза. – Ты среди нас лучший специалист. Я так, любитель.
Не такой уж я и специалист. Просто отец в свое время организовал нам с Берти «курс молодого финансиста».
– Скажешь тоже. Я ведь не бухгалтер. Это у Бриджит какое-то странное представление об экономике.
– Женщины! Ладно, я пойду. Шон вроде как отоспался и скоро приедет.
– О’кей, понял. Пока.
– До встречи, – критично оглядев себя в зеркале, Энди ушел. Я же принялся за проверку его работы, недовольно морщась. С оформлением особых проблем не было, а вот орфография у Энди периодически хромала.
Стоило мне более-менее настроиться на работу, как зазвонил телефон.
– Здравствуй, Блэкстоун.
– Нравится называть меня по фамилии? Забавный фетиш, впервые с таким сталкиваюсь.
– Так степень у тебя по психиатрии?
– А что, на хирурга я не похож? – расстроился Винсент.
– Нет.
– Тебе не кажется, что специальность психиатра была бы для меня излишне иронична?
– Мне лишь кажется, что я угадал.
– Угадал, – смеется. Что-то у него еще с самого утра подозрительно хорошее настроение.
– Ты отвратительно весел после бессонной ночи, мыслях о превратности бытия и двух бутылок Кьянти.
– Ты в своем уме? Вино не пьют бутылками, это расточительство. И вообще, предпочитаю трудам Бергсона подушку и одеяло.
– Ушам своим не верю, Винс! А где же фирменная фраза о сумрачных часах, полных одиночества?
– Если предлагаешь свою компанию, то я обеими руками «за».
– Размечтался.
– Ну, как говорится, мечтать не вредно, так что я посижу и помечтаю.
Я уж забыл, кто может дать мне в наглости сто очков форы. А теперь убедился, что я – вполне себе скромный молодой человек без особых претензий.
– Хм… Кстати, как ты догадался про Кьянти?
– Понятия не имею. Первое, что в голову пришло.
В трубке послышался какой-то звон – видимо, рабочий телефон.
– Упс, даже знаю, кто это. Я тебе перезвоню… – Винс отключился. Я убрал телефон и обреченно воззрился на ноутбук.
– Горазд же ты поболтать, Алфи! – я резко обернулся. В дверях замер ухмыляющийся Шон. – Я прямо стоял и умилялся!
Донельзя довольный собой, он прошествовал к дивану и, усевшись рядом, закинул мне руку на плечи. Я почувствовал, как длинные ногти медвежьим капканом царапнули кожу на предплечье и понял, что деваться некуда.
– Ну-у?
– Что? Разговаривать по телефону разве незаконно?
– Законно, прелесть моя, законно. И кто же он?
– Так, и сколько же времени ты стоял и грел уши?
Шон мило заулыбался.
– Кажется, там было что-то про бессонную ночь и Кьянти?
– Значит почти все, – обреченно вздохнул я.
– Хм. Хм! Да неужели Блэкстоун в очередной раз почтил Сан-Франциско своим визитом?
Я промямлил что-то невнятное, пытаясь по-быстрому закончить оформление заказов.
– Бриджит называет это «связи на стороне».
– Да какие связи? – я закатил глаза. – Ты же так просто не отстанешь, верно?
– Не-а, не отстану!
Пришлось рассказывать Шону про мою прогулку под луной.
– Как? А где вся клубничка?! Неужели ты умолчишь о порно-сценах по этическим соображениям?!
– Шон, не ори так громко, сделай милость! Не было никаких порно-сцен.
– Ладно, верю на слово. И что же ты будешь делать дальше, дорогой мой?
Что делать? Ну, я и сам был бы рад узнать ответ.
– А я должен?
– Ты, вероятно, забыл про своего нервнопаралитического Викторио.
– Шон, сколько можно? Вот как раз ему я ничего не должен сверх того, что он от меня получил!
Шон скривил рот, хмурясь. Его всегда портит это выражение лица.
– Я не думал, что буду защищать Руиса, но… черт возьми, ты когда-нибудь любил хоть кого-то?
Я растерялся. К щекам снова прилила кровь. Как ему объяснить весь этот бред сумасшедшего?
– Нет, – сам не понял – то ли соврал, то ли правду сказал.
– Сам знаю, что нет. Иначе не был бы так жесток к придурку, влюбленному в тебя. Разве не видишь этого сопливо-нежного, собачьего взгляда? Не понимаешь, что именно он обрабатывал Бриджит, уговаривал отказывать всяким старым жирным извращенцам? – я отвел глаза, не в силах выносить его обвиняющий взгляд. Шон вдохнул воздуха и продолжил. – Я, пока к тебе приглядывался, понял, что не хочу с тобой никаких отношений помимо дружеских. Ты как героин – от тебя не откажешься, но нужно платить высокую цену. В жизненном бумажнике Викторио нет и не будет купюр такого высокого достоинства. О, да куда ему до Винсента, если подумать? Вот только знаем мы всю эту хренотень с клиентами и их «возлюбленными». Поиграет и всё… Уж я-то не понаслышке знаю.
Я не пытаюсь по обыкновению осмысливать его слова. Я просто упиваюсь болью, занимаюсь столь притягательным душевным мазохизмом.
– Помнишь Жана Бернарда? Ну, хозяин картинной галереи на Голд-стрит… Мы частенько бываем у него – что я, что ты. Знаешь, что больше всего меня в нем убивает? Религиозность. Каждое воскресенье он ходит на священника поглазеть, уж куда деваться. Как можно быть таким набожным и при этом изменять жене, да еще и с мужчинами? Кажется, в Библии это зовется «содомский грех»? Суть в том, что я не хочу быть таким же лицемером. Не хочу изображать какие-то ответные чувства к Тори, ведь я…
– Любишь Блэкстоуна?
Быть такого не может. Я. Не. Люблю. Его. Вовсе нет!
– Я не умею любить. Он тоже. Мы с ним вообще смотрим на жизнь до ужаса одинаково.
– Знаешь… я думал, что в тебе гораздо больше человечности, – Шон внезапно заулыбался. Он всегда отличался нестабильностью эмоционального фона. – Впрочем, забудь! Я тоже в девятнадцать лет «не умел». Думаю, это нормально.
Я вернулся домой ближе к семи – после того, как мы сделали всю запланированную работу, Шон потащил меня в ресторан, попутно охая над моими синяками, «…обезобразившими прекраснейшую кожу!». Но мне уже не было дела до каких-то там синяков. Это всего лишь тело. Никчемное тело, которое поимели все, кому не было жаль времени и денег.
В который раз за эти месяцы выхожу из автобуса на остановку и плетусь вдоль тротуара до дома. И чувствую, как годами непробиваемое самообладание трещит по швам.
Итак, кто я?
«…Я думал, что в тебе гораздо больше человечности…»
Я чувствовал себя безумным. И умирающим.
Придя домой, я медленно дошел до ванной. Подставил руки под холодную воду, после чего прижал их к лицу. Почему мне так хреново? Ведь приходилось слышать о себе куда как более нелицеприятные вещи…
Я всегда знал себе цену. А потому никогда не чувствовал себя таким ничтожеством, как сейчас.
Моя жизнь могла бы сложиться совсем иначе, если бы я мог променять львиную долю знаний на знание себя самого. Тогда я был бы сыном, достойным своего отца. Жил бы правильно.
Я давно уже запретил себе чувствовать отвращение к своей работе. Я заменяю его пустотой. Черной пустотой забвения. Это как…
Это как сон, вызванный секоналом. Я прошел в комнату и открыл верхний ящик комода, где лежал ненавистный флакон с двадцатью красными капсулами по тридцать два миллиграмма.
Одна. Две. Три. Четыре. Пять. Флакон холодит правую ладонь, в левой же тускло блестит пластиковыми капсулами зарекомендовавшее себя самоубийство. Сто пятьдесят миллиграммов – смертельная доза.
«Гроб несли мастеровые. Никто из духовенства не сопровождал его» – вспомнились мне последние строчки из «Страданий юного Вертера», пока я наливал в стакан воды из чайника.
Это было бы то, что мне так нужно. Смерть, достойная меня – тихая, жалкая, бескровная… и такая малодушная. Меня похоронят в дешевом сосновом гробу, оплаченном государством, а на надгробии не выгравируют пафосно-сопливый или по-байроновски мрачный эпиграф… Имя, дата рождения, дата смерти – всё просто и лаконично. Разве что бедняжка Фиона выплачет все глаза, получив от меня очередной незаслуженный удар. Ее мать испуганно приложит руки ко рту, в ужасе от богопротивного деяния, свершенного бедным Альфредом.
Да какой из меня Вертер?! Как я вообще докатился до такой жизни? Я же гребаное ницшеанское отродье! Я не должен быть так жалок, это ниже моего достоинства!.. И, тем не менее, я сейчас стою с поднесенной ко рту рукой и не могу выбрать между спасительной смертью и больно жалящей змеей-гордостью.
Уходя из дома, я пообещал себе хоть чего-то достигнуть в этой жизни. Я не могу останавливаться на полпути… и что же тогда я?..
В дверь решительно забарабанили. Таблетки рассыпались по полу, делая перевес в сторону гордости более ощутимым. Если это тот, о ком я подумал, то он всё же сделал выбор за меня.
Стук повторился, теперь еще более настойчиво. Я открыл дверь.
– Какого черта ты отключил телефон? – сердито поинтересовался Винсент, буквально оттесняя меня вглубь прихожей и прикрывая дверь. Я с каким-то равнодушием смотрел в район его груди – это как раз на уровне моего взгляда.
– Что случилось? – таким знакомым движением он поднял руку и провел по моей шее кончиками пальцев, заставляя поднять голову. Взгляд такой обеспокоенный, такой… нежный? Нет, не совсем точное слово – в этом взгляде нет практически ничего платонического, как, скажем, во взгляде матери, смотрящей на своего ребенка. Он меня хочет – это вполне очевидно. Но сейчас это для него далеко на заднем плане, на переднем же – мой очередной бзик.
– Скажи хоть что-нибудь. Я же не умею читать мысли.
Черт. Черт! Пусть я сам себя и не убил, Винс меня за это прикончит.
– А хотел бы? – зачем-то спросил я, с отвращением отмечая дрожь в голосе. Он ее тоже заметил, судя по вертикальной морщинке, более отчетливо обозначившейся на переносице.
– Вообще… нет. Но ты же особенный случай.
Я чуть отодвинулся, прикрывая глаза рукой. Особенный, чего уж там. Высокоморальная проститутка – это все равно, что мадам де Помпадур в роли детсадовского воспитателя.
– Ты хочешь, чтобы я догадался самостоятельно? Ну, знаешь… – тут Винс осекся. Так и знал, что хоть одна капсула, но докатится до прихожей. Это закон квантовой подлости.
Он не поленился пройти по всему коридору и вернулся обратно уже со всеми пятью. Я вперил глаза в пол, не выдержав его шокированно-взбешенного взгляда.
– Так и будешь молчать? – он снова, уже более грубо заставляет меня поднять голову.
– Я не знаю, что тебе сказать, Винс…
– Так придумай! – процедил он, явно собрав в горсть все бренные останки своего самообладания.
– Я не знаю, – в горле словно бы застряло что-то сухое и горькое, как горсть таблеток. – Не знаю, что со мной происходит… я никогда бы не опустился до такого… раньше. Нет, нет! – я запустил руки в волосы и, нервно смеясь, сполз вдоль стены. – Я бы не опустился… но меня нет… меня нет, понимаешь?! От так называемой души ничего не осталось… одно лишь пользованное тело!..
Я обхватил голову руками и уткнулся себе в колени, чтобы он не увидел моих слез. Истеричка. Треклятая истеричка, которая ни жить, ни умереть по-человечески не в состоянии…
И не хватает у этого идиота Винса ума, чтобы дать мне по башке. Тяжело вздохнув, он опускается рядом и сгребает меня в охапку, успокаивающе поглаживая по спине.
– Врежь мне хорошенько, Винс. Может быть, полегчает…
– Мне или тебе?
– Да обоим… – тут голос окончательно капитулировал, сдаваясь на милость слабости. Стыдно… и непривычно. Я не помню, чтобы я за последние пятнадцать лет хоть слезинку проронил.
– Убью старую стерву Фонтэйн, – его голос звучал устало и раздраженно. – Я знал, что у нее две трети проституток – барбитурщики… но от тебя такого не ожидал.
– Я не барбитурщик, – просипел я ему в рубашку.
– Лучше заткнись! – резко посоветовал Винсент. – Чем ты вообще думал? Ты в курсе, что эта дрянь вызывает сильную зависимость?
– О, скажи это Матушке. Держу пари, она выпишет мне амитал в синеньких капсулах!
– Раз уж выучил фабричные названия барбитуратов, мог бы полюбопытствовать насчет побочных действий. Они подавляют деятельность нервной системы и вообще… как амфетамины наоборот. Продолжительный прием этого дерьма ведет к полному психологическому сдвигу, и склонность к суициду – это еще не самое неприятное проявление.
Вот оно как. Увы, но против фактов не попрешь.
– Я не хотел их принимать. И сейчас не хочу. Просто хотелось забыться и…
– И?
– И я решил, что терять мне всё равно нечего, – уже более-менее спокойно закончил я. – Не имеет значения, на какие рельсы положить свою жизнь.
– Да что ты несешь?
– Просто в моей жизни теперь ничего нет. Ни-че-го! Я всегда думал, что мне не нужны другие люди, а тут оказалось, что я без них – ничто! Я же биопсихосоциален, твою мать, как и еще шесть миллиардов! Мне нужно любить, ненавидеть, хоть с кем-то просыпаться по утрам, не испытывая отвращения к себе. Жить ради кого-то… А я же… я не могу…
Винс, как обычно, поступает умно – не слушая дальнейшую ахинею, затыкает мне рот поцелуем. Я сразу забываю: где я, кто я и какова степень моего кретинизма. Зато вспомнил то, насколько был зависим от него. Как функция от аргумента. И ужаснее всего то, что мне нравится быть зависимым от него.
– Совсем долбанулся? – выдыхает он, чуть отстранившись от меня. – У тебя есть я.
– Ты это однажды наглядно доказал.
Его руки запутываются в моих волосах, заставляя меня поднять голову. Он усмехался краем рта, смотря таким непривычным, виноватым взглядом.
– Я… немного сглупил в тот раз. Прости.
Вместо ответа я притягиваю его к себе и снова целую.
Я не знаю, что я чувствую к нему, что он чувствует ко мне. Знаю только то, что я уже не могу решить даже за самого себя. Я – функция, зависимая от аргумента.
15 сентября, 2002 год
– Что, роковая Лиз? – Теодор Грейс уселся на край стола. – Дело с любителем человеческих субпродуктов всё стоит?
– Двигается, Тед. Уж не волнуйся так, нервные клетки не восстанавливаются! – язвительно заверила Лиз. Тед фыркнул.
– Детка, не будь такой колючей! Нет ничего зазорного в том, чтобы попросить помощи! Я с радостью потрачу на тебя свое драгоценное время!
– Помочь? Ты – мне? Грейс, пока что вершина твоей карьеры – с грехом пополам раскрытое дело об ограблении лотерейного киоска. Так что, спасибо, справлюсь сама.
Тед вздохнул и приложил руку к груди.
– О, Элизабет! Ты меня убиваешь!
«Придурок», – раздраженно подумала Лиз, косясь в окно за спиной надрывно разглагольствующего Теда и с неохотой вспоминая про визит к Викторио Руису. Парень не привлекался по каким-либо делам криминального характера – про него вообще почти не было информации, так как он лишь шесть лет назад приехал из Тихуаны. Впрочем, вполне вероятно, что Бриджит Фонтэйн просто… уладила данные вопросы.
– Слушай, Тед, мне пора.
– М-м-м, так как насчет напарника?
– До встречи.
Лиз сдернула свой черный пиджак со спинки стула и скрылась за дверью кабинета.
Ей упорно не давала покоя собственная интуиция. Красавчик Альфред чисто теоретически не мог быть убийцей, да. Но…
«…Полный абсурд, мисс Хаммонд. Я за него ручаюсь…»
«…криминальные наклонности часто присутствуют и у людей, которые выглядят совершенно вменяемыми…»
Да, О’Нил выглядел пришибленным смертью своего бойфренда. Но…
Опять это проклятое «но»! Уже сев в машину, Лиз набрала Теда.
– Теодор Грейс к вашим услугам, мадемуазель Хаммонд! Уже соскучились?
– Ты, помнится, хотел помочь? Собери-ка мне «пачку» на одного парня.
– Всегда готов! Уже почти записываю… о, уже даже не почти!
Подавив растущее раздражение, Лиз припомнила все, что могло понадобиться Теду.
– Альфред О’Нил, из Великобритании. Если не ошибаюсь, год рождения – восемьдесят второй.
– Понял.
– Спасибо.
Вполне вероятно, что Хаммонд просто заразилась от Нортона паранойей. Как бы то ни было, белокурый парень с заплаканными глазами упорно не шел у нее из головы.
Приоткрытая на полтора дюйма дверь – заезженная сцена из кинофильмов. Лиз даже на секунду показалось, что она найдет на полу залитой солнцем кухни труп, оплывающий кровью, словно свечка воском.
«Завязывай с детективами на ночь, роковая Лиз!» – протянул в голове занудный фальцет с интонациями Джеффа. Похоже, Викторио кого-то ждал, поэтому и оставил дверь открытой.
– Мистер Руис? – позвала она. Ответа не было.
Ну, тогда он просто вышел. К соседям, например. А дверь закрыл неплотно.
Квартира была обставлена дорого и со вкусом. Не совсем бардак, но явный беспорядок. Много зеркал. Складывалось впечатление, что здесь живет самовлюбленная девушка-шопоголик – куда там паиньке-студенту О’Нилу с «Волей к власти» и дискографией Джона Колтрейна.
Переведя взгляд на диван, Лиз вздрогнула от неожиданности. На диване спал, судя по всему, сам обитатель квартиры – высокий, идеально сложенный молодой человек со смуглой кожей и спутанными черными волосами.
«Под кайфом он, что ли?» – с опаской подумала она, подходя ближе. Лицо у него было какое-то подозрительно бескровное.
Она нерешительно протянула руку и коснулась запястья предполагаемого Викторио. Кожа под пальцами была холодной и липкой… пульса же не было вообще. Отказываясь в это верить, Лиз оттянула верхнее веко на его правом глазу. Широченный, почти во всю радужку зрачок никак не отреагировал на свет.
«Труп», – флегматично озвучил разум. Чуть отступив назад, она услышала хруст под каблуком туфли. Убрав ногу, Лиз увидела сплющенную ярко-красную капсулу. Психиатрию она изучала, а потому была знакома с номенклатурой психотропных препаратов. В таких красных капсулах на тридцать четыре миллиграмма выпускается исключительно секонал.
Набрав номер своего отдела, Лиз с каким-то равнодушием дождалась ответа и скороговоркой велела вызывать следственную группу. После чего вытащила из сумки медицинские перчатки и, натянув их, принялась за поиски флакона.
Флакон обнаружился почти сразу же – на зеркальной полке, рядом с тушью для ресниц и сложенным пополам листком бумаги, выдранным из обычной тетради. Предсмертная записка? Озаренная догадкой, Лиз схватила лист. С каждой строчкой ее глаза расширялись всё больше и больше.
====== Глава 7. Trois heures jusqu’a l’automne ======
О часовой стрелке жизни. Жизнь состоит из редких единичных мгновений высочайшего значения и из бесчисленно многих интервалов, в которых в лучшем случае нас окружают лишь бледные тени этих мгновений. Любовь, весна, каждая прекрасная мелодия, горы, луна, море – все это лишь однажды внятно говорит сердцу – если вообще когда либо внятно говорит. Ибо многие люди совсем не имеют этих мгновений и суть сами интервалы и паузы в симфонии подлинной жизни.
17 сентября, 2002 год
– В чем конкретно вы меня подозреваете, мисс Хаммонд? – бесстрастно поинтересовался Альфред, откинувшись на спинку дивана и сверху вниз взирая на свою собеседницу. Лиз чуть слышно скрипнула зубами – этот высокомерный красавчик со своим эксцентризмом с каждой секундой бесил ее все больше и больше. Ни одного лишнего движения лицевых мышц, ни одной дрожащей нотки в голосе, всё так небрежно – о, его небрежность была идеальной, как и его внешность. В свете недавних событий в голову невольно шел Чарльз Мэнсон с его немигающим взглядом и ровной, как кардиограмма мертвеца, манерой речи.
– Я смотрю, ты оправился после смерти своего возлюбленного, Альфред.
Он чуть вскинул брови в знак вежливого удивления столь резкому переходу от официоза к фамильярности.
– К чему мне изображать из себя скорбящую Пенелопу? Я не склонен делать свои чувства достоянием общественности.
– И по такому поводу решил слегка сменить имидж?
Альфред растерянно прихватил пальцами прядь немилосердно обкромсанных волос. Потом засмеялся.
– Мисс Хаммонд, со столь стремительно прогрессирующей паранойей не помешало бы сменить род деятельности. При чём здесь моя прическа, стесняюсь спросить?
Лиз еще никогда не испытывала такого дикого желания хорошенько врезать подозреваемому.
«Вот ведь… И клина не подточишь! Играет как по нотам!»
– И всё же я не понимаю, в чем меня подозревают, – повторил О’Нил, мягко улыбаясь и невинно глядя на взбешенного следователя своими лучистыми синими глазами из-под завесы густых ресниц.
– В убийстве Викторио Руиса.
Его глаза шокировано расширились.
– Что? Вы обвиняете меня… я… да вы хоть понимаете, о чём говорите?! Он был моим лучшим другом!
– Уверен? – саркастически уточнила Лиз, с удовольствием наблюдая убийственный прищур и злобно сведенные брови.
– Вот вы как? – уже спокойным голосом протянул Альфред, снова улыбаясь. И, пожалуй, эта резкая смена эмоций могла быть проколом. – Считаете, что можно таким способом вывести меня на чистую воду? Хорошо, пусть будет по-вашему.
С одной стороны – да, прокол. Но с другой стороны – он ведь и не пытался этого скрыть.
– Я уверена, что ты причастен к смерти Викторио. Так или иначе, но причастен. И потом, у тебя был мотив.
– Ага, ага… Еще проверьте мою кухонную мебель на наличие колбочек с формалином. Я храню там самые симпатичные кусочки своих жертв… Бросьте, мисс Хаммонд! Что вы меня так демонизируете? Поверьте, мне не светит карьера Джеффри Дамера – я всего лишь скромный студент!
– Не верю, – мрачно произнесла Лиз. – Ты слишком убедителен, чтобы тебе верить. Я найду доказательства твоей вины, чего бы мне это ни стоило.
– Сомневаюсь, очень сомневаюсь. Но можете попробовать, – в тон ей отозвался Альфред. И для нее это было равносильно признанию.
– Это не Руис! – категорично заявила она.
– Хаммонд… – процедил Уоррен Гвилим, потерев виски. – Ты у нас, конечно, профессионал, но не могла бы ты объяснить… какого хрена тебе еще надо?! Какие доказательства?!
– Да это же нелепость! Этот мальчишка – и вдруг убийца! – забыв о всяких нормах приличия, Лиз тоже самозабвенно орала на своего начальника. – Его подставили!
– Ага, конечно…
– Вы бы видели труп Форестера! Ему вскрыли грудную клетку кухонным ножом, притом линия разреза практически идеально ровная! А чего стоила идеально вспоротая диафрагма! Какие нервы нужно иметь, чтобы сотворить такое? А сердце, найденное в холодильнике? Кровавые отпечатки на дверце принадлежали самому Форестеру! Это же надо было – додуматься до такого!..
Гвилим рывком пододвинул к ней пришедший по факсу отчет.
– Еще раз полюбуйся на заключение графологической экспертизы! Вероятность совпадения – девяносто два! Девяносто два процента, понимаешь?! Ты видела этот бабский почерк? Да такой просто невозможно подделать! Нужно быть гением, чтобы добиться такой точности!
– А что, О’Нил вполне подходит на роль гения. Лучший ученик своего выпуска: за всю жизнь он едва ли получил больше дюжины «хорошо». В колледже изучал огромное количество дисциплин – и все освоил в совершенстве. Какого чёрта оно ему надо? Да это патология с уклоном в синдром превосходства!
– Лиз, придержи-ка коней! Если парень умен, то это еще ничего не значит! – отмахнулся шеф. – Давай так: даю тебе времени до конца недели, а потом закрываем дело.
Лиз ушла, от души хлопнув дверью.
«Я не мог поступить иначе. Но теперь не могу жить с таким грузом на душе, не могу видеть страдания любимого человека, которые сам же и причинил ему!..»
Лиз никогда не была любительницей дамских романов. Записка, найденная дома у Викторио Руиса, относилась как раз к этой жанровой категории.
Положив рядом позаимствованный у О’Нила конспект, она свирепо закусила губу: здесь и без графолога всё было понятно. Острые, узкие буквы совершенно нельзя было состыковать с убористым, каллиграфическим почерком Руиса.
Опять же, почерк самого латиноамериканца имел отличия от почерка, которым была написана записка, пусть и несущественные. В оригинале нажим на ручку был куда сильнее. Создавалось впечатление, что записку писали гораздо более легкой рукой.
Это сошло бы за улику, если бы Руис не находился под действием психотропного препарата – а так скажут, что ручки у бедняги ослабели на смертном одре.
«Высокопарный стиль, чертова дюжина ошибок. Работа ювелирная, прямо скажем…»
Поняв, что с запиской дело не выгорит, Лиз взялась за папку, оставленную Тедом на столе.
«Альфред Стоукс? Хм… Родился десятого сентября, восемьдесят второй год… угу…»
УЗнав, кто его отец, Лиз чуть не выронила папку из рук.
«Что сын британского миллионера может делать в борделе Сан-Франциско?»
До определенного момента не попадалось ничего интересного, кроме того, что О’Нил и Форестер вместе учились в частной школе. Однако сразу три характеристики из учебных заведений крайне порадовали своей содержательностью, облегчив составление психологического портрета.
«Тип личности: ярко выраженный интроверт. Темперамент: ярко выраженный флегматичный…»
«…Когнитивный стиль: рефлективность. Также гибкий познавательный контроль, высокая толерантность к нереалистическому опыту…» «…Ярко выраженная мизантропия, мотивированная чувством социального отчуждения…»
– Ого, – повеселела Лиз. – Да тут и до социопатии недалеко! Хотя… – как назло, в мыслях возникло невинное личико с огромными наивными глазами.
«Даже не думай об этом, Хаммонд. Даже не думай!»
Вот уж действительно – Джеффри Дамер. Может, и правда стоило поискать симпатичные кусочки жертв?..
31 августа, 2002 год
Джейк пришел к фундаментальному выводу, что бордель утром – место, ненамного выигрывающее у библиотеки. Непонятно, зачем Хосе выдернул его из постели в такую рань.
Машинально он скользнул взглядом по немногим парням, ошивающимся здесь уже без макияжа и в более-менее простой одежде. Альфреда здесь ожидаемо не оказалось.
«Хм… и почему-то его здесь не оказывается каждый раз, когда здесь я. Не иначе как рыжая стерва подсобила».
– Привет, Джейк, – Тори устало опустился рядом, смотря на него глубоко несчастным взглядом.
– Привет, Тори, – улыбнулся Джейк, мысленно прикинув, какова вероятность развести его на откровенность. Учитывая болтливость потенциальной жертвы, это не представлялось чем-то невероятным. – А я вот за Хосе заехал, уж не знаю, на кой черт.
– Он там… у Бридж. С Брауном, Верджером и Блэкстоуном. Разумеется, куда ж Сэм без Блэкстоуна? Сладкая парочка, – злобно прошипел Тори.
«Ого… Браун… и Сэм Верджер собственной персоной. Со связями ребята. Никак, насчет поставок из Западной Европы».
– Блэкстоун? Хм, звучит знакомо.
– Да чтоб его копы поимели, гадину!
– Эй-эй, друг, к чему такая экспрессия? – попытался успокоить его Джейк, но Тори лишь засверкал глазами и надул губы. – Неужели этот парень обделил тебя вниманием?
– Ага! Обдели-ил! – Викторио язвительно закивал. – Он у нас предпочитает блондинов! Интеллектуально подкованных и с британским акцентом!
– В смысле? – напрягся Джейк.
– По мне, так смысла никакого. Стоило ему притащиться в Сан-Франциско, так у Алфи крышу сорвало! Променял меня на этого старого ублюдка… А знаешь, что самое смешное? Что Блэкстоун и сам за ним ухлестывает! Тоже мне, любовь великая! «Красотка», гей-ремикс…
– И что, у них действительно всё так серьезно?
– Фиона сказала, что у себя на квартире он появляется раз в триста лет. А Фредди у нас мальчик домашний. Значит, живет в другом месте! – истеричного Руиса чуть ли не трясло от ревности.
– А сам он что говорит?
– Не знаю. Мы с ним больше месяца не виделись.
– Э… каким это чудным образом?
– Каким, каким… уволился он. Блэкстоун его всегда к другим клиентам ревновал. Он же на Алфи еще в первый день глаз положил, да-да!..
Пока Тори в свое удовольствие распекал этого абстрактного мужика, Джейк докурил сигарету, думая, что же ему теперь делать. Желание иметь под рукой свое персональное наваждение становилось всё более трудноосуществимым.
– …и что вам всем от него надо? Будто кроме него парней смазливых нет!
Джейк только фыркнул. В самом деле, не объяснять же безмозглой шалаве разницу между ладной деревенской кобылкой и породистым арабским скакуном?
– О, вон они!
В уточнении Джейк не нуждался. Нелепого, одутловатого старичка Брауна он знал лично. Верджера – приятного блондина средних лет – он видел как-то краем глаза, когда был с Хосе в Сакраменто.
«Старый ублюдок» не выглядел даже на тридцать. Поджарый, широкоплечий, высокого роста, с идеальной выправкой. Рукава рубашки закатаны, сама рубашка выправлена из-за пояса черных брюк, галстук развязан и болтается на шее этаким куцым шарфиком. Такая детально-одиозная фигура, застрявшая между образами завязавшего спортсмена и богатенького студента. И было в этой фигуре что-то столь же знакомое, сколь и в фамилии…
«Блэкстоун… Стоп. Вирджиния Чаннел-Блэкстоун», – его челюсть медленно поползла вниз.
Помнится, он еще спросил у своего друга Рика, кто это с его матерью.
