Текст книги "Русская революция. Россия под большевиками. 1918-1924"

Автор книги: Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 52 страниц)

«Бесполезно пытаться в нескольких строках изобразить весь ужас бедствия, – писал очевидец из Самары, – да и не найдешь таких слов, которые способны были бы его выразить. Надо видеть своими глазами этих скелетов-людей, скелетов-детей, с землистыми, часто опухшими лицами, с горящими огнем голода глазами, слышать это робкое, замирающим шепотом произносимое: "кусочек"...»¹⁸⁰.

Поступало много сообщений о том, что доведенные до безумия люди убивали и съедали соседей и даже родственников. Фритьоф Нансен, норвежский филантроп, посетивший в то время Россию, говорил о каннибализме как феномене, распространившемся «до ужасающих размеров»¹⁸¹. Профессор Харьковского университета, предпринявший попытку проверить достоверность этих сообщений, подтвердил 26 случаев людоедства: «В семи случаях... было совершено убийство и тела проданы на рынке в виде колбасы»¹⁸². Были отмечены также случаи некрофагии – поедания трупов.

В голодающих районах из деревни в деревню можно было не заметить никаких признаков жизни – жители либо бросили родные места, либо лежали в домах не в силах пошевелиться. В городах трупы загромождали улицы – их собирали, грузили на телеги, часто сняв всю одежду, – и сваливали в безвестные общие могилы.

Голод сопровождался эпидемиями, косившими вконец обессиленных людей. Сильнее всего свирепствовал тиф, но жертвы холеры, брюшного тифа и черной оспы тоже исчислялись сотнями тысяч.

Весьма назидательно провести сравнение отношения большевистского правительства к голоду с действиями царского правительства, тридцать лет назад оказавшегося перед лицом подобной трагедии, когда голодом были поражены 12,5 млн крестьян¹⁸³. Вопреки пропаганде, распространявшейся в то время радикалами и либералами и повторяющейся неизменно с тех пор, что, мол, правительство не сделало ничего, а вся помощь шла только от частных организаций, документы свидетельствуют о том, что власти распорядились быстро и эффективно. Они организовали распределение продуктов для 11 млн голодающих и оказали щедрую экстренную помощь местным органам управления. В результате смертельные случаи, вызванные неурожаем 1891—1892 гг., исчисляются в пределах от 375 до 400 тыс. человек – цифра ужасающая, но составляет лишь 1/13 часть скорбной жатвы бедствия при большевиках¹⁸⁴.

В Кремле наблюдали за распространением голода, словно в прострации. Хотя донесения из села предупреждали о надвигающейся катастрофе, а когда она разразилась, о ее масштабах, Москва не делала ничего, потому что не могла признать факта национальной трагедии, которую невозможно было бы приписать проискам «кулаков», «белогвардейцев» или «империалистов»*. Во-вторых, она просто не знала эффективных средств борьбы: «Советское правительство столкнулось с проблемой, которую, впервые, не способно было решить с помощью силы»¹⁸⁵. В мае и июне 1921 г. Ленин распорядился приобрести зерно за границей, но оно предназначалось для снабжения городов, главного предмета его забот, а не для деревни¹⁸⁶. Голод волновал его лишь постольку, поскольку грозил обернуться возможными неприятными политическими последствиями: в июне 1921 г., к примеру, вождь говорил об «опасном положении», возникшем в связи с голодом¹⁸⁷. И, как мы уже видели, он использовал его в качестве предлога для начала наступления на Православную церковь. В июле 1921 г. Дзержинский предупреждал ЧК об опасности контрреволюции в местностях, пораженных голодом, и назначил жесткие превентивные меры¹⁸⁸. Советской прессе запрещалось даже намекать на неурожай, и еще в начале июля она продолжала сообщать, что в деревне все в порядке. Большевистские лидеры тщательно избегали всякой сопричастности к бедствию: Калинин, кремлевский представитель от крестьянства, был единственный, кто посетил вымирающие регионы¹⁸⁹. 2 августа, когда катастрофа достигла наивысшей точки, Ленин обратился с воззванием к «международному пролетариату», где с лукавым простодушием сообщалось, что «в России в нескольких губерниях голод, который, по-видимому, лишь немногим меньше, чем бедствие 1891 года»¹⁹⁰. Ни в одной статье или выступлении главы партии и правительства в тот период нельзя встретить ни слова сочувствия миллионам его подданных, гибнущих от голода. Действительно, можно предположить, что народное горе с политической точки зрения было ему вполне на руку, поскольку голод настолько ослабил крестьянство, что «изгонял саму мысль о крестьянской борьбе», и «усмирял» деревню даже быстрее, чем отмена продразверстки¹⁹¹.

* Хотя надо заметить, что Ленин несколько раз пытался это сделать, см., например: Полн. собр. соч. Т. 44. С. 75, 312—313.

В июле Кремль, наконец, вынужден был признать то, что всем уже было известно: страна в объятиях катастрофического голода. Но, не желая объявлять об этом прямо и открыто, советское правительство предпочло, чтобы печальная правда и зов о помощи исходили от частных лиц. 13 июля, очевидно с одобрения Ленина, Горький обратился с воззванием «Ко всем честным людям» с просьбой помочь продовольствием и медикаментами. 21 июля правительство одобрило просьбу группы гражданских лиц об образовании добровольной частной организации в помощь терпящим бедствие. Она называлась «Всероссийский комитет помощи голодающим», или просто «Помгол», и насчитывала 73 члена различной политической ориентации, среди них были Максим Горький, графиня Софья Панина, Вера Фигнер, экономист С.Н.Прокопович и его жена Екатерина Кускова и еще много известных агрономов, врачей и писателей¹⁹². Комитет действовал по подобию Особого комитета помощи голодающим, образованного в 1891 г., чтобы помочь царскому правительству в сходных обстоятельствах, с той лишь разницей, что, по распоряжению Ленина, в его состав включили «ячейку» из 12 видных коммунистов, председателем которой был Каменев, а А.И.Рыков – его заместителем. Это было сделано ради уверенности в том, что первая в Советской России независимая организация, получившая право на существование, не выйдет за рамки строго определенной ей миссии.

23 июля Герберт Гувер, министр торговли Соединенных Штатов Америки, откликнулся на призыв Горького. Он основал и с большим успехом возглавлял Американскую администрацию помощи (American Relief Administration, или ARA) – организацию, предназначенную безвозмездно снабжать продовольствием и медикаментам послевоенную Европу. Убежденный антикоммунист, он оставил политику в стороне, чтобы энергично взяться за работу в России. Он поставил два условия: чтобы американской организации, отвечающей за облегчение положения голодающих, было позволено действовать самостоятельно, без вмешательства коммунистических сотрудников, и чтобы граждане США, содержащиеся в советских тюрьмах, были выпущены на свободу. Требование независимости и невмешательства в дела заокеанских служащих взбесило Ленина: «Подлость Америки, Гувера и Совета Лиги наций сугубая, – писал он в Политбюро. – Надо наказать Гувера, публично дать ему пощечины, чтобы весь мир видел, и Совету Лиги наций тоже». В личной переписке он назвал Гувера «наглецом и лгуном», а американцев «подлыми торгашами»¹⁹³. Но у него не было выбора, и он уступил. 25 июля Горький от имени советского правительства принял предложение Гувера¹⁹⁴. 21 августа ARA подписала с Максимом Литвиновым в Риге договор о предоставлении помощи. Гувер начал свою деятельность с 18,6 млн долларов, которые даровал Конгресс США, к ним добавились частные пожертвования, а также 11,3 млн долларов, вырученных советским правительством от продажи золота. К моменту окончания своей деятельности ARA потратила в пользу России 61,6 млн долларов (или 123,2 млн золотых рублей)*.

* Fisher H.H. The Famine in Soviet Russia. New York, 1927. P. 553. Прибыль от продажи российского золота, очевидно, шла исключительно на продовольствие для городов. Первый пример иностранной помощи России во время голода отмечен в Новгороде в 1231 г., население которого, сократившееся в десять раз из-за голода, было спасено благодаря хлебу, поступившему из Германии (Новый энциклопедический словарь. СПб., бд.Т. 14. С. 40-41).

Ленин нашел собственное применение Помголу: он воспользовался его посредничеством, чтобы избежать неловкости прямого обращения за помощью к «империалистам». И Помгол не только исправно служил этим целям, но и вынужден был сносить изъявления ленинского гнева в свой адрес. 26 августа Ленин попросил Сталина поставить на Политбюро вопрос о немедленном роспуске Помгола и аресте или ссылке его лидеров, на том будто бы основании, что они «не желают» работать. Он также потребовал, чтобы прессе было указано «на сотни ладов» «высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев» его членов¹⁹⁵. На Политбюро, где рассматривалось указание Ленина, Троцкий, поддержавший его, отметил, что в ходе переговоров с ARA американцы ни разу не упоминали о советском комитете¹⁹⁶. На следующий день, когда первая партия продовольствия от ARA поступила в Россию и члены Помгола собрались для встречи с Каменевым, все русские общественники, за исключением двух человек, были арестованы ЧК и посажены на Лубянку. (Горький не присутствовал, по-видимому, предупрежденный заранее¹⁹⁷.) Через прессу их обвинили во всевозможных контрреволюционных деяниях. Все ожидали смертной казни, но спасло вмешательство Нансена; выпущенные из тюрьмы, они были высланы: кто за границу, кто в отдаленные места родного отечества¹⁹⁸. Помгол продолжал теперь существование уже как комитет при правительстве еще год, прежде чем был окончательно распущен¹⁹⁹.

Летом 1922 г., когда деятельность ее была в полном разгаре, ARA кормила ежедневно 11 млн человек. Другие иностранные организации взяли на себя заботу о еще 3-х миллионах голодающих. Советское правительство и иностранные посредники импортировали продовольствия за этот период в общей сложности 115—120 млн пудов, или 2 млн тонн²⁰⁰. В результате этой деятельности уже к началу лета 1922 г. «сообщения о голодных смертях практически перестали поступать»²⁰¹. ARA, кроме того, поставила медикаментов на 8 млн долларов, что помогло сдержать эпидемии. Более того, в 1922 и 1923 гг. ARA снабдила Россию посевным зерном, обеспечив возможность получения хороших урожаев в последующие годы. Благодаря структуре, разработанной Гувером, несколько сотен американцев, сотрудников ARA, с помощью тысяч советских граждан контролировали раздачу продовольствия и медикаментов. Хотя советские власти согласились не вмешиваться в деятельность гуверовской организации, ЧК, а затем ГПУ не сводили с нее глаз. Ленин позаботился о том, чтобы иметь в ARA своих агентов, дав распоряжение Молотову создать комиссию, которая бы следила за иностранными сотрудниками, ею нанятыми, и мобилизовала «максимум знающих английский] язык коммунистов] для внедрения в к[омисс]ии Гувера и для других видов надзора и осведомления»²⁰². Позднее, когда ARA была расформирована, советские власти стремились отыскать самые зловещие мотивы ее деятельности, включая шпионаж и желание наводнить Россию товарами, которые больше некуда девать²⁰³. А еще позже, после Второй мировой войны, видимо, чтобы оправдать отказ Сталина от помощи по Плану Маршалла, некоторых оставшихся в живых советских граждан, работавших на ARA, заставляли подписать признание в шпионской деятельности.

Коль скоро заботу о прокормлении голодающих советских граждан взяли на себя американская и другие иностранные организации, Москва обратила свои ресурсы на иные цели. 25 августа, через три дня после подписания договора с Гувером, Литвинов сообщал в Москву, что он продал в Англии драгоценностей на сумму в 20 млн золотых рублей и что покупатель готов приобрести еще на 20 млн фунтов стерлингов (100 млн долларов)²⁰⁴ – средства, превышающие пожертвования США и Европы голодающей России вместе взятые. В начале октября 1921 г. Троцкий давал строго секретные указания советскому агенту в Германии, Виктору Коппу, разместить заказы на винтовки и пулеметы на сумму 10 млн золотых рублей²⁰⁵. В то время об этом никто не знал. Но что стало известно и вызвало сильное изумление в американских благотворительных кругах, это сведения о том, как в то же самое время, когда советское правительство предоставило западным благотворителям возможность кормить свой народ, оно предлагало сбывать собственные продукты за границу²⁰⁶. Осенью 1922 г. Москва сообщила, что располагает миллионами тонн зерна на экспорт, когда, по ее собственным расчетам, грядущей зимой 8 млн ее граждан будут испытывать недостаток в продуктах питания, который невозможно покрыть отечественными ресурсами²⁰⁷. Советские власти объясняли это странное обстоятельство тем, что им нужны деньги для приобретения промышленного и сельскохозяйственного оборудования. Более чем странный поступок вызвал негодование американских служащих: советское правительство «пытается продать часть своего продовольствия на иностранных рынках, прося весь мир жертвовать им продовольствие взамен экспортируемого»²⁰⁸. Гувер выразил протест против «бесчеловечной политики правительства, отрывающего у голодающего народа продовольствие в обмен на импорт оборудования и сырья, ради обеспечения успешной хозяйственной деятельности тех, кому посчастливится выжить»²⁰⁹. Но поскольку худшее было уже позади, Москва могла себе позволить пренебречь мнением заграницы. Сообщения об экспорте зерна из России сделали невозможным сбор средств в ее пользу, и в июне 1923 г. ARA прекратила всю деятельность здесь.

Потери в период голода 1921 г. трудно определить, поскольку никто не занимался подсчетом жертв. Самые большие потери наблюдались в Самарской и Челябинской губерниях, в автономной области немцев Поволжья и Башкирской автономной республике, общее число населения которых сократилось на 20,6%²¹⁰. В социальном плане больше всего страдала деревенская беднота, особенно те, у кого не было молочного скота, спасшего от смерти многие семьи²¹¹. В возрастном плане больнее всего голод ударил по детям, лишив значительную часть тех, кому довелось уцелеть, родителей и крова. В 1922 г. более полутора миллионов крестьянских детей, предоставленных самим себе, бродяжничали, прося подаяние и воруя; смертность в приютах для беспризорных достигала 50%²¹². Советское центральное статистическое управление определило дефицит населения за период с 1920 по 1922 гг. равным 5,1 млн человек²¹³. Голод в России 1921 г., если не считать военных потерь, был крупнейшей для того времени катастрофой в европейской истории после средневековья.

Утраты оказались бы значительно большими, если бы не филантропическая деятельность Гувера, которая спасла жизнь по крайней мере 9 млн человек²¹⁴. В письме руководителю ARA Горький приветствует его поступок как не имеющий себе равных: «Ваша помощь будет вписана в историю как уникальное, гигантское свершение, достойное величайшей славы, и надолго останется в памяти миллионов русских... которых вы спасли от смерти»*²¹⁵. Многие государственные деятели занимают видное место в истории благодаря тому, что послали на смерть миллионы людей; Герберт Гувер, чья последующая деятельность на посту президента Соединенных Штатов не принесла ему славы, и скоро забытый в России, имеет редкую возможность занять достойное место в людской памяти как спаситель миллионов.

* Тем более странно слышать, когда американский историк приписывает Гуверу «фантастическую уверенность», что «федеральное правительство не должно... кормить умирающих от голода людей» (Schlesinger A.M. The Vital Center. Boston, 1949. P. 28).

* * *

Нэп обусловил и внешнюю политику Советской России, в которой теперь еще более отчетливо просматривалось два противоречивых уровня: общепринятый торгово-дипломатический и свой, особый, нелегальный подрывной. Москва стремилась наладить прочные отношения с зарубежными странами, необходимые для развития торговли и привлечения в страну иностранного капитала, что составляло неотъемлемую черту нэпа. Методы вооруженной борьбы отошли в прошлое: помимо поспешно сымпровизированного и неудачного путча в Германии в 1923 г., больше попыток поднять восстание в Европе не предпринималось. Наоборот, Коминтерн прибег к стратегии постепенного проникновения в западные институции.

Мы отмечали, что в Советской России одним из следствий экономической либерализации стало усиление политических репрессий. Это верно и для международного коммунистического движения. 21 условие приема, навязанные Коминтерну в 1920 г., полностью подчинили иностранные коммунистические движения Москве, но сохранили иллюзию, что Коминтерн есть федерация равноправных организаций. Эта иллюзия рассеялась в декабре 1922 г. на IV конгрессе Коминтерна. Принятые на нем резолюции ясно говорят, что, во-первых, зарубежные коммунистические партии не имеют права на собственное мнение и, во-вторых, что, если между ними возникает конфликт, на первом месте должны стоять интересы Советского государства, а не иностранных коммунистических движений.

Как ни парадоксально, но именно отказ от идеи неизбежной революции в Европе укрепил позиции Москвы перед ее собратьями за рубежом: «Именно потому, что мировая революция не была больше насущной реальностью, [иностранные] коммунисты были вынуждены все свои надежды возлагать на Советскую Россию. Только Россия вышла победительницей из классовых битв революционного периода и успешно защитила себя от бесчисленных врагов. Она была живым символом грядущей мировой революции и мощным оплотом против мирового капитализма. Чем труднее становилось коммунистам за рубежом захватить власть в своих странах, тем теснее должны были они сплочаться с Советской Россией. В этой отчаянной ситуации, сложившейся в мире, не могло быть ничего естественней, чем то, что Советская Россия стала отчизной для коммунистов всего мира»²¹⁶.

Тем, кому, как и автору выше приведенных строк, послевоенная стабилизация в мире внушала «отчаяние», Москва действительно представлялась единственной надеждой. И она сумела извлечь из этого свою выгоду.

Готовясь к IV конгрессу, Москва решила стереть последние следы федерализма из коминтерновских организационных структур. Бухарин, один из руководителей Коминтерна, истолковал пункт 14 из 21 условия, требующий от иностранных коммунистов оказывать помощь Советской России в борьбе с «контрреволюцией», в смысле обязательства во все времена поддерживать международную политику советского правительства²¹⁷. В действительности коммунист мог иметь только одну отчизну, Советскую Россию, и одно правительство – советское. Он обязан был одобрять все, что оно делает, в том числе и проводимую им внешнюю политику, даже соглашения между Советским Союзом и «буржуазными странами», включая его собственную, – если это служит интересам Советской России, как их определяет Политбюро ЦК РКП(б). Эти соображения должны были, в первую очередь, заглушить критику в отношении советско-германского договора, подписанного в апреле 1922 г. в Рапалло.

Чтобы зарубежные партии не ставили под сомнение и не пытались вмешаться в резолюции номинального высшего руководящего органа Коминтерна – конгресса, – на IV конгрессе постановили, чтобы впредь входящие в него коммунистические партии проводили свои съезды только после очередного конгресса Коминтерна. В силу такой процедуры делегаты не могли заручиться полномочиями выдвигать независимые резолюции от имени своих партий, не имели права передавать поручений от них, ибо это «противоречило духу интернациональной, централизованной, пролетарской партии». С 1919 г. в практику Коминтерна вошло посылать своих эмиссаров на съезды национальных коммунистических партий: теперь это было формализовано в постановлении, дающем право Исполкому Коминтерна «в исключительных обстоятельствах» направлять в зарубежные партии своих представителей, «наделенных широчайшими полномочиями», для наблюдения за исполнением 21 условия и решений конгресса, то есть, по сути, отвергать неугодные решения национальных партий и изгонять недисциплинированных членов. Национальные партии были лишены даже права посылать по своему выбору представителей в Исполком Коминтерна: кандидатов отбирал конгресс. Отставка служащих Коминтерна не принималась без одобрения Исполкома, на том основании, что «что всякая исполнительная должность в Коммунистической партии принадлежит не лицу, ее занимающему, а Коммунистическому Интернационалу в целом». Из 25 членов нового Исполкома 15 должны были жить и работать в Москве²¹⁸.

Все это уже целиком содержалось в практике большевистской партии, начиная с 1903 г., и уставе Коминтерна, принятом на его II конгрессе. Новостью была только откровенность резолюций 1922 г., которые даже не пытались изображать, пусть хотя бы формальное, равенство между русскими и их зарубежными друзьями. Гуго Эберлайн, немецкий делегат, которого Москва использовала как глашатая своих идей, опровергал утверждения о московском диктате: «Для нас само собой разумеется, что и в будущем в руководстве Коммунистическим Интернационалом, в его Президиуме и Исполкоме русским товарищам должно быть отведено сильное, и сильнейшее, влияние, потому что именно они накопили наибольший опыт на полях международной классовой борьбы. Только они сумели совершить настоящую революцию и вследствие этого далеко превосходят по опыту всех делегатов от других секций»²¹⁹.

IV конгресс принял новые правила практически единогласно, единственное исключение составил делегат из Бразилии.

«Коммунистический Интернационал был трансформирован во всемирную большевистскую партию, строго централизованную, с военной дисциплиной, готовую, как продемонстрировал [IV] конгресс, безоговорочно принимать приказания русских. И коммунистические партии во всем мире теперь стали, по сути, секциями Российской коммунистической партии, руководимой тем же Политбюро, которое одновременно руководит и Российским государством. Таким образом, они превратились в представительства российского правительства»²²⁰.

Эта трансформация, часто приписываемая Сталину, произошла еще тогда, когда политику Коминтерна определял Ленин.

ГПУ вошло в тесный рабочий контакт с Исполкомом Коминтерна, чтобы имеющимися у него средствами усилить наблюдение за их подопечными за границей. Оно открыло отделения в девяти столицах, в основном под прикрытием советских дипломатических миссий; каждое из них отвечало за несколько соседних стран. Так, парижское бюро ГПУ контролировало тайные операции в семи западноевропейских странах помимо Франции, включая Великобританию и Италию. Среди функций зарубежных отделов ГПУ был надзор за агентами Коминтерна²²¹. Сфера деятельности Коминтерна была разнообразной. В 1922—1923 гг. он финансировал 298 изданий на 24 языках²²². Он также организовал школу для обучения студентов из колониальных стран искусству агитации.

Европейские социалисты, которых такое развитие событий не могло не взволновать, все же не теряли надежды на сотрудничество с Коминтерном. Они предпочли проигнорировать то обстоятельство, что Коминтерн, характеризуя их как «социал-фашистов», методично вносил раскол в их ряды, тем самым ослабляя международное социалистическое движение. Невзирая на это, они всегда были готовы пойти на примирение. И на какое-то время их надеждам, казалось, суждено было сбыться. После поражения революции в Германии в 1921 г. Ленин сформулировал тактику «объединенного фронта» с социалистами – поскольку коммунисты были слишком слабы на Западе, чтобы действовать самостоятельно, он пришел к идее сотрудничества, до определенных пределов, с тред-юнионистами и социалистами. Свои соображения он представил Исполкому Коминтерна, где они встретили упорное сопротивление со стороны Зиновьева, Бухарина и других. При поддержке Троцкого Ленин сумел настоять на своем и вынести свое предложение на III конгресс Коминтерна (июнь—июль 1921). Идея сотрудничества с «социал-империалистами» и «социал-предателями» вызвала сильное негодование, но в конце концов конгресс одобрил ленинскую тактику²²³. В то же самое время Ленин не допускал никакого сотрудничества с российскими социалистами (меньшевиками и эсерами), будто бы потому, что они были «противниками Советской власти», но в действительности видя в них реальных соперников в борьбе за власть²²⁴.

Результатом новой тактики было участие Коминтерна в Берлине 25 апреля 1922 г. в совместной конференции со II и «двухсполовинным» Интернационалами с целью выработки общей программы борьбы с нарастающей силой «капитализма» и признания Советской России²²⁵. В мае 1923 г. делегаты европейских социалистических партий собрались отдельно в Гамбурге. Они выступали от имени 6,3 млн членов и 25,6 млн избирателей, то есть значительно представительнее партий, входящих в Коминтерн²²⁶. Была создана новая организация под названием Социалистический рабочий интернационал. По своей структуре она была федеративной, и партии-участницы были вольны решать свои внутренние вопросы по своему усмотрению. Меньшевики и эсеры развернули перед собравшимися горестную картину условий жизни в Советском Союзе и судеб социалистов там. Их вежливо выслушали, но никак не прореагировали. Английский делегат, сорвавший бурные аплодисменты, напомнил конгрессу, что «повинны в тех жертвах, которые томятся в русских тюрьмах, которые казнены и сосланы, в первую голову капиталистические правительства Запада!»²²⁷. Резолюция по Советской России отвергала всякое иностранное вмешательство во внутренние дела. Осуждая советское правительство за «методы террора», резолюция гласила: «Всякое вмешательство [со стороны капиталистических правительств] будет направлено не на исправление ошибок текущей фазы русской революции, но на разрушение самой революции. И далекое от установления истинной демократии, оно лишь создаст правительство кровавых контрреволюционеров, которое послужит средством эксплуатации русского народа западным империализмом. Конгресс поэтому призывает все социалистические партии... не только противостоять интервенции, но развернуть кампанию по полному дипломатическому признанию российского правительства и быстрому восстановлению нормальных дипломатических и торговых отношений с Россией»²²⁸.

В сущности, европейские социалистические партии и профсоюзы, на словах осуждая коммунистический режим в России, повлиять на который они никак не могли, фактически солидаризировались с Москвой. Поэтому они определили большевизм как «фазу» русской революции, подразумевая, что его предосудительные черты преходящи; утверждая, что единственная альтернатива ему «кровавые контрреволюционеры», и требуя дипломатического признания Советской России и восстановления нормальных торговых отношений с ней.

«Единый фронт» развалился почти сразу из-за внутренних противоречий, в нем заключенных, – ибо как можно было объединяться с социалистами и в то же самое время добиваться их раскола? – а также из-за мощной оппозиции в рядах Второго и Третьего Интернационалов. Вскоре Коминтерн вернулся к прежней оценке социалистов как «социал-фашистов».

* * *

В 20-е годы (а в данном вопросе и в 30-е) советская внешняя политика была ориентирована на Германию, которая представлялась одновременно и ареной грядущей революции, и потенциальным союзником против Британии и Франции, принципиальных противников Советской России. Москва преследовала одновременно две цели, пусть и взаимоисключающие – подрыв и сотрудничество – друг друга, и тем самым расчищала Гитлеру путь к власти.

Самым значительным, повлекшим за собой далеко идущие последствия событием постверсальских международных отношений (сравнимым разве что только с отказом Америки вступить в Лигу наций), был Рапалльский договор, заключенный Советской Россией и Веймарской республикой 16 апреля 1922 г. во время работы международной конференции в Генуе и явившийся совершенной неожиданностью для всего мира.

Генуэзская конференция была созвана с двумя целями: урегулировать политические и экономические проблемы Восточной и Центральной Европы, оставшиеся не решенными в Версале, и реинтегрировать Россию и Германию в международное сообщество – для них это было первым после окончания мировой войны приглашением на международный форум столь высокого ранга. Дополнительный интерес союзников вызывало желание предупредить возможное русско-германское сближение, тревожные указания на которое стали поступать. Как оказалось, Генуэзская конференция не достигла ни одной из этих целей – единственным ее достижением был советско-германский договор, который она хотела предотвратить.

У Германии имелись серьезные основания искать сближения с Советской Россией. Одним из них были торговые интересы давних традиционных партнеров. Экономики обеих стран выгодно взаимодополняли друг друга: одна обладала несметными запасами сырья, а другая технологиями и опытом организации и управления производством, столь недостающими первой. Немецкие деловые круги понимали, что в послевоенном мире, на господство в котором явно претендуют «англосаксы», единственную надежду на развитие жизнеспособной экономики Германия может возлагать лишь на тесное сотрудничество с Москвой. Переход к нэпу сулил широкие возможности для такого сотрудничества. В 1921 – 1922 гг. немецкие бизнесмены строили смелые планы развития коммерческих отношений с Советской Россией, в которых ей отводилась роль чего-то вроде потенциальной колонии²²⁹. Их привлекала перспектива освоения больших лесных пространств Севера России и Сибири и сибирских железорудных и каменноугольных ресурсов, которые могли бы заменить потерянные Эльзас и Лотарингию²³⁰. Обсуждались грандиозные проекты превращения Петрограда при технической и финансовой поддержке Германии в крупный промышленный центр и порт. Торговые переговоры между двумя странами начались уже в 1921 г. после того, как Ленин пригласил зарубежные фирмы вкладывать капитал в России²³¹. В мае германские промышленники представили Красину план широкомасштабных инвестиций, которые могли бы помочь восстановить советскую экономику в обмен на контроль над некоторыми ее ключевыми секторами²³².

Но соображения коммерческого плана отступали на второе место перед геополитическими, а именно: сложившимся пониманием, что только с помощью России Германия сможет сбросить с себя путы, накинутые на нее в Версале. Немцы, надо полагать, в подавляющем большинстве считали условия мирного договора столь унизительными и столь обременительными, что готовы были на любые средства, дабы избавиться от них. Нежелание (или, как она сама определяла, неспособность) Германии исполнять свои обязательства согласно договору вызвало санкции возмездия со стороны Франции, которые еще сильнее подрывали позиции немецких политиков прозападной ориентации. В этих обстоятельствах националистические круги Германии стали искать союзника, и какая еще великая держава, кроме коммунистической России, тоже низведенной на роль парии, лучше подходила для этой цели?