Текст книги "Русская революция. Россия под большевиками. 1918-1924"

Автор книги: Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 52 страниц)

* * *

Вплоть до весны 1918 года ленинская партия не вмешивалась в дела высшей школы¹⁴². Во многих высших учебных заведениях занятия сами собой прекратились не только из протеста большевистскому перевороту, но и потому, что студенты, вынужденные зарабатывать себе на пропитание, не имели возможности посещать занятия. И большевики на некоторое время оставили университеты в покое, хотя прекрасно понимали, что преподаватели, преобладающая часть которых были кадетами, не признавали новой власти, что во многих университетах в октябре и ноябре 1917 г. принимались резолюции с осуждением октябрьского переворота, что ректоры всех высших учебных заведений Петрограда осудили новый режим¹⁴³. Тем не менее большевики предпочли не замечать этого, поскольку были заинтересованы в развитии науки и техники. Луначарский вспоминал, как Ленин неоднократно говорил ему: «Крупного ученого, большого специалиста в той или иной области надобно щадить до самой последней крайности, если даже он реакционер»¹⁴⁴. Впрочем, весь тон высказывания не оставляет сомнения, что речь идет о вынужденной и, быть может, лишь временной толерантности. Политика партии в отношении высшего образования сводилась к следующим четырем моментам: 1) уничтожению самоуправления вузов; 2) упразднению тех кафедр, в особенности гуманитарных наук и так называемых «общественных дисциплин», учебная программа которых могла войти в конфликт с коммунистической идеологией; 3) устранению принципа «элитарности» высшего образования и 4) развитию в широком масштабе профессионального обучения.

Высшее научное учреждение России, Академия наук, поначалу при большевиках не испытывала особых затруднений, даже не скрывая своей враждебности по отношению к новой власти: на конференции академии 21 ноября 1917 года была принята резолюция, осуждающая захват власти большевиками и требующая продолжения войны на стороне союзников¹⁴⁵. Но Ленин счел за благо смотреть на это сквозь пальцы, высоко ценя научную квалификацию 41 действительного члена академии и 220 сотрудников, среди которых были ведущие российские ученые. Чтобы переманить их на службу советской власти, он готов был пойти на существенные уступки в наиболее жгучем для академии вопросе об автономии. В конце концов был достигнут компромисс. Академия согласилась, хоть и без особого энтузиазма, отложить фундаментальные исследования и сосредоточиться на прикладных науках, чтобы помочь правительству решить неотложные экономические и технические задачи. За это академия сохранила свободу в выборе своих членов (во всяком случае на протяжении 20-х годов). Она осталась единственным культурным учреждением, не контролируемым Наркомпросом¹⁴⁶.

Летом 1918 года дошла очередь до университетов. Меры, разработанные Луначарским, оставляли далеко позади ограничения, которые налагались на российские академические заведения реакционными мерами Николая I и Александра III. В период между 1918 и 1921 гг. большевики ликвидировали академическое самоуправление, рассеяли профессорские штаты и наводнили высшие учебные заведения плохо подготовленными, но перспективными в политическом отношении студентами.

Декрет от 1 октября 1918 года отменял традиционные научные степени (доктора, магистра, а также звание адъюнкта) и увольнял профессоров и преподавателей, проработавших в одном высшем учебном заведении в общей сложности десять и более лет или в течение пятнадцати и более лет работавших где бы то ни было на профессорской или преподавательской должности: их места были выставлены на всероссийский конкурс для всех лиц, «известных своими учеными трудами или иными работами по своей специальности»¹⁴⁷. В начале 1919 года проводились выборы на освободившиеся должности: в Московском университете, самом престижном из всех вузов страны, были сменены все 90 преподавателей, потерявших свои места по декрету от 1 октября, за исключением одного члена большевистской партии»¹⁴⁸. Подобные опустошительные разрушения в жизни университетов декрет произвел повсюду. Во многих вузах в административном порядке выдвинули наверх слабо квалифицированные кадры, а преподавателей назначили профессорами. В особенности это касалось ряда новых университетов и научных институтов. 21 января 1919 года декретом было объявлено об основании четырех новых университетов и присвоении ранга университета двум институтам¹⁴⁹. Летом 1918 г. образована Социалистическая академия общественных наук, а в 1920-м Свердловский коммунистический университет, где готовили партийных пропагандистов и куда принимались только партийные кадры, получившие по большей части лишь начальное образование¹⁵⁰. Зимой 1918—1919 гг. власти закрыли юридические факультеты университетов и исторические отделения историко-филологических факультетов, где всего сильнее ощущалась оппозиция новой власти. Их заменили факультетами общественных наук¹⁵¹, под чем подразумевались и экономика, и история, и правоведение. Программа новых факультетов делала упор на изучение трудов предвестников Октябрьской революции и на теоретическое обоснование неизбежности скорой победы коммунизма в мировом масштабе¹⁵². В 1921 году открыт Институт красной профессуры, состоящий в основном из сотрудников Социалистической академии и предназначенный для обучения преимущественно партийных функционеров преподаванию истории, экономики и философии в марксистском духе¹⁵³.

К 1925 году количество университетов увеличилось с десяти (1916) до 34. Число преподавателей, однако, росло быстрее, нежели учащихся: если последних стало больше на одну треть (с 38 853 в 1916-м до 51 979 в 1925-м), то штаты преподавателей увеличились более чем втрое (с 1977 до 6174)¹⁵⁴. Впрочем, многие из новых преподавателей имели не столько научную, сколько политическую квалификацию. В 1921 г., по распоряжению Ленина, все студенты высших учебных заведений должны были пройти обязательный курс исторического материализма и истории революции. В 1924 г. обязательным предметом становится история ВКП(б)¹⁵⁵. Статус советских вузов строго определялся Уставом от 2 сентября 1921 г., оживившим многие положения известного своей реакционностью университетского устава 1884 года¹⁵⁶. Отбросив либеральную практику, установившуюся в России с 1906 года, он лишал преподавательский корпус права избирать ректоров и профессоров – его передали Наркомпросу*. Помимо этого новый устав давал право контролировать деятельность вузов соответствующим местным Советам. Эти меры были встречены крайне враждебно профессорами и студентами. В ноябре 1921 г. более тысячи студентов Петрограда вышли на демонстрацию протеста¹⁵⁷. Следующей весной несколько сотен профессоров Московского университета приняли участие в забастовке протеста¹⁵⁸. В качестве наказания семерых из бастовавших профессоров выслали из страны. В 1921—1922 гг. партийные органы предприняли жесткий контроль за преподаванием общественных дисциплин, преследуя преподавателей, не подчинившихся генеральной линии¹⁵⁹. Последовали новые увольнения и высылки за границу¹⁶⁰.

* Согласно уставу 1921 г., Наркомпрос должен был избирать ректоров из списка, представленного профессорами, студентами, профсоюзами и советскими должностными лицами. В 1922 г. новое положение давало Наркомпросу полномочия назначать на этот пост кого угодно (McClelland J. Bolsheviks, Professors and the Reform of Higher Education in Soviet Russia, 1917—1921. Ph.D. diss. Princeton University, 1970. P. 398). В действительности ректоров назначал не Наркомпрос, а ЦК партии и местные партийные комитеты (Ibid. P. 399).

Помимо борьбы с университетской автономией – самоуправлением, в особенности в вопросе назначений, и правом самим определять программу обучения – новый режим затронул и процедуру зачисления студентов. Его целью было открыть доступ к высшему образованию для детей из низших классов, в особенности рабочих и беднейшего крестьянства, невзирая на их подготовку.

Первым и решительным шагом в этом направлении явился декрет, изданный 2 августа 1918 г., он давал право всем гражданам старше 16 лет, мужского и женского пола, без вступительных экзаменов «вступить в число слушателей высшего учебного заведения, без представления диплома, аттестата или свидетельства об окончании средней или какой-либо школы» и не внося плату за обучение¹⁶¹. Воспользовавшись этим, в вузы хлынула масса совершенно неподготовленной молодежи. Профессора, однако, сумели успешно справиться с ситуацией, не принимая таких студентов в свои семинары. Очень скоро «вступившие в число слушателей» оставили университеты¹⁶². Рабочие и крестьяне не имели ни желания, ни свободного времени приобщаться к наукам, да и как можно было ожидать, что они будут исправно посещать занятия в совершенно непривычной для них обстановке и подчас не имея никаких средств к существованию. В официальном отчете Наркомпроса результаты политики свободного приема оценивались следующим образом: «Мы в этом отношении констатируем с великим огорчением следующий факт: у нас громадное количество слушателей уже с высшим образованием, громадная масса остальных с законченным средним образованием, и только самое незначительное количество слушателей по своему цензу может приближаться к пролетарским группам... Пролетарские массы к нам не пошли, к нам пришла интеллигенция»¹⁶³.

Особенное нежелание получать высшее образование проявляли женщины: в 1914 году в российских университетах обучалось больше женщин, чем в 1930-м¹⁶⁴.

Осознав прискорбные результаты своей политики, власти предприняли ответные шаги: отказавшись от «свободного зачисления», они открыли специальные школы для подготовки рабочих к поступлению в вузы. 15 сентября 1919 г. высшим учебным заведениям было предписано открыть рабочие факультеты (рабфаки), которые обеспечивали бы рабочих и крестьян ускоренными курсами среднего образования. Большинство записавшихся на рабфаки состояли в партии или комсомоле и получили рекомендации на учебу от своих ячеек или профкомов; половина училась заочно, половина очно. В середине 1921 г. действовало уже 64 рабфака, в которых обучалось не менее 25 тыс. студентов¹⁶⁵. Несмотря на тяжелые жизненные условия, рабфаки оказались очень популярны, ибо по окончании давали выпускникам возможность сменить физический труд на более «чистую» работу. К 1925 г. выпускников рабфаков из общего числа поступивших в университеты на научные и технические факультеты было две трети, на экономические – половина, на сельскохозяйственные – четверть, а на медицинские – одна пятая часть¹⁶⁶. Из их рядов выковывались «кадры», которыми в 30-е годы Сталин заменил старую интеллигенцию.

В 1923 году правительство предприняло новые меры для устранения социального дисбаланса, введя особые льготы при поступлении для студентов пролетарского происхождения. А в отношении студентов «классово чуждых» применялись «чистки»: в 1924—1925 гг. на этом основании было исключено около 18 тыс. студентов*.

* McClelland J.C. // Past and Present. 1978. № 80. P. 130. Большевики шли по стопам Николая I, стремившегося ограничить доступ к высшему образованию студентам недворянского происхождения.

И все же большевикам не удалось окончательно превратить высшее образование из привилегии образованных слоев в достояние широких масс. Ни дискриминационные меры в отношении интеллигенции, ни создание наиболее благоприятных условий для рабочих и крестьян не смогли существенно повлиять на социальный состав студенчества. Академия сохраняла свой «элитарный» характер по крайней мере до конца 20-х годов. Накануне Первой мировой войны 24,3% студентов российских университетов были выходцами из семей рабочих и ремесленников; в 1923—1924 академическом году число рабочих составляло только 15,3% от общего числа. Правда, существенно возросла доля крестьянских детей: 22,5% в 1923—1924 гг. по сравнению с 14,5% в 1914-м. Общее число по обоим, прежде угнетаемым, а теперь столь почитаемым классам, таким образом, за семь лет правления большевиков, несмотря на все предпринятые меры, в действительности только снизилось: 37,8% в 1923—1924 гг. против 38,8% в 1914-м*. Более жесткие условия, введенные с конца 20-х годов, сумели в конце концов изменить баланс социальных групп в вузах, но еще в 1958 году Хрущев, как это ни удивительно, заявлял, что от 60 до 70% студентов в Москве не имеют никакого отношения ни к рабочим, ни к крестьянам¹⁶⁷. Причины, по которым властям не удавалось ощутимо изменить социальный состав студенчества, определить нетрудно. Прежде всего, высшее, специальное образование требует определенных усилий, и стремление к их преодолению должно прививаться еще с детства в лоне семьи, и в семьях интеллигенции оно сильнее и естественнее, нежели в среде малообразованных. И поэтому, сколько бы власти ни потворствовали им, дети рабочих и крестьян все равно неохотно шли в вузы или, поступив, скоро бросали занятия. Во-вторых, те, кто все же успешно преодолевал трудности, автоматически меняли свой социальный статус. Студенты рабочего или крестьянского происхождения после окончания университетов и рабфаков, вступив в партию, редко возвращались на заводы или в деревни, предпочитая «чистую» работу**. Дети их, таким образом, уже считались «интеллигенцией» (в большевистском понимании этого слова).

* Данные по 1914 году приводятся в кн.: Kulturpolitik der Sowjetunion. S. 10; данные по 1923—1924 гг. почерпнуты из кн.: McClelland J.C. // Past and Present. 1978. № 80. P. 131. Следует отметить, что нельзя сопоставлять непосредственно до– и послереволюционные данные, во-первых, потому что данные на 1914 г. отражают скорее сословный статус, нежели род занятий, а во-вторых, категория «рабочие и ремесленники» до революции включала тех, кого советская власть считала «мелкой буржуазией».

** «Можно полагать, что большая половина, если не две трети, партийных рабочих вынуждена была оставить повседневный физический труд на фабриках и заводах и взяться за государственную, партийную и другие работы» (Соловьев Н. // Правда. 1921. № 190. 28 авг. С. 4).

* * *

Если лидеры Советской России не винили во всех бедах враждебное иностранное окружение, то они любили списывать свои неудачи на низкий культурный уровень населения, нагляднейшим показателем чего была его безграмотность. Клара Цеткин однажды сказала Ленину, что он не должен жаловаться на этот фактор, ибо он в свое время позволил большевикам «бросить семена на девственную почву» – сознание рабочих и крестьян не было испорчено «буржуазными понятиями и воззрениями». С этим Ленин согласился: «Да, это верно... Безграмотность уживалась с борьбой за власть, с необходимостью разрушить старый государственный аппарат». Однако теперь, по мнению Ленина, когда создано новое государство, низкий уровень грамотности становится препятствием¹⁶⁸. 26 декабря 1919 г. вышел декрет о «ликвидации безграмотности» среди граждан от 8 до 50 лет¹⁶⁹. Всему взрослому населению, без различия пола, следовало научиться читать по-русски или на своем родном языке. Тех, кто неспособен был осилить этого самостоятельно, должны были обучать их грамотные соотечественники, которых Наркомпрос имел право в обязательном порядке привлекать к этой работе. Целью было дать всему народу возможность принять «сознательное участие в политической жизни страны». Граждане, уклоняющиеся от обучения, могли преследоваться по закону.

Советская кампания представлялась как «самая упорная и всесторонняя попытка ликвидации безграмотности» в истории¹⁷⁰. По всей стране, в городах и деревнях, открылись десятки тысяч пунктов по ликвидации безграмотности (ликбезов), где в сжатые сроки – обычно за три месяца, то есть за 120—144 классных часа – обучали грамоте. Несмотря на строгие предупреждения и угрозу наказаний, оказалось трудно завлечь на учебу крестьян, которые видели в этом в первую очередь пропаганду атеизма. И в конце концов, учитывая их недовольство, пришлось существенно сгладить этот аспект обучения. По грубым подсчетам, в период между 1920 и 1926 гг. около 5 миллионов граждан европейской части России прошли через ликбезы¹⁷¹.

Советское правительство любило представить ситуацию так, будто подавляющее большинство населения не умело читать, а тем более писать: так, Троцкий говорил о необходимости научить этому «сотни миллионов»¹⁷². В действительности безграмотность в дореволюционной России вовсе не достигала таких масштабов и, во всяком случае, наблюдалась устойчивая тенденция к ее сокращению. Как видно из ниже приведенной таблицы, накануне революции 42,8% населения страны владело грамотой: среди мужского населения эта пропорция достигала 57,6%. В 1920 г. среди городских мальчиков и девочек в возрасте от 13 до 19 лет было соответственно 84,2 и 86,5% грамотных¹⁷³.

Грамотность в России / СССР¹⁷⁴

Год	Всего населения	Мужского населения
1867	19,1%	26,3%
1887	25,6	37,0
1907	35,3	49,2
1917	42,8	57,6
1926	51,1	66,5

Эти данные показывают, что, несмотря на пропагандистскую шумиху, сопровождавшую наступление на безграмотность, ни о каких сокрушительных победах говорить не приходится, в лучшем случае наблюдается сохранение темпа, достигнутого до революции.

Как и попытки обойти высокие требования к желающим получить высшее образование, борьба с безграмотностью страдала от недостатков, кроющихся в сжатых программах ликбезов. Советские критерии грамотности были весьма непритязательными: достаточно было уметь читать печатными буквами по складам. Умения писать не требовалось. По свидетельству советского ответственного лица, многие «выпускники» ликбезов оказывались полуграмотными, чтобы не сказать безграмотными¹⁷⁵. Следует также принять во внимание то обстоятельство, что многие из обученных грамоте вскоре забывали пройденные уроки, ибо в повседневной жизни им не приходилось сталкиваться с печатным словом.

Особенно разочаровывал тот факт, что среди детей от 9 до 12 лет безграмотность по-прежнему достигала 45,2%, а это означало, что, пока взрослые в спешном порядке учились читать, дети, не посещавшие школ, пополняли ряды не знающих грамоты¹⁷⁶. Почти десятилетие спустя появления Декрета 1919 года Крупская, основываясь на материалах переписи 1926 г., осветивших реальную ситуацию, скрывавшуюся за пропагандной шумихой, вынуждена была признать, что ни одно из положений этого декрета не было осуществлено даже приблизительно¹⁷⁷. Она указывала, что в то время, пока миллион взрослых ежегодно обучаются читать, приблизительно такое же число детей входит в общество, не пользуясь благами школьного образования. А это значит, что в действительности советская власть преуспела лишь в «стабилизации» уровня «темноты»¹⁷⁸.

В ходе революции и гражданской войны русский язык претерпел любопытные изменения¹⁷⁹. Самым поразительным феноменом было широкое распространение аббревиатур и составных слов, вроде «совнарком», «нэп» и «пролеткульт». «Неблагонадежные» старорежимные слова заменялись новыми. Так, чиновник стал «советским служащим», городовой – переименован в милиционера, а господин – в товарища. Впрочем, попытки вместо традиционного «спасибо» внедрить что-либо нейтральное, не несущее для русского слуха религиозного оттенка, как, например, «мерси» (что, впрочем, по-французски изначально означало почти то же самое), не увенчались успехом. Массовые расстрелы, ставшие делом привычным, породили зловещие эвфемизмы: «отправить на собрание», «отправить в штаб Духонина» (намек на генерала Н.Н.Духонина, убитого солдатами в конце 1917 г.), «запечатать в конверт и отослать», что означало арест и казнь.

Таков был язык советских городов. А в деревнях и Красной Армии крестьяне искажали и переиначивали слова на свой лад, из чего становится совершенно очевидным их крайне смутное представление о том, что происходило вокруг них. Они воспринимали абстрактные понятия при советской власти не лучше, чем при царизме, и переводили излюбленные большевиками чужеземные слова в более,, близкие им проявления жизни. Так, «ультиматум», по их мнению, означал приблизительно следующее: «либо платите деньги, либо отдайте лошадь, либо я вас убью». Вот несколько примеров определений, данных крестьянами:

гражданский брак – это не венчавшись живут;

камунист (или «каменист») – кто в Бога не верует;

комисарьят – где берут на военный учет и берут на войну;

Марс, Карло Марс – это как Ленин;

мильен, мильярд – деньга бумажная;

пинеры, пьяонеры – маленькие ребята, тоже как большевики; это ходят с барабаном и поют.

«Революция», порой произносимая «леволюция», понималась как «самовольщина».

В декабре 1917 г. правительство повторно ввело новые правила орфографии, за которые давно ратовали некоторые лингвисты и которые в свою пору утвердило Временное правительство. Новая орфография упрощала правописание благодаря отмене некоторых букв¹⁸⁰. Слово «Бог» отныне следовало писать со строчной буквы.

* * *

Марксистские философы рассматривали этику как ответвление метафизики и в таком качестве не заслуживающую серьезного внимания. Марксистская литература давала вождям Советской России очень скудные познания в этой области, но, так как ни одно общество не может существовать без норм поведения, им не оставалось ничего иного, как самим заняться этим вопросом. Главными теоретиками в этике стали у большевиков Евгений Преображенский и Николай Бухарин.

Преображенский в книге «О морали и классовых нормах», вышедшей в 1923 г., пытался сформулировать систему моральных ценностей для победившего пролетариата России, опираясь на уже знакомые нам предпосылки: в обществах, которые разделены на классы, мораль служит интересам правящего класса; так называемые вечные этические «истины» есть сказка, выдуманная для того, чтобы скрыть реальность. В отношениях с классовым врагом пролетариат не должен останавливаться перед моральными запретами: «каждая битва имеет свои законы победы». Там, где побеждает пролетариат индивидуум должен подчиниться воле коллектива и рассматривать себя как «орудие рабочего класса». «Совесть» в качестве регулятора поведения заменяется одобрением или порицанием общества. Все действия, включая такие с виду частные сферы, как половые отношения и семейная жизнь, подчинены нуждам общества и «расы». «В интересах сохранения расы» общество имеет право запретить сифилитикам и иным больным индивидуумам «отравлять» ее чистоту. Общество имеет неоспоримое право вмешиваться в половую жизнь своих граждан с тем, чтобы с помощью научной «селекции» улучшить расу¹⁸¹.

Бухарин отрицал этику как бесполезный багаж из прошлого. То, что философы называют этикой, есть простой «фетишизм» классовых стандартов. «Пролетариат в своей общественной борьбе» должен исходить из соображений строгой технической необходимости: «Если он хочет добиться коммунизма, то ему нужно сделать то-то и то-то, как столяру, делающему табуретку. И все, что целесообразно с этой точки зрения, то и следует делать. "Этика" превращается у него мало-помалу в простые и понятные технические правила поведения, нужные для коммунизма, и поэтому по сути дела перестает быть этикой»¹⁸².

Явная натяжка такой этической философии состоит в том, что с ее точки зрения действия совершает так называемый «пролетариат». Фактически же коммунистическим обществом, как и всяким другим, управляют отдельные личности – в данном случае – вожди Коммунистической партии и этим личностям, предпринимая то или иное действие, приходится делать определенный выбор. Невозможно научным методом предсказать, что будет «необходимо» с классовой точки зрения, ибо проблема выбора подстерегает на каждом следующем шаге: и выбор этот не только технического свойства, но и нравственный. Позднее, когда Преображенский и Бухарин сами оказались в застенке и были расстреляны за преступления, ими не совершенные, то, если руководствоваться их собственными этическими нормами, им не на что было жаловаться, ибо «коммунизм» и в этом случае исходил из соображений классовой целесообразности.

* * *

Революция должна была внести радикальные изменения в положение женщин и в отношения между полами. Классический марксистский труд на эту тему «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Ф.Энгельса опровергал представление о том, что моногамная семья есть институт, естественный для человека. Это не более чем побочный продукт особых исторических обстоятельств, сопровождающих победу частной собственности над первобытной, общинной собственностью, и одной из сторон этой победы явилось закабаление женщины. В моногамной семье, где владение собственностью вручено мужчине, женщине отводится роль «главной служанки». Чтобы освободиться, ей нужна экономическая независимость, которая может быть достигнута только путем избавления от домашних обязанностей и устройства на работу. Это будет означать, что «отдельная семья перестала быть хозяйственной единицей общества»¹⁸³. Общество должно полностью взять на себя традиционные заботы женщины, воспитание детей и кухню. И сексуальное освобождение, которое явится результатом этого, будет одинаково благотворно как для мужчин, так и для женщин: супружеские измены и проституция исчезнут, уступив место любви на основе взаимного влечения: «Уход за детьми и их воспитание станут общественным делом; общество будет одинаково заботиться обо всех детях, будут ли они брачными или внебрачными. Благодаря этому отпадет беспокойство о „последствиях“, которое в настоящее время служит самым существенным общественным моментом, моральным и экономическим, мешающим девушке, без опасений и страха, отдаться любимому мужчине. Не будет ли это достаточной причиной для постепенного развития более свободных половых сношений»¹⁸⁴.

Идеи Энгельса существенно повлияли на отношение социалистов к пресловутому «женскому вопросу»: придя к власти, большевики сразу стали претворять их в жизнь. Они приняли законы, ослабляющие традиционные семейные узы путем упрощения процедуры развода, устранения дискриминации по отношению к незаконнорожденным и возложения на общество ответственности за воспитание детей. Но и в этом случае их благие намерения натолкнулись на неблагоприятные экономические обстоятельства. Как вскоре им пришлось убедиться, семья есть экономическая и социальная ячейка, ничуть не менее полезная в новом обществе, чем в капиталистическом. Поначалу разразившись целой серией законов, подрывающих устои моногамной семьи, большевики вскоре вынуждены были изменить тактику и восстановить ее традиционную роль. Однако в результате, при общем понижении уровня жизни, к которому привел новый режим, большевистские нововведения только усугубили тяжесть положения замужней женщины.

Советское законодательство по бракоразводным делам первым в мире стало допускать развод по инициативе любой из сторон и исключительно на основании несовместимости. В основе этого лежала идея Энгельса: поскольку брак подразумевает любовь, то если кто-либо из партнеров утратил это чувство, то и брачные узы теряют свой смысл и должны быть расторгнуты. Согласно декрету от 16 декабря 1917 г. для расторжения брака требовалось соблюдение минимальных формальностей: достаточно было одной из сторон подать заявление в суд¹⁸⁵.

Хотя официально аборты не были узаконены, в первые три года советское правительство относилось к ним достаточно терпимо. Поскольку эта операция часто производилась людьми неквалифицированными, в антисанитарных условиях, что приводило к тяжелым последствиям и летальным исходам, декрет от 18 ноября 1920 г. предписывал производить аборты под строгим медицинским контролем. Хотя к абортам был приклеен ярлык «пережитка прошлого», женщинам не возбранялось пойти на этот шаг, при условии, что операция будет производиться врачами в больничных условиях¹⁸⁶. Это был тоже первый закон такого рода.

Коммунистическим воспитателям хотелось бы получить в свое распоряжение ребенка прямо с пеленок, оторвав его от родителей и поместив в общественные ясли. Тем самым женщина освобождалась для производства, но самое главное, создавалась возможность воспитать ребенка настоящим членом самого совершенного в мире, коммунистического общества. Жена Зиновьева, служащая Наркомпроса Злата Лилина, утверждала, что детям пойдет только на пользу, если их отнять у родителей: «Не является ли родительская любовь в большей своей части любовью, идущей во вред ребенку?.. Семья индивидуальна и эгоистична, и дитя, воспитываемое ею, по большей части антисоциально, преисполнено эгоистических стремлений... Дело воспитания детей не частное дело родителей, а дело общественное»¹⁸⁷. На советской Украине, пошедшей в этом направлении еще дальше, планировалось детей в возрасте 4 лет отнимать у родителей и помещать в интернаты, где бы им прививалась любовь к социалистическим идеалам¹⁸⁸. Подобным намерениям не суждено было сбыться из-за нехватки средств и персонала. Общественное воспитание оказалось несбыточной мечтой: если мать способна посвящать своему чаду сколько угодно времени безвозмездно, то наемному воспитателю приходилось платить, на что требуются средства, которые негде было взять. Число детей, находящихся в советских интернатах, не превышало 540 тыс. (1922), а в период нэпа (1925) сократилось наполовину¹⁸⁹.

Во всей Европе Первая мировая война привела к ослаблению сексуальных норм, получившему в Советской России особое моральное оправдание. Провозвестником свободной любви в новом государстве стала Александра Коллонтай, пожалуй, самая знаменитая большевичка¹⁹⁰. Не дело историка разбираться в том, строила ли она личную жизнь согласно собственным проповедям или, наоборот, проповедовала свой образ жизни, но есть основания утверждать, что ее богатый любовный опыт не отличался особой разборчивостью и не сопровождался способностью устанавливать длительные отношения. Дочь богатого царского генерала, она росла крайне избалованным ребенком и отвечала протестом на изливающуюся на нее слепую родительскую любовь. Чтобы вырваться из отчего дома, она рано вышла замуж, но через три года бросила супруга. В 1906 году она примкнула к меньшевикам, а затем в 1915-м перекинулась в лагерь Ленина, восхищенная его антивоенной позицией. Она оказывала ему различные ценные услуги как агент и курьер.

Коллонтай писала, что современная семья утратила свои традиционные экономические функции, а это означает, что женщина вольна сама избирать себе партнеров в любви. В 1919 г. вышел ее труд «Новая мораль и рабочий класс»¹⁹¹, основанный на сочинениях немецкой феминистки Греты Майзель-Гесс. Коллонтай утверждала, что женщина должна эмансипироваться не только экономически, но и психологически. Идеал «великой любви» («grand amour») трудно достижим, в особенности для мужчин, поскольку он входит в противоречие с их жизненными амбициями. Чтобы стать достойной идеала, личности следует пройти период ученичества, в виде «любовных игр» или «эротической дружбы», и освоить сексуальные отношения, свободные и от эмоциональной привязанности, и от идеи превосходства одной личности над другой. Только случайные связи могут дать женщине возможность сохранить свою индивидуальность в обществе, где господствуют мужчины. Приемлема любая форма сексуальных отношений: Коллонтай проповедовала то, что она называла «последовательной моногамией». В качестве наркома государственного призрения она устраивала общественные кухни как способ «отделить кухню от брака». Заботу о воспитании детей она тоже хотела возложить на общество. Она предрекала, что со временем семья отомрет и женщины научатся заботиться о всех без разбора детях, как о своих собственных. Она популяризировала свои теории в сочинении «Свободная любовь-любовь пчел трудовых» (1924), одна часть которого называлась «Любовь трех поколений». Героиня повести проповедовала освобождение любви от нравственности и от политики. Щедрая на ласки, она заявляла, что любит всех, начиная с Ленина, и отдавалась всякому, кто ей приглянулся.