Текст книги "Твоя итальянская кровь (СИ)"

Автор книги: PallVan1987

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Кто-то уже проснулся? – вскочила Виола, бросаясь к мужчине, вжимая его в кровать, – Дразнишь?! – сказала девушка, сжав Соломонса за горло совсем легонько, и он для виду раскинул руки по дужке кровати, словно она приковала его – и если так, то только оками своей любви.

Еврей обвил пальцами железное изголовье, наблюдая с восторгом как юная девушка седлает его уверено, не взирая на округлый живот.

Соломонс не сдержался и промычал в полустоне с улыбкой, заставляя Виолетту стеснительно заправить за ухо длинную прядь и исподлобья поднять на еврея игриво-смущённый взор.

– Иди ко мне, – позвал он её, но Виола замотала головой в отрицании, опускаясь губами к мышечной мужской груди, целуя линию от ключиц и спускаясь к соскам, поочерёдно захватывая их губами, зарывая пальчики в короткие каштановые кудри, что брали начало от шеи, смешавшись с бородой.

Алфи выдохнул через нос, когда Виолетта стала посасывать и покусывать мужскую грудь, стараясь тереться животом о его налитой и смотрящий вверх орган.

Еврей поглаживая её по голове, терпел сладкую пытку, а Виолетта ласкала его шею, кусала и впивалась зубами, тянула кожу, пока рука её игралась ниже.

Соломонс устал мучаться в истоме и дёрнул девушку на себя, впиваясь в её красные от стараний губы, поворачивая ее на спину и широко разводя в стороны ее стройные ножки.

Виолетта возмущённо ахнула, но спорить с решением Алфи не стала, демонстрируя, как лепестки её призывно раскрылись, блестя на солнечном свете.

Нависнув над Виолеттой на локтях, Алфи бережно ввел свой член максимально глубоко и начал двигать тазом, массируя и ещё сильнее распаляя изнывающую девушку изнутри.

– Как же мне хорошо, – промолвила Виола, прикрывая карие глаза, затянутые поволокой, запрокинув голову, позволяя еврею жадно мять грудь её руками, стимулируя мужчину словами.

Волосы её рассыпались и электризовались, животик слабо колыхался от движений еврея вперёд-назад по известной траектории.

– Посмотрите-ка на неё, она ещё и подмахивает мне, да? – изумлялся еврей, видя, как девушка ехидно ухмыляется, елозя по намокающей от ее пота простыне.

Виола хотела еврея полностью и учащенно дышала, их руки соединились в замке над плодом их любви, и Алфи начал грубо иметь девушку так, как они хотели этого оба.

Соломонс понимал, что перед ним уже не скромная девчонка, привезенная как абрикосы с Сицилии, а самая настоящая извращенка, подвластная только ему.

– Глубже! – канючила Виола, и Соломонс хохотал ей в губы, чувствуя, что этой неугомоннной и страстной итальяночке не хватит половины его нескромной длины, вдавливаясь глубже.

– Я беспокоюсь, солнце, ты же беременная, черт возьми, – напомнил ей еврей.

В ответ на это Виола с вредным прищуром обвила его спину своими ножками, вводя Алфи в себя глубже, а тот яро сопротивлялся, заставляя её в психе пищать.

– Я хочу тебя всего! – щипала она мужчину за бедра, и тот смеялся невпопад, щекоча её гусиную шейку языком.

«Видел бы сейчас Лука свою тишечку-сестру!» – надсмехался он мысленно, чувствуя, как член полностью вошёл в лоно Виолы, видел, как напряженный орган входит всё глубже, как медленно стекают мутноватые соки, смачивая и Алфи, и некогда чистую белую постель.

Виола тихо стонала, оглаживая спину еврея, по которой бежала солёная вода.

«Боже мой, Альфред…» – сказала ему девушка глядя мужчине в глаза.

– Я люблю тебя, – прошептал Соломонс ей в губы, касаясь их и прикусывая; это было последней каплей для Виолы, и она стала содрогаться с громкими криками, которые потонули под напором еврейских поцелуев.

Девушка со временем обмякла в сильных объятиях, слабо постанывая и поглаживая Алфи по лицу.

Альфред посмотрел на них в зеркало, что стояло сбоку от кровати, держась рядом со шкафом, видя приятную и такую желанную им картину: совсем еще молоденькая беременная девушка с небольшими формами и большими карими глазами нанизанная на член еврейского мужчины, лидера группировки и гангстера, который приходился ей по-возрасту едва ли не отцом, что некогда нянькался с ней, катал на плечах, читал книжки и баюкал на руках, являясь для неё теперь законным и очень любящим заботливым мужем.

В зеркале точно отразилось, как Альфред погладил её живот, как склонился к нему с поцелуем, а после – взял девушку за бедра как хозяин и начал быстро втрахивать юное тело в кровать.

– Да, детка, – бормотал Соломонс невнятно, и Виола попыталась подмахивать ему, несмотря на слабость и тряску тела, как после скачек.

Альфред ввёл в ротик Виолы два пальца, заставляя её сделать пару коротких сосательных движений, удовлетворяя еврейскую похоть.

– Ты грязный развратник, мистер Соломонс, – шуточно-обвинительным тоном сказала Виола.

Алфи стал набирать темп, двигаясь чаще и хаотичнее, дыша прерывистее и со стонами, извергая из себя кипящие «молоко» и опускаясь в объятия своей итальяночки, закрывая глаза, нашептывая ей о любви.

Из экстаза расслабленного и довольного еврея начал выводить доносящийся из неоткуда скрежет прочищенного кем-то горла.

– Кхм-кхм, – донеслось грубое и итальянское из неоткуда, как по старому радио.

– Святые угоднкии! – взмолился еврей, – Одевайся, – сказал Алфи, с возмущением в лице, и посмотрел в осоловевшие глаза Виолетты, чувствуя свое семя внутри её лона, которое приятно грело, – Твой братец приехал!

Алфи лениво оторвал серый взгляд от окна, в которое пробивось последнее мороженое солнце.

– Гхм-гхм! – возвращал Лука еврея к себе, делая вторую попытку добиться ответа, – Ты дашь мне эту чертовку на ночь или нет? – гремела он, чвакая зубачисткой и размахивая разведенной ладонью перед глазами Алфи, что определённо ещё был в фантазиях, обнимая и целуя свою Виолетту, которую так дьявольски требовал Лука.

– Я тебе повторяю в третий, блять, и последний раз, что эта девушка спит только со мной! Её маленькая узкая пиздёнка заточена только под мой еврейский обрезанный семнадцатисантиметровый член, еб тебя в рот! – отчеканил каждое слово Соломонс, откидываясь в кресле, сложив руки на столе, – Я не жадный, – продолжил он, – Я брезгливый, да? А ещё ты своими тринадцатью с половиной девушку в страну «Всенаслаждение» не проведёшь, ага? Максимум, что ей с тобою светит – это пригород под названием «Разочарование».

Лука злобно ухмыльнулся.

– Сколько ты хочешь за эту девку, сраный ты израильтянин?

Алфи закатил глаза, мечтая, чтобы они выкатились, и он больше не видел бы перед собой эту остроносую коршунскую физиономию, от которой

его тянет блевать.

***

Соломонс лежал в гамаке, плавно покачиваясь, пока рядом щебетали птицы и тень большого дерева ограждала его от жарких солнечных лучей.

На сердце его был покой, а в голове приятные мысли, а в реальности – отцовские радости: на массивной мужской груди, покрытой хлопоковой белой свободной рубахой, сладко спал новорождённый малыш, одетый в полосатый песочник и лёгкую беретку, что едва ли сползла на глаза. Крохотные ножки были спрятаны в носочки и порой перебирались Соломонсом.

Надеждная мужская рука лежала на мягкой детской спинке, а малыш изредка чмокал и улыбался сквозь сон.

Льюис сидел на ногах отца и с удовольствием лопал за обе щеки сладкую клубнику, макая её жадно в сливки, пачкая розовощекую мордашку и улыбаясь папе, что не чаял в нем души, повторяя вместе с ним французский алфавит, ведь в сентябре снова начиналась школа.

Лука в раздражении хлопнул по столу.

– Ало! – позвал он еврея дерзко, понимая, как он нуждается в той особе, что провела с ним прошлый вечерок.

POV/ЛУКА

Я считаю и всегда считал Алфи самой настоящей неоперабельной опухолью на теле нелегального алкогольного бизнеса, да и всего мира рэкета.

Как такой тип, который предаёт и тут же улыбается, подставляет и делает вид, что всё идёт, как надо, может вообще иметь схожее с человечностью, мало того, иметь сердце, так ещё и любить.

Влюбись ты в любую на этом свете, ведь девушек так много: толстых, худых, чистых, грязных, умных и тупых! Нет, Соломонс решил добить меня, когда выбрал даму сердца в виде моей единственной и горячо любимой сестры, которую я поклялся беречь с первых дней! Ну не еврейская ли подлость?

Виолетта уродилась красивой девочкой с большими, как и у меня, карими глазами и темно-русыми волосами, прямыми и густыми. У неё были пухлые губки, зостренный носик в отца, а ещё очень доброе и наивное сердечко с примесью самозащиты в виде язвительности и чрезмерной вспыльчивости.

Ах, как она била в школе мальчишек об пол носом, стоило тем обозвать её нескладным жирафом из-за высокого роста… Боевая подруга, которая должна была достаться достойному, а не старому еврею со сморщенными яйцами, который разменял почти пятый десяток.

Сама мысль о том, что он будет задвигать ей свои обвисшие причандалы вызывала у меня глубочайщее омерзение и всё, чего я хотел – это его исчезновения с лица земли. Так мне был противен тот факт, что Соломонс смотрит на мою сестру уже не как на милую девчулю с длинными косами, а как на женщину, партнёра и мать его маленьких жидов.

Я знал его с юности, знал его нрав и пристрастия, я видел как он пил и бил, как пил и мучал свою молодую подружку, как пил и терзал её душу, как пил и творил невообразимые вещи с человеческими жизнями.

Я слышал как о нем отзываются, как его боятся и как избегают, как вешаются девушки и как теряют многое после встречи с ним, а главное – себя. Он словно вампир, который высасывает из человека всё и плохое, и хорошее, и без сортировки проглатывает и оставляет в себе.

Я боялся его, потому что он часто ходил вне себя, делал пугающие вещи и нёс чепуху. Алфи был узником пагубного влияния – он пил, много пил.

И когда на свет произошёл его сын – Алфи изменился, выстроил империю, встал на ноги и перешёл черту окончательно, отбросив такие понятия, как честность, справделивость и верность, начиная чаще использовать слово «предательство», что закрепилось намертво за его фамилией и еврейским имиджем.

Я доверял ему и в один ясный день привёл в свой дом, представил отцу, что разглядел в нем потенциал даже больший, чем во мне, решив, что Соломонс умен и юрок, в отличии от меня.

Мой отец стал и его отцом, наставником и другом, которого после еврей крупно подставил, продав людям из Би рмингема за хорошую сумму и Пекарня его теперь держится на моей крови, на крови моей семьи. Почему же она не носит название «Чангретта Лтд.»?

И когда в нашем доме зазвучал смех Виолетты, еврей стоял в прихожей, наблюдая за ней из гостиной, как за своей родной дочерью, широко распахнув глаза, искажаясь в странной полуулыбке.

Он ещё не носил бороды и даже гладко брился, чтобы не пугать девчонку и втереться в её круг доверия, как гребаный майский педофил, притаскивая с каждым визитом ей кучи игрушек.

Я знал, что в самой светлой молодости у Алфи была дочь, только она умерла от испанки ещё во время войны в возрасте восьми месяцев, которую заразил он сам, и с тех пор еврей изменился в худшую сторону. Он потерял человеческие качества, когда на крышку гроба упала тяжёлая земля, засыпав и прежнего его.

Наверно, я не видел ничего плохого в том, что он нашёл отдушину в Виолетте. Он был ей как родной дядя или крестный папа, и я представить себе не мог, что после проведённого с ней небольшого периода детства у Алфи поднимется, но уже на подросшую девчонку, которой он по-прежнему годился в отцы.

Он звал её «моя девочка», и порой я советовал сходить ему к психиатру, потому что он ехал крышей после горя. А было ли оно? Что если это была очередная выдумка, или же Соломонс прячет своих детей от вселенского сглаза.

Я думал об этом, когда люди из Чикаго спалили его машину, что вспыхнула как спичка от приличного веса тротила. Там был мальчик, видимо его сын, о существовании которого я узнал лишь тогда, когда на меня налетел исполнитель, доказывая, что в машине был ребёнок.

Я бы больше поверил в теорию еврейской педофилии, чем в то, что у Алфи был сын! Причём подросший! Наверное, дома у него есть специальный гарем, в котором женщины рожают ему детей и там же растят, как в теплице, а он выносит свой урожай раз в пятилетку, чтобы никто не заподозрил неладное.

И в этот гарем он захотел запустить как золотую рыбку в свой аквариум мою сестру, чтобы та плодила хитрое еврейское отродье!

Я узнал об этом, когда Соломонс прислал ей письмо, зашифровав так, заувалировав, что даже я бы развесил уши на еврейские сказки о вечной любви.

Он сладко пел, вил из неё верёвки и я не мог разглядеть в нем родственника, который ненавидит итальянцев до пара из ушей и бурления крови.

Он пригрохает их общих детей, если они получатся черноглазыми и остроносыми. Гены возьмут свое и не получит он чисто-еврейское наследие.

И я пошёл на ложь во благо, когда привёл в дом молодого и весьма успешного племянника Капоне – Марко. Смешанный итальянец, на пару лет старше Виолы. И девчонка как рыбка действительно попалась на нехитрую приманку, гуляя с парнишкой до поздних вечеров.

Все эти игры лишь отвлекающий маневр для более важной миссии, в которой Виолетта будет нашим семейным козырем, но не якорем.

Но чувства к еврею, к моему удивлению, у неё были, не остыли и даже молодой и горячий итальянец не смог охладить её пыл к этому старому уроду. Как она вообще смогла полюбить его? Это в голове моей не укладывалось.

Она отвечала ему, а я ходил вокруг и ничего не понимал, а после выудил из её шкафа с вещами спрятанный ворох писем весьма эротического содержания.

Алфи писал как бы изощренно трахал бы Виолу, если она станет его женой. Они спланировали уже цвет волос детей и субботнюю позу в постели.

Я прочел много того, что навсегда отвернуло меня от сестры, потому что для меня она маленькая скромная девочка, опорочить которую не сможет никто! Только я…?

Никогда бы не подумал, что понятие дружбы можно стереть одним таким поступком, который перечеркнет всё.

Алфи нагло врал, когда сказал, что не знает, где сейчас находится моя сестра, а после предложил мне девушку и преподнес мне Виолу, как на блюдечке с цветной каёмочкой.

Я бы её не узнал, если бы не шрам на шее от рождественской свечи, что оставил белесоватую кожу под копной густых волос. Причём, капнул воском на шею её сам Соломонс-растяпа.

Он надел ей маску, но просчитался, оголив тонкую шею, по которой я опознал извивающееся тело уже лёжа в постели, когда подумал что хочу её вновь. И сразу стало ясно, что же такого нашёл в моей юной сестре еврей – тело, умную голову, а ещё гибкость в сочетании с гладкой кожей между ног.

Что волновало меня не меньше – это место, где Соломонс держит моего сына. Что с ним, и как он?

Я успокаивал себя в ночи тем, что ближе к вечеру я возьму с собой пару крепких ребят, автомат-пулемёт и убью этого еврейского ублюдка.

Я сотру его, потому что он сделал непоправимое, он поиздевался надо мной, зная, как я дорожу своей сестрой. Он подложил под меня мою же кровь! Он делал это с улыбкой, он запускал руки в её белье, он ласкал её и заставил даже в конце получить некую благодать. А ещё подчинил меня, потому что я брал свою родную сестру и едва ли не стал её первым! Я почти разрушил ей жизнь!

И что самое гадкое из этого перечня то, что мне чертовски понравилась моя маленькая сестра в моих сильных и властных руках!

За эти фокусы с исчезновением моей Виолетты и Тео я буду вынужден убить Алфи. Я не трону его в тот час же, пока в крови моей играют эмоции. Я приду тогда, когда узнаю, где он держит моего мальчика, тогда, когда я буду готов.

POV/ВИОЛЕТТА

Тем же вечером

Я тряслась как в судороге, повиснув в руках Алфи, ощущая себя на пороге некого рая, в дверь которого меня толкнули и я влетела, а не вошла. И встретил меня не Соломонс, как пологалось, а Лука – мой старший брат, что смотрел на меня, пока в штанах его полыхала буря. Алфи как будто подтолкнул меня в открытую дверь со словами «Бон вояж, моя девочка», навстречу приятной грозе, что разразилась во мне, а Лука внезапно закрыл дверь перед мои носом, гребаный Зевс.

Господи, в этот миг я умерла от стыда, но переродилась вновь, почувствов на своём теле еврейские руки. Черт возьми, я бредила ими как дура месяцами! А они взяли и подвели в самый щепетильный момент.

Я вошла в гримерку и швырнула эту чёртову маску, разорвав молнию и выдрав несколько волос, видя как Соломонс уже бежит за мной, виновато опуская глаза. Ох, как мне надоел его театр одно актёра, кто бы знал?

– Я сейчас сниму с тебя поводок с условием, что ты не будешь кусаться, ага? – пошутил он, проходя в пустую комнату с ярким освещением и множеством безусловно кривых зеркал, что стройнили, и я промычала, кидаясь на него с кулаками. Алфи стал кружить вокруг кресла, – А вот рукоприкладство – это уже грех, да? – кружил он, а я шла быстрым шагом за ним, пытаясь стянуть с себя кляп и затолкать ему в задний проход.

Всё, чего я хотела – это порвать Алфи на куски прямо здесь и сейчас, а из костей его сварить кусок мыла, которым намылю потом рожу Луки, чтобы промыть тому глаза и он впредь лучше выбирал себя друзей. А Луке я бы дал флаг в руки и барабан шею, чтобы он никогда не воспроизводит себе подобных. Никогда.

Алфи остановился, нагнав уже меня, потому что сил моих гоняться не было. Ноги натерли высокие каблуки, а белье противно резало промежность, что текла как у последней суки в этом заведении и я сдалась, не только телом, но и духом. Сколько ещё Соломонс планирует надо мной издеваться? Неужели выход из этого борделя только вперёд ногами и в гробу?

Чего он от меня хотел и чего добивался? Он мстил мне больно и грубо за то, что я вскрыла его душу как банку консервы, что оказалась с душком? И Соломонс совершенно точно оказался ранимым, скрыв всё под видом дешёвой кильки на этикетке, содержа в себе осетрину, что стремительно портилась, а открывать эту банку он кому-то боялся. Срок годности выходил, и Алфи с горем пополам решил уже открыться мне, получить понимание и взаимность и я дала ему всё, что он просил. Ну и что вылилось в ответ?

Соломонс осторожно растегнул кляп, швырнув его на диванчик и я смогла, наконец-то, закрыть рот и полноценно сглотнуть слюну. Ох, уж эти маленькие радости, которые ощущаем лишь тогда, когда теряем.

Я рухнула на диван, скрестив руки на груди, а Альфред присел рядом, пытаясь заглянуть мне в глаза и поймать мой настрой. Лирика лилась в моих мыслях, как вода из пробитого бочка унитаза.

– А я тебе доверяла, вообще-то, – начала я свою песнь, но у Соломонса хватило совести меня оборвать, когда что-то наше общее рушилось и было в его руках.

– Я тебе тоже, – проговорил он, крутя в руках кляп, играясь им как с поводком для пса, – Девочка моя, – детское прозвище со строк писем больно резало память и слух.

– Тоже?! – я повернулась к нему и схватив из рук эту удавку метнула её в стену, – У тебя совесть есть?

Алфи даже не дёрнул веком, когда услышал как треснуло стекло напротив нас и мы в него глянули одновременно, видя как трещина делит «нас», оставляя каждому свою половину и при своих интересах, обидах и недомолвках.

– Нашла себе бравый итальянский член, пока в твоей жизни ещё уверено был я? И ты же сейчас взываешь меня к совести, а? – спросил он меня спокойно и я поджала губы, наблюдая как тонкая сигарета впивается в его губы и начинает дымить, тлея угольком, – Зачем тогда мне золотые горы и свою первозданность обещала, мм?

Я облизнула губы.

– А ты мне верность здесь хранил и обустраивал семейное гнездо? Думал я выйду за тебя, усыновлю твоего сына, факт существования которого ты скрыл, рожу тебе ещё одного и буду терпеть твои еврейские замашки? Пить с тобой кофе по утрам и латать очередные раны после обыденной перестрелки за кусочек власти?

Альфред сделал затяжку, а после пожал плечами.

– Почти, – ответил он честно, – Только я хочу дочь, а ещё утренний секс, а потом уже кофе и вся традиционная дребедень, ага?

Он говорил это так уверено и обыденно, словно рассказывал рецепт яблочного пирога. Это тоже был рецепт, только реальной и совместной жизни.

– Гнездо я, кстати, тоже обустроил, – заметил Соломонс погодя с лёгкой грустью, – Только ты, мой совенок, в него так и не прилетела.

Кажется, в лирику понесло Алфи, а не меня.

– И за это пустил меня в ход? Приехал в Италию, схватил меня и решил оторваться, чтобы удалить из моей памяти тот кусочек, где ты был настоящим джентльменом?

Алфи докурил, потушив сигарету о пепельницу, и облизнув нижнюю губу указал на меня пальцем.

– Ты так схожа с братом, что порой меня начинает невольно мутить, однако. Знаю, ты горой за своего макаронника с крючком вместо носа, но ты не знаешь его настоящим, а поэтому воротишь от меня свой острый носик, верно, детка? – продолжил еврей, закинув ногу на ногу, не представляя, что я знаю истину в два раза больше и глубже, – Лука не катается по радуге на единороге, и не бегает босиком по пристани, раскидывая монеты нуждающимся. Лука убивает, причём убивает и таких же как ты девушек, и таких же как твой сынок – детей.

Я слушала и не знала как себя вести, верить или не верить наивности натасканного опытом Соломонса.

– Ожоги у Луи! – ахнула я вслух, поднимая взор на еврея, что вскинул вверх глаза и откинул голову на спинку дивана, боясь пролить хоть одну каплю, оставляя голос холодно-каменным.

– Да, мою машину взорвала американская мафия, с которой Лука решил работать сообща, оставив меня как ненужную вещь в прошлом, потому что деньги не пахнут, а дружба всё рано или поздно сходит на нет.

Я молчала, присев рядом с Алфи, что смотрел в потолок и изредка шмыгал носом. Таких фактов я ещё не знала. Нет, я ожидала от брата всего и понемножку, но такого… Я в принципе, тоже ждала.

– Льюис – хороший мальчик, он любит животных, а ещё свою маму, которую никогда не видел, потому что та сбежала от меня, куда глаза глядят, – бормотал Соломонс не моргая, – Я ведь гребаный тиран, – кивнул он в мою сторону, – В это утро был его первый день в школе. Я обошёлся с ним грубовато для отца, надавал подзатыльников и обеспечил плохой день, который свершился, когда бомба взорвалась и мой малыш получил охуительную площадь ожогов.

Я сглотнула, поеживаясь от холода или же его рассказа, что превратился в сборник откровений.

– В больнице с его бедра брали кожу, снимали слоем, а потом накладывали на область ожога, чтобы тот быстрее затянулся. Он не плакал и не кричал, он орал и выл, а я в этот момент проклинал кого, – Алфи поднял глаза, смотря на меня, – Не Луку, моя

милая, а тебя!

Я вопрошающе вскинула брови.

– А в чем была моя вина, позволь уточнить?

Алфи встал с места, поставил на стол полную пепельницу, а после снял пиджак и швырнул мне.

– Я был влюблен и настроение моё целиком зависело не от погоды, и даже не от обстановки в доме или на работе, оно зависило – от тебя. От одной, блять, итальянской девчонки, что вымотала мне всю душу за короткие шестьдесят девять недель, – отрезал он, наблюдая как я надеваю его пиджак и вдыхаю запах его тела с ткани, что была тёплой, согревая ещё и изнутри.

Повисло молчание, которое никто не смел нарушать.

– Я писала тебе, но…

Алфи взорвался, потому что полоска фитиля уже давно разгоралась и достигла своего предела сейчас.

– Ложь! – рыкнул он, – Ни одного письма за полгода! Ни одного ебаного звонка! Я первым делом подумал, что у меня сломался телефон, но он как проклятый звенел, стоило позвонить кому угодно, говоря мне лишь о том, что дело не в аппарате, дело уже в тебе!

– Алфи, Лука отклю… – начала я снова, но Альфред отрезал меня вновь и вновь.

– Соседский, школьный, мать твою, телеграфный аппарат! Я не поверю, что ты не могла сообщить мне, что скучаешь хоть как-то! – тяжёло дышал он, нервно чиркая зажигалкой возле лица, – Две закорючки в письме! Ты имела возможность, ты не имела желания, мисс Чангретта! – тыкал он в меня пальцами, держа в них сигарету.

Я замолчала, опустила голову, но соглашаться с его доводами не собиралась.

– Ты нашла себе Марко Страфи, что водил тебя за руку, и ты шла! Шла, блять, за ним как за пророком! – цедил Алфи, роняя пепел на пол, – Пока я ждал тебя в Лондоне на каникулы!

– Лука знал обо всем, – прошептала я, не пытаясь заглушить Соломонса, он стих сам, пытаясь расслышать меня.

– Что? – нахмурился он, забыв и о сигарете, что почти дотлела, обжигая пальцы мужчины, но ему было на них наплевать, – Повтори!

Я посмотрела в его растерянные глаза и внутри меня стало пусто, хотя и попахивало лицемерием.

– Лука перехватил все письма, он знал о нас, – дрогнул мой голос предательски, и Альфред опустился на короточки к моим ногам, задевая колени своими пахнущими дымом руками, – Он читал каждое, причём в слух и перед всей акапеллой, пока я стояла как перед судом, ожидая приговора и казни.

Алфи оглаживал моё колено.

– Вся семья слышала, как мы изощрались с тобой в мнимой постели, – с глаз моих брызнули слезы, как бы стирая картинку недавнего прошлого, – С той минуты, как он нашёл письма, он оторвал меня от тебя, а тебя он подорвал, как игрушечную машинку, что хранилась на его столе.

Алфи больно прикусил свою губу, сжимая кулаки.

– Эти сцены нашего «романа» были выставлены на аукцион потех, а я как редкая картина, что изображала в масляных красках стыд и сметение, пока они смеялись и просчитывали траекторию с которой пуля войдет в твой лоб, насколько быстро она пробьёт череп и за сколько жизнь покинет твоё тело, а ты сам – мою жизнь, потому что меня растили как свинью на убой, и скотобойня была не у тебя во дворе, а во владениях Капоне.

Альфред смотрел мне в рот и ловил слова, меняя эмоции лица каждую долю секунды.

– Мне дали выбор: шаг назад и Альфред Соломонс – просто моё глупое и юное прошлое, когда гормоны все говорят сами за себя, а рядом для вида – Марко. Или же, Соломонс прочувствует на себе глубину проникновения пуль пистолета-пулемёта, который Лука часто носит с собой.

Соломонс попятился назад.

– Я расту, живу и дышу, чтобы после лечь под кого-то из Капоне, в руках которого ещё держится власть, а в запасе спрятаны деньги. Меня завещали и акт крещения был актом подписания союза. Иначе, откуда ты думаешь у Луки по сравнению с тобой такой головокружительный успех? Ты стал лишним игроком, который мог помешать, понимаешь?

Альфред встал, закрыв глаза, руки его бились в дрожи, пока губы растерянно смыкались и размыкались, но он не мог подобрать тех самых слов, которые всегда хотел сказать.

– Ты наказал меня, и не совсем по праву, ведь нельзя же всё-таки обвинить гравитацию в том, что люди притягиваются, и нельзя обвинить меня в том, что я невидимыми шелковыми нитями привязала тебя к себе, а ты запутался и не можешь вырваться, как бы сильно этого не хотел.

========== XI. Отчаяние, как ключ от своего же сердца ==========

POV/ВИОЛЕТТА

Последнюю ночь мне не спалось.

Добравшись до особняка Алфи завёл меня в дом и оставил в гостиной на попечение няни, будто я одногодка Луи. А сам он развернулся и побрел к выходу, командуя своими «солдатиками», чтобы те не спали на посту в эту ночь и готовились к нападению.

Мальчик же, к слову, был рад, что ему не придётся коротать вечер в одиночестве и поволок меня за руку в свою комнату.

Мы поднялись на второй этаж, и Льюис тут же высыпал свою огромную коробку игрушек, показывая мне каждую, описывая детали в мельчайших подробностях. А я сидела и улыбалась как ополумевшая, потому что мысли мои были далеко.

Переживания выстроились в огромный замок, где на самом верху томился Тео, чуть ниже я, а в самом низу уже Соломонс и мой брат.

Грядёт война, иначе к чему всё это затишье?

Луи выдирал меня из переживаний, забалтывая какой-то детской ерундой, а я снова пропадала в своих переживаниях.

Под конец вечера мальчик уснул прям на ковре, надев пижаму задом наперёд, опустив голову на моё колено.

Он сладко спал и губы его слипались также, как у отца, хотя последнего спящим я и не видела.

Я гладила мальчика по волосам, приглаживая его густые пряди, представляя, кем вырастет добрый Луи, что вынужден коротать дни и ночи в полном одиночестве, что разбавлялось только редким урчанием няни на заднем фоне.

Шёл двенадцатый час, а Алфи всё не было, чтобы хотя бы кто-то помог мне перенести мальчика в кровать, и я сделала это сама, а после, плотно укрыв одеялом поцеловала его в макушку, пожелав добрых снов.

Вернувшись к себе я долго ворочалась, пытаясь уснуть, то считала овец, то прислушивалась к шуму на улице, то принимала тёплый душ, чтобы хоть как-то сомкнуть после глаза. Но, сон всё не шёл, и я решила перекусить, спустившись вниз по ступеням, хватая кусок хлеба, на него слой масла и стакан тёплой воды. Хозяйничать в чужой мне кухне не хотелось.

В районе часа, а может, двух ночи, я услышала какой-то шум внизу: хлопнула дверца машины, затем шаги и чье-то невнятное бормотание, а уже потом настойчивый стук в дверь.

Я лежала неподвижно, решив, что кто-то из слуг да откроет, но по-видимому, Луи умотал всех так, что через 10 минут настойчивого стука мне пришлось подняться и рвануть вниз, накинув на тонкую сорочку свой халат.

Поежившись от холода, я побрела по лестнице, видя за винтажной дверью двойной силуэт. Ноги мои обдувало сквозным ветром, поэтому я скакала на цыпочках, боясь ступать на ледяную плитку прихожей всей ступней.

Открыв, я увидела в доску, или же в стельку, а может, вдребезги пьяного еврея, а ещё стоящего рядом с ним мужчину, что практически держал на себе Соломонса, как большая черепаха. Алфи беспомощно висел: шляпа его съехала, пальто нараспашку, рубашка обнажала грудь и болталась, выползшая из брюк, а те в свою очередь прочно держались на бедрах.

– Какая фея, – заметил незнакомец, удовлетворенно оценив меня с ног до головы, поправив свои маленькие стекляшки-очки, – Я не знал, что у тебя есть дочь.

Я подняла брови, и Алфи словно пробудился ото сна, вздергивая голову, заметив стоящую на пороге меня.

– Это моя сварливая женушка, – съязвил он, проталкиваясь в дом.

– Чего? – спросил его мужчина.

Алфи подошёл ко мне и схватив за подбородок, легонько чмокнул меня в носик, обдавая ароматом прогорклого рома, заставляя меня возмущенно отпрянуть.

– Того, блять, – бурчал еврей, снимая лениво талит, накидывая мне на плечи, как на вешалку, и от шарфа повеяло шлейфом его духов, – Я однажды удачно подвез её после школы, а через девять месяцев она мне родила, – ехидничал Алфи, вводя в ступор своего знакомого, – Прям на уроке, правда? Вышла из школы с рюкзаком и с ребёнком.

Я закатила глаза, перенимая пьяное существо из лап незнакомца.

– Забирайте его! – пробасила он, стащив Алфи с себя, и практически взвалив на меня, словно я была тягловым ослом.

– Спасибо, – прошипела я, повернув засов двери, наблюдая, как тень мужчины исчезает на пороге дома.