Текст книги "999999999 жизни (СИ)"

Автор книги: Оро Призывающий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

999999999 жизни

Пролог

Тупая боль переходит в острую – быстро, как будто включили свет. Скулы сводит от мерзкого привкуса на языке и предчувствия рвоты; желудок скручивается в ком, а затем – меня рвёт. Ощущение такое, будто наружу выходят лезвия вместе с кусками внутренних органов, но это, конечно, просто кажется: будь это правдой, я бы так долго не протянул.

Руки рефлекторно вцепляются в металлическую раковину. Глаза машинально отмечают то, насколько облезла на ней белая краска. Почему именно эта деталь? Не знаю, но если не сосредоточиться на чём-то таком – будет ещё хуже.

Мерзостный поток не бывает длинным, но чувства – хуже некуда. Наощупь найдя в кармане салфетки, я вытираю лицо и поднимаю глаза выше, к грязному, засиженному мухами зеркалу.

Да уж. Красавец. Всё лицо перекошено, забрызгано всяческой дрянью, искажено от боли, которая и не прекратилась вовсе, а просто отхлынула, снова став тупой и размытой – как мелодия на заднем плане. Так и живу.

Впрочем, даже без гримасы это лицо никак не тянет на красивое. Оспины на коже – внешние отражения внутренних процессов, отметины Скверны – превратили моё лицо в кожаную маску, вроде тех, что продаются в магазинах хэллоуинской атрибутики. Ну, знаете – резиновые рожи с лицами гоблинов, мумий, зомби, а иногда и политиков или звёзд.

Вот и моё лицо такое же. Бугристая кожа, вмятины и шишки тут и там, и, конечно же, неестественный цвет лица. Чёрные волосы, обрамляющие это лицо, выглядят париком, нацепленным поверх маски. Тёмные очки, хотя бы немного скрывающие это уродство, сейчас лежат сбоку, на раковине – я как раз успел снять их, когда приступ скрутил меня.

Смешно. Когда-то меня даже называли красивым – давно, в детстве.

...ладно. В детстве много чего было – и хорошего и плохого. И что теперь вспоминать?

Скривившись, я отворачиваюсь от зеркала. Не разбивать же его кулаком, как в глупых фильмах. У меня всё проще. Я не то, чтобы смирился, я скорее принял последствия своего неосознанного выбора и... ни капли о нём не жалею. Пусть и совершил по незнанию. Ещё раз вытерев лицо, я надеваю очки и капюшон.

Пора возвращаться в автобус. Водитель ждать не будет, пока я тут вспомню всю свою жизнь от роддома и до этого момента.

Хлопнув дверью туалета, я выскочил из заправки на улице и начал искать взглядом видавшее года транспортное средство.

Ага, вот и он. Низ белый, верх тёмно-зелёный. На вид – ещё ровесник моих родителей, хотя внутри двигатель должны были обновить… надеюсь. Мутноватые окна и тошнотворный запах выхлопов – от него никуда не денешься.

Успел я вовремя. Автобус тронулся как раз в тот момент, когда я пробирался между рядами к своему месту, обозначенному полупустой бутылкой из-под газировки – чтобы не заняли, пока отлучаюсь в туалет. Водитель дёрнул педаль газа, и я, не успев схватиться покрепче за поручень, повалился прямо на толстую тётку, чьи раскидистые бока свисали в проходе, словно подушки безопасности.

– Эй! – визгливо возмутилась она. – Смотри, куда падаешь!

Очень смешно, ха-ха. Вот именно когда падаешь – смотреть как раз удобнее всего.

– Простите! – буркнул я. – Не успел...

– Что ты не успел? – тётка всплеснула рукой, пышно и величаво, как будто проплыл на гребне океанской волны величественный кашалот, – Шнурки завязать ты себе не успел? Нужно глядеть, когда идёшь, а не можешь устоять – держись!

Ох. Кажется, это надолго. А до столицы ещё три часа ехать, не меньше... Пытаясь не отсвечивать и издавать как можно меньше шума, я взялся за поручни покрепче и двинулся дальше к своему месту. Меня всё ещё слегка шатало после приступа, так что водитель, в принципе, был не так уж и виноват.

– ...а это не значит, что нужно идти вслепую, да ещё и в этих чёрных очках! – продолжала возмущаться толстая тётка. Я затылком чуял её гневные взгляды, а скрипучий и неприятный голос навевал печальные воспоминания – воспоминания о...

...не будем о грустном. Дойдя до сидения, я стащил со спины полупустой рюкзак и, протиснувшись на сидение у окна, кинул его себе под ноги. Отлично, едем.

В принципе, я не очень много ездил в своей жизни, а когда ездил – то всё больше по врачам. Впрочем, к тому моменту, как симптомы этой заразы стали очевидны, что-то делать уже было поздно. Ещё года за два до того – и... И мне бы продлили жизнь лет, может, до тридцати или около того. Но всё случилось так, как случилось.

Стал бы я менять что-то, появись у меня шанс вернуться в прошлое? Наверное, стал бы – жить-то хочется. Жалею ли я о чём-то? Нет. Жалеть себя – последнее дело, особенно если ничего не можешь изменить. Жизнь идёт так, как идёт, и вот я здесь – в автобусе до столицы, еду в свою последнюю поездку под аккомпанемент визгов и криков толстой скандальной тётки.

– И вообще! – кажется, ей было плевать, что кругом люди, что сейчас половина седьмого утра и кто-то пытается спать, что я давно уже ушёл от неё. – Если у кого-то такая клаустрофобия – пусть едет поездом. Там и места побольше, и тамбур есть, где можно постоять, и вообще!

– Ой, что ты такое говоришь, Даша, – увещевала свою подругу её более худая спутница. – Ты новости читаешь? В поездах постоянно что-то случается. То одно, то другое... знаешь, сколько происшествий случилось в поездах только за последние полгода?

– Да если б так было, давно бы сняли те рейсы! – толстухе было всё равно, на какую тему орать, и она с готовностью включилась в новое обсуждение.

Я воткнул наушники в уши и нажал кнопку на плеере. Чем слушать эти бредни – уж лучше увлечься музыкой.

В какой-то момент я заметил, что на меня смотрит сидящий напротив старик – жуткий, как мумия, сморщенный, со стеклянным взглядом, а ещё одноногий – рядом стоял его костыль… Но пока я соображал, в чём дело и что не так с этим полоумным дедом, тот уже отвёл взгляд.

И что это было? Я поправил очки и отвернулся к окну.

На вокзал мы прибыли в полдесятого. Если мой родной город в такое время ещё только разгоняется, то столица – уже вовсю живёт своей столичной жизнью. Или эта жизнь никогда в ней не прекращается? Сложно сказать: до этого я бывал тут всего пару раз. Тем не менее, я хорошо знал, куда мне нужно. Есть не хотелось – нормальное дело при моём диагнозе, а каких-то других планов у меня в столице не было. Конечно, до начала выступления ещё семь часов, но это же столица – пока доберусь, пока найду...

...и, разумеется, так оно и вышло. Большую часть дня я просто гулял… нет, сначала нашёл место, куда нужно прийти вечером, а уже потом гулял, стараясь не уходить от него слишком далеко.

День летел быстро; всё-таки столица есть столица, и впечатлений тут хватает. Но всё это меркло по сравнению с предвкушением того, ради чего я приехал. И, примерно за полчаса до начала, я спокойно шагнул в концертный зал.

Билеты на сегодняшнее выступление стоили не так, чтобы очень дёшево, но когда ты не планируешь жить дольше пары-тройки месяцев, деньги не являются очень большой проблемой, не так ли? Я с относительным комфортом устроился в кресле в четвёртом ряду – достаточно близко, чтобы хорошо видеть её, и достаточно далеко, чтобы я мог себе это позволить – и стал ждать.

Чего только этот концертный зал не видел. И выступления наимоднейших групп, и политические митинги, и парады чьей-либо памяти. И, конечно, выступления вроде сегодняшнего. Этой моде не так уж много времени – выйти на сцену и рассказывать, красиво жестикулируя руками, как ты стал таким успешным и что нужно сделать другим, чтобы стать такими же, как и ты.

До выступления ещё оставалось немало времени, но народ уже активно собирался в зале. Я огляделся.

Конечно, львиная доля собравшихся сегодня – её фанаты. То есть, те, кому интересны не её слова, а она сама: как певица, как знаменитость. Эти пойдут на её выступление, даже если она два часа будет рекламировать промывание форсунок.

Но и кроме них, людей хватало. Не знаю, как я их отличал – может, мне просто казалось, что отличал? Но, как по мне, эта часть публики выглядела поприличнее и поинтеллигентнее. Без фанатского блеска в глазах, без её портретов на одежде, разговоры друг с другом – на порядок тише…

Значит, она интересна и таким. Неудивительно. Она ведь не только звезда эстрады, но и медийная личность, занимается культурным развитием – себя и окружающих заодно.

Параллельно со своими взглядами по сторонам я ловил и чужие взгляды на себе. О, ещё бы… наверное, я выгляжу стрёмно. В очках и капюшоне, уродливые отметины на лице.

Что же, я привык.

Наконец, свет в зале погас, а вместе с ним утихли и разговоры, за которыми коротали время до начала выступления тысячи зрителей, что пришли сюда узнать очередные секреты успеха. Пару мгновений спустя прожекторы осветили пустую стойку микрофона на сцене небольшим кругом, таким образом сфокусировав зрителей на предвкушении грядущего выступления. Из динамиков, расположенных по всему периметру зрительного зала, зазвучала одна из сотен безликих мотивационных песен, что нынче играли в каждом такси, а вслед за ней тут же загорелись большие экраны по бокам для тех, кто не смог позволить себе билеты в первые ряды.

Я выдохнул. Сейчас я увижу её впервые за много лет. Две секунды – и, под общие овации и пронзительный свист откуда-то с балкона, вышла она. Скромно, красиво, минималистично. На теле легкая накидка – ничего сверхъестественного, но выглядеть она умудрялась одновременно и целомудренной, и эротичной. Скромно глядя на аудиторию, она улыбнулась.

– Всем добрый вечер.

И – уже этих трёх слов хватило, чтобы внимание публики оказалось прикованным к ней. “Важно не то, что ты говоришь, а как ты это говоришь” – эта фраза казалась чертовски меткой. Она стояла на сцене, освещённая белым лучом прожектора, прекрасно умеющая держаться, но держащаяся открыто. Темные волосы свободно спадают с плеч, не собранные в заумную причёску, как на её концертах. Выражение лица – открытое и… фальшивое?

– Если честно, я немного боюсь выступать… Вот так. Потому что одно дело – выходить на сцену со своим творчеством, а другое дело – рассказывать о себе. Надеюсь, вы не будете смеятся, если я начну з-заикаться...

Шутка простая, но интонации, ударения между слов вызвали улыбку почти у всего зала.

– Но я постараюсь, как и всегда. В конце концов – “ты сдюжишь, ты сможешь, вперёд!”

Фраза из её песни – наверное, одной из самых популярных. Конечно, у неё есть много куда более стандартных текстов – про любовь, про всякие прочие популярные мысли, но именно эту песню год назад назвали “самой мотивирующей песней Республики среди нового поколения”.

– И, – продолжила она мысль, – как и в любой хорошей истории, я начну со своего детства. В детстве я была… обычной девчонкой. Даже не из столицы.

Я слушал её слова, звучащие мягко и чуть чарующе. Я не ждал от её выступления документальной правдивости – даже безголовому будет понятно, что текст написан за неё, вычитан, выверен, трижды отредактирован и утверждён. Но всё-таки многое было правдой.

– Время летело быстро. Чем я занималась? Тем же, чем и все нормальные дети в то время. Играла с друзьями, била крапиву палкой, лазила по гаражам…

Да, всё это было. Видел, помню. Принимал активное участие. Друзей, правда, у неё было не то чтобы много: мало кто, кроме меня, хотел дружить с ней. Или, точнее, мало кто мог – из-за положения её родителей.

– Прекрасное было время. Ни проблем, ни ответственности… – она мечтательно, ностальгически улыбнулась. – Думаю, все вы вспоминаете о том времени так же. Так длилось до моего десятилетия, а потом…

Её лицо враз помрачнело.

– Я пробудилась. Слабые способности… и диагноз в придачу к ним. Думаю, вы все знаете, какой: чернокровие.

Ну уж нет, слабыми её способности не назовёшь. Мало кто об этом знает, конечно. Когда она наконец-то смогла развить в себе способности, подаренные пробуждением, выяснилось, что ей достался редкий дар. Не самый полезный в бою или политике, зато... Красивый. Идеальный слух, чарующий до гипноза голос. Лучше всего это было заметно, когда она пела, но и простая речь её могла заворожить своей плавностью, ритмом и какой-то еле уловимой внутренней гармонией. Поэтому она сейчас и могла заставить зал переживать двумя словами.

Но болезнь – правда, чистая.

– Это было как гром среди ясного неба. Не знаю, поймёте ли вы… надеюсь, что никто из вас не испытывал и никогда не испытает такого, но когда тебе десять, и тебе говорят, что ты скоро умрёшь – это… как будто выключают свет в ярко освещённой комнате.

Не помню, чтобы ей кто-то такое говорил. Нет, мы были детьми – и, как и свойственно детям, мало что тогда понимали. Да, что-то случилось. Да, она стала болеть, и это расстраивало. Но точно скажу – о смерти тогда никто из нас двоих не думал и не знал в помине.

– С этого момента все стало сложнее. От меня все отвернулись. Все до единого.

Я напрягся. Вот как?

– Не было ни единого человека, кто решил бы поддержать меня. Я стала изгоем, который умрет через пару лет. Ведь для нас так важно, чтоб общение с человеком имело будущее. Никто не хочет дружить с тем, кого… не станет. Я знаю это как никто другой. Ведь довольно сложно общаться с другом, когда понимаешь, что будешь стоять через пару лет у него на похоронах.

Ложь. Я не отвернулся от неё. Я тогда не думал ни о каких похоронах, но даже если бы и думал – всё равно не отвернулся бы. Чего не скажешь о тебе, моя родная.

– Но, увы, похороны не состоялись, – она вновь улыбнулась, как бы символизируя этой улыбкой победу над болезнью. Теперь эта улыбка казалась мне более фальшивой, чем ранее. Нет, я и до того понимал, что она актриса на сцене, что играет роль, но теперь...

– Вот и все, что я могу сказать о своем детстве. Трудности сделали меня такой, какая я есть. Позволили мне не терять надежды в дальнейшем пути, как бы трудно не было. И вот я здесь.

Как и кто поднял руку – я не заметил; я вообще полагал, что вопросы задают после выступления, а не посреди. Но она отреагировала.

– Да? Вы хотите что-то спросить?

– Скажи, – фанат через пару рядов позади меня заговорил со звездой сразу на “ты”. – Это всё, ну, оно же, типа, заставило тебя больше ценить жизнь? Когда бываешь, типа, близко к смерти, и…

– Разумеется,– кивнула она. Кажется, она специально не дала фанату договорить до конца, чтобы остановить поток его “типа” и “ну”. – Я очень сильно пересмотрела свои взгляды на жизнь – ещё тогда, подростком – и это всё осталось со мной до сих пор. Я ценю каждое мгновение, что мне отпущено, и каждый день напоминаю себе, что этот самый день может стать последним. И стараюсь прожить его достойно.

Вслед за первым фанатом тянул руку и второй, уже спереди от меня. Кто-то из сотрудников зала шустро передал ему микрофон.

– Как вы думаете, – этот заговорил на “вы”, – Если бы не болезнь, не все эти трудности – как могла бы сложиться ваша судьба?

– Не знаю, – она покачала головой, и я сам собой, ненароком подметил, что этот жест не изменился со времён нашего с ней детства. Такой же лёгкий поворот головы, как и тогда. – Я не предсказатель, но одно могу сказать точно: это была бы уже не я. Мой путь определило именно то, через что мне пришлось пройти.

У меня в голове стоит другой образ. Она… во время болезни. Лицо не такое уродливое, как у меня, но и красивым его уже не назовёшь. Хриплый, надтреснутый голос, как у той тётки из автобуса – её собственная сила обратилась против неё…

Я не отвернулся. Даже не подумал об этом.

Я тяну руку.

– Ещё один вопрос, – улыбается она. – А потом я всё-таки продолжу.

Кто-то суёт мне в руки микрофон, я машинально беру его.

– Спасибо, – благодарно киваю я... и снимаю очки. Короткий обмен взглядами практически незаметен для окружающих, но сам я уверен на все сто: узнала. Не так уж сильно я изменился за эти годы... Если не считать оспин на лице, которые сами по себе – улика.

– Итак, о чём вы хотели спросить? – ни голос, ни жест – ничего не выдаёт этого узнавания, и всё-таки глаза говорят об обратном.

Пару секунд я молчу. Нет, я не думаю: вопрос давно сформулирован внутри меня. Просто решаюсь.

И, наконец, заговариваю.

– А если бы ваш близкий человек заболел…

Во рту сразу появляется железный привкус крови – в нынешнем состоянии мне не так-то просто выдавать речи; несколько сидящих поблизости людей оборачиваются на хрипловатый голос.

Напряжённая пауза; хочу ли я знать, что она ответит?

– Вы бы отвернулись?

– Ну, разумеется, нет, – кивает она. – Я бы сделала всё возможное, что только могла бы, чтобы как-то ему помочь или, по крайней мере, поддержать перед… неизбежным.

Люди, сидящие вокруг, наверное, думают, что я ищу какой-то моральной поддержки или совета. Они ведь прекрасно видят, что у меня «та же самая» болезнь; некоторые даже отодвинулись чуть подальше. Знали бы они...

Грустно улыбаясь, я гляжу ей в глаза. Врёшь. Отвернулась. Она тоже глядит на меня – и открывает рот первой.

– Но мы здесь собрались не для того, чтоб говорить о моей болезни. Она осталась в прошлом. Вы наверняка хотите услышать больше о моем творческом пути...

Ну, хотя бы не стала делать пиар на моей болезни и сообщать мне, что я непременно исцелюсь, если только последую её советам.

– Я не пытаюсь жить прошлым... и другим не советую это делать. Смотрите в будущее! – замечает она.

«Другим». Возможно, уже к утру эту фразу растащат по модным девчачьим пабликам, но я знаю, что она предназначена мне.

– А... – начинаю я, но тут микрофон уходит из моей руки.

– Парень, остынь, – советует мне кто-то из сидящих рядом. – Ты тут не один.

Я в лёгкой растерянности гляжу на микрофон, который уносят обратно, на неё, которая уже смотрит не на меня, а в зал, на всех разом и ни на кого в отдельности, сажусь на место.

– Ну, раз так, – слова без микрофона слышат только окружающие, и всё-таки из четвёртого ряда они могут до неё долететь, – желаю прожить это будущее полноценно и без сожалений о прошлом.

Её голова не поворачивается в мою сторону... Но, кажется, чуть вздрагивает. Или это мне показалось?

– Но всё изменилось для меня, – продолжила она, – только здесь, в столице. Именно здесь я нашла себя, свой путь, свои цели в жизни… А ещё – встретила Пашу Сербского, человека, который поддержал меня и не отступился в сложные времена, и который…

Вот же… Значит, это он её поддержал. Конечно – такая же звезда, пиар, рейтинги. Ему нужно выглядеть хорошим, а заодно давать СМИ пищу для обсасывания в виде их романа. А кто такой я?

Кто бы сомневался. Знакомое ноющее чувство начинает наполнять легкие, не давая мне даже как следует разозлиться на неё.

– Простите, – я снова надеваю очки и, встав, начинаю проталкиваться к выходу. Стоящая неподалёку охрана напрягается – вдруг я чокнутый фанат, вдруг сейчас начну прорываться на сцену к любимой звезде? – но, когда я, вырвавшись из ряда кресел, поворачиваюсь к выходу, расслабляется.

Около минуты – и вот я снова у раковины. Вовремя. Снова боль, снова лезвия в животе, в горле, во рту... Меня мутит и рвёт, хотя я так ничего и не съел за день, только выпил чай в кафе. Впрочем, организм, как всегда, находит, что исторгнуть наружу – кровь и какие-то бурые сгустки, о происхождении которых я предпочитаю не задумываться.

Руки снова сжимают раковину. Белую, блестящую, как и всё тут. Да уж, этот туалет – не чета тому, привокзальному и обшарпанному. Всё сияет, и зеркало начищено от души...

А только какая разница, если в нём всё равно отражается то же самое лицо?

Посмотреть на себя в зеркало я не успеваю. Перед глазами всё плывёт, и я ощущаю, что падаю.

Глава 1

Я открываю глаза. Голова болит – но это не та боль, к которой я привык; не боль от болезни, а просто... трещит череп. Кажется, при падении я неплохо стукнулся обо что-то.

Потолок над головой – белее белого; попытавшись оглядеться, я убеждаюсь, что этот цвет здесь – основной. Белые стены, белый свет люминесцентных ламп, белые занавески на окнах, белое одеяло. Подушку под своей головой я не вижу, но она наверняка тоже белая. А ещё накрахмаленная до хруста; мне в ноздри врезается этот специфичный запах.

Похоже, я в больнице. Пары секунд достаточно, чтобы осознать, что в руку что-то воткнуто. Капельница? Кажется, да. Вторая рука рефлекторно тянется, чтобы выдернуть из вены иглу.

– Стойте-стойте-стойте! – едва только я попытался сделать это, как дверь открылась и в палату вошла медсестра. Симпатичная, моя ровесница или чуть старше – впрочем, сейчас это едва ли имело значение. – Вам не положено.

– А мне не поможет, – хрипло заметил я в ответ. – Бесполезно. Чернокровие на последней стадии, что может сделать капельница?

– Это уж решит доктор, – решительно шагнув вперёд, медсестра кладёт ладонь на пластырь. – Но вам не положено самостоятельно отрываться от капельницы. Глядите, тут всего-то на пару минут осталось.

Что за дурацкий тон... она говорит со мной как с ребёнком. Но и я, наверное, хорош: «не поможет», «что может сделать?»... Мне-то всё равно, я уже смирился с тем, что долго не проживу, а вот у неё могут быть неприятности.

– Ладно, – я кивнул и вновь откинулся на подушку. – Где я, собственно говоря?

– Больница имени Лазаря Симницкого, – сообщила мне медсестра. – Вас доставили в вип-палату полтора часа назад.

Доставили? В вип-палату? Очень интересные дела. Если честно, я бы куда меньше удивился, очнись я в какой-нибудь там городской муниципальной больнице номер семь, в общей палате для острых больных с прямым выходом в морг. Или вообще в хосписе.

– Это же платная больница, так? – я поглядел на неё. – Не думаю, что я смогу...

– Всё уже оплачено, – улыбнулась медсестра профессиональной улыбкой. – Не нужно беспокоиться. Лежите и не напрягайтесь, помимо основной болезни, у вас ещё лёгкий ушиб с сотрясением.

То-то голова так болит... А девчонке нужно отдать должное: «основная болезнь». Ну, да, при безнадёжных больных обычно стараются не называть их болезнь вслух.

Но мне, конечно, снова везёт: мало мне чернокровия, так ещё и сотрясение на ровном месте заработал.

– Но я же... – я повёл свободной рукой, – Я ведь не обязан соблюдать режим и лежать тут...

С губ чуть не сорвалось «пока не сдохну», но я вовремя осёкся: нечего пугать человека.

– Процедуры, назначенные врачом, обязательны, – кивнула медсестра. – В прочее время вы можете ходить по территории больницы, однако вам рекомендовано...

Ох. Кажется, без откровенного разговора не обойтись.

– Я не об этом, – поморщился я, привставая на подушках. – Давайте честно. Я умираю, мне осталось не очень много. И я совершенно не хочу провести свою жизнь в больнице, даже такой дорогой и замечательной, как эта.

– Я поняла вас, – хорошо, хоть возражать не стала. – Доктор зайдёт к вам до окончания рабочей смены; вот с ним и поговорите на этот счёт.

– Но...

– Увы, я не могу сама решать такие вопросы, – чуть виновато улыбнулась она. – Но смена заканчивается через час с небольшим!

Действительно. Выступление Лики начиналось ранним вечером, и если я ещё какое-то время валялся в отключке... Да уж. За окном темнеет, несмотря на лето. Хорошо ещё, этот врач вообще на месте!

Секунд двадцать я просто неподвижно лежал, глядя на капли в капельнице. Последние.

– Хорошо, – согласился я. – Пусть так.

– Вот и прекрасно, – медсестра умело зажала иглу ваткой – и вытащила её из моей вены. – А теперь прижмите и подержите пару секунд.

Или что? Занесу заразу? Потеряю пару капель чёрной от Скверны крови?.. Эти формальности смешили меня, но я всё же выполнил её просьбу.

Вот и что я за целитель такой... Не способен исцелить самого себя.

Зато другого – могу. Полностью, быстро и крайне эффективно. Ценой своего собственного здоровья и, в итоге, жизни. Способность, полученная мной при пробуждении, работает очень просто: я забираю чужие болезни. Любые – от пореза на пальце до рака лёгких. Правда, забери я рак, у меня было бы больше шансов, чем сейчас.

Никогда не любил больницы. И не в том смысле, что они у меня ассоциируются с собственными недугами, нет. Просто возникает крайне неприятное душащее чувство, когда видишь людей, которым ты мог бы помочь по щелчку пальцев – но ничего не делаешь. Цена слишком высока. И никакое “спасибо” не сможет ее окупить. Случай с Ликой – яркий тому пример.

Жалость и сопереживание – страшные, неблагодарные чувства, которые я всегда стараюсь давить в зародыше. Мать часто корила меня за то, что я слишком добрый. И уж извольте, я еще в том возрасте и в той ситуации, когда положиться на оценочное суждение своих родителей – допустимо.

– Если вы проголодались, – снова дежурная улыбка от медсестры, – То наша столовая работает круглосуточно. Ваша оплата предполагает стандартное четырёхразовое питание, однако, если вы хотите чего-то, что не входит в наше меню – при отсутствии противопоказаний от врача, разумеется – то за отдельную плату...

– Нет, спасибо, – поморщился я, садясь на кровати. Голова всё ещё трещала, кажется, про сотрясение – это всерьёз. – Я уже понял, какая у вас офигенно крутая платная больница, но есть что-то не хочется.

А ведь должно бы хотеться. Когда я последний раз ел? Хорошо, если вчера.

– Как скажете, – медсестра вышла из палаты и прикрыла за собой дверь.

Ну, ладно.

Аккуратно держась за кровать – я отлично знал, как после такого может закружиться голова – я встал. Ага, вон и моя сумка со скудными вещами – аккуратно уложена в прикроватную тумбочку. А вот одежды не вижу. Только сейчас я обратил внимание, что на мне – больничная пижама.

Белая, разумеется.

Итак, кто же оплатил мне всю эту белую-белую роскошь? Вряд ли это просто случайный прохожий решил выступить неожиданным меценатом. Вывод напрашивался сам собой.

Лика. У неё и денег легко хватило бы на элитную больницу, вот только... почему?

Я всё ещё был зол из-за того, что она «не узнала» меня на выступлении. Из-за того, что она рассказала, из-за слов о её ненаглядном Паше, которые она повела дальше. Но если это она – то, значит, почему-то она захотела это сделать?

Отдать долг? Не чувствовать себя виноватой и как будто должной? Глупо. Можно подумать, я понимал, что делаю тогда. Мне было двенадцать, и я просто не хотел, чтобы моя единственная подруга часто болела. Как работают мои силы, какими последствиями это чревато... я ведь и понятия не имел. Сделал бы я то же самое, знай то, что знаю сейчас?

Я до сих пор размышлял над этим вопросом.

Ладно. Можно сколько угодно хорохорится тем, что я скоро сдохну и мне уже ничего не нужно, но суточная голодовка всё-таки давала о себе знать. Пожалуй, стоило и правда заглянуть в их столовую. Сунув ноги в тапки, стоящие у кровати (ну хотя бы они не белые – видимо, решили, что «белые тапочки» в больнице выглядят слишком двусмысленно), я вышел из палаты.

Узкий коридор, несколько дверей – точно таких же, как и моя, только с другими номерами. Разумеется, в коридоре было пусто. Поздний час, и за окном уже уверенная темнота, сгустившаяся за те минуты, что я размышлял. Откуда-то доносился неразборчивый шум телевизора. Кажется, они тут во всех палатах – в моей точно висел, правда, пульта я не видел. Ну и шут бы с ним.

Ага, номер моей палаты – восемь. Не перепутать, когда буду возвращаться. Прикрыв дверь, я двинулся дальше – и метров через десять, за поворотом, увидел сидящую за столом медсестру, уже постарше. При виде меня она отложила кроссворд и услужливо подняла голову:

– Вы что-то хотели?

Блин, это непривычно. В моём представлении медсестра, особенно в возрасте – это суровая тётка, которая говорит таким тоном, будто вот-вот поставит тебя в угол, на горох, или начнёт продавать пирожки на вокзале. По крайней мере, такими были все, кого я видел... до сих пор.

– Да, – кивнул я. – Мне бы узнать, в какой стороне столовая.

– О, – дружелюбно, даже чересчур дружелюбно улыбнулась она. – Здесь близко. Позвольте, я вас провожу.

А что, я так плохо выгляжу? То есть, да, конечно, я ОЧЕНЬ плохо выгляжу, но уж ходить-то я умею и сам.

– Давайте, – сдался я. – Провожайте.

Столовая тоже выглядела не как привычная мне больничная столовая – о, сколько я времени в таких провёл! – а скорее как средней руки кафетерий. За стойкой скучала буфетчица, или как она тут называется; увидев меня, та тоже ожила.

– Добрый вечер! – их тут, кажется, заставляют улыбаться. И всё-таки, сколько эта идиллия умирающего лебедя стоила? – Простите, а как ваши имя и фамилия?

Ого. А с каких это пор для того, чтобы поесть, нужно познакомиться?

– Иван Свердлов, – представился я. – А что?

Буфетчица, облачённая, разумеется, во всё белое, словно ангел скалки и поварёшки, пробежалась глазами по лежащему перед ней листку.

– Извините, – чуть смущённо призналась она. – Я не вижу вас в списке. Вы, должно быть, недавно поступили?

– Пару часов, – я всё ещё не понимал. – Если я у вас на довольствии только с завтрашнего дня...

– Нет-нет, просто противопоказания, – она поглядела на меня ещё более смущённо. – Понимаете, большую часть блюд я просто не могу вам дать без разрешения врача. Только самое основное и лёгкое...

– Давайте самое основное и лёгкое, – я с некоторым сожалением поглядел на аппетитные блюда на «витрине». – Ну, или потерплю до утра.

– А, – дверь кафетерия открылась, и на пороге показался человек лет пятидесяти в халате, крепкий, но не толстый, с тонкой папкой под мышкой. – Свердлов, вот вы где. Это хорошо, что у вас проснулся аппетит... наверное.

– О, – я обернулся на него. – Вы доктор, надо полагать?

– Да. Степан Витальевич, – представился он. – Могу я поговорить с вами один на один?

Я пожал плечами и вновь посмотрел на буфетчицу.

– Конечно. А потом уже поем. Если вы мне разрешите, надеюсь.

– Да-да, разумеется, противопоказаний нет... – он махнул своей папкой. – Давайте пройдём к вам в палату.

Хм. А почему бы не говорить прямо тут? Я и так знаю, что ничего хорошего он мне не скажет.

Но чем спорить, иногда проще согласится – особенно, когда не принципиально. Мы вновь прошли в восьмую палату. Прикрыв дверь, он вздохнул и поглядел на меня.

– Свердлов, Свердлов... не люблю говорить такие вещи...

– Я скоро умру, – кивнул я. – Это не сюрприз. Я знаю, знаю уже давно и крепко. Не могу сказать, что очень рад, но, по крайней мере, уже дошёл до стадии принятия.

– Это понятно, что вы были в курсе – на таком сроке чернокровия трудно было не знать о болезни, – он пролистал тонкую папку. – Но всё-таки. Внезапный выброс скверны в организме – больше обычного... ускорил процесс.

– И сколько у меня времени? – моментально сообразил я, к чему он клонит.

– Три дня. Плюс-минус, – он покачал головой, – Может, три с половиной, может, два. Простите, но мы ничего не можем сделать.

Как будто я просил что-то сделать.

– Ну... – я глубоко вздохнул. – Знаете, лучше уж так, чем это вечное ожидание и приступы. Скажите лучше вот что: я могу выходить из больницы? Хотелось бы провести эти дни более... насыщенно.