Текст книги "Черновики (СИ)"

Автор книги: Ores

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

====== Часть 1 ======

Станислав ворвался в комнату без стука, в излюбленной скотской манере бросая рюкзак на стол, сшибая с него мышку и пару тетрадей. На ходу скинул школьный пиджак, прошмыгнул к окну, распахивая, несмотря на жуткий холод, его нараспашку. Матерясь вполголоса, с трудом вытянул из слишком зауженных джинсов измятую пачку “Мальборо” и закурил, травясь сам и задымляя комнату.

Яр терпеть не мог эту привычку младшего брата. Так же, как и его самого. Эту манерность, напыщенность, яд, без которого не обходится ни единое слово. Стасовы светлые волосы – длиннее, чем у самого Яра, остриженные почти под тройку, чтобы как можно меньше было общего между ними. Глаза, цвета пасмурной тучи, что всегда взирают свысока и с издевкой. Щуплое, хотя и жилистое тело. Слишком ярко выраженные губы на бледном лице. Бесило абсолютно все. И в то же время при одной мысли, что его кто-то может ранить, неважно как – морально или физически, в груди вспыхивал пожар, в голове щелкало, словно срабатывала сирена перед взрывом, и все внутри начинало клокотать. Само противоречие. Невыносимый, но, к сожалению, родной.

– Как день прошел? – Яр полулежал на своей кровати, точно такой же, как и напротив, только менее захламленной мятыми шмотками и россыпью тетрадей.

– День прошел по мне, – усмехнулся в ответ младший, выбрасывая наполовину истлевший окурок и захлопывая форточку слишком резко, во всей красе демонстрируя свою нервозность. Вообще в поведении мальчишки читалось раздражение, но стоило ему заметить на краю стола, на самом видном месте яркий конверт, прошелестеть пальцами по бумаге, неторопливо вытаскивая ярко-алый лист с символикой престижной академии в Лондоне, на его лице заиграла улыбка.

Пробежав глазами по строчкам и бросив на брата полный ликования взгляд, резким рывком порвал лист надвое и демонстративно выбросил в мусорное ведро. Яр, ничего другого и не ожидая, вернулся к чтению книги, буквы в которой перестал видеть как только младший появился в масштабах комнаты.

– Ты же не думал, что сможешь и правда туда поехать?

Пройдясь вдоль черного ворсистого ковра, что полосой разделял комнату надвое, остановился напротив, стаскивая через голову рубашку. Плавное движение вперед, и без единого звука опустился на бедра к Яру. Парень не шелохнулся.

– Ты читал невнимательно, – убрав книгу, Яр сложил руки на груди, – там было написано, что меня именно ждут, причем предлагают стипендию.

Руки у Стаса были холодные, идя не застегиваясь целую остановку, он продрог насквозь, и сейчас его плечи то и дело сотрясало от холода, а светлая, гладкая кожа покрывалась мурашками.

– Плевать! – Ледяные ладони прижались к светлой футболке лежащего снизу, но тут же нырнули под нее, на живот, теперь забирая тепло чужого тела. Яр поежился, пресс напрягся так, что стало больно. – Я предупреждал – ты не поедешь.

Зрительная дуэль длилась пару секунд, но этого вполне хватило, чтобы разочарованно выдохнуть и вернуться к чтению.

– Мне все еще холодно, – видя игнор в свою сторону, закапризничал парень (а ведь ему уже семнадцать – вполне взрослый!), отталкивая рукой преграду в виде сборника стихотворений А.С. Пушкина и опускаясь всем весом на часто вздымающуюся грудь брата.

Яр, переждав вспышку злости и, чего уж там, обиды, схавав и этот загон мелкого, попрощался со всеми планами, что строил годами. Стянув со спинки иссиня-черный мягкий плед, накинул ткань на плечи брата и для надежности прижал его к себе рукой.

– Почитай вслух, – все так же требовательно и нагло, одной лишь интонацией вызывая отторжение.

– Ты не любишь стихи, – напомнил Яр, беря себя в руки и фокусируя зрение на открытой странице. Слишком резкий, удушливый одеколон брата сейчас развеивался, оставляя только настоящий сладкий запах его хозяина. Яр жадно втягивал носом воздух, но вместо спокойствия, которое должно бы было приносить родное тепло, внутри все словно взбесилось, и даже книга в руках дрожала вместе с занемевшими пальцами.

– Читай.

Не найдя в себе сил выискивать в плывущем тексте строчки, Ярослав читал наизусть, не меняя интонации, монотонно, без интереса, хрипловатым низким голосом, но и этого было достаточно, чтобы младший расслабился, растягиваясь по всей длине кровати, и, уткнувшись лицом в грудь старшего, мирно заснул.

Кровать для двоих была слишком тесная, воздух, разряженный прохладой, стал нагреваться, душно как в бане и трудно дышать, еще труднее встать и освободить место уже спящему. Дело было вовсе не в эгоистичных планах отвоевать свою собственность, просто уходить от Него не хотелось.

Проклятая привычка, болезнь, рана, что выцарапал сам до кости, постыдный секрет, от мысли о котором делалось тошно…

Обессиленно сползая на лопатки, Яр устало закрыл глаза. Это всего лишь один день. Один из многих, что пережит и еще предстоит пережить.

По миллиметру разворачиваясь – лицом к лицу, мешая дыхание – одно на двоих. Руками по лопаткам, собирая вниз плед и сжимая его в пальцах с дурной силой, отчего в глазах потемнело. Еще теснее, второй рукой пробравшись под шею, вплести пальцы в светлые пряди, оттянуть их вниз, запрокидывая голову, и медленно, очень медленно наклониться вперед, задержав дыхание, чтобы коснуться приоткрытых губ с привкусом табака…

– Я не разрешал, – слишком резко дернув плечом, Стас выбрыкнулся из хватки, разворачиваясь к брату спиной.

Пара минут, чтобы перевести дух, собраться по кусочкам, успокоить самолюбие и гордость, еще столько же, чтобы перестать крыть себя матом. Обняв невесомо за живот, Яр уткнулся лицом в белобрысую макушку.

– Крепче, – снова приказ, снова беспрекословное подчинение, сжимая в железной хватке стройное тело. Невыносимо. Для обоих.

Великолепный Стас

Душно. Весь мокрый. Глаза режет, будто долгое время смотрел на солнце. От неудобного положения все затекло. Поведя плечами и потянувшись, резко сажусь, растирая лицо ладонями. Яра в комнате нет. Его вообще в доме нет! Этот чертов сукин сын свалил, пока я дрых. Ну, как говорится, чужой пример заразителен. Вспыхиваю как порох, принимая поспешные решения и осуществляя их быстрее, чем успеваю осмыслить.

После тренировки ноет каждая мышца, а еще говорят теннис легкий вид спорта. Как бы не так, идешь как на пружинах и тело почти не контролируешь. Каждое движение – боль.

В ванной Его тоже нет, хоть бы записку оставил. На ходу царапаю смс: «Где?», ответ приходит раньше, чем забираюсь в душ, – «Магазин», – следом еще три смс с адресом, списком покупок и фотка самого Ярослава на кассе, знает же, что не отстану. Мальчик на взводе сегодня. А я его предупреждал, чтобы даже думать не смел о переезде. Потому что я так решил. Потому что мой. Эгоистично, согласен, но это он толкнул меня на такие жесткие меры.

Быстрый душ, волосы сохнут мгновенно, пока одеваюсь и разглядываю гардероб, выбирая майку поярче. Возвращается молча, проходит по комнате, и сразу дышать становится легче. Заняв постель, смотрит в упор, пока останавливаю выбор именно на той, которая бесит его больше всего – обтягивающая белая, скрывающая разве что возраст. Любуется, оценивает, хочет – это нервирует.

– Куда собрался? – делает вид, что спрашивает между делом, а сам в это время держит книгу вверх ногами. Взглядом по бедрам, на пояс, плечи, прожигая лопатки и затылок, и снова на бедра. Слежу за ним через зеркало, растянувшееся вдоль всей стены в дверцах встроенного шкафа, делая выбор и вытягивая из его вещей черную кофту из кожзама, напяливаю её на себя.

– Свидание. – Тянусь за лаком. Сбрызгивая волосы, внутренне напрягаюсь, предполагая, что Пушкин, ныне почивший, прилетит мне в голову своими трудами, излитыми на бумаге, но обходится, только пальцами барабанит по корешку и, психанув, захлопывает ее, вовсе утыкаясь взглядом в потолок.

– Останься. – Хватает за ремень и тянет к себе, когда, проходя мимо него, собираю волосы на макушке в маленький хвост.

– Зачем? – Сверху вниз любуюсь, как играют его желваки, как ходят мышцы на крепких, более натренированных, нежели у меня, руках. Сам занят, не могу справиться с проклятой резинкой, он, пользуясь моей заторможенностью, садится, подтаскивая еще ближе, задирает на животе майку и кусает возле пупка, тут же зализывая свою несдержанность, ведя влажный след до ремня. Осторожно касается кончиком языка покрасневшей кожи, извиняется, спускается ниже, потираясь щекой о низ живота, где чисто выбрита блядская дорожка, крепче сжимает бедра, под задницей, и я чуть не падаю на него. Жаркая волна со скоростью света проносится от колен через пах и ударяет в голову, тело моментально начинает гореть. Все мысли сводятся к тупому желанию засунуть член ему в рот.

Справившись с резинкой и поцарапав палец об ноготь, замахнувшись, бью его по щеке наотмашь, остужая и его пыл, и свой подскочивший адреналин.

Ярослав

Щека все еще ноет, а тянущая боль растекается по всему лицу. От длинных ногтей, покрашенных блядским черным лаком, остались царапины. Комната снова провоняла его парфюмом, режет глаза и перехватывает дыхание, нормально не удается вздохнуть.

Форточка нараспашку. Зажигалка, что спрятана под пепельницей, вместе с ней же летит в окно – бесит, пускай хоть заорется теперь. Лучше так, чем вечное его сидение на подоконнике, щебетание по телефону, опять новому, потому что предыдущий, как и его предшественник, разбит мной.

Не могу ему позвонить, не могу спросить, где он и когда вернется, он забирает мой телефон, чтобы я ни с кем не разговаривал. Это, блядь, даже смешно. Хотя… кому я могу звонить? Все мои друзья – либо те, с кем переписываюсь в инете и о которых он не знает, либо их вообще нет, потому что Стас, сука, всех их от меня отваживает. У меня нет личной жизни. У меня нет свободы. У меня даже учебы нет – закончив экстерном школу на год раньше и мечтая избавиться от его больного контроля, я вынужден сидеть год дома, потому что Стас хочет, чтобы учились мы в одном ВУЗе. А еще Стас хочет, чтобы я принадлежал только ему, но сам творит черт те что, сводя меня с ума окончательно. Нервы сдают, бью кулаками в стену, и самому хоть волком вой, да бесполезно, ему мои страдания только в кайф.

Скитаясь по пентхаусу из комнаты в комнату, убиваю минуты. Задернул занавески, закрыл окно, выключил свет. В темноте легче пережидать очередной приступ. В темноте не вижу в зеркале его отражение в самом себе. В темноте я не разобью это зеркало и не буду снова ездить на обработку швов, расписавших пальцы.

Сползаю на пол, спиной к батарее. В висках долбит, в груди – там, под ребрами – кто-то, еще не сдохший, воет от боли, и не усидеть на месте.

Мыслей о суициде нет. Уже нет, хотя старые шрамы продолжают ныть на смену погоды. Царапаю ногтями напульсник, что скрывает следы моей слабости. Ткань влажная от пота, спина горит от жара, а ноги ледяные, и судорогой сводит пальцы.

Легкая паника, секундная, ослабевает почти сразу, и я уже в порядке, почти в порядке, вплоть до того момента, как слышу на первом этаже нашей двухэтажной квартиры голоса. Волосы встают дыбом, и оскалиться хочется, как сторожевому псу, почуявшему на своей территории чужого.

Смех, крики, топот ног. Сердце в пятки, ком желчи встает в горле, и только глоток воды из-под крана в ванной, куда успеваю залететь и закрыться, помогает. Сбегаю.

Отражение в зеркале – пугает. Глаза красные, воспаленные, на лице гримаса злости, она старит и добавляет лет на порядок. Нервные клетки дохнут сотнями, но я спокоен.

Возвращаюсь обратно, как ни в чем не бывало присаживаюсь на подоконник, игнорируя обнимающуюся на кровати рядом в паре метрах от меня парочку. Стас сверху, он всегда с ними сверху, с теми, чьи лица не запоминаю, потому что если встречу однажды – убью.

– Кто это? – удивляется нежданный гость и пытается придержать Стаса, только вот похоти в глазах это не убавляет. Алкоголь хорошо прошелся по инстинктам, а может, и не только он, и вряд ли остановит этих двоих даже пришествие родителей, которые последний раз связывались с нами месяц назад по скайпу откуда-то из Шри-Ланки.

– Не обращай внимания, – отмахивается такой же «веселый» Стас, затыкая его протест поцелуем, а у меня горечь на губах, такая невыносимая, что хочется проблеваться, чтобы избавиться от мерзкого вкуса. Желудок скручивает и болит брюшина – слишком напряжен.

Наблюдаю отстраненно, как брат стаскивает с него штаны, переворачивает его на живот, как косится на меня пацан, лет на пять старше нас, слащавый, женоподобный, выглядящий ещё более пидорски, чем Стас. Гость возбуждается только сильнее от моего присутствия и уже совсем не прочь, если бы я засунул член ему в рот и заставил сосать, только вот от происходящего меня натурально тошнит и подкашиваются колени.

Стас, подтащив его ниже и шлепнув по ягодице, натягивает на себя, пацан только стонет, натурально-сладко, получая удовольствие (спасибо наркоте, что он принял), сам подается назад и, подстраиваясь под темп, позволяет трахать себя по полной, подвывая, когда, увлекшись и подняв на меня затуманенный взгляд, Стас забывается, дернувшись слишком резко, намеренно причиняя боль, только вот не ему, а мне.

Недолго, но и этих двух минут мне хватило, чтобы обзавестись желанием забухать. Скрип кровати, тяжелое дыхание слишком шумное, шлепки и возня – бесят. Бесят настолько, что хочется растащить их за шкварник и вышвырнуть в окно, обоих, а потом выйти и самому. Так было однажды. Когда совсем накипело, когда еще держался от него подальше, хотя Стас меня изначально насквозь видел. Нацарапал письмо-прощание, потому что все, все, блядь, предел пройден! Открыл окно… и если бы не писк телефона в ванной, сделал бы, что хотел, шестнадцатый этаж был – без шансов. Вернулся, Стас улыбается, сидит на подоконнике, сминая в пальцах письмо, и спокойно так, разведя руки в стороны и откинувшись назад, предлагает: «Прыгай». Меня как холодной водой окатило, затрясло, как суку последнюю, я даже устоять не смог, так и стек на пол и соплями залился, разревевшись дурниной. Тогда у меня долго болели душа и челюсть, от его удара ногой. Сейчас уже легче – отпустило. Да и не убиться теперь, этаж второй, Яр решил переехать ниже.

Наконец этот урод заткнулся, изговняв простыни своей хуевой отрыжкой. Стас, стянув презик, додрачивает себе сам, глядя то на меня, то на его растраханную жопу, размазывая по розовым от удара ягодицам секрет, а позже и сперму, толчками выплескивающуюся на худощавую задницу.

– Уебывай, – прошу спокойно, пока Стас натягивает джинсы на голое тело и уходит в ванную – чистоплотный до усрачки же. Походка нетвердая, на меня не смотрит, игнорирует, спасибо хоть не предлагает встать на его место. Бывало и так. Бывало, видел меня пьяным, бывало, заставлял полуобдолбанного трахать даже не вспомню кого после себя… много всего было.

Пацан заторможено шарит по комнате глазами, пьяным мозгом анализирует обстановку. Видит, что я, даже будучи младше его на порядок, убить его смогу голыми руками.

– Ему семнадцать, посадят, – последняя попытка, прежде чем замарать руки, и не только в грязи порока, но и кровью.

Всегда срабатывает. Своя шкура дороже. А Стас – всего лишь игрушка, как и они для него. Безликий. Его это злит.

Путаясь в одежде, уносится прочь, не позаботившись даже попрощаться. Какая жалость.

С психу стаскиваю с койки постельное, подушки летят в угол, а грязный ком одежды прямо в голого повеселевшего Стаса, от силы толчка прижавшегося к сырой стене душевой кабины и начавшего хохотать.

– НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!!! – из самого сердца, из глубин подсознания, ором на всю хату, да так, что стены ванной вибрировать начинают, и корю себя за слабость, что сорвался, в очередной раз повелся на провокацию. Тряпка, слабак!

– Да ну? – Трезвеет на глазах, улыбка трансформируется в хищный оскал, а глаза блестят демонически и отпугивающе. Пара вальяжных движений, отбрасывает челку со лба, хватая меня за грудки и почти втащив к себе в душевую кабину, если бы не полуметровый бортик – упираюсь в него коленями. – Скажи это еще раз, детка, – хватка жестче, душит, и неясно, откуда в таком слабом теле столько дури берется, – глядя мне в глаза – с-ка-жи, – по буквам, как катком по нервам.

Ударив его по рукам и вырвавшись из тесной хватки, вылетаю из ванной, куртку сдергиваю с компьютерного стула, тот с грохотом летит на пол – похуй!

– Месяц, – окрик уже у двери, и если бы еще чуть громче кричали мысли, я бы его не услышал.

Как ручник срабатывает, как перезагрузка, злость не затихает, а еще хуже – скапливается в один колючий шар и проваливается ниже.

– Не смей травмировать руки! – уже яростнее, только поздно, кисть ноет, старые шрамы будто рвутся, хотя кожа цела, только разодрана об косяк. Ухожу на кухню. Чтобы остыть. Чтобы спрятаться.

====== Часть 2 ======

– Может, кино посмотрим? – Трясет только от его шагов, от голоса и рук, что оплели торс. Даже безмозглую голову, упавшую на плечо, хочется отрубить.

– Стас, уйди, – веду плечами, он только смеется, забирает у меня полупустой стакан с водкой и делает осторожный глоток, морщится и занюхивает моей курткой, ее я так и не снял, хотя и не помню, когда успел нацепить.

– Ты слишком нервный. – Стаскивает ее силой, швыряет на пол (ЧТО ЗА БЛЯДСКАЯ ПРИВЫЧКА ЗАСИРАТЬ КВАРТИРУ?!), еще теснее, голым влажным телом к футболке, тут же пропитавшейся запахом его геля и влагой. – Тебе бы потрахаться, – советует по-дружески, теперь ухмыляюсь я. – Хочешь, я Максика позову обратно? – Еще один укол – улыбка шире. – Он любит втроем, – удар сердца пропускаю, колет, – мы пробовали.

– За что ты меня ненавидишь? – Опускаю голову, от запаха водки тошнит. Или это уже от жизни? Выпил-то всего ничего, хотя перед глазами и плывет все конкретно.

– За то, что ты меня любишь. – Отпустив меня, обходит барную стойку и усаживается напротив, подперев подбородок рукой, зеркалит меня. – Ты мог выбрать кого угодно. – Смотрит из-под челки, сканирует, пожирает мои эмоции и опустошает, только взглянув в глаза. – Мальчиков, девочек, хоть сразу двух. – Отворачиваюсь, знаю, как его это бесит, но уже на пределе, передоз эмоций. – А теперь я вынужден терпеть твои чувства. Значит, и тебе придется терпеть мои. Все честно.

– Лучше бы я сдох.

– Не имеешь права. – Бесчувственная, беспринципная тварь. – Я не собираюсь терять брата из-за того, что у тебя кроме как на меня ни на кого не стоит.

– Ты хоть понимаешь, что несешь? – бьюсь головой об стол, становится смешно и очень весело. Рожу тянет улыбкой. И не соврал же. Никого не могу видеть рядом с собой. Не-хо-чу. Даже трогать других, подпускать к себе... и он это знает.

– Я – да. – Спрыгивает со стула и пружинистой походкой идет в большую комнату, где во всю стену красуется плазма. – А ты? – Щелкает пультом, что-то напевает, словно возвращаясь в другую реальность. – Я ужасы включу. Иди быстрее...

Автор

Тяжелые шторы плотно задернуты, из освещения только блеклый свет экрана плазмы, что растянулась темным пятном на светлой стене. В комнате из мебели – дымчатый кожаный диван без подушек и колонки, на страшных моментах чистотой звука пугающие сильнее, чем резня в фильме. Всего по минимуму, то, что нельзя разбить или чем нельзя пораниться. Так Стас захотел. Так сделали, потому что верят – он знает, как лучше.

Яр сидел ссутулившись, расслабленными руками на колени, кисти вниз, голова опущена. Происходящее на сцене – фарс и игра, куда страшнее, когда ужасы у тебя внутри и их нельзя выключить как дешево и неправдоподобно снятый фильм.

– Мне страшно, – вполголоса информирует Стас, носком ноги толкая брата. Яр, запрокинув голову неестественно резко, словно сломанная кукла, закатывает глаза.

– Выключи, – советует и тянется к пульту, но получает по рукам. Легкий шлепок по свежим ранам выдавливает сквозь зубы стон. Смягчившись, Стас перехватывает кисть, тянет ее к себе, к губам, касаясь каждой ранки, вылизывая языком царапины и старые шрамы. Яр с нескрываемой болью следит за ним, из горла вместо слов – хрип. Столько хочется сказать, столько сделать, а он только смотрит, потому что так правильно, потому что не поймет, не захочет услышать.

От его пальцев непередаваемое тепло, от языка – боль, такая, что кости ломит, как при переломе. Тянет, мается беспокойное сердце. Его робкий взгляд из-под опущенных пушистых ресниц, и тяжесть, что могильной плитой в самый ад тянула, – постепенно отпускает.

– Иди ко мне, – Яр просит, потянувшись рукою вперед, через принципы – как через стену огня. Оплетая шею, задавив слабый протест силой. Осторожно укладывает на лопатки, губами к губам, не поцелуй – нечто большее. Кусая, сминая поцелуем, толкаясь языком глубже, словно стараясь вытянуть саму душу и забрать себе, так и не разжимая его пальцев, сплетая со своими.

Ладонью по бедру, сжимая уверенно, чтобы поверить, что это не сон. Стон Стаса в поцелуй, рывок всем телом, ближе, слиться в одно целое и... холодное равнодушие во взгляде, отвернутое лицо и безразличие, что сковывает по рукам и ногам.

– Стас... – почти стон.

– Я не хочу. – Укладывается на спину, тупит в телевизор, руки за голову, делает вид, будто один, игнорирует полностью.

В глазах вода, в груди – раздрай, лицом ему в плечо, пара выдохов, прикусывая губу до крови.

– Мне все еще страшно, – напоминает, не прерывая просмотр, переключается легко, и вся его нежность кажется жалкой подачкой.

– Да... конечно, – хрип-шепот.

Скатившись набок, Яр укладывается за его спиной, Стас покладисто поворачивается, позволяя себя обнять, позволяя даже прижаться ноющим от сильнейшего возбуждения пахом к ягодицам.

Он засыпает минут через десять, уставший от алкоголя, траха и самого себя. Развернувшись в кольце ослабших рук, прячет себя настоящего на груди брата, растворяясь в его тепле, и кажется в этот момент беззащитным.

Яр досматривает фильм до конца, мечтая хотя бы страхом заглушить весь тот пиздец, что потревожил этот день. Не помогает. Фильм не вызывает никаких эмоций.

Спать он уходит один, хотя обычно забирает Стаса, но сегодня оставляет его внизу. Сил нет видеть его, и тупо подрочить – тоже, хотя и надо, потому что иначе завтра будет все болеть. Спит в гостевой спальне, в комнате все еще смердит сексом и потом. Сон без сновидений. Пустой и холодный. Как и в предыдущую ночь.

Ярослав

– Яр! – Жуткий вопль и тряска ничего кроме раздражения не вызывают. Дернув плечом, освобождаюсь от клешней, что причиняют неудобство, и зарываюсь в подушку глубже. – Ярик, блин! Это вопрос жизни и смерти! – Заинтересованно приоткрываю один глаз и тут же жалею об этом, потому что в рожу мне тычут какой-то тряпкой. – Какую рубашку надеть: красную или белую?..

– Исчезни, – прошу серьезно, накрывая голову одеялом.

– Если ты мне не поможешь, я надену пиджак на голое тело.

– Белую.

– Так и думал, красную.

Бьюсь затылком о подушку. Утро, что ж ты такое, сука, радостное?..

Вздрогнув, открываю глаза, машинально обхватываю его за бедра, когда садится сверху, сам тянется к губам, мнет между нами рубашку (красную!), не брезгует, что с перегаром я и не умытый, не зря заставляет полоскать рот какой-то термоядерной хренью, что не фонит даже утром.

Целует мягко, нежно, глубоко, насколько может, ластится всем телом, просит внимания, просит сам не понимая чего, но чтобы непременно с лихвой хватило. Похоже на истерику.

Руками ему по спине, на пояс, ниже, усаживая задом себе на член, и даже через одеяло это приятно. Не отталкивает, только упирается руками по сторонам от моего лица и тихо постанывает. Подкинув бедра, трусь о него, забираю инициативу, перевернувшись, роняю на лопатки, зажимаю собой, вырвав блядское одеяло, телом к телу, еще теснее, пахом прижимаясь к его. От возбуждения аж подкидывает, лицо горит, и плавится все внизу живота, не вытерпеть...

– Ты убиваешь меня, – хриплю сквозь мат и падаю рядом, когда отворачивается и скидывает меня. – Я однажды не сдержусь. – Молчит, расправляет одежду, выкидывает на пол красную измятую рубаху и надевает белую. – Стас?!

– Я в школу опаздываю, по ЕГЭ дрочат. Забери меня после уроков.

– Когда я приеду, тебя все равно уже не будет.

– Я буду ждать. – Выходит из комнаты, мазнув по мне нечитаемым взглядом.

День тянется невыносимо долго. Время, как мокрая вата, слиплось в один ком и повисло над головой. Утренняя дрочка помогла слабо, от гормонов колотит, трахаться хочется как в последний раз. Убил пару часов в инете. Сдал контрольную – поступив на заочку на переводчика, штудирую программу первого курса сам, и выходит неплохо, хотя бы крошечный шанс сбежать и забыть все, в чем варюсь уже семнадцать лет.

Поспал. Подорвался от кошмара, в котором Стаса хоронил, собрался и поехал за ним. Благо, родители тачку оставили. Не отцовскую BMW, конечно, но и трехлетний Ниссан служит исправно.

Пока ехал, залип в пробку. Потом помог девчонке поменять колесо, как назло пошел дождь, возился долго, пока отмылся, пока ей объяснил, что если возьму ее номер, то нас обоих найдут в ближайшей лесополосе по частям, еле отделался.

Ливень усиливался. Зачем перся к стенам школы – не знаю. Он никогда меня не ждал, даже если просил забрать. Мог демонстративно укатить с кем-то из подруг или друзей, мог пройти мимо и даже не поздороваться, мог просто не прийти в школу, а я выслушивал от преподов, какой он раздолбай, пока искал его по коридорам. Но в этот раз я ошибся. Ошибся так глупо, что самому от себя тошно стало.

Припарковавшись по-свински и выскочив из авто, быстрым шагом залетел на крыльцо.

Он сидел там мокрый, потерянный, глазами изучая грязно-серые кроссовки, плечи дрожали – поздняя осень не милостива. В наушниках, где-то не здесь, очень далеко, там, где его никто никогда не узнает. Отстукивал пальцами – под музыку, и зубами – от холода.

Стаскиваю с себя куртку не морщась, когда тугие рукава больно сдавливают заклеенную пластырем кисть. Ему на плечи, не вздрагивает, только глаза закрывает, прячется. Дождь стеной, без ветра закрывает как шторой. Его к себе, за плечи, до хруста. Наушник забираю, классика, без слов, только до дрожи под ребрами трогательно поет скрипка. Так и стоим, пока играет мелодия. Пока хватает сил терпеть близость друг друга. Пока он настоящий, а я еще в себе.

– Стась, пошли, простынешь, – тяну его вверх, он не сопротивляется. У меня сердце кровью обливается, когда он такой – сломленный, выдохшийся, беззащитный. Руки чешутся исправить несправедливость, но для начала надо привести его в чувства, чтобы узнать в чем дело.

К машине идем порознь, отталкивает, падает на пассажирское и сразу закуривает. Пока едем – убивает две подряд, на парковке меня не ждет, уходит один, покачиваясь, словно пьяный. Дома закрывается в ванной, сидит больше часа, не отвечает на стук, на требование выйти вообще молчит, только шум воды, что бьет под напором из крана.

“Скажи, что любишь меня”, – приходит смс, пока я сижу спиной к двери, прислушиваясь к каждому звуку накручивая себя до предела так, что начинают сдавать нервы. Сообщение вызывает улыбку.

“Люблю”, – отвечаю не раздумывая.

“Сильно?” От его слов конкретно так тащит истерикой. Встаю рывком, истерично ищу ключи в хаосе прочей мелочи в нижнем ящике, почему-то трясутся руки.

“Сильно, – пальцы мажут по сенсору, набираю бред, стираю, трачу слишком много времени. – Очень сильно”.

“Сможешь за меня убить? – приходит новое сообщение, которое через секунду удаляется (проклятая функция), и следом: – Принеси полотенце”.

“Стась?”

“Синее. Большое. Мне холодно”.

“Я могу согреть”.

“Нет. Не хочу тебя видеть. Уйди”, – как нож в сердце, и он даже не понимает, как мне становится больно.

Молча отдаю ему полотенце, в глаза не смотрит, забрав сверток ткани, выталкивает за дверь и снова закрывается как снаружи, так и изнутри. Глаза красные, воспаленные, почти как у меня, только причины для беспокойства у нас разные. Не переодеваясь и захватив только мобильный, ухожу, начиная задыхаться в склепе из бетона и стекла. Сначала из комнаты, потом из квартиры, подъезда, парковки и из себя.

Слоняюсь по городу под дождем, не додумавшись взять машину. Холодает, ветер продувает насквозь и лижет холодом продрогшее тело. Домой не хочется от слова совсем.

Как вырулил к школе – затрудняюсь ответить. Наверное, какая-то часть меня еще помнит светлые времена, когда в мыслях было чисто и свободно, и этот период приходился как раз на начальную школу.

Вытянутое трехэтажное здание давно уже спит, только в холле, где дремлет старенький вахтер, еще тлеет свет тусклой лампы, и еще в одном кабинете на втором этаже, кажется, раньше там были уроки иностранного языка.

– Волков! – конкретный такой лающий окрик, и я даже не сразу замечаю за углом, где отведено место для курилки, укрывшегося под зонтом мужчину.

Кивнув головой, с глубокомысленным выражением лица типа “Что надо?” не двигаюсь с места. В конце концов, зачем-то ему понадобился я, вот и пускай подходит сам, что он и делает, выбросив незатушенный окурок в лужу и стремительно приблизившись ко мне.

Никогда не страдал дефицитом роста, но тут я схлопотал комплекс – выше почти на голову, жилистый, слишком моложавый и нормально одет для учителя, но и учеников он лет так на десять перерос. Заблудился?..

– Какого черта ты тут шляешься? – орет так, будто имеет на то право. Хотя орет – это я преувеличиваю, скорее эмоционально выражает недовольство, делая это с некой аристократичностью, глядя на меня свысока.

– А надо было разрешения спросить? – Конкретно не догоняю и, проморгавшись от дождя, что бьет прямо в лицо, шагаю к нему под зонт – не толстый, подвинется – и скидываю капюшон.

По тому, как вытянулось его лицо и округлились глаза, могу предположить, что появление мое стало для него неожиданностью.

– Близнецы? – Тупой вопрос и такой же тупой ответ.

– Однофамильцы.

Протянув ко мне руку, до этого согреваемую в кармане пальто, цепляет теплыми пальцами за подбородок, поднимая лицо и разглядывая со всех сторон с дотошностью судмедэксперта.

– Может, мне раздеться, чтобы все сравнил? – Ухожу в сторону, почему-то нервничаю, уж больно взгляд у него непривычно пристальный.

– Не похожи, – делает свое заключение, и мне, наперекор состоянию, в которое впал недавно, хочется обнять незнакомого человека только за то, что все, от чего я бегу всю сознательную жизнь, он опровергает. Не похожи! Мы? Да ну! Одно лицо, одни повадки, даже привычки у нас общие. Одинаковые до тошноты, до отвращения, что хоть меняйся, и если бы я в спорт не пошел, не развил тело сильнее Стаса, вообще можно было жить одной жизнью! А он говорит не похож.

– Могу идти? – Пауза затягивается.

– Угу, – кивает, раздумывая, – второй этаж, “502″ аудитория.