Текст книги "Зомби по имени Джон (СИ)"

Автор книги: Motierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– А напомни-ка мне, кто вообще решил, что они – Виман, Русе, все они – понимают, что приносит пользу, а Джон Сноу – нет?

– Я думаю, занимаемые ими – и им – места говорят об этом лучше, чем что-либо еще, – но Винафрид не затрудняет себя ответом и говорит так, словно читает рекламную листовку. – “Дредфорт” и стоящие за ним организации – это сильное имя, четкие цели и профессиональный подход к угрозе. А Джон Сноу – никто. Все доверяют расширившемуся отделу фармацевтической разработки “Дредфорта”. Никто не доверяет Джону Сноу.

– Джон Сноу – это все, – коротко возражает Рамси. – И ты дура, и дед твой дурак, если вы этого до сих пор не поняли.

– Да, звучит здорово, конечно. Романтизация. Индивидуальность. Личностное развитие. Все, кроме меня, дураки. Бла-бла-бла, – хмыкает Винафрид. – Только пока ты отстаиваешь свое право на все это, люди – не объекты, живые люди, – продолжают умирать. А “Дредфорт” дает тебе возможность не распыляться на пустые идеи и сконцентрировать свои силы только на том, что действительно важно. И спасти их.

– А как будто меня беспокоит, сколько людей умрет, невестушка. Не, это припомни на будущее, чтобы манипулировать кем-нибудь другим, – Джоном Сноу, например, хочет добавить Рамси, но видит, что Джон тоже задело это сухое “не объекты, живые люди”, хоть и по другой причине.

– А знаешь, парадокс в том, что неважно, беспокоит тебя это или нет. Это система. Работающая система. И ты можешь бороться с ней – или дать ей помочь другим людям. Пора уже перестать быть ребенком, – жирный сученыш, – Рамси Болтон, – она не сказала этого, но он это услышал.

– Скажи это ему, – бросает Рамси, кивая на Джона. – Парню, который поперся в самое ледяное пекло, чтобы выжать из чардрев немного сока, и потерял своих людей ради одной тупой, и детской, и не поддерживаемой никем идеи, которая тысячу раз могла не сработать. Скажи это ему, когда будешь вкалывать себе его вакцину.

Спина Джона вздрагивает, когда Рамси говорит это, громко и четко, – и когда в номере наконец повисает напряженная тишина. Но в конце концов только тихо качает головой:

– Ладно, думаю, мы все от этого устали. Хватит говорить за меня, Рамси. Тем более, что это не имеет к происходящему никакого отношения. Так что замолчи, пожалуйста. Я читаю.

Рамси глубоко и нервно вдыхает несколько раз, пока Джон действительно возвращается к чтению. Его самоконтроль сильно сбоит, в мозгу как будто образуются помехи, и ему срочно нужно успокоиться.

Джон не слышит его. Джон ослеп и оглох, как только увидел своего ебаного брата-аутиста. И Рамси вдруг понимает по его твердой спине, прищуренным глазам и сжатой челюсти, что на деле он читает уже для проформы. Что он не оценивает риски, раздумывая, подписать, или не подписать, или поторговаться и подписать – он смиряется с потерями. Рамси резко понимает, что Джон подпишет каждую из этих бумажек. Пусть не сейчас, пусть выбив и вырвав себе самые лучшие, на его самоуверенный взгляд, условия – бесполезно, он не может обыграть Вимана Мандерли, а даже если поверху и сможет, тот поймет и сожрет его еще до того, как кончится Зима, – но он подпишет все. И Рамси не знает, почему, но знает, что люди всегда так делают. Стоит выставить перед ними заплаканного мужчину или мальчика, отчаявшуюся женщину или девочку, которых они любят – не понимаю-не понимаю-не понимаю, – они отдадут все, все свои мечты и амбиции, весь свой потенциал, чтобы прижать их к себе. Рамси видел это в кино – и в жизни, – Рамси использовал эти смешные игры, чтобы подразнить кого-то из своих объектов наперво или чтобы поддеть собеседника, но теперь он, хоть и совсем иначе, по-своему, оказался там, где оказывались все они. И он не знает, как прекратить эту игру.

“Но хорошо, что это дошло до меня сейчас”, – оптимистично думает Рамси. Если бы Джон не послал его, точка невозврата все равно была бы пройдена, но он бы еще потратил некоторое время, взывая к его мозгам, и это ни к чему бы не привело. Потому что этот прелестный мозг уже отключен от сети, и нужно сделать что-то другое, нужно, пока Джон дочитывает бумаги, переворачивая еще одну пустой стороной вверх и откладывая в стопку уже прочитанных. Что-то-что-то-что-то.

Рамси приопускает веки и расслабляется. Ему нужно начать с главного. С центра. А главный – Виман Мандерли. И Рамси с удовольствием думает, как взял бы со стола нож, прижал к его жирному горлу – даже если прольется немного крови, это ничего, только впечатлит, – и Виман Мандерли заплясал бы по его приказу, потрясая своими необъятными жировыми валиками. Нет. Во-первых, Виман Мандерли никогда уже не запляшет. Он просто не сможет этого сделать, как и Рамси на самом деле не сможет взять его в заложники – если только не будет сидеть над ним, пока он не схуднет с голодухи либо не сдохнет от нее же. И даже если нож у горла заставит Вимана приказать сделать все, что только Рамси пожелает, однажды его придется убрать. А Рамси не хотелось бы оказаться там, где он убирает этот нож и остается с ним один против вооруженного города.

Значит, нужен огнестрел. Да, можно было бы не рисковать сразу с Виманом – да и не факт, что тот вооружен – и сперва взяться за Хозера. У старой крысы наверняка найдется какой-нибудь доисторический пистолет. Ты уверен, что доисторический пистолет поможет тебе больше, чем нож? Ты мясник, а не стрелок. Против одного, против двоих, против даже нескольких упырей, но против целого города?

Нет.

И даже если бы у Рамси была возможность выйти из этой комнаты прямо сейчас… Кстати.

– Моя дорогая невестушка, а что, если вдруг вот прямо сейчас мне так приперло посрать и прямо-таки немедленно надо отойти в сортир? – внезапно и нарочно безобидно – все понимают его положение, включая него самого – спрашивает он.

– То я бы предпочла, чтобы ты уж как-нибудь сдержался и остался в этой комнате, пока мы все не подпишем. Ну, или срал себе в штаны, тут уж тебе выбирать, – сухо и равнодушно отвечает Винафрид.

– А если я проигнорирую то, что ты сказала… – медленно начинает Рамси.

– Пристрелите его, если он вздумает резко двинуться, – да, вот оно. Она говорит вслух то, что и так было очевидно, но это признание еще немного развязывает руки.

– Подожди. Ты что, просто сказала им пристрелить меня? С ребенком на руках? – густые брови Рамси почти театрально поднимаются.

– Ага, – не отвлекаясь, кивает Винафрид. – Но не думай, я вижу, что вы с мальчиком довольно близки. Ты мог бы быть хорошей нянькой для него, Рамси Болтон. Может быть, дедушка даже рассмотрит этот вариант и предложит тебе остаться в Гавани. Но, чтобы это могло произойти, тебе нужно прямо сейчас постараться не расплескать свои мозги на мою кровать и сидеть молча, пока мы не закончим, о’кей?

– О’кей. Сидеть смирно, срать в штаны – все понятно, невестушка, – и Рамси машинально ухмыляется, продолжая думать.

Ну, это с самого начала был так себе вариант. Люди с автоматами никогда не ходят за тобой, чтобы почесать дулом между лопаток, если вдруг понадобится. И действительно, возвращаясь к предыдущей мысли, даже если бы возможность уйти была, все это – найти Хозера, забрать оружие, найти Вимана, поговорить с Виманом, опционально отстрелить ему мошонку – хотя скорее кусок живота в этом направлении, – убедить Вимана отозвать своих людей – заняло бы слишком много времени. У Рамси есть ровно столько, сколько потребуется Джону, чтобы дочитать бумаги и принять решение. Не слишком много, он читает быстро.

“Не покидай эту комнату, – думает Рамси. – Сосредоточься. Что главное в этой комнате?”. Винафрид и Джон, Джон и Винафрид. И два автомата в руках людей, которые уж явно умеют ими пользоваться, и крюк на поясе Морса. Уговаривать Винафрид бесполезно, ее мозг подчинен безупречной системе, да и она ничего не теряет от согласия Джона – и не приобретает от его отказа, – и ее нечем шантажировать. Джон теряет многое, но он все так же глух, потому что думает, что приобретает Рикона. Угрожать или сделать больно им обоим тоже не выйдет – автоматные очереди изрешетят его еще до того, как Джон или Винафрид поймут, что это была прямая угроза. Сперва убрать автоматчиков – хотелось бы, но они стоят так удобно, что один откроет огонь сразу, как двинешься в сторону второй, и наоборот. Пат. Рамси не силен в кайвассе и не уверен, правильно ли использует это слово, но он очень не хочет использовать другое. То, что начинается на “с” и означает, что через секунду король ударится своей пустой костяной головой о доску.*

Все неверно. “Не торопись атаковать. Думай. Вернись по порядку назад. Найди главное”.

Он не может уговорить Винафрид или Джона, потому что их мозги закрыты для него, и остаются только тела, с которыми он не может ничего сделать, потому что он так же не может убить голыми руками двоих автоматчиков, потому что если он убьет одного – если даже прикажет Иве броситься на другую, – другая убьет его – и Иву, – потому что ему не хватит времени, потому что Винафрид это просчитала, взяв с собой двоих и Морса, потому что Виман просчитал это, потому что Виман трясется за этого мальчишку, наследника целого состояния, мальчишку, из-за которого Джон Сноу совсем потерял голову, мальчишку, не будь которого, они бы не застряли здесь, не будь которого…

Рикон Старк.

Центр.

Как ни странно, Рамси не то чтобы забыл о ребенке, которого держал на руках все это время – и который меланхолично и почти любовно пожевывал мех на его капюшоне, – скорее, не учитывал его как доступную для воздействия переменную. А что он мог бы с ним сделать? Попытаться перевернуть ситуацию? Взять его в заложники – из заложников? Восхитительная идея, как сказал бы Русе этим своим тоном, после которого никто не спрашивал, иронизирует он или восхищается на самом деле. И даже если бы Рамси мог приставить тот самый нож – или что угодно – к его тонкой детской шейке, что бы он получил? Несколько ярких мокрых дыр в лице и затылке, наиболее вероятно. Потому что все это сводится к тому, что ты нихера не сделаешь голыми руками, или ножом, или чем угодно против двоих обученных людей с огнестрелом.

Но Рикон является центром, той переменной, убери которую – и вся нахваливаемая Винафрид система рухнет.

Но ты не можешь ее убрать, эту бесценную переменную, так всегда говорил твой отец. Ты должен действовать аккуратно, убирая мелкие фигуры с краев, чтобы однажды – однажды – обнажить центр. Ты не можешь взять короля противника и вбить ему в глазницу. “Возьми учебник и разбери эти партии, да, еще раз, столько, сколько понадобится”…

Нет.

Рикон – не главное.

Хотя он может быть центром системы Мандерли, Амберов, Сноу и двух ребят с автоматами, но он – не главное.

Главное – это Рамси Болтон.

А Рамси Болтон берет этого гребаного короля – и вбивает его блестящей от лака костяной коронкой в блестящий от безупречно разыгранной партии глаз этого гребаного умника.

Мозг как будто прочищается, и Рамси снова, но теперь совсем иначе, возвращается к началу. Это ведь действительно та же ситуация, в которой он был множество раз. Он сидит на жестком стуле – на чужой кровати, – с младенцем – тринадцатилетним мальчишкой – на своих коленях, и его мать, сама еще девочка – его брат, Джон Сноу, который никогда не вырастет – спрашивает его: “Что тебе нужно?”. Она – он – говорит: “Только не трогай его”. Она – он – говорит: “Я сделаю все, что захочешь, только не трогай его”.

“Только не убивай его”.

Потому что в центре системы их взаимодействия лежит неразменная валютная единица – младенец или тринадцатилетний мальчик, – и на эту единицу можно приобрести все, что угодно. Не на ее часть, не на отрезанные палец или руку. Только на нее. И эта единица имеет ценность, только пока он держит ее в руках. Пока она существует.

И когда Джон Сноу откладывает последний лист и вздыхает, Рамси уже знает, что он скажет.

– Я бы обсудил несколько моментов… – начинает Джон, но Винафрид качает головой:

– “Дредфорт” не изменяет условия.

– Да, “Дредфорт” не изменяет условия, – снова вздыхает Джон. – Но ведь ты, Винафрид – не совсем “Дредфорт”. И, я думаю, ты могла бы немного затруднить себя и выслушать мои комментарии к вашему договору, потому что на самом деле я не собираюсь подписывать все, что здесь есть. Потому что если я подпишу все, позже это вам не очень понравится. А так как мне не хотелось бы судиться с вами сразу после Зимы… я могу объяснить, или?..

– Хорошо, – после недолгого раздумья соглашается Винафрид, – продолжай. Ты умеешь заинтересовать, – это немного дежурный комплимент, но в ее взгляде все равно читается интерес.

– Можно мне тогда еще что-нибудь, чтобы это записать?.. Я думаю, Вимана мои комментарии тоже заинтересуют, и мне бы хотелось сразу выписать основные пункты.

– Да, я сейчас дам тебе ручку, – Винафрид поднимается. – И потом мы действительно можем спуститься вниз и обсудить все с дедушкой. Если это будет того стоить, конечно.

Ну нет, обсуждения с дедушкой определенно не входят в планы Рамси, мелких фигур становится слишком много, чтобы успеть выхватить их них основную, опрокинув все другие. Он неспешно лезет себе под полу куртки, слегка подвинув Рикона.

– Просто сигареты, – автоматчики реагируют быстрее, чем ему хотелось бы, но он демонстрирует им сигаретную пачку и так же неспешно ищет зажигалку под их прицелами и внимательными взглядами. – Я ведь могу закурить? – он спрашивает Винафрид, но, кажется, они оба понимают, что только для проформы, поэтому она прохладно кивает. Ее, как и Вимана недавно, интересует один Джон.

Хорошо.

Рамси прикуривает, обняв Рикона за шею и едва не подпалив ему волосы, и с удовольствием затягивается горьким и режущим горло дымом.

– Тогда смотри, для начала отказ от прав, – тем временем продолжает Джон, – здесь задачка совсем детская. Да, на первый взгляд стандартная формулировка прозрачна, но все-таки она подразумевает не имеющуюся ситуацию, а ту, в которой я уже обладаю некоторыми правами, от которых, соответственно, могу отказаться. Но давай возьмем за допущение, что я не могу отказаться от того, чем не обладаю, то есть, например, от несуществующего пока патента на мою вакцину. И, следовательно, у нас возникает загвоздка: если я подпишу этот отказ сейчас, а патент будет оформлен уже после Зимы, срок его действия в любом случае не будет подпадать под означенные сроки “ранних исследований”, потому что, как минимум, начнется позже момента подписания. Но также мои исследования нельзя будет выдать за проводимые в “Дредфорте”, потому что, думаю, при всем желании проблематично будет доказать, что повсеместно используемая ранее вакцина была разработана мной в его лабораториях уже после Зимы. Следовательно, согласно этому договору, “Дредфорт” вообще не сможет получить права на мою вакцину, так как “Дредфорт” получает права либо на мои исследования, произведенные до работы в нем, либо на исследования, производимые внутри проекта. А так как моя вакцина согласно документам не попадает ни в одну категорию, ни в другую, она будет являться тем самым “сторонним исследованием”, которые строго-настрого запрещает мне… – Джон пролистывает перевернутую еще раз стопку, – вот это соглашение.

– Джон, юристы “Дредфорта”… – снисходительно хочет объяснить Винафрид, но Джон перебивает ее:

– Такие же, как те, что составляли этот договор? – он спрашивает риторически, и Рамси со смешком выдыхает дым, стряхивая пепел на темно-синий ковер под коротким и неодобрительным взглядом Винафрид. – Я понимаю, что патент можно оформить так же и задним числом. Распространенная практика. Но она работает только при добровольном заключении соглашения. А ты же понимаешь, что, сделай вы так, это станет первым пунктом, по которому я буду судиться с вами? И, в данном случае, не от своего имени, а от имени института Дара, что делает ситуацию куда менее… интимной. В том плане, что я не думаю, что Виман хотел бы публичности и большой огласки здесь. Так что да, я бы предпочел не подписывать этот отказ до того, как вы оформите патент, чтобы в итоге не оказалось, что вы противоречите сами себе, ставя себя же в юридически уязвимое положение.

– Хах. О’кей, о’кей, это надо будет учесть. И в кого ты только такой занудный умник? – спрашивает Винафрид, но в ее тоне проскальзывает симпатия, а не злость.

– Мой дядя был судьей, – край рта Джона дергается, и он не поднимает взгляда от выданного Винафрид листка, отмечая на нем какие-то вещи, которые хочет разобрать. – Он хотел, чтобы Робб – мой брат – тоже занялся юридической практикой, и наш дом какое-то время был завален учебниками по юриспруденции. И хотя Робб быстро бросил это все, ему такое показалось слишком сложным, я немного нахватался тут и там, пока помогал ему готовиться, – он сдержанно хмыкает. – Арья, моя младшая сестра, тоже хотела заниматься правом, когда была ребенком, но дядя почему-то считал, что это не женское дело, а так, игры. Глупо с этим вышло.

– Но ты-то не такой, как твой дядя или брат, да? – походя спрашивает Винафрид. Кажется, Джон, вольно или невольно, задевает ее своей прямолинейностью.

– Нет, я не такой, – он сухо качает головой. – И хотя я не люблю говорить об Эддарде плохо – и не уверен, что это на самом деле плохо, – но его отказ Арье был в самом деле глупым. Она могла бы стать… другой, если бы он не был таким упертым.

Они молчат несколько секунд, и молчит даже Морс – это удивительно, на самом деле, что он молчит все это время, не иначе деду не удалось, так хоть внучка его выдрессировала, – а потом Рамси замечает, как пальцы Винафрид на пару сантиметров сдвигаются ближе к пальцам Джона, как будто она хочет сочувственно прикоснуться к нему. Но до того, как это происходит, Рикон неожиданно подает голос, задирая голову и морща нос:

– Фу, Лохматый Песик! Ты воняешь!

– Что, не нравится сигаретный дым, малыш? – рассредоточенно спрашивает Рамси, и Рикон несколько раз мотает головой, шумно дыша через нос. – Ну, придется потерпеть. Видишь ли, он меня успокаивает. А ты знаешь, почему мне нужно успокоиться?

– Почему? – спрашивает Рикон, опять прикусывая уже обслюнявленный капюшон.

– А потому что твой брат, Джон – вон он, сидит за столом, – хочет прямо сейчас отдать все, что у него есть, чтобы жить с тобой. А у него есть очень много восхитительных вещей, знаешь? И теперь не будет ни одной, потому что он считает, что ты того стоишь, – Рамси с сомнением смотрит на Рикона. – Интересно, ты вот думаешь, что стоишь целой кучи восхитительных вещей?

– Не дави на меня через ребенка, Рамси, – спокойно парирует Джон, продолжая просматривать бумаги. – Он все равно ничего не понимает.

– А кто давит-то? Я просто озвучиваю факты, – пожимает плечами Рамси, снова затягиваясь и стряхивая пепел. Он видит, как бровь Винафрид дергается. Возможно, у ее раздражения теперь две причины, но это тоже хорошо. – Слушай, – он обращается к автоматчице, – раз уж твоя хозяйка так недовольна, может, подашь мне пепельницу со стола? – он кивает на Рикона, показывая, мол, у меня же ребенок на коленях.

Автоматчица бросает взгляд на Винафрид, на долю секунды, и та раздраженно кивает, критически увлеченная Джоном и не желающая больше ни на что отвлекаться. Это ее ошибка, но она еще не знает об этом.

– Спасибо, душка, – а Рамси ласково благодарит шагнувшую к столу автоматчицу, чтобы заглушить шипение сигареты, которая тихо выпадает из его пальцев расслабленно лежащей на колене руки.

И берет Рикона за подбородок левой рукой, а за затылок – правой. И сворачивает ему шею.

Они вроде бы говорили, они все немного говорили друг с другом, шуршали бумагой, дышали и двигались, так что в номере не было абсолютной тишины, но хруст слабых шейных позвонков кажется слишком громким каждому из них. Джон оборачивается, глаза Винафрид округляются, автоматчик у двери непонимающе пытается разглядеть, что именно произошло, девчонка с пепельницей так и стоит с ней, повернув голову, но еще не разжав пальцы, а Морс как будто просыпается, приоткрывая рот, и все это происходит за долю секунды. Неразменная монета ушла из системы, и все начнет рушиться прямо сейчас. У Рамси есть еще от половины секунды до двух целых, но он не собирается проверять, сколько именно. В голове почему-то намертво запечатлевается удивленное лицо Хеке.

Маленький металлический предмет в его пальцах поблескивает в лучах летнего солнца. Он щурится и свободной рукой смахивает отросшую после давней материной стрижки черную прядь с глаз. Хеке смотрит на него почти влюбленно, и в углах толстого рта у него сверкают капли слюны.

– Ладно, давай еще раз. Только теперь смотри внимательно, дурень, – металл, быстро скользящий между на первый взгляд неловкими и пухлыми детскими пальцами, слепит глаза, но Хеке изо всех сил старается не моргать и так внимательно следит за быстрыми и легкими движениями, что, как всегда, вздрагивает, когда Рамси резко сжимает ладони. – В каком?

Он вытягивает оба кулака вперед, и Хеке думает, что нет, не в этот раз, в этот раз ему точно не удалось бы спрятать ее, слишком все быстро произошло.

После нескольких секунд раздумий он тычет своим коротким пальцем в левый кулак. Он всегда выбирает левый, но не знает об этом.

– Дурень, – но Рамси не сердится, переворачивая ладонь и растопыривая ободранные пальцы. Пусто. Как и в прошлый раз, и в позапрошлый, и вчера, и позавчера. – В каком теперь? – он настойчиво повторяет, и уж тут Хеке должно стать очевидно, что он в самом деле держит его за дурня – остался-то только один. Брови негодующе сходятся на переносице, и он будто нехотя тычет пальцем в правый кулак. Смотрит осуждающе.

Но Рамси игриво усмехается, его ладонь раскрывается – пустая, – и в следующую секунду Хеке между бровей прилетает обидный и болезненный щелбан.

Русе Болтон как-то спросил, откуда у него шишка на лбу, но Хеке только мечтательно заулыбался и замямлил. Не по-настоящему замямлил, а так, чтобы Русе подумал, что он что-то мямлит, как про его нарочно неразборчивую речь думали многие: ему нравилось “играть в фокусы” с Рамси, но он не хотел делиться ни с кем этим невероятным, на его простой, Хеке, взгляд, волшебством.

Даже если оно иногда причиняло боль.

Потому что сейчас ему будет больно.

– Тогда, – Рамси щурится, но теперь уже не от солнца, – почему бы тебе не поискать ее в своем кармане?

Хеке вздыхает. Он не любит боль. Но ему очень хочется, чтобы она действительно, взаправду оказалась в его кармане. Он никогда не поймет, как.

Он сует свою некрасивую ладонь в карман – тот натягивается на полной груди вместе с рубашкой, и Рамси никогда не сумел бы всунуть ее незаметно, – и шарит в нем, немного выдохнув.

– Давай уже, недоумок! Мне скучно, и ты все портишь! – Рамси прикрикивает, и рука Хеке дергается, как и всегда. И, как всегда, кончики пальцев вспыхивают острой болью.

Он достает тонкое лезвие бритвы, держа его не раз уже изрезанными, окровавленными пальцами, и улыбается, как ребенок. Его зубы блестят, бритва блестит в его руке, уже давно мокрое пятно на кармане рубашке блестит от крови.

– Все, хватит, я устал, – бросает вдруг Рамси, пиная землю, и сухая пыль вьется вокруг его ботинка. Но Хеке его как будто не слышит. Он завороженно смотрит на маленькое лезвие, каким-то чудом переместившееся из рук Рамси в карман его рубашки. Он все смотрит, даже когда Рамси безуспешно пинает его в колено, и, заскучав окончательно, опять обзывает “тупоумным дурнем”, и уходит куда-то в высокую траву, помочиться, просто поваляться на горячей земле или подавить жуков. И Хеке обязательно присоединится к нему позже. Но пока его глупые мозги варятся и плавятся в черепе, и он почти, почти, почти понимает, как…

Короткий шлепок Иве в нужном направлении и выдохнутое – не прошепченное, не выплюнутое – “возьми!” начинают его движение сразу после того, как тело Рикона соскальзывает между разведенных коленей. Как было бы нелепо запнуться о его вывернутую шею и растянуться на полу, но этого не происходит – Рамси ощущает, как этого не происходит, – и мягкие толчки подошвами ботинок от ковра – два, не один, ему нужен удар, а не прыжок, – занимают ту самую половину секунды. Толстый медведь может двигаться очень и очень быстро. И когда автомат приподнимается ему навстречу, это уже не имеет значения.

Где-то в звенящем пространстве вскрикивает Винафрид, едва слышно взрыкивает не то Ива, не то Морс, шумно вбирает воздух автоматчица, раздается сухая, обжигающая правое ухо очередь и бьется стекло. Рамси некогда оборачиваться или что-то думать по этому поводу. Он вбивается в автоматчика всем своим весом – голова сухо ударяется о стену, – и бритва соскальзывает в пальцы, достаточно ловкие и живые пальцы, чтобы мгновенно открыть ее. И это не то лезвие-игрушка из его детства, это гребаная опасная бритва, оставшаяся в рукаве водолазки после того, как он искал зажигалку, и хотя это все равно не лучшее оружие, он уже зажимает рот автоматчика – чтобы зафиксировать, а не заткнуть, – и взрезает его по какой-то глупости открытое над воротом горло над кадыком. Прижатые в телу руки, так и сжимающие автомат, дергаются, и он, дезориентированный после удара, пытается откинуть Рамси назад, но умирает еще до того, как наконец обрывается беспорядочная очередь у окна. В сумме секунды четыре, непростительно медленная, но приемлемая сегодня скорость. Рамси отпускает мертвеца и оборачивается.

В оглушенное ухо тяжеловато проникают звуки, и он слышит рычание Ивы как будто из-под воды, но ему и не нужно слушать, когда он чувствует ее дыхание, ее сердцебиение и ее. Ее, с мокрой кровавой пастью, оторванную Морсом от поваленной противницы, от до костей изодранного места между плечом и шеей. Ее, отчаянно вырывающую свою скользкую холку из крепких старческих пальцев и не видящую короткого замаха острого стального крюка. Взгляд Рамси мутнеет по краю – и необыкновенно четко выхватывает каждую деталь двух сцепленных тел, – и он совершает вещь, которой никогда бы не сделал, будь он в здравом рассудке и руководствуйся своим обыкновенным холодком мысли. Но это его Ива, это его Ива, одну уже забрали, и никто не заберет вторую.

Свет газовых ламп мгновенным бликом скользит по лезвию бритвы в издевательски слабом замахе – на другой нет времени, – а еще через долю секунды та уже ссаживает верхний слой кожи между ладонью и запястьем Морса, и тот, больше от неожиданности и силы пришедшегося в кость удара, отдергивает руку. Он бросает яростный взгляд своего единственного черного глаза на Рамси и еще раз приподнимает крюк, когда Ива, выкрутившись с взвизгом, наконец вбивает зубы в его вторую ладонь.

Морс бешено взрыкивает, рефлекторно отпуская ее, и Ива тут же срывается с его руки, оставив глубокие борозды на кисти и приземляясь на лапы. И она еще может перехватить руку с крюком – венозное запястье под свободным рукавом шубы, – может разорвать его до нового короткого замаха, но Морс вместо удара сверху просто с силой пинает ее ногой в грудь, откидывая назад. И успевает еще повернуться к Рамси, отведя крюк, но тот уже преодолевает короткое расстояние между ними, мягкими прыжками через тонкие ноги Рикона и спинку опрокинутого кресла, и с – холодной меткостью – рваным, каким-то влажным хрустом бьет Морса носком тяжелого ботинка под коленную чашечку. Нога подламывается, и крюк взревевшего Морса пролетает рядом с бедром отступившего Рамси, но на правую ступню старшему Амберу сегодня уже не опираться, и последнее, что он может сделать – это упасть, постаравшись не придавить здоровую ногу.

Или, по крайней мере, в этом уверен Рамси.

Потому что Морс – о’кей, ты был уверен, что он упадет, потому что ты, мать твою, порвал ему связки и наверняка выбил колено – только продолжает по-медвежьи реветь и выбрасывает вперед правую ногу, жертвуя ей ради второго размашистого выпада крюком. Сухой хруст в его колене напоминает Рамси звук, с которым его мать рвала простыни на тряпки, и натянутая штанина обтягивает подвижную теперь, смещенную кость, а летящий крюк почти вспарывает бок и пах Рамси наискось, он едва успевает скользящим рывком двинуться еще назад. И тут оно происходит.

В номере слишком мало места, слишком мало, и две кровати, разбросанные кресла вокруг стола, три лежащих тела, один разряженный автомат – снять заряженный не было времени – и слишком много живых людей, не считая Ивы, не дают Рамси пространства для маневра. Разорванный труп автоматчицы оказывается под ногами, ее вывернувшийся под пяткой локоть в скользком рукаве парки, и Рамси теряет равновесие. И, уже падая назад, понимает, что разъяренный Морс падает вместе с ним, обрушиваясь почти всем весом на его голени и придавливая их.

“Вытащи ноги. Сейчас же”, – говорят инстинкты в момент удара спины об пол, и Рамси, игнорируя выбитое дыхание и легкую потерю координации, сходу пытается отползти назад, но грязно, пьяно ухмыляющийся Морс, рванувшись на левой руке вперед, с легкостью придавливает его сильнее. Он куда мощнее Рамси, тяжелее его на пару десятков фунтов и выше почти на голову, и еще извивается, как огромная мохнатая многоножка – одноножка с длинной когтистой лапой, – карабкаясь по его телу с завидной скоростью. Своей сухой левой рукой он перехватывает правое запястье Рамси, тяжело вбивая в пол, а здоровыми, крепкими бедрами наскоро фиксирует его ноги, явно преодолевая мучительно раздирающую связки боль. И, приподнявшись, метит мгновенно взлетевшим концом крюка в открытое ухо – Лохматый Песик, я так скучал по тебе.

Но Рамси даже не пытается уклониться, только рефлекторно подставляет под его удар руку – напряженное предплечье под режущий, заточенный полумесяц гарды, прикрывающий костяшки Морса.

Та мгновенно вспарывает рукав, кажется, края полумесяца даже доходят до кожи, но Рамси не разбирает этого в общей тяжести принятого на предплечье удара. Стиснув зубы, он со всей силы упирается в гарду – хочет резким рывком откинуть Морса вбок, – но тот и не собирается вдавливать лезвие в его руку дальше, просто отбрасывая ее в сторону, как мягкого щенка, теперь уже явно распоров кожу, и, даже не размахнувшись, вбивает гарду Рамси в горло.

Наверное, он хотел достать до лица, но уже во время удара понял, что не дотянется, иначе точно бы выбрал открытые ключицы, мелькает в голове у Рамси, когда Морс наваливается на его шею плечом, скользящим толчком запрокидывая голову, и острый полумесяц, вдавленный в шарф, балаклаву и воротники жилета и водолазки, хоть и не режет, но душит не хуже мертвой хватки самого Морса. А потом здоровое колено вдруг больно впечатывается во все выкручивающиеся из хватки пальцы Рамси, и Морс наконец освобождает левую руку. И первым делом бьет Рамси жестким и тяжелым кулаком в скулу, продолжая удерживать за передавленное горло – форма вжатой в шею гарды как специально сделана под нее, и никак не вывернешься, не вскрыв жилы.