Текст книги "Кукла (СИ)"

Автор книги: maryana_yadova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Имс днем где-то пропадает, с аппетитом ужинает и пьет вино, ночами яростно трахает Артура, а потом спит, как убитый, а Артур – он ничего не знает ни о чем. Ни-че-го. Он даже перестал собирать материалы для работы. Он больше не ходит к мамбо и к хунгану, не читает об обрядах вуду, последний раз он ходил в библиотеку, когда наткнулся на Имса с этим рыжим в кондитерской – и больше не ходит. Он не открывает ноутбук, не пишет писем, он просто день за днем живет с опасным и по сути малознакомым человеком в этом странном зловещем доме, ходит за продуктами, пытается справиться с выкрутасами хозяйства типа текущего потолка или обваливающейся пластами штукатурки, иногда на полках находит редкие книги, некоторые девственно новы, и он разрезает их страницы вычурным длинным ножом с ручкой из розового дерева, инкрустированной серебром. Нож больше похож на кинжал и выглядит очень дорого, аристократично. И тоже зловеще – будто какой-нибудь извращенный рабовладелец выводил им кровавые линии на телах рабынь и рабов, когда насиловал их.

Артура стали интересовать такие вещи, возбуждать нездоровое любопыство. В этом он тоже видит влияние Имса.

Вечерами Артур пьет безбожно много вина вместе с Имсом, потом орет и извивается под ним – каждую ночь без исключения, все норовя укусить побольнее, потом, мучается, лежа рядом с ним, без сна, а когда, наконец, засыпает…

Когда засыпает, во сне его находит истина.

Кровь похожа на вино.

С этого утра его больше не пугают ни шорохи в доме, ни стоны на болоте. Дом становится понятен, дом словно бы одобряет все его помыслы, становится к нему ласков.

Тем не менее, он искренне радуется шансу вырваться из болота – почти в буквальном смысле – когда Имс предлагает ему вместе съездить в Ломе, «посетить нужных людей». Они собираются мгновенно и ранним туманным утром уже летят по знакомому Артуру маршруту, в тесном пространстве самолетных кресел прижимаясь друг к другу боками. Имс засыпает, роняя голову на плечо Артуру, и тот думает, что все, в конце концов, возможно, будет хорошо. Ему только надо хорошенько обдумать одну вещь.

***

В Ломе Имс как рыба в воде, снует в ее пестрой толпе как лоцман, а Артура при нем как прилипала. Они обедают на террасе какого-то центрального отеля, белой и раскаленной дневным солнцем.

Нестерпимо жарко, город весь как расплавленный сахар, и Артуру кажется, что здесь на него тоже все косятся. Не все, но некоторые. На лице одной пожилой негритянки промелькивает настоящий ужас, когда она взглядывает в лицо Артуру, и она тут же пускается вверх по улице торопливым шагом, явно стараясь не бежать.

Потом Имс оставляет Артура на пару часов в Национальном Музее Того, и там есть много чего интересного – например, богатейшая коллекция национальных музыкальных инструментов: всевозможные барабаны, бубенцы, флейты. Тут же, территории музея, большой ботанический сад и зоопарк, но Артура ничего не увлекает, хотя вроде бы должно.

Видимо, Артур больше не этнограф. В его голове только одна мысль, и всезнающий Имс был бы очень, очень удивлен, сумей он прочитать ее.

Но Имс, кажется, радуется тому, что Артур наконец-то выглядит спокойным. Не бесится по пустякам, не застывает лицом, а непринужденно разговаривает и даже улыбается. Постоянно улыбается.

Имс вздыхает с облегчением и наконец-то сосредотачивается на своих мутных схемах, ради которых они, конечно, и прибыли в Ломе, не любоваться же столицей Того. Хотя здесь есть чем полюбоваться: с юга город обрамляет драгоценных цветов океан, с севера – большая белоснежно-сахарная лагуна, с востока на запад его опоясывает бульвар Сиркюлэр, окаймленный кокосовыми пальмами. Имс обещает Артуру прогуляться там вечером – и обещание свое исполняет, когда возвращается: целый, невредимый и довольный.

Уже вечер, когда они прогуливаются по бульвару, и солнце очень быстро, горячим шаром, падает за горизонт, на прощание заливая дрожащим красным светом разноцветные черепичные, шиферные и железнолистовые крыши, башни неоготических ажурных соборов, широкие пальмовые листья, покинутые опустевшие рынки, облизывая золотыми языками отели, построенные в форме стилизованных традиционных африканских жилищ. С океана веет прохладой и влагой, и воздух похож на нежную вуаль, которая касается лица ласково, как рука Бога.

Имс травит какие-то байки, которые почти не доходят до мыслей Артура, но он снова улыбается и кивает, а потом Имс что-то ему заговорщически шепчет и тянет за рукав.

– Дорогуша, помнишь то вино, которое мы пили вечером нашего знакомства?

Артур почему-то чувствует холод в груди и тут же – обжигающий толчок возле сердца.

– Бесподобное было вино, никогда такого раньше не пил, – подтверждает он.

– Не пил, но еще выпьешь. Открою тебе великую тайну, Арти, никто ее не знает. Покажу, у кого я беру это вино.

И они углубляются в паутину улочек, которая ведет уже к пригородам, застроенным глинобитными домами. Имс останавливается перед одним таким домом, почти зажатым другими, так что на улицу выглядывает лишь одна узкая зеленая дверь, и стучит условным стуком.

Дверь открывается далеко не сразу, на пороге необъятных размеров негритянка, которая окидывает их недоверчивым взором, но потом делает знак рукой, и они спускаются в какой-то подвал.

Где-то сбоку действительно угадывается винный склад, но большая черная мамочка ведет их в обычную комнату, заставленную с пола до потолка туристическими сувенирами, какие обычно продают в уличных лавках, в основном резными раскрашенными фигурками людей и животных. В этой недолавке спиной к ним стоит совсем сухонький, худой старик в темной одежде, а когда он поворачивается, то так и впивается пристальными глазами. Сначала в Артура, а потом в Имса.

Смотрит он долго, будто на незнакомых, и Артур задает себе вопрос, все ли в порядке у старика с памятью и вообще с головой. Но потом тот выдыхает, словно бы шуршит старая бумага:

– Имссс… Пришел за тем, за чем обычно?

– Да, – беспечно кивает Имс. – Четыре бутылки.

– Женуариа, – властно дергает подбородком старик, и негритянка скрывается в темноте.

– А ты изменился, – вдруг говорит старик. – Легба одарил тебя вниманием.

– Легба, говоришь? – вдруг хмыкает Имс. – Не подбрасыванием ли в мой дом мертвого петуха выражает он свое внимание?

Артур уверен, что старикан сейчас смертельно разозлится, но тот вдруг разражается вполне искренним, хотя и ужасно скрипучим смехом. Жутковатым смехом.

– Это слуги Легбы стремятся помочь ему воссоединиться с тобой, Имс. Петух призван облегчить ему путь к тебе. Открыть все дороги.

– И какие же это дороги? – подозрительно спрашивает Имс.

– Всякий раз этот путь разный, – усмехается старик. – Иногда это кровавые реки. Иногда это чары любви. Иногда это старые забытые ритуалы. Очень старые и совсем забытые, но всегда наступает миг, когда они вновь обретают силу.

Тут старик переводит свой тяжелый черный взгляд на Артура, и того ошпаривает узнаванием. Да нет, не может быть! Скорее всего, он обознался, неверный свет лампы, вероятно, тому виной.

Но они снова в Ломе, и Артур готов поклясться, что если намазать лицо старика белой краской, то он увидит перед собой хунгана, который соорудил для него ту самую чертову куклу вуду.

– Брось, Гордон, что ты мне заливаешь тут про Легбу, – говорит Имс. – Ты же викканский маг, черт тебя подери, а туда же, дуришь туристов, спекулируешь на засушенных обезьяньих причиндалах…

– Викка и вуду суть разные стороны практической магии, – возражающе скрипит Гордон, неожиданное имя для вудуистского шамана, чей «офис» находится на рынке Акодессэва. – Почему, веря в одно, я не могу верить в другое? Легба очень похож на нашего бога. И на одного твоего бога, Имс, если ты послушаешь зов своей крови.

– Я не верю в богов, – отмахивается Имс.

– И в магию ты тоже не веришь?

Имс хмурится, но молчит, а потом нехотя говорит:

– С магией я сталкивался. Не очень приятный опыт.

– Да неужели? Это тебе пока не с чем сравнивать, – в безобразной улыбке кривится Гордон и вдруг резко выбрасывает вперед длинный указательный палец, как пистолет. – Вот туда посмотри!

Они оба вздрагивают и поворачиваются в указанном направлении, как стрелка компаса.

На одной из полок стоит небольшая фигурка из какого-то черного дерева – искусно вырезанный человек с огромным фаллосом и оленьими рогами на голове. Одну из его ног обвивает змея, а в руке он держит виноградную гроздь.

– Кто это, по-твоему, Имс? Мой Рогатый бог? Легба? А может быть, Дионис? Или все же Херн? Или Цернуннос? А может быть, это ты, а?

– Я польщен, Гордон, и вполне доволен размерами своего члена, но до этого Рогатого мне далеко. Да и рогов мне вроде еще не наставили, – он ухмыляется, и Гордон медленно опускает руку, точно сдуваясь.

– Вон твое вино, – говорит он. – Плати, и убирайтесь отсюда.

И правда: черная Женуариа стоит в дверях, держит по паре бутылок в каждой своей могучей руке и гневно раздувает ноздри. Она явно солидарна со своим хозяином.

Имс протискивается мимо нее, запихивает ей несколько купюр в карманы фартука и забирает бутылки.

Когда они вытаскиваются из темного подвала на свежий воздух, то оба глубоко вздыхают, с невероятным облегчением. Имс укладывает бутылки в дорожную сумку, и они ловят такси, чтобы отправиться в аэропорт – пора возвращаться в Котону.

– Не обращай внимания на Гордона, он с придурью, – после долгой паузы все же поясняет Имс. – Его предки приплыли сюда давным-давно из Ирландии, и рецепт вот этого вина передавался из поколения в поколение издревле, никому еще не удавалось ничего подобного сделать во всем мире. Сам Гордон выдает себя за продвинутого шамана вуду, но на самом деле исповедует викку. Подозреваю, что Легбу он привечает, потому что для него это почти что его Рогатый бог. Виккане образ Рогатого свистнули у кельтов, в точности списали с валлийских богов – Кернунна, Цернунноса, Херна, как ни назови, на выходе одна и та же херня. Все они были боги-охотники, боги потустороннего мира, да еще и боги плодородия. Легба очень на них почему-то похож – тоже с оленьими рогами и ого-го какими детородными органами. Боги странствуют по миру и времени вместе с теми, кто в них верит, Арти. Тебе это должно быть интересно как этнографу. Гордон же не напугал тебя?

– Нет, конечно, – сипло говорит Артур, тщетно пытаясь проглотить внезапно возникший в горле ком.

Ему очень страшно.

***

Пока Имс снова спит в самолете, Артура продолжает терзать страх.

Что, если этот хунган каким-то образом помешает его планам?

Что, если он дал Имсу знать о намерениях Артура, что, если у них какой-то тайный язык?

Что, если он сразу тогда сообщил ему о кукле? Что, если на Артура уже наложено проклятье?

Что, если Имс убьет его? Почему он сегодня так нежен, так безмятежен?

В голове снова бьют барабаны, а внутри своей головы Артур мечется, как в страшной черно-белой клетчатой комнате, между любовью и ненавистью. Этот полет – самый мучительный в его жизни. Он чувствует, что на него взвалили ношу, которая для него непосильна. Он не может вынести этой любви, она слишком тяжела для него, она давит на глазницы, сверлит череп, разрывает грудь…

Лучше бы ее не было. Лучше бы никогда он не встречал Имса.

Имс вполне может его убить. Артур хорошо помнит пятна крови на его рубашке в ту ночь, когда между ними все началось.

Не логично ли будет, что все так же и закончится?

Артур не знает, хочет ли он крови. Но в нем просыпается жажда, которую ничем не утолить – жажда владеть другим человеком до конца, до самых глубин чужого сердца, которое должно ощущаться как свое. Он теперь понимает, что имел в виду Зюскинд, когда писал финал своего «Парфюмера». Он готов съесть Имсово сердце, только чтобы оно навсегда принадлежало ему.

Но ужин на этот раз состоит почти из одного вина, они закусывает его полосками вяленого мяса. Очень вкусно, и вино выше всех похвал – оно еще более потрясающе, чем то, которое они пили у Люмье, Артур не знает, как такое возможно. И пьянит еще сильнее.

Они разожгли камин, и по стенам и по потолку мечутся, весело и разнузданно пляшут огромные рогатые тени. Отблески пламени играют в стеклянных боках бокалов, и Артур пьет и пьет, словно не может напиться. Во всем его теле разгорается адское, жадное пламя.

Они лежат в постели полураздетые, неторопливо пьют вино и смеются, Имс рассказывает что-то из своей богатой биографии, шутит и поглаживает Артуровы пальцы.

– Артур, я тебе должен сказать о наших планах, – вдруг серьезно говорит он.

– Наших планах? – фальшиво усмехается Артур. – А у нас есть планы?

– Малыш, нам придется расстаться ненадолго. У меня дела вошли в такую стадию, что придется уехать на время, а тебя оставлять одного здесь никак не хочу. Здешний воздух вреден для таких тонких натур, знаешь ли. Так что отправлю тебя в Момбасу – полетишь один, но там пойдешь по адресу, который я дам. Ну и будешь ждать меня, тебя спрячут надежно, поселят с комфортом… Я обязательно вернусь, и довольно скоро.

– Конечно, – холодно говорит Артур. – Как скажешь.

Имс, конечно же, не хочет его убивать. По крайней мере, своими руками.

Он хочет избавиться от него более элегантно.

Как мило с его стороны.

Артур весь дрожит. Он как мальчик из того рассказа, который поразил его, начинающего этнографа, еще во время учебы в университете. Это был мальчик, который стоял в круге соли, охраняющем его от беснующихся призраков. Стоял и смотрел на них, а потом взял и шагнул за круг.

Вот и Артур сейчас чувствует себя так, будто шагает за границу соли.

И когда Имс поворачивается с жадным блеском в глазах и бросает его одним рывком на живот, он стонет еще до того, как чувствует в себе любовника. Имс сегодня пьян, а пьяный он всегда жесток, но Артуру как раз этого сейчас и надо, он стонет во все горло, пока Имс втрахивает его в постель, словно сваи забивает, без всякой жалости. Вся комната точно скачет, а прямо перед глазами Артура на кресле какая-то очередная редкая книга этой виллы, а на ней – драгоценный нож для разрезания страниц, и Артур почему-то не может отвести от него взгляда…

Даже тогда, когда Имс внезапно с каким-то диким рыком накидывает ему на горло свой кожаный ремень и тянет, приподнимает над кроватью, будто за вожжи, Артур продолжает смотреть в одну точку.

– Я на тебя ошейник одену, Арти, – шипит Имс в ухо, и по его голосу Артур чувствует, что он уже на грани оргазма, чувствует это и по неровной, хаотичной дрожи Имсова тела. – Надену ошейник с моим именем, чтобы все знали, что ты мой!

И оба срываются в крик.

А потом Имс вытаскивает из Артуровой задницы обмякший член и тяжело, пьяно, сонно откидывается на смятые простыни. У него оскалены зубы и, слава богу, прикрыты глаза, и Артур пользуется этой секундой, чтобы схватить этот гребаный нож, настоящий кинжал, и с размаху вонзить Имсу в грудь.

Удар такой сильный, что даже у Артура выбивает дыхание, а Имс удивленно открывает глаза, потом рот, но потом его крупно встряхивает, и из приоткрытых губ толчками начинает литься кровь.

Никакой агонии, смерть приходит к нему мгновенно, точно выдергивает из этого бытия.

Имс все-таки всегда был везунчиком.

Рогатая тень на стене уже не мечется, она неподвижна и словно бы всматривается вглубь комнаты.

А кровь течет и течет, она липкая, темная, она наступает на Артура, словно багровая река, неумолимо подбирается к нему, и с ней мешается вино, струйкой льющееся из опрокинутой бутылки, и в свете пламени камина оно точно такого же цвета, как эта кровь.

А потом Артур видит свои руки – как будто в кино крупным планом, и они красные, мокрые от крови, и тоже липкие, даже пальцы склеиваются, когда он успел их запятнать, и это совсем не похоже на вино, нет, это нечто совершенно другое, страшное, то, чего никогда, никогда не смыть, как в страшных сказках о Синей Бороде, где пятно все время проявлялось, хотя чем его только ни терли, чем только ни сдирали вместе с кожей…

И, прижав окровавленные пальцы к груди, Артур падает без сознания рядом со скрюченным телом, на залитые красным простыни.

Огонь весело потрескивает в камине.

Эпилог

Артур думает, как он был глуп, когда считал болото у виллы в Котону своим врагом. Болото становится ему самым верным другом, когда он скрывает следы того, что сделано.

Он действует удивительно холодно, ум ясен, как воздух осенью, никогда Артур еще не наблюдал у себя такой ясности ума.

Да, ему совершенно ясно, что он сделал и почему. Ему ясно, что он душевнобольной, что ему придется долго лечиться и что теперь ему уже никогда и никак не искупить своей вины.

Он не знает, было ли наложено на него проклятье вуду – или же Бенин просто довел его до безумия.

Он ничего не знает.

Ничего.

Он сжигает куклу, и бусы, и мешочек-оберег от мамбо, он сжигает простыни, на которых занимался любовью с Имсом – и на которых занялся с ним смертью.

Он очень тщательно заметает все следы и летит домой.

Париж – как белое утро после тяжелого алкогольного сна, после наркотической галлюцинации. Он очень рационален, этот город, так же, как вся эта нация, все это бредни насчет романтических французов, больших эмоциональных сухарей еще поискать в мире. И именно поэтому Артур здесь немного легче дышать.

Он записывается на прием к психоаналитику, он старательно пьет выпитые таблетки, так долго и так старательно, что постепенно Бенин кажется ему сном.

Ах да, он больше не этнограф. Он сжег сказки масаи в том же камине. В том доме, который теперь страшной дырой зияет в его памяти и занимает, похоже, все его подсознание.

Проходит еще какое-то время, и он уже не уверен, что сделал что-то плохое, но иногда ему снятся страшные сны: в них измазанное белым лицо какого-то зловещего старика, и алые когти, и фигуры с рогами, и разлитое красное вино, которое почему-то наводит особую жуть…

Хотя он помнит все меньше и меньше, и постепенно даже сны начинают забываться сразу же, как только он просыпается – от них остается только ледяной ком страха в желудке и мелкая дрожь по всему телу.

Артур работает администратором в библиотеке, ему всегда нравился порядок, ему всегда нравилась система. Он считается ценным сотрудником.

Артур стал полным и бесповоротным асексуалом. Его тело словно бы навсегда замолчало и не подает больше никаких сигналов. Его никто не волнует, никто не привлекает. Он даже не дрочит – ему просто не хочется. Да он даже эротических снов не видит – впрочем, он же теперь вообще не видит снов. Точно. Может, это и к лучшему.

Впрочем, сама жизнь мерцает вокруг, как сон.

Он не помнит, сколько прошло времени… – да что там, он не помнит, от какого события он начал этот отсчет. От чего прошло сколько-то времени? От чего, пусть кто-нибудь ему скажет? Просто что-то словно бы темнеет под водой в его памяти, а что – он не помнит. Но оно его мучает.

Психоаналитик пытается ему помочь, и они рисуют какие-то картинки, и у Артура из-под карандаша все время выходят нечеткие силуэты мужчины с рогами и старые дома в зарослях, но он не может сказать, откуда к нему пришли эти образы.

Иногда, когда он гуляет по набережной Сены, а после садится в кафе на террасу – так, чтобы видеть воду, ему кажется, что вся его жизнь – сон, и он просто не может проснуться, а то, что маячит в его мозгу, – зацепка, которая должна ему помочь пробудиться.

Но потом он улыбается и мешает ложечкой кофе. Он слишком рационален для таких мыслей. Он же чувствует себя вполне счастливым сам с собой, в этом городе, у него хорошая работа и прекрасная квартира, мансарда, из которой видна Эйфелева башня, хотя и очень издалека.

У него все прекрасно.

Он ходит в это кафе в Латинском квартале каждый вечер после работы и наблюдает, как закатное солнце освещает серые воды Сены. А еще с этого ракурса виден силуэт Нотр-Дам, на который можно смотреть бесконечно. Артур всегда обожал архитектуру, но самому стать архитектором не довелось – не хватало воображения.

В один прекрасный весенний вечер, когда вовсю цветут каштаны и орут птицы, недалеко от кафе на набережной останавливается роскошный автомобиль – слишком броский для Парижа, да что там, слишком броский и выпендрежный для любого времени и климата – Bugatti Veyron ослепительного алого цвета. Точно большая роза распустилась посреди серости, и Артур даже моргает, глазам реально больно смотреть на это алое пятно.

А когда снова поднимает взгляд, то видит, как из Bugatti легко выскакивает высокий широкоплечий человек в светло-сером отглаженном костюме, и рубашка на нем белоснежная, в общем, он явно из тех парней, чьи трусы стоят бюджета маленькой африканской республики. Волосы у него зализаны гелем, аккуратная бородка, а в ботинки можно смотреться. И тень падает так причудливо от закатного солнца, что кажется – у этого припонтованного мужика рога на голове. Не козлиные, а, скорее, оленьи. Коронообразные, ветвистые, такие могли бы украсить и самца королевского оленя, Артур видел их в зоопарке.

У Артура неожиданно немеют руки. Вот просто сразу и всерьез – от плеч до кистей. Будто отморозило – и он знает, что такое бывает от сердца. Звук вдруг пропадает во всем мире, остается только картинка, и, пока незнакомец идет к нему небрежной пружинящей походкой, Артур озабочен только тем, чтобы пошевелить пальцами. Нет, правда, только этим.

Может быть, тогда бы он сумел воткнуть вилку себе в горло. И покончить со всем этим дерьмом уже навсегда.

Имс садится напротив, как прежде: разваливается в кресле, обитом штофом с цветочками, по-хозяйски окидывает взглядом террасу – яркие цветы в горшках, хлипкие крошечные столики – а потом останавливает острый взгляд на Артуре.

И глаза у него золотые.

– Я смотрю, твои дела идут удачно, – поразительно, что Артуру даже удается имитировать ровные интонации светской беседы. Он сам в шоке.

– Не жалуюсь, – довольно кивает Имс, как будто ждал этого вопроса, и тоже со светской интонацией. – Бриллианты оказались хорошей темой. Надо было только объяснить господам, как надо правильно работать. Но ничего, они оказались очень понятливые.

Артур прочищает горло, чтобы задать следующий светский вопрос, но вдруг понимает, что это совершенно бессмысленно.

– Кто ты? – сипло шепчет Артур.

– Я тот, с кем ты хотел остаться навсегда, насколько я помню, – ухмыляется и пожимает плечами Имс, совсем как раньше.

Совсем как раньше.

Артура внезапно тошнит, как будто его укачало. Как хорошо, что он пил только кофе.

– Ты не он, – медленно выдавливает Артур. – Не он.

– Имя страшно произнести, да, Арти? Страшно назвать вещи своими именами? Да ладно, не кисни. Это могло бы стать трагедией, но не стало. Конечно, я не пришел в восторг, когда ты оставил меня гнить в болоте, но, видишь ли, тогда я уже несколько изменился. Кстати, это ты меня изменил. Жертвоприношение и воссоединение. С тем, кто давно меня искал и нашел через тебя. Ты хороший медиум, Артур, отличный, хотя и душевнобольной. Мой сломанный мальчик, – с дикой нежностью добавляет Имс, и Артур зажмуривается.

– Все эти мысли… все эти желания мои… Выходит, они были не мои…

– Отчасти твои, Артур. Тебе лучше знать, дорогуша, сейчас-то ты не проводник духа.

– Это Легба? – тускло спрашивает Артур. – Хотя нет, я же видел… видел алтарь… и долину… нет, это Кернунн…

– Имена не так важны, как кажется. Имен много, а сущность одна. Разве подходит слово «любил» к тому, что ты испытывал ко мне?

– Нет, – в ужасе шепчет Артур.

– То-то, – Имс усмехается. – Но это же ничего не отменяет. Забудь о словах, Артур. Я пришел за тобой. Я готов быть твоим. Навсегда, как ты хотел. Ты дождался, Арти. Дождался.

– Ты убьешь меня? – как бы ни было жутко, Артур признает, что это справедливо.

Имс смотрит на него серьезно и одновременно как бы слегка удивленно. Даже зрачки у него темно-золотые. Он касается коленом колена Артура под столом.

– Нет, малыш, конечно же, нет. Я буду любить тебя. Отныне и во веки веков.

У Артура наконец-то отмирают руки, и он даже может ухватиться за крохотную кофейную чашечку. Ему все так же страшно, но неизвестно откуда в нем вдруг прорастает надежда. Словно кто-то включил лампу посреди темноты.

– Но ты же чудовище, Имс. Ты даже не совсем Имс. Бог мой, я выпустил на волю чудовище… одно из самых кошмарных…

– Это просто рефлексии. Но ты уже убивал, Артур, хватит играть в куклы, дорогуша. Я не в обиде, знаешь ли. Ты сделал меня счастливым, ты даже не представляешь, насколько. И не только меня. Меня ждали здесь очень давно...

Имс едва заметно кивает в сторону, и Артур видит примостившегося у крайнего столика на террасе молодого мужчину – у него рыжеватые кудри, удивительные, словно бы совсем прозрачные и очень голубые глаза. Одет он тоже в щегольской темно-синий приталенный костюм. И еще у него острые зубы. Слишком острые для человека.

В другой стороне в низкое кресло присел, вальяжно вытянув длинные ноги и задумчиво изучая свои ногти, второй мужчина. Это уже знакомый Артуру рыжий – тот самый рыжий, тощий, с острым и нежным лицом, которого Артур видел с Имсом в кондитерской в Котону. Только вот что-то в нем тоже изменилось. Волосы у него переливаются на солнце, как огонь, от красного к золотому, и в этих переливах Артуру кажется, что среди кудрей мелькает такая же золотая, в темную полоску… змея. Небольшая, но вполне узнаваемая. Змея.

Но Артур мигает, и рыжий снова просто рыжий, и у него скучающий вид, как у бодигарда на деловой встрече хозяина.

Это ведь и есть пробуждение, думает вдруг Артур. Не будет больше жизни, так похожей на сон. Его ждет совсем другое. Совсем, совсем другое. Позволит ли он своему страху отказаться от альтернативы тихой жизни парижского библиотекаря?

Имс сидит и терпеливо ждет, поигрывает дорогущей зажигалкой.

Так тихо, и только солнце облизывает темные силуэты зданий и деревьев, пламенеет золотыми окнами на воде.

– Я думал, что это бог, – наконец говорит Артур. – Кернунн. Я думал, что это бог.

– Дело в том, Артур, что не всем людям нужны боги, – тихо говорит Имс, наклоняясь близко, так близко, что Артур чувствует его теплое дыхание. – Некоторым нужны чудовища.

Артур молчит, только смотрит, не отрываясь, Имсу в глаза. Золото завораживает, утягивает внутрь. Возразить Артуру нечего.

Имс улыбается нежной, ужасной улыбкой, протягивает ладонь и деликатно кладет пальцы Артуру на рукав. Кроваво-алые когти изумительно смотрятся на темно-сером шелке пиджака.

– А ты ведь, детка, как раз из таких.

The end