Текст книги "Glaswen (СИ)"

Автор книги: maryana_yadova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

GLASWEN*

*Glaswen (уэльский) – неискренняя улыбка: когда человек улыбается, а ему совсем невесело.

Роберту пять. Золотой ребенок –

мамина гордость, отцова спесь.

Няньки глядят на него влюбленно,

мол, ангелочки на свете есть.

Роберт спокоен, игрив. До ночи.

Ночью он слушает, как над ним

кто-то вздыхает, скрипит, хохочет,

взрослым, конечно же, не видим.

Ходит кругами вокруг кровати, воет на разные голоса.

Только вот мальчика он не схватит –

гость полуночный то знает сам.

Мальчик, конечно же, это чует,

дрема ночная ему легка.

Верит: его защищает чудо –

заяц из плюша в его руках.

Роберту скоро двенадцать стукнет.

Первый задира он, хулиган:

каждый день яблоки тырит с кухни,

скачет по дому, как обезьян,

лезет на кладбища и на стройки,

часто приходит домой к утру.

Роберт – вожак у мальчишек, только

вряд ли кто знает, что Роберт – трус.

Вряд ли кто знает, как он ночами

под одеялом едва скулит:

кто-то кружится над ним сычами,

гулко смеясь на слова молитв,

тянет костлявые ветви-лапы.

Роберт кошмарами окружен.

Он беззащитный, безумно слабый,

вместо зайчонка он спит с ножом.

Роберту тридцать. Работа. Офис.

Жизнь, не отличная от других.

Утром проснуться поможет кофе,

если поднялся не с той ноги.

Только назойливей стали страхи,

внаглую бродят при свете дня.

Роберт настолько уже затрахан,

что понимает: пора менять

жизнь или память. Конечно, легче

выбросить лишнее, все забыть.

Он расправляет спокойно плечи,

выиграть пробуя у судьбы.

Детские письма, ножи, игрушки –

все на помойку, из жизни прочь.

...Звезды на небе – огни гнилушек.

Гостем кошмарным приходит ночь.

Кто-то хихикает под кроватью,

бегает, радостно вереща.

Роберта монстр, наконец-то, схватит.

Роберта некому защищать.

(с, Джезебел Морган)

Артур

Октябрь выдался дождливым. Когда Артур смотрел с утра в окно, ему приходили на ум самые разные сравнения: серая кисея, влажный пепел, пепельные розы, перламутровые раковины, дымчатая шерсть, туманы Страны Сидов, сладкая дымка, волшебные холмы… Никаких холмов за окном не наблюдалось, зато были дома такого насыщенного, сочного зеленого цвета, что вполне могли сойти за холмы. Был еще красный цвет, темный, словно запекшаяся кровь и, конечно же, серый – цвет мокрого камня, дождя и тумана, цвет очередного холодного утра.

Дублин казался самым цветным городом в мире, но в дождь становился таким же серым и размытым, как и все остальные, лишь пятна цветных домов проступали сквозь влажную пелену, как расплывшаяся акварель. Ветер гнал по небу облака, точно стадо овец, и так было всегда, во веки веков, еще задолго до артурова рождения.

Зеленый цвет был любимым цветом матери Артура, любимым цветом его таинственного клана, изысканных родственников, которые сначала отталкивали его, посчитав пустым, как сосуд неудачливого алхимика, а спустя время начали манить, соблазнять и тянуть в свои сети со всем ведомым им искусством, обещая все, что могли обещать. Но Артур долго кривил губы: он был злопамятным, как весь его народец, и хорошо помнил историю своей матери, которую тот же народец изгнал навсегда, а ведь она допустила лишь одну невинную ошибку. Но мать его была слишком примечательной, слишком драгоценной, чтобы могли ее простить, когда она забеременела Артуром от простого мужчины, туриста, да еще и азиата. То ли китайца, то ли корейца, чья кровь жестоко оскорбляла весь род.

Турист, конечно, уехал, испугавшись, а мать изгнали из-под родного крова, и много лет Артур рос в Дублине, считая естественным все, что творилось вокруг. Ему казалось, так было и у других. Он не задавался вопросами, почему они никогда не нуждались, хотя мать нигде не работала, и почему в их квартире было так много странных вещей, а еще много драгоценностей и настоящего старинного золота.

Не задавался он до поры до времени и вопросом, почему мать так замыкалась в себе и становилась такой мрачной, когда по прошествии некоторых лет в комнатах стали все чаще внезапно появляться странные фигуры родственников, с жадным, жадным блеском в глазах поглядывавших на ее чадо. Артуру, может быть, эти родственники и казались странными на фоне тетушек и дядюшек, бабушек и дедушек его одноклассников и приятелей, но сам он в них ничего необычного не видел: что с того, что некоторые из них мерцали, как болотные огоньки, другие были ростом с ножку обеденного стола, а у третьих постоянно менялся облик, словно бы дрожа в колебаниях теней? Что с того? Мало ли странностей таит этот мир, ведь и сам Артур, не по годам быстро взрослея, замечал, что не похож на остальных детей – только его это не печалило, а, наоборот, радовало, и мать, порой внимательно взглядывая на него, с грустью качала головой. Артур очень не хотел быть таким, как все. Он хотел быть таким же драгоценным и замечательным, как его мать.

Ближе к двенадцати годам Артур начал понимать, что для своих чудных сородичей он, пожалуй, представляет даже большую ценность, чем его мать, а это было почти невозможно, учитывая ее положение. Это осознание наполнило его бескрайним торжеством, немного злым, немного веселым, и, пожалуй, навсегда изменило его. При матери он держался с родственниками вежливо, но холодно, но когда она неожиданно умерла от неведомой болезни, он немедленно принял приглашение провести каникулы в затерянной деревеньке у очередной бабушки-тетушки, коих собралось к тому времени у него великое множество. Тогда ему исполнилось четырнадцать, и его народ посчитал этот возраст самым подходящим для подлинной учебы. Даже не пришлось покидать Дублин – только выезжать раз в месяц из столицы туда, где дорога начинала петлять между милых с виду деревушек, чередуясь с теми самыми знаменитыми ирландскими холмами, на которые когда-то приехал поглазеть незадачливый отец Артура.

Впрочем, это была отдельная история, и Артур совершенно не хотел ее знать. Людей он, сделав вывод из стремительной влюбленности матери и еще более стремительного бегства отца, презирал. Да и как ему было не презирать их? Для него и всего его рода это было естественно. Однако в этом октябре Артур все чаще вспоминал своих родителей, поскольку внезапно понял то, чего раньше не понимал.

***

К своим двадцати Артур уже вел весьма бурную личную жизнь, которая, однако, никогда не достигала той грани, за которой можно говорить о чувствах. Артур привык к тому, что все, что хочется, можно получить немедленно – это касалось не только вещей и даже некоторых природных явлений, но также мальчиков и девочек, мужчин и женщин. Первый любовный опыт случился у него далеко не банально, и после этого озарения все остальные любовники и любовницы, побывавшие в его постели, предсказуемо казались ему заурядными – секс с ними он воспринимал наравне с теплой ванной. Да, пожалуй – никто еще не превзошел по приятности ощущений теплую ванну.

Несмотря на юность, а может быть, как раз благодаря ей, Артур в принципе, даже теоретически, не допускал мысли, что наткнется на отказ – для этого у него были все объективные основания: как собственная внешность – гремучая смесь китайской и ирландской крови, так и некие свойства, переданные ему при рождении. При этом его все больше печалила мысль, что чем дальше, тем более скучными становились связи, тем меньше они длились. Он и в самом деле был как все неудачливые алхимики – после очередного опыта вместо мерцания золота каждый раз находил лишь мертвую золу.

К тому времени, когда золото блеснуло, он уже учился в аспирантуре на факультете медицинских и социальных наук Дублинского университета. После окончания учебы он намеревался стать фармацевтом и открыть большую аптеку, благо с налаживанием связей у него никогда не возникало проблем.

В то октябрьское утро, такое же серое и матовое, влажное и затуманенное, как все остальные, он шел по коридору со стопкой книг под мышкой, направлялся в библиотеку, между прочим – самую красивую университетскую библиотеку в мире, что каждый раз грело ему душу, на маленькую толику, но все же умножая ощущение собственной избранности. Он уже вошел в ее громадное, сверкающее многоэтажное нутро, вмещающее в себе пять миллионов томов, как вдруг ему показалось, что в него с поворота врезалось крупное лесное животное (а уж в крупных лесных животных Артур разбирался). Удар был таким сильным, что Артур чуть не снес тяжелую деревянную тумбу с белым мраморным бюстом кого-то великого, стоявшую за зеленым шнуром ограждения от туристов, и, побалансировав в воздухе, все же свалился на вытертую тысячами ног ковровую дорожку.

– Оу, – сказало над ним животное чуть хрипловатым голосом. – Чувак, извини, не увидел тебя. Давай поднимайся.

Артур едва удержался, чтобы не шарахнуть предлагавшего меж глаз так, как умел только он, а вот злую гримасу на лице удержать не удалось. Опершись на протянутую руку, он быстро поднялся и столкнулся лицом к лицу с неуклюжим кретином. Вовсе уж не таким и огромным и даже не слишком высоким. Просто крепким, русым, коротко остриженным, сероглазым и как-то обидно ухмылявшимся парнем. Артур только открыл рот, чтобы выплеснуть весь кипяток ярости, который моментально скопился за эти секунды у него внутри, а приложить словом он умел виртуозно… – и тут же точно колодезной воды наглотался.

Парень вроде был как парень, ну, симпатичный, ну, явно из тех, про кого говорят – «животная харизма», но все же ничем особо не выдающийся – были у Артура и красивее, и сексапильнее. Ведь были же. Наверное, были, или нет? Разве были? Сейчас Артур чувствовал себя абсолютно невинным, словно до этого утреннего часа к нему никто даже пальцем не прикасался, даже взглядом. Он был невиннее всех девственниц, которым в древние времена являлись белые единороги.

Что-то распылялось, сияло от этого парня, растекалось жаром, проходило по нервам, разбегалось вином и дурманом в крови и тянуло ближе, ближе, как можно ближе, даже не кожа к коже, а сердцем к тому золотому, яркому, жаркому, сияющему, что нельзя увидеть и до чего нельзя дотронуться. «Золото, – запели внутри Артура дурные, хищные голоса, – золото, вот оно, золото!» И словно тысячи рук внутри него потянулись к тому, что стоял рядом, пытаясь опутать тысячью сетей. «Нельзя отпускать», – шептали ему тысячи голосов на разные лады – и желание в них было, и нежность, и страсть, и жажда власти, и жажда крови, такое все сильное, что Артуру на миг самому стало страшно.

Пальцы на запястье жгли каленым железом – точно останется ожог, Артур уже знал, достаточно было его собственных внутренних ощущений, чтобы тело отреагировало на них, как на внешний раздражитель. Парень смотрел на него уже не серыми, а желтыми почему-то глазами, и обезумевшему Артуру и впрямь показалось, что блеснул у радужки золотой ободок. А потом глаза стали зелеными, как самая глубокая чаща, куда приходилось забираться Артуру, как изумруды, которые он видел в тайных гномовых копях, как сами заветные волшебные холмы, и вот тогда Артуру вовсе стало дурно.

– Как тебя зовут? – сипло выговорил он. – Кто ты?

Парень посмотрел удивленно, рассмеялся, показав крепкие белые, чуть неровные зубы – и разжал пальцы, не заметив поначалу, что Артур тут же крепко ухватил его за рукав толстовки, синей, небрежной, с капюшоном и дурацкими надписями на груди.

– Имс меня зовут. Учусь в аспирантуре на филологическом. Ну а ты кто? – посмеиваясь, задал он встречный вопрос.

– Я Артур, – растерянно сказал Артур.

– Тоже аспирант? – прищурился Имс.

– Да… Медицинский факультет.

Имс что-то хмыкнул с уважением, стоял и наблюдал, как Артур подбирает с пола сумку.

– Ну? Извини? – еще раз спросил он, но мыслями уже был где-то не здесь, не с Артуром, забыл о нем, даже не успев разойтись, и Артуру в сердце мигом впились сотни иголок. У него руки дрожали, и щеки горели, а этот… этот… Имс… Он хотел уйти – просто взять и уйти!

Вся холодность, все вальяжность, все намеренное очарование, все совершенное оружие, которым владел Артур, мигом исчезли, забылись, растерялись без следа. Он стоял перед грубоватым парнем в слегка неряшливой одежде – и чувствовал себя беззащитным и обнаженным, как все обычные люди. В этот момент он был только человеком, слабым, отвратительно влюбленным человеком, и чувствовал себя глупо, и отчаянно, и открыто для всех мыслимых душевных ран, как всегда ощущают себя простые смертные.

– Артур, я тороплюсь, мне бежать надо, – нетерпеливо сказал Имс и легонько хлопнул его по плечу. – Без обид, увидимся, лады?

И Артур только выдохнуть успел и потянуться вслед, точно примагниченный, как широкая спина Имса, обтянутая синей фланелью, уже исчезла в дверях, среди толпы заходивших студентов.

Артур медленно пошел между книжных рядов, и сердце его трепыхалось, как глупая рыба в вытащенной на берег сети, пыталось выпрыгнуть из плена.

Он не беспокоился, как и где найти Имса. Он теперь знал его запах – сладкий, терпкий, манящий, единственный – и знал то жаркое золотое сияние, которое окружало его и оставляло за собой блестящий теплый, хотя и быстро гаснущий след везде, где бы тот ни проходил.

Имс

Наверное, самой своей главной способностью Имс считал умение любить. Любить жарко, нежно, неистово, отдаваясь этому чувству так, как получалось у немногих. Имс любил как дышал – естественно, на полную катушку, полной грудью, так, что иногда в спину, как стрелы, летели завистливые взгляды.

Неважно, что или кто становился предметом любви: солнечный луч на металлической крыше после дождя, пыль в корешках старых книг, улыбка незнакомой девчонки, встреченной утром на улице по дороге в Тринити Колледж, разноцветные призраки драгоценных камней, рассыпанные проходящим сквозь витражи солнцем в университетской библиотеке, жидкий бархат темного пива вечером в пабе, горячий шепот и прохладные простыни ночью в маленькой имсовой спальне в паре кварталов от Графтон-стрит…

Почему чистокровного англичанина Имса после Оксфорда занесло в Ирландию получать степень магистра искусств – этого он и сам толком объяснить не мог. Ничто не мешало изучать кельтскую культуру у себя дома, но после того, как он первый раз попал в Дублин накануне двадцатилетия, его тянуло сюда словно толстым невидимым канатом, сплетенным из дождевых струй, неуловимого аромата вересковых пустошей, странных и завораживающих звуков гэлльского языка.

Имс быстро освоился. Он полюбил Изумрудный остров с первого взгляда, влюблялся все сильнее и сильнее с каждым новым визитом и, переехав, почувствовал, что добился взаимности: та самая любовь, которая, как некая генетическая особенность, всегда присутствовала в Имсе, быстро помогла ему стать своим среди ирландцев, как известно, относившихся к англичанам без особой доброжелательности. Не прошло и нескольких месяцев, как Имс полностью мимикрировал, переняв местные привычки и нравы, местную манеру общения, местное отношение к жизни и даже – неосознанно – практически потерял свой великосветский акцент, освоив напевную ирландскую речь так, будто родился где-то здесь среди переливающихся тысячью оттенков зеленого холмов.

И холмы эти манили, звали Имса к себе так, что иногда ему казалось, будто он слышит далекую музыку и чьи-то голоса, полные обещаний. Порой, когда Имс болтался на старом фордике по графствам, перебираясь из одной деревни в другую в поисках стариков и старух, которые еще помнили древние легенды, он останавливался посреди дороги, один, между серым парящим небом и яркой зеленью полей, связанных между собой полупрозрачными лентами дождей и туманов, и ждал, ждал – словно серьезно надеясь разглядеть между абрисами холмов и скал, в нежной зыбкой жемчужной дымке тех, кто звал его к себе сладкими песнями…

В городе это ощущение почти сходило на нет, но не пропадало совсем. И иногда Имсу чудился за плечом мягкий тихий смех, чуть насмешливый, как горчинка в пинте гиннеса. Имс желал бы обернуться, но каждый раз немела шея, будто кто-то играючи дул ему в затылок и сковывал на несколько мгновений, чтобы, веселясь, успеть сбежать прочь.

***

В тот понедельник Имс опаздывал. Он зачитался Йетсом в библиотеке, его «Кельтскими сумерками», и потерял счет времени, а когда опомнился, оказалось, что ему осталось каких-то пять минут до репетиции, а путь до здания, где располагался студенческий театр, занимал как минимум десять – это если мчаться сломя голову, не останавливаясь поприветствовать знакомых и приятелей.

Имс судорожно схватил в охапку книги, грудой ссыпал их на стол библиотечной даме, одарившей его возмущенным взором, и вылетел из читального зала наподобие метеора.

И, согласно естеству любого метеора, Имс тут же столкнулся с препятствием. Пару мгновений препятствие балансировало между устойчивым и неустойчивым состояниями, словно не в состоянии решить, что же выбрать, после чего, наконец, определилось и шлепнулось на пол.

Имс испытал прилив противоречивых чувств: с одной стороны, ему очень сильно хотелось бежать дальше, драгоценные песчинки времени пересыпались в воображаемой колбе с неумолимостью любых часов, неважно, реальных или вымышленных, и любая задержка сейчас вызывала досаду, а с другой стороны – он, определенно, был виноват, а чернющие гневные глаза парня, шлепнувшегося на задницу у ног Имса, требовали как минимум вежливых извинений.

Имс завис – ноги как будто уже (или еще) бежали вперед, тело тянулось за ними, а мозг требовал остановиться и как минимум помочь человеку встать. Человек, между тем, явно никуда не торопился либо же находился в легком шоке после столкновения, потому что так и продолжал сидеть, рассматривая Имса, даже не делая попыток подняться.

«Бежать, бежать, а то Дерек тебя убьет!» – требовало все внутри Имса. Режиссер студенческого театра, по совместительству профессор литературы Дерек Хэйли, терпеть не мог опозданий и не без причины считал себя исключительно остроумным, в связи с чем пользовался любой возможностью отточить навыки плевания ядом.

А Имс очень не любил быть мишенью.

Поэтому он, недолго думая, схватил незнакомого парня за запястье и дернул вверх и на себя, чтобы тот уже встал на ноги и можно было бы извиниться и бежать дальше по своим делам.

Парень оказался странный. Пока Имс поднимал его с пола, он растерял весь свой гнев и смотрел на Имса так, как будто перед ним внезапно оказалась поразительная диковина, что-нибудь наподобие вдруг возникшей из ниоткуда Чаши Грааля по меньшей мере. Парень даже и не пытался скрыть удивленное восхищение, появившееся на его лице, и Имс почувствовал себя польщенным.

Так что он потерял еще несколько бесценных минут, обмениваясь с упавшим бессмысленными вежливыми фразами, но вот, наконец, несколько раз извинившись, познакомившись и чуть ли не раскланявшись, смог, наконец, сбежать, тут же позабыв о черноглазом магистранте-медике Артуре с необычной для Ирландии внешностью, характерной скорее для уроженца Юго-Восточной Азии.

За углом кто-то настырно звонил в колокольчик, разнося по коридорам искристый хрустальный звон, но, выскочив в галерею, Имс не заметил никого, кто мог бы развлекаться таким образом. Вся галерея, с широкими окнами в дубовых рамах по одной стороне, была абсолютно пустой, а у Имса было слишком много дел, чтобы задумываться об акустических странностях.

***

В следующие несколько недель Имс вымотался до предела: научный руководитель отправился с курсом лекций в США, и Имсу пришлось заменять его, читая лекции и проводя семинары для студентов-первогодков. Теперь сразу после лекции Имс отправлялся в библиотеку готовиться к следующей, проталкивая информацию внутрь себя с помощью галлона кофе, а его вечернее время съедали репетиции, которые Дерек в преддверии премьеры принялся проводить практически ежедневно. А еще нужно было успеть купить хоть какой-то еды, что само по себе превращалось в неслабый аттракцион, потому что по утрам Имс спал до последнего, выбирая все достающиеся ему мгновения сна, а в промежутке между подготовкой к лекциям и репетициями отправляться в магазин было бессмысленно – к этому времени они все уже были закрыты. Ехать же в какой-нибудь крупный торговый центр на окраине Дублина, где еще можно было найти работающие супермаркеты, у Имса уже не было ни желания, ни сил.

Видимо, исполненное страданий осунувшееся лицо Имса и голодный взгляд произвели сильное впечатление на Памелу О’Лири, которая исполняла главную женскую роль в спектакле, потому что она теперь во время перерывов постоянно оказывалась рядом с Имсом, имея при этом двойной запас сэндвичей и кофе в термосе. И хотя циничная сторона Имса ничуть не испытывала иллюзий по поводу того, какой именно цели обычно пытаются достичь девушки, используя мужской желудок как промежуточную остановку, Имс испытывал по отношению к Памеле нешуточную благодарность.

В конце концов, если рассматривать желудок как перекресток дорог, то не стоит забывать, что эти дороги ведут на только на север, но и на юг. По мнению Имса, это направление было ничуть не хуже, принимая во внимание, что времени у него не оставалось не только на еду, но и на все остальное тоже.

Наконец, как это обычно бывает, все закончилось: научный руководитель Имса вернулся на родину, репетиции подошли к концу, завершившись генеральным прогоном, довольным Дереком и, как следствие, буйной тусовкой всего коллектива студенческого театра Тринити Колледжа в одном из баров Темпля.

Имс чувствовал себя так, словно сидит на золотом облаке, пролетая над волшебной страной. Кто-то из ребят-осветителей угостил его в плохо освещенной мужской уборной наполовину выкуренным косяком, и теперь все вокруг казалось иллюстрацией из старинной книжки с детскими сказками: очертания предметов точно сгладились, лица людей вокруг потеряли резкость фотографии и стали похожи на рисунки пастелью – нежные и немножко расплывчатые. Гул голосов в пабе слился в неразборчивую, но приятную для слуха мелодию, а коллеги-актеры враз помолодели и обрели приятную легкость в общении.

Памела, которая уже непринужденно устроила ладонь на колене Имса, тоже подрастеряла излишнюю напористость и чрезмерный феминизм, и, хотя и одетая в джинсы и черный свитер, гораздо больше сейчас напоминала прекрасную даму из баллад о подвигах короля Артура, чем во время репетиций, облаченная в сценический наряд со шлейфом и с лентами в волосах.

Имс, подобревший от пива и расслабленный от косяка, уже совсем было собрался сделать даме уместный комплимент с далеко идущими целями, когда Памела вдруг взмахнула рукой и широко заулыбалась кому-то, глядя за плечо Имса. Да и все остальные участники студенческой труппы внезапно оживились и приветственно замахали руками.

От мельтешения конечностей перед глазами у Имса чуть поплыло и в ушах зазвенело тонко и переливчато, и он, повернувшись, оступился и на мгновение потерял равновесие, и его тут же подхватили под локоть, помогая.

– Привет, Артур! – с нескрываемой радостью воскликнула Памела, и Имс даже ощутил нечто вроде секундного укола ревности: Памела так сияла, так хлопала ресницами, так всем телом выражала восторг от встречи с неведомым Артуром, что самолюбие Имса оказалось задетым.

А самым удивительным было то, что, кажется, все остальные тоже точно так же оживились и заколыхались, будто перед ними только что выставили сундук с драгоценностями.

– Вот, Имс, познакомься! – продолжала тем временем Памела, расцеловавшись с худым высоким брюнетом, чьего лица Имс так пока и не разглядел. – Это Артур!

Парень обернулся, и Имс в тот же миг узнал черные глаза со странным, нездешним каким-то разрезом, ямочки на щеках и оттопыренные уши, хотя видел их владельца уже давно и мельком, а вот поди ж ты – запомнилось так, словно он смотрел в это лицо годами.

– А мы уже знакомы, – сказал Артур, глядя прямо в глаза и весело улыбаясь.

– Привет, – ответил Имс.

Внезапная досада пропала так же мгновенно, как и появилась. Парень был симпатичный и, похоже, компанейский: недаром все зашевелились, и он тоже не остался в долгу, обнимаясь чуть ли не со всеми подряд и обмениваясь приветствиями и шутками.

– Это был самый популярный мальчик в колледже, когда мы все еще были зелеными младшекурсниками, – тут же насплетничала Имсу Памела. – Помню, все девчонки сходили по нему с ума.

– И ты тоже? – поддразнил Имс, отзываясь на промелькнувшую в голосе Памелы мечтательную нотку.

– Конечно, – хихикнула она. – Я же говорю – все. До сих пор не понимаю, как это у него получалось – вроде ничего особенного, и никак не сказать, что он специально кого-то старался очаровать, вовсе нет, а только притягивает, и ничего не поделать. Магия.

Имс не удержался и хмыкнул. Памела взглянула на него и тоже рассмеялась.

– Я даже знаю, как называется эта магия, – сказал Имс ей на ухо.

– Да? И как же? – поинтересовалась Памела, уже позабыв про всеобщего любимца Артура и явно флиртуя.

– Гормоны, – сказал Имс и мазнул губами по розовой мочке, тут же вспыхнувшей румянцем.

Памела рассмеялась и смущенно зарозовела вся, уже откровенно откидывая голову на имсово плечо, и Имс подумал, что планы его на этот вечер уже сложились совершенно определенным образом.

***

Вечеринка шла своим чередом. Мало освещенный паб уже настолько сильно был занавешен клубами дыма, что трудно было разглядеть лица соседей. Памела, извинившись, удалилась в дамскую комнату. Имс вертел головой, улыбаясь, но не испытывая особенного желания общаться: в горле начало саднить от нагрузки и курения. Он прикинул, не пора ли уходить, и по всему выходило, что пора, особенно если он все еще хотел реализовать свои планы.

В это мгновение перед ним снова оказался Артур.

– Извини, хотел с тобой поболтать, но пока перездороваешься со всеми… – сказал он Имсу без особенного раскаяния в голосе. – Закопался в диссертации, только сейчас понял, что уже полгода никуда не выходил и никого не видел.

– Господи, чувак, забей, – заулыбался Имс и сделал знак бармену, который тут же понятливо водрузил перед ними два бокала с джеймсоном. – Выпьешь со мной? Я все еще хочу извиниться. Не знал, что роняю на задницу объект желаний всего колледжа.

– Памела наболтала уже, – утвердительно сказал Артур и хмыкнул, сложив брови домиком. – Ну да… было такое дело, да.

– Да ладно, не скромничай, – великодушно кивнул Имс. Вечер был отменный, Имс ощущал прилив любви ко всему вокруг и хотел, чтобы и остальные приобщились к этому умиротворению. – Кто ж не мечтает о такой популярности?

Артур не ответил, только улыбался, смешно щуря глаза.

– Ты ведь врач? – спросил Имс, чтобы поддержать беседу. – На чем специализируешься?

– Не врач, – отрицательно покачал головой Артур. – Фармацевт.

– О-о, будешь варить зелья? Приворотные?

– Ну если придется, буду и приворотные, – усмехаясь в тон Имсу, ответил Артур. – А ты что делаешь?

– У меня все не так захватывающе. Преданья старины глубокой – вот моя специализация, если можно так выразиться. Знаешь, сказки, легенды, поверья, кельтские мифы…

– Веришь в сказки? – спросил Артур, прикуривая сигарету и не глядя на Имса.

– Случается… – несколько рассеянно пробормотал Имс и оглянулся: Памелы уже не было слишком долго.

– Не стоит ее искать, она ушла, – сказал Артур, движением ладони разгоняя дым перед собой.

– То есть? – удивился Имс. – Как ушла?

– А я ей сказал, что ей нечего здесь делать, – Артур смотрел на Имса прямо, как ни в чем не бывало.

– Как это? – тупо спросил Имс, гадая, когда он успел пропустить в разговоре какую-то важную часть.

Паб как-то сдвинулся вглубь, силуэты людей и их голоса ушли на второй план, и Имсу почудилось, будто остались они с Артуром вдвоем внутри какой-то полупрозрачной сферы, по стенкам которой завивались спиралями и текли в разных направлениях то ли завитки дыма, то ли щупальца тумана. Где-то позади кто-то приглушенно хихикнул, и снова звякнули колокольчики.

– А вот так, – пожал Артур плечами так, словно не произошло ровным счетом ничего особенного. – Потому что я хочу, чтобы ты пошел со мной.

Имс еще чувствовал мимолетное удивление, оттого что голос Артура звучал теперь тоже как-то странно, медленно и певуче, но внутри уже вскипала ярость, выжигая на своем пути все остальное.

– Это зачем же? – поинтересовался Имс, тоже растягивая слова, теряя приобретенную ирландскую напевность и как будто со стороны слыша, как слова обретают высокомерную и чуть гнусавую аристократичную манерность.

– Затем, что ты мне нравишься, милый Имс, – не смущаясь, отвечал Артур.

Вышло у него это как «ми-и-илыййй И-и-мсссс», и тут Имс вскипел окончательно.

Сначала он вынул бумажник, отсчитал купюры и положил их на стойку. Потом, аккуратно и очень деликатно, двумя пальцами взял Артура за локоть и отвел его на два шага в сторону, чтобы их никто не мог услышать из общих знакомцев, несмотря на то, что ощущение, что они все еще находятся в отделяющем их от остального зала шаре, никуда не делось.

Имс потянул Артура за локоть ближе к себе, заставляя наклониться, и тот послушно нагнул шею, приблизив ухо к губам Имса.

– Ты обратился не по тому адресу, дорогуша, – сказал Имс сладко и ядовито. – И только потому, что я сегодня добр и люблю весь мир, твоя рожа все еще цела и даже однотонная, а не разукрашена во все цвета радуги. И я прощаю тебе мой сегодняшний облом только потому, что вижу тебя сегодня во второй и последний раз в своей жизни, ясно? Только поэтому. Так что отвали от меня и постарайся больше не приближаться ко мне на расстояние удара, ладно? Во избежание, так сказать. А то впредь все сваренные снадобья тебе придется тратить на себя.

После чего Имс выпустил локоть придурка из хватки и даже нашел в себе силы не пихнуть его через весь паб. В конце концов, Имс старался не допускать жертв среди мирного населения.

***

Спать Имс лег злой, проснулся еще злее. Чувствовал он себя приблизительно так, как закипающий на плите чайник – уже булькает, но никак не прорвется истошным свистом. В чайнике бурлила странная смесь эмоций: злости от неслучившегося секса, негодования от сделанного ему неприличного предложения и брезгливого веселья.

Имс отправился в колледж, но быстро вернулся домой, потому что не мог найти себе места. К тому же ему параноидальным образом казалось, что за ним кто-то следит, ловко прячась за углами, когда Имс оборачивался. Сумасшествие это никак не заканчивалось, сосредоточиться на работе было невозможно, а еще Имс боялся наткнуться на этого Артура. То обстоятельство, что до этого за год жизни Имса в Дублине они виделись всего один раз, да и тот недавно, ничем не улучшало настроения: всем известно, что по закону подлости все нежелательные происшествия и встречи происходят именно тогда, когда их хочется избежать любой ценой.

Стоило только мысли об Артуре возникнуть в сознании, как Имс чувствовал, что его словно заливает растопленным сургучом: липким, жгучим и багровым. Имс не знал, куда себя деть: не лежалось, не читалось, даже футбол – и тот смотреть не хотелось.