Текст книги "Я учился жить... (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
– Чего это я должен сгореть? – недовольно покосился на него Макар.
– У тебя кожа светлая, – лениво пояснил Глеб, присматриваясь к озеру. Затем он стянул майку. Макар пристально, алчными глазами следил за ним, оглядывая, оценивая, опечатывая каждый мускул, каждую связку, каждую клеточку тела. Глеб подмигнул ему, стянул чиносы и пошел к воде. Макар за его спиной выразительно округлил глаза и сделал многозначительное движение губами, очень одобрительно оценивая увиденное. А мужик был очень даже ничего, даже все-все-все. Макар вспоминал своих тощих и мосластых одногодков, да и себя самого, неказистых, внезапно выросших, но не обросших мясом, совершенно не наученных уходу за собой, уверенных, что гигиена сводится к периодическому бритью и спорадическим банным процедурам, вспоминал мужиков, на которых глядя, он рос в своем районе, которые вырастали из таких вот невежд – кто-то так и оставался тощим и мосластым, кто-то превращался в грушеподобное нечто с узкими безвольными плечами, необъятной талией и женскими бедрами. Некоторые мешались на почве бодибилдинга, и это было где-то комично, где-то безобразно. Мужики, которые хоть немного были привлекательными, оказывались до такой степени обласканными женским вниманием, что превращались в законченных нарциссов, и это было еще неприятней. А тут шикарный мужик, высокий, не крепкий, а стройный, прямо не верится, что такие реально бывают, одевается как Ален Делон, холеный, и одинокий. Макар по-хозяйски оценил спину с некрупными, но рельефными мышцами, упругие ягодицы, ровные мускулистые ноги, и устроился поудобней, алчно глядя, как Глеб ныряет, а затем ровными экономными движениями удаляется от берега. Вроде и ночью он не звезды считал да соловьев слушал, и утром кофеек темпераментным оказался, а ты смотри – либидо как резвится, реагируя на шоу, которое ему забесплатно устроил Глеб. Макар самодовольно ухмыльнулся и решил составить Глебу компанию. И не откладывая дело в долгий ящик, он вскочил и понесся к воде.
Макар плескался с энтузиазмом пятимесячного щенка. Глеб, сидевший на берегу, неторопливо потягивавший пиво, с одобрительной усмешкой глядел, как тот плюхается в воде, забирается по-обезьяньи на полуразваленную вышку, прыгает с нее в воду и снова забирается в нее. Нанырявшись, набарахтавшись, он выскакивал на берег, отряхивался и усаживался рядом с Глебом. Жуя бутерброд, он рассказывал Глебу о своей работе и учебе, возмущался идиотизмом однокурсников и хамством посетителей, негодовал по поводу решений начальства, теребил Глеба, жаждая узнать его мнение, не соглашался с ним, фыркал и прикладывался к своей бутылке в знак молчаливого протеста. Затем он сбегал к воде, чтобы побарахтаться еще немного и, вернувшись, недовольно буркнуть, что Глеб в чем-то прав. На снисходительное: «Ну разумеется», – он предсказуемо реагировал, ощетиниваясь и обвиняя его в самодовольстве, чем вызывал веселье Глеба, набрасывался на него, опрокидывал на спину , оседлывал и требовал признать себя победителем. Глеб охотно подчинялся, скользя ладонями по его спине, и широко улыбался в ответ на недовольно-возбужденные звуки, которые Макар издавал. Тот сбегал, пристыженный, чтобы вернуться и с кротким видом сесть рядом.
День незаметно превратился в вечер, Глеб как самый взрослый и самый ответственный прикрикнул на Макара, и они пошли обратно к станции, неторопливо, наслаждаясь прохладой в тени деревьев, ароматным воздухом и ощущением утомленности и удовлетворенности. Глеб тихо улыбался своими мыслям. Макар грустно думал, что ему осталось еще до фига экзаменов, а кому сейчас легко? Глеб скользил глазами по деревьям, глядел на небо, изучал дорогу перед собой. Солнце пробивалось сквозь листву, но уже лениво, нехотя, нетерпеливо дожидаясь, когда оно с полным правом исчезнет за горизонтом. Тени углублялись, насыщались, вытягивались, делая очертания предметов менее четкими и более загадочными. До дороги, по которой они брели к станции, долетали только отдельные звуки, и Глебу казалось, что во всем мире практически нет никого и ничего, что имело бы значение, только эти тени и он. И с его позиции бессмысленна вся суета, которой он озадачивался уже который год. И только отдельные отрезки в прошлом, которые выделялись благодаря людям, и только благодаря им имели значение. Например, та тихая ярость, с которой он противостоял неприязни Тополева – очень деятельной неприязни. И та тихая ярость, с которой он искал одобрения Тополева, снова и снова. То тихое удовлетворение, с которым он принимал недружелюбно-уважительные взгляды, которые затем сменялись дружелюбно-уважительными. Гневное смирение, с которым он принимал презрение родителей. И щемящее душу, самое ее ядро упоение, с которым он принимал поклонение…
Глеб попытался найти успокоение в небесной бездне. Казалось, больше года за спиной, и все равно перехватывает горло, и желание стонать и скрежетать зубами, молотить кулаками по земле такое же непреодолимое, как и тогда. Он судорожно вздохнул, отворачивая голову от Макара, надеясь, что тот слишком увлечен печальными думами о своей сессии, чтобы обращать внимание на его меланхолию. За своими мыслями он не заметил, как они вышли к станции. Людей на ней было совсем мало, и они куда больше интересовались железнодорожными путями, чем другими людьми. До поезда оставалось двадцать восемь минут, которые Глеб с Макаром провели, сидя на скамейке, глядя на горизонт и не говоря ни слова. Макар с трудом сдерживал зевки. Глеб флегматично думал о том, как организовывать быт дальше в свете изменений, которые он так радикально провел в свою жизнь.
– Так, я в душ и баиньки, – зевнув, сказал Макар, заходя в прихожую.
– Хорошо, – флегматично отозвался Глеб, идя на кухню. Макар поплелся следом.
Глеб повернулся к нему и в приглашающем жесте приподнял брови, ощущая всей спиной, что Макар что-то хочет спросить, что его что-то беспокоит.
– Тебе же понравилось? – Макар стоял рядом и просительно заглядывал ему в глаза.
– А откуда сомнения? – Глеб обнял его за талию и привлек к себе.
– Ну… – Макар высвободился, недовольно хмурясь. – Откуда я знаю? Вдруг тебе для счастья фуа-гра какие надо на фарфоровых тарелках династии Вынь-да-Положь. – Он втянул голову и исподлобья посмотрел на Глеба, выискивая в его лице следы недовольства. – А тут дикарский отдых такой. Плебейство одно.
– Мне очень понравилось, – Глеб одобряюще улыбнулся. – Попьешь со мной чаю?
– Не, – подумав, буркнул Макар. – Я лучше спать завалюсь, а завтра за экзамен примусь. Вдруг подвезет, и я даже на стипендию вытяну.
Он помялся еще немного у дверей.
– Спокойной ночи? – наконец выстрелил он.
– Спокойной, – ровно отозвался Глеб, оглядывая его из-под век. Он приподнял уголок губ в легкой улыбке, и Макар расплылся в ответной, широкой и довольной. Он помедлил еще немного, словно решаясь что-то сказать, но не решился, и позорно сбежал.
Глеб сидел на кухне, смотрел в окно, отпивал мелкими глотками остывший чай и странствовал в мечтаниях. Наконец, отметив мимоходом, что небо совсем потемнело, а скоро, чего доброго, зарозовеет на востоке, он встал и пошел к себе. У двери спальни он задержался, готовя себя к сюрпризу – любому сюрпризу, и открыл дверь. Присмотревшись, Глеб сжал губы разочарованным движением и включил свет: заботиться ни о чьем сне необходимости не было, Макар, очевидно, был у себя. Но при этом на кровати было застлано чистое белье и в ванной висели свежие полотенца. Глеб не смог не улыбнуться. И улыбнулся еще раз, лежа на кровати, закрывая глаза и уплывая в сон.
Тополев выслушивал отчет Глеба и рассеянно скользил глазами по кабинету.
– Молодец, молодец, Кедрин, это я всегда знал, – после паузы произнес он, ухмыльнувшись, и перевел на него цепкие, умные глаза. – А скажи-ка ты мне, Глеб-свет Сергеевич, где ты такой курорт шикарный нашел? Буквально одни выходные, и ты похож на человека, а не на Кентервильское привидение.
Глеб вежливо приподнял брови.
– Желаете адрес, Виталий Аркадьевич? – ровно отозвался он, усилием воли унимая внезапно залихорадивший пульс.
– Да нет, – Тополев посмотрел на него пристально и перевел взгляд на стену. – Я так подозреваю, что у нас сильно разные курорты.
Глеб молчал, судорожно стискивая челюсти. Тополев резко перевел на него глаза, и Глеб успел принять невозмутимый, даже расслабленный вид, встречая его взгляд прямо и спокойно.
– Ты расслабься, – миролюбиво сказал Тополев. – Моя последняя жена, чтоб ей пятьсот раз на дню икалось, суке, по пьяной лавочке выдала, чего тебя ко мне сослали. Предупредить хотела, дура, типа, чтобы и я не заразился. И чего твой отец с тобой за руку здороваться брезгует, тоже. И про Дениса я тоже в курсе, – глуховато добавил он.
Глеб не хотел давать волю эмоциям, он был готов, он был почти готов, но все равно задохнулся и почувствовал, как кожу закололи мириады ледяных иголок.
– В общем, не знаю, что у тебя за курорт такой, но только ты и прошлой весной таким спокойным не был, – тихо сказал Тополев, отводя взгляд.
В кабинете воцарилась тяжелая тишина. Тополев остерегался глядеть на Глеба. Глеб не мог не смотреть прямо перед собой невидящими глазами.
Тополев резко встал и подошел к окну. Глеб перевел дыхание и опустил голову.
– Тебе отпуск не нужен? – поинтересовался Тополев, не поворачиваясь.
– Зачем? – глухо спросил Глеб.
– Чтобы ты закрепил эффект этих выходных, придурок, – саркастично протянул Тополев, изучая небо.
Глеб посверлил взглядом его спину. Но нужно что-то посильнее стада взбесившихся бизонов, чтобы заставить Тополева обратить внимание на чужую точку зрения. А всякие интеллигентские штучки вроде яростных взглядов его и вовсе оставляли равнодушным.
– Не стоит, – холодно отозвался Глеб. – Нижайше благодарю за невмешательство в мою личную жизнь.
Он пристально глядел на Тополева, готовясь защищаться и атаковать, потому что работать с ним ему нравилось, бесконечно нравилось. Он знал, что тот не самый толерантный и совершенно не демократичный руководитель, но он был достаточно мудрым и проницательным, чтобы предоставлять свободу действий тем, кто мог с ней совладать. У Глеба ее всегда было предостаточно.
– Да нема за что. – Тополев посмотрел на него через плечо. – Только на досуге почитай Трудовой кодекс, зануда. Особенно главу нумер девятнадцать. Немало интересного для себя почерпнешь. Чтобы ты знал, имеешь право на отпуск. Уже лет одиннадцать как имеешь.
В его взгляде не было остро знакомых эмоций – брезгливости, презрения, ненависти, чего там еще. Кажется, Тополев гадил с высокой колокольни на все эти демагогические выверты, связанные с моралью и нравственностью, особенно те, которые практиковались наиболее консервативными ее членами, и Глеб мог не бояться за свое место под солнцем. Но было что-то изучающее в его взгляде, которым он оглядел Глеба. Отстраненное, отчужденное. Пронизывающее. Препарирующее.
Глеб встал. Пронизывающий, иезуитский взгляд, которым Тополев его ощупывал, исчез. На его место пришел более привычный Глебу мужицкий прищур.
– Значит, отпуск брать не хочешь? – поинтересовался он, ухмыляясь.
– Осенью, если вы не против.
Глеб ощущал себя странным образом. Он смотрел на Тополева своими глазами, но одновременно смотрел на них обоих со стороны, практически не отвечая за те слова, которые срывались с его губ, хотя и ощущал их своими. Равным образом он ощущал свое тело, но не мог объяснить, что в его мозгу решает, сидеть ему или встать, выпрямиться и напрячься так, что он только что не звенел от напряжения, или без сил опуститься на колени – это был и он, и не он. Но под плутоватым, ехидным и бездонным взглядом Тополева Глеб не мог позволить себе сдаться. И он стоял, вибрируя от напряжения, и тем самым здорово раздражал Тополева, который хотел проверить, насколько сильно можно согнуть Кедрина, чтобы тот сломался, и по-детски злился, что ему это в очередной раз не удалось.
Тополев еще раз оглядел его. Со способом спровоцировать этого стервеца на агрессию он явно просчитался. Ты посмотри, каков. Стоит, как из стали выкован. Волосы серые, глаза сизые. Губы белые. По носу пальцем проведешь – до кости палец располосуешь. И не сдастся, гад. Тополеву не осталось ничего, кроме одобрительной усмешки и согласного кивка.
– Я – за. – Тополев помедлил, обдумал, что хотел сказать. И продолжил: – Только ты сам не забудь осенью, что согласился взять полноценный отпуск. И, Глеб, прежде чем ты себе конспиративных теорий напридумываешь. Я не вышвыриваю тебя в отпуск. Я хочу, чтобы ты отдохнул, чтобы не выгореть до срока. Я позволял тебе жить на работе, потому что вне ее у тебя жизни не было. Теперь что-то там затеплилось. Поэтому и отпуск обоснован. Понял?
Глеб согласно склонил голову и пристально посмотрел на него.
– Что еще? – закатил глаза Тополев.
– Кто еще знает? – ледяным голосом спросил Глеб.
Тополев непроизвольно поежился.
– Генка, – бросил он и отвернулся к окну.
Глеб прикрыл глаза, желая испытать облегчение, но не находя для этого сил.
– На сегодня все? – произнес он, стараясь звучать как можно нейтральней, но вместо этого окатывая Тополева еще одной волной арктического холода.
Тополев покачал головой, не поворачиваясь к нему.
– До свидания, – ровно сказал Глеб.
Дверь за ним тихо закрылась. Тополев вздрогнул, разозлился на себя, что так остро отреагировал, и усмехнулся. Он поднял глаза к небу и задумчиво посмотрел сквозь него, словно пытаясь разглядеть ответ на многие и многие вопросы, которыми его балует жизнь.
Глеб усилием воли заставлял себя доделывать бесконечные мелкие дела, которых всегда накапливалось в изобилии к концу рабочего дня, стараясь в простом механическом упорядочивании бумаг на столе найти упокоение. Он знал за собой такую черту: при попытке надавить на него он не отвечал равным по силе противодействием, а отстранялся, чтобы в своей пещере всласть погрызть себя. Агрессия была ему не свойственна, как бы он не пытался пробудить ее, а вот самоедство – в полной мере. После странного и изматывающего разговора с Тополевым, за несколько совсем коротких минут которого он лишился защитного панциря, который взращивал на себе, болезненно и настойчиво, последнее десятилетие и особенно яростно – последний год, и теперь упорно отграничивал себя от мыслей, которые вихрем роились вокруг него и жалили, болезненно и ядовито: прав ли он был, правильно ли себя повел, действительно ли Тополеву наплевать, смогут ли они дальше работать, и многое, многое. Общественное мнение не способствовало чувству безопасности, и когда Глеб наконец решил, что может идти домой, он не смог не почувствовать, как подрагивают руки, как ноют от холода щеки и как закручивается нутро в жесткий и тугой узел. Поход по коридорам, поездка в лифте и переход в гараж были для него тем еще испытанием: он глядел прямо перед собой, но не мог не отмечать взгляды, и не в силах ничего с собой поделать, думал, оценивал, прикидывал: знают ли они, думают ли они, осуждают ли они, рады ли они поиздеваться. И у него не было ответа.
Водитель дружелюбно поприветствовал его; Глеб ответил ему ровным голосом, стараясь звучать как можно приветливей. Кажется, удалось, судя по тому, что парень не дернулся и не покосился. Дорога до дома заняла непривычно мало времени; Глеб практически не заметил пути, не обращая внимания на то, что творилось за окном машины, не пытаясь развлечь себя наблюдением. Когда машина остановилась перед домом и водитель обратился к нему, Глеб вздрогнул, оглядывая подъезд к нему, как будто видел его в первый раз, унял зачастивший пульс, попрощался, оценил свою интонацию как приемлемую, и пошел в квартиру, твердо намереваясь отгородиться от всего мира.
Макар добросовестно готовился к экзамену. Наталья Владимировна развеселилась, узнав, что в его планы на ближайшее будущее входит амбициозный такой пункт о стипендии, но одобрительно кивнула, когда он поинтересовался у нее робким голосом, преданно заглядывая в глаза, можно ли ее попросить так составлять график, чтобы перед экзаменами у него было свободное время. Она по-девичьи хихикнула и поинтересовалась, с каких это пор Макарушка просит, а не приходит и берет. Он надулся и обиженно посмотрел на нее исподлобья.
– Не цените вы меня совсем, – драматично вздохнул он.
– И не говори, охламон. Ладно, посмотрим, что можно сделать.
Макар оживился, заулыбался и сбежал работать. Наталья Владимировна покачала головой, умиленно глядя ему вслед. Она совершенно неожиданно для себя привыкла спотыкаться о него пятнадцать раз на дню, привыкла к его вездесущности, к тому, что он не давал спокойно жить не только ей, но и другим. И при этом – она не могла ничего с собой поделать – несмотря на его нахальство, у нее неизменно поднималось настроение после стычек с ним. И она искренне желала ему успехов, но остерегалась оглашать свои мысли, боясь, что этот кошак драный совсем нос задерет. Макар же активно использовал высвободившееся время для своих грандиозных планов и не подозревал, причиной каких мыслей он стал.
Когда Глеб вернулся домой, Макар в отчаянии перечитывал конспект и увлеченно ругал себя, что он нифига не помнит, лох такой, что наверняка экзамен завалит, что не видать ему стипендии как своих ушей. Наконец, выплеснув на свою бедовую голову весь запас ругательств, он решил поощрить себя чаем с пирожным и кубарем скатился с лестницы. Он сунул нос в направлении рабочего места Глеба, скорей из любопытства, чем действительно надеясь его там застать, и замер, увидев его стоящим у окна.
– Привет, – бодро сказал он, подходя ко Глебу.
Глеб кивнул головой и отвернулся.
Макар постоял рядом, пожевал губы.
– Как дела на работе? – осторожно спросил он, становясь рядом и пытаясь заглянуть ему в лицо.
– Хорошо, – сквозь зубы процедил Глеб и пошел от него.
– Глеб? – возмутился Макар. – Ты чего?
Голос у него был привычно дерзкий, но глаза, которыми он проследовал за Глебом, были беспомощно-отчаянными.
Глеб поднимался по лестнице.
– Глеб! – негодующе окликнул его Макар, увязавшись следом. – Да что случилось-то?
Когда и этот вопрос остался без ответа, Макар обежал его и вклинился между Глебом и дверью.
– Гле-еб?! – возмущенно протянул он.
– Оставь. Меня. В покое. – Ледяным голосом отчеканил Глеб, отодвинул его с дороги и вошел в свою комнату.
Макар смотрел на захлопнувшуюся перед его носом дверь. Его рот растерянно приоткрылся, брови недоуменно взлетели. Две секунды продлилось это его состояние. А затем Макар сжал кулаки, сощурил глаза и плотно сжал губы. Что бы там ни случилось, он должен знать!
========== Часть 6 ==========
Макар решительно нажал на ручку двери и распахнул ее. Глеб, стоявший посреди комнаты и смотревший в окно, как там, на кухне, вздрогнул, чуть повернул голову и замер. Макар решительно обошел его и стал перед ним. Уперев руки в боки и хмуро глядя на него исподлобья, он сурово произнес:
– Ты, блин, вообще оборзел меня так пинать? Что у тебя на работе какая-нибудь херня стряслась, так я при чем?
Рука Глеба лежала на узле галстука. Он сделал шаг назад, отводя чуть дальше голову, и отвернулся. Макар, отчаянно боровшийся с яростью, не сдержался и ткнул его в грудь.
– Ну ты будешь отвечать или нет?
Глеб опустил руку и неопределенно качнул головой. Обведя глазами комнату, он подошел к шкафу, взял пару вещей и пошел в ванную. Макар в растерянности опустился на кровать. Он вроде понимал, что у Глеба что-то случилось, судя по всему, что-то серьезное. Только всего его опыта, скудного опыта, выстраданного ли собственной шкурой, почерпнутого из посторонних примеров, явно не хватало, чтобы определиться, что делать дальше. Было обидно, что его за здорово живешь так игнорируют. А с другой стороны, даже ему видно, что человека здорово придавило. И что делать? Макар угрюмо смотрел на дверь, категорично отделившую Глеба от него, и пытался определиться с тем, как ему следует себя вести, и что более важно: что чувствовать. Годится ли злиться и показывать, что ему не понравилось, или он пока еще ростом не вышел права качать? Макар в задумчивости погладил покрывало, изучая пол. Оно было приятным, шелковистым и прохладным на ощупь, ласкалось к руке и отвлекало от мрачных мыслей, которые роились в его голове. Макар прислушался: шум воды прекратился, и он вскинул голову. Пусть только этот Кедрин выйдет, пусть только появится на открытом пространстве – Макар ему покажет!
Глеб вышел из ванной. Он был одет в спортивные шорты и майку. Макар подобрался и начал было подниматься, но Глеб скользнул по нему отстраненным взглядом и вышел из спальни. Макар подался за ним, замер у двери, следя за тем, куда направится Глеб. С каким-то облегчением он увидел, что Глеб подошел к беговой дорожке и ткнул пальцем в табло. Ее жужжание неимоверно успокоило Макара, и он, постояв, посмотрев на Глеба, определив, что тот взял не самый быстрый, но очень, шизофренично размеренный темп, решил, что следует что-то предпринять, чтобы отвлечь его после того, как он вымотается на этой дорожке. Воспрянув духом, Макар проскользнул к лестнице.
Компьютер привычно показывал метры и калории. Глеб смотрел на цифры, которые ему ничего не говорили сейчас, и переводил глаза на телевизор. Он рассеянно смотрел на мельтешившие на экране пятна, механически пытался вслушаться в слова, но не получалось. В голове снова и снова возникало противостояние с Тополевым. И снова эта его черта, с которой он ничего не мог поделать: а правильно ли он отреагировал? И хотя он пришел к выводу, что трагизм ситуации и общая ее катастрофальность надуманы им, под солнечным сплетением все равно пульсировал противный холодный комок, снова и снова вызывая в памяти его печальный опыт. Еще и подранок этот от него чего-то хотел. Глеб замедлил скорость. И кажется, ему досталось. Ни за что ни про что. Он попался ему под горячую руку, чего-то резко восхотел и получил соответственно хороший такой отлуп. Только вот незаслуженно. И Глеб перешел на шаг. Мерно переставляя ноги, с маниакальным упрямством идя к непонятной цели по бесконечной ленте и рассеянно ища мелодию в ее жужжании, он безразлично следил за событиями на экране телевизора, хмуро думая, что повел себя совершенно по-идиотски, сорвав на нем свою злость, когда тот пытался влезть ему в уши своим дурацким «В чем дело?». Требовать от девятнадцатилетнего пацана приличного поведения и мудрых и взвешенных решений как минимум глупо, и тем более смешно самому реагировать так остро на его нечуткость, закусывая удила и еще глубже забиваясь в нору. Глеб остановился, оперся руками о поручни беговой дорожки и задумчиво уставился в окно, еще раз прокручивая в голове последние события этого странного дня. Он возвращался домой, думая только об одном: побыть с собой, поупиваться неуверенностью и болью, посидеть в темной комнате, глядя за окно, может, выпить вина. Может, полистать фотографии. Он очень хотел успокоиться привычными средствами, какие помогали ему до этого, пусть условно, но помогали. Но про что он совершенно забыл, так это про то, что одиночества у него осталось всего ничего. Воскресенье было проведено частью в толпе людской, частью вдвоем. До этого Макар дергал его регулярно и частью по пустякам. Кажется, стоит распрощаться с прошлым, в котором он был один ровно столько времени, сколько хотел. А хотел он этого почти постоянно. Да и с его стороны было не самым лучшим поведением сначала приблизить Макара к себе. Мысль эта была странной, почти преступной, но до такой степени яркой, что Глеб выразительно покачал головой, осуждая себя. Не следовало этого делать, подпускать его к себе, позволять привязаться, самому привязаться к нему, не следовало поддаваться его обаянию и жизнерадостности. Нельзя было забывать про то, что Макар – это всего лишь наемный работник, начинать относиться к нему по-простому, по-человечески, по-душевному. Как так получилось, что этот приблудыш так основательно основался в его квартире и – чего греха таить – в его мыслях? Совершенно не чуждым было его возвращение в дом, в котором его ждал Макар, и Глеб испытывал что-то похожее на удовольствие, когда Макар вываливал на его голову все, что произошло с ним за день, не обращая внимания на то, что он не особо вслушивается в его слова. Ему доставляла удовольствие компания за ужином, уютные звуки, которыми Макар очень активно обозначал свое присутствие в квартире, и его непосредственность, с которой он выказывал как уважение, так и скептицизм.
Глеб сошел с дорожки и потянулся за полотенцем. Механически вытирая пот со лба и шеи, он еще раз пересматривал ситуацию с Макаром, пытаясь определиться, как вести себя с ним дальше. Можно попробовать сделать вид, что в воскресенье не произошло ничего особенного, что это, что вся ночь и весь день были чем-то банальным и невыразительным, легко забывающимся. Глеб вытирался и оценивал такую возможность. Идея была неплохой. Идея была в чем-то разумной – отгородиться от него сейчас, снова вернуть все на круги своя. Имело смысл сделать это сейчас, пока он не привязался к нему еще больше, и когда это было бы почти безболезненно. Рука, которой он вытирал пот, замерла. Глеб отчетливо понял, что не хочет отваживать Макара от себя. Ему было хорошо с ним, тепло, несложно. Глеб бросил полотенце на скамью и пошел в душ. И там, стоя под струями прохладной воды и подставляя им лицо, он снова и снова обдумывал, насколько он готов прекратить то робкое, зарождающееся, что так беспечно привязало его к Макару. И понимал, что ему было слишком хорошо в воскресенье, чтобы он так просто мог этим поступиться. Натягивая домашние штаны и лениво завязывая шнурок, он задумчиво жевал губы, признаваясь, что ему следует как минимум извиниться за резкость.
Выйдя из ванной, Глеб подошел к шкафу, чтобы взять майку. Одинокий стук в дверь и Макар, бесцеремонно ее открывший, застали его врасплох. Он вздрогнул и удивленно обернулся. Макар с решительным видом упер руки в боки и сердито сказал:
– Пиццу привезли. Пошли есть.
Пару секунд постояв, поизучав Глеба, вытянув руки по швам, а затем скрестив их на груди в полном решительности жесте, он развернулся и вышел.
Глеб посмотрел ему вслед, усмехнулся и с усилием сжал глаза. В груди, на том самом месте, где до сих пор слабо пульсировал холодный комок, потеплело.
Макар стоял у шкафа с винами и с сосредоточенным видом изучал их. Глеб бесшумно подошел к нему сзади и выхватил одну бутылку прямо перед его носом.
– Сверху слева лежат обычные столовые вина, – тихо проговорил он ему почти на ухо, и у Макара волосы на загривке встали дыбом от странной и нежданной интимности ситуации. – Можешь смело брать почти любое. Пойдем ко столу.
Он помедлил еще немного, не собираясь ничего добавлять к сказанному, а просто изучая его в новой ситуации. Макар вытаращил глаза, но робел посмотреть на него, то ли пребывая в шоке, то ли наслаждаясь близостью. Он даже дыхание затаил. Глеб опустил голову прямо к его шее, подумал, стоит ли коснуться ее губами, и решил, что не стоит: едва ли мальчик оценит этот жест, зафыркает скорей, что ему эти слюни ни к чему. Молодость, что с нее взять. Он взял штопор и пошел ко столу. Через две бесконечные секунды он услышал шорох, и Макар нарисовался рядом с ним, пряча руки сзади, пряча глаза, суетливо облизывая губы. Молчание было насыщенным, Глеб всей кожей ощущал, что Макар хочет спросить что-то, но не мог подобрать слов. Он положил пробку на стол и повернулся к Макару. Тот поднял на него растерянные глаза.
– Меня на работе немного прижало. Я не должен был срывать злость на тебе, но я не привык, что дома меня встречают. Не сердись, – ему самому слова казались глупыми и беспомощными, но только не Макару – он просиял.
– Да ладно, что я, не понимаю, что ли? – великодушно буркнул он.
Глеб улыбнулся ему, благодарно и признательно, задержал глаза на нем, еще немного, и отвернул голову.
– Ну что, попробуем поужинать?
Макар согласно кивнул головой, усаживаясь на стул и привычно подбирая ногу под себя. Глеб потянулся и включил боковой свет над столом, выключил верхний и присоединился к нему.
– У меня тоже аврал полный, – прожевав первый, самый большой и самый вкусный кусок, признался Макар. – Такое ощущение, что я нифига не понимаю. То есть я понимаю и даже семестровые работы нормально писал, но одно дело там и другое послезавтра. Еще и надо как-то выкрутиться, чтобы побыстрее сдать. Наталья Владимировна попросила пораньше прийти. Девчонке-сменщице ко врачу надо. Короче ужас-ужас-ужас.
Глеб, взявшийся было за бутылку с вином, задумался, стоит ли спаивать подрастающее поколение в такой ответственный момент.
– Да ладно тебе! – с упреком произнес Макар, совершенно правильно понявший, почему Глеб медлит. – Уж от пяти капель моя работоспособность сильно не понизится. А там же еще вроде как и сахара разные есть, опять же для мозга полезно.
Глеб усмехнулся и налил ему вина.
– Ты алеутам на Аляске снег продашь, если что, – добродушно признался он.
– Ну не знаю, как твоим алеутам, а клиентам еще одну порцию впарить могу, – самодовольно признался Макар и радостно вгрызся в пиццу. Глеб, с улыбкой смотревший на него, покачал головой и отпил вина.
Чуть позже насытившийся и осмелевший Макар еще раз попытался выяснить, что случилось у Глеба на работе, но получил в ответ лишь упреждающий взгляд холодных глаз, под которым он стушевался. Подувшись немного, он встал, чтобы сделать чай.
– И между прочим, это несправедливо. Я тебе вон все рассказываю, а ты мне ничего, – пробормотал он.
– Спасибо, солнце, – хладнокровно отозвался Глеб, допивая вино.
– Кушай не обляпайся, – не смог не огрызнуться Макар.
Чаепитие подошло к концу. Глеб медлил. Макар не спешил. Но время было позднее.
– Ладно, пойду я еще немного погрызу гранит науки, и баиньки, – хмуро, но решительно произнес Макар, вставая.
– Спасибо за вечер, – ответил ему на это Глеб, оставаясь сидеть. Он наблюдал за тем, как Макар составляет посуду в мойку, вытирает стол и хлопочет по кухне. И ему было хорошо. И с этого момента в настоящем прошлое казалось не таким угрожающим, а будущее не таким безрадостным.
Макар остановился перед ним. Достаточно далеко, чтобы не показать, что он хочет чего-то, и достаточно близко, чтобы Глеб дотянулся до него своими длиннющими руками, если что. Глеб положил руки ему на талию и подтянул к себе. Макар с готовностью опустил руки ему на плечи и заулыбался.
– Слушай, я подсмотрел, как наши повара жарят отбивные, и хочу сам попробовать, – ни с того ни с сего сказал он. – Ты будешь, если что?
