Текст книги "Парни с планами (СИ)"
Автор книги: MaggyLu
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
========== 1 ==========
– У меня есть кое-что для тебя, – говорит Т’Чалла после торжественного несъедобного обеда, и сердце Стива замирает.
Он не готов.
Не хочет.
Он, черт возьми, имеет право хоть на двое суток личного – радости, боли, горя или отчаяния. Может быть, минуту надежды или еще одну долгую, бессонную, полную призраков ночь. Даже в войну были положены увольнительные.
Поэтому он тихо ругается сквозь зубы, когда Т’Чалла произносит: «У меня есть кое-что для тебя». И тот повторяет дважды, словно Стив какой-то болван или контужен взрывом.
У меня есть.
Для тебя.
И да, он его не вскрывал, хотя король Ваканды имеет право первой ночи на каждую бумажку в своем дворце.
Т’Чалла молча кладет на стол конверт – замусоленный, грязный, с дюжиной марок и кривым незнакомым почерком в углу. Ради бога, кто-то еще посылает по почте личные письма?
Руки Стива дрожат так, что горячий воздух вибрирует на кончиках пальцев. Он не может. Нет, не может. Не среди королевского фарфора на белоснежной скатерти под взглядами молчаливых и бесшумных, как привидения, слуг. И он не хочет. Ни секунды не хочет думать о том, что за послание кроется под смятой плотной бумагой. Настолько важное, что заставило короля Ваканды стать простым посыльным.
Письмо жжет ладонь, и Стив идет далеко в дворцовый сад – прочь с выложенных разноцветными камнями дорожек, прямо по изумрудной траве, куда-то в самые дебри, под развесистое дерево, каких никогда не встречал.
Он греет конверт в руках, вдыхает его запах – кислый, прелый – восточного базара, мокрой земли и человеческого пота.
Не надо, прошу, хоть пару дней передышки.
Он боится. Боже правый, действительно боится его вскрыть. И поэтому делает это – резко проводит ножом по краю татуированного штемпелями конверта, как лезвием по вене, и ждет, когда оттуда хлынет кровь.
«В моем распоряжении оказалось нечто ценное для вас, капитан Роджерс. То, что вы забыли в Бухаресте, в небольшой квартире с заклеенными окнами и ужасными, поистине ужасными лампами. О да, на самом краю стола. Надеюсь, не обидитесь, что блокнот чуть припорошен штукатуркой. Готов на эквивалентный обмен. Во что вы цените воспоминания Баки Барнса?
P.S. На фото вы, как всегда, великолепны».
И электронный адрес бесплатной почты из цифр, набора букв и черточек.
Явная провокация, сказала бы Наташа, а Сэм кивнул бы и широко улыбнулся.
Но Стив помнит.
Словно на замедленных кадрах кинохроники видит, как на угол стола опускается синяя обложка, а вслед за этим: «Три секунды! Штурм!»
*
– Явная провокация, – говорит Наташа.
И, черт возьми – помилуй боже, он по привычке хватается за отсутствующий щит.
– Теплый прием. Ожидаемо, – улыбается Наташа.
В чем-то белоснежном и явно мужской шляпе она выглядит кинозвездой на отдыхе в Каннах.
Стив молча протягивает ей письмо, и она усаживается напротив – белыми брюками в густую зеленую траву.
Читает, хмурится, морщит нос.
Долго молчит, а после сует ему в лицо свой телефон, оснащенный всем, кроме тостера и кофеварки.
– Скажи «грузовой вагон», – просит она.
Стив вскидывается.
Головой задевает нижнюю ветку, валится обратно и с тоской думает о спокойных, надежных льдах северной Атлантики.
– Скажи, – настаивает она, и Стив точно знает – не отвертеться.
– Грызэвъой вэггон.
– Теперь «возвращение».
– Взврашэние, – покоряется он.
– «Печь».
– Пьеч.
– Достаточно, я думаю, – говорит Наташа, тычет пальцем в экран и сама четко повторяет в динамик слова.
С дерева падает желтый лист. Такой неправильный, странный, с нежными коричневыми прожилками и сохранившейся зеленью по краям.
– Послушай и сравни! – командует Наташа.
– Не надо, я понял! – телефон из ее руки летит так далеко, что звук удара о землю не слышен. – Важен не смысл кодовых слов, а их звучание, иначе их можно было бы произносить и по-английски.
– Что происходит в голове у твоего Барнса? – шипит она.
Стив криво усмехается. Хотел бы он знать.
Наташа ехидно хмыкает, пожимает плечом, трет переносицу.
– Два идиота, – говорит она. – Два идиота и две проебаных тетради. Мне срочно нужно выпить, потому что я не сомневаюсь, какая из них для тебя важнее.
А еще Стив хотел бы так же просто решать все проблемы.
– Что ты сделала?
– О боже, Стив! Я прихватила ее, когда твой ненаглядный Барнс так усиленно притворялся, что кодовые слова сработали, а вы явились так быстро, что он просто не успел подобрать тетрадь. Не смогла пройти мимо, ностальгия по красным звездам, знаешь ли. Лучше было бы оставить ее Россу? Не жду, что ты причислишь меня к лику святых. Говорят, это муторная процедура.
Стив ложится на траву, крестом раскидывает руки и поворачивает лицо к Наташе:
– Давай, добей. Тетрадь с кодами у Старка?
Наташа кивает.
– Блядь! – говорит он. – Как быстро он здесь будет?
Она хищно улыбается, прицеливается носком туфли прямо ему в висок и замирает, не коснувшись кожи:
– Блядь – это когда за деньги, а я исключительно бескорыстно. Как только договорится с Т’Чаллой. Король не откажет ему, но и не позволит вам разнести дворец – наилучший вариант из возможных.
Стив криво усмехается.
– И вот еще, – говорит она, надвигая на нос шляпу. – Когда окончательно перестанешь себя жалеть, вспомни, как выглядит отчет о секретной операции. За исключением убийства Кеннеди, конечно, но мне ли судить исполнителя. Когда Тони рассказал – смеялась так, что потом целый час болело горло. Знаешь, такая прямоугольная фиолетовая печать: «Исполнено». Без имен, без подробностей, всем спасибо, все свободны, кто-то получает медаль. Твой Барнс разве ничего тебе не говорил?
– Он спал весь путь до Сибири, и сюда тоже, – вздыхает Стив.
Он врет сам себе.
1935
Баки не спит. Дышит преувеличенно ровно, не вертится и не сбивает одеяло к ногам. Стив считает в полной темноте: раз-два-три-выдох. Идут третьи сутки их ссоры. Потому что это правило раз и навсегда: если не собираешься возвращаться – предупреди. Даже если эта встреча с президентом и кинозвездой одновременно – найди способ позвонить в аптеку старого Сэмюэля, и тот, кто ждет дома, после десяти вечера отправится туда за сообщением. Потому что это Бруклин, черт подбери, и через неделю твое тело могут выловить у любого причала с аккуратной дыркой меж глаз или рваной раной под сердцем.
Баки не спит, и Стив это знает.
– Джеймс Бьюкенен Барнс, – строго говорит он и садится на своей кровати, скрещивая ноги и пялясь в темноту. – Ты признан виновным, нам нужно поговорить.
Раз-два-три-выдох. Стив всю ночь искал его, обходя по кругу известные бары и дансинги, пока не допытался, что тот ушел еще до заката с какой-то милашкой Рут. Два окна на третьем этаже у шаткой лестницы, шторы в мелкий цветочек, и даже к утру за ними не появился свет. Раз-два-три-выдох. Баки молчит.
1943
– Стивен Грант Роджерс! Стив, Стив! – Баки наклоняется слишком низко, хватает за плечи, жарко шепчет в ухо. – Ты признан виновным, нам нужно поговорить. Ты должен был мне сказать, написать, что совершил самую невероятную из твоих глупостей. Блядь, я и представить не мог, что это вот недоразумение, что я вижу в журналах и фильмах – ты.
Три-два-раз… Сердце стучит так, что слышно от итальянского леса до самых опор Бруклинского моста, но Стив упрямо повторяет в уме – три-два-раз-выдох – и не размыкает век. Потому что, черт побери, это война, а значит – все иначе. Он не спит, и Баки знает это. И поэтому Стив считает до тех пор, пока Баки бессильно не опускает голову на свою подушку, забываясь очередным кошмаром.
*
Конечно, он использует Наташин телефон, и ответ приходит незамедлительно – Стамбул, кафе на набережной, через четыре часа, пачка «Мальборо» и белая роза на столе. Неизвестный адресат не сомневается, что Стив явится за такой короткий срок. Наташа вздыхает под осуждающим взглядом: он был уверен, что переписку не отследить, но она настойчиво пыталась.
– Попробуешь задержать Старка до моего возвращения или у тебя есть дела?
– Здесь, должно быть, прекрасные пляжи…
– Только бассейн.
– Отправляешься в очередной крестовый поход, кэп? Ты опять сделаешь еще хуже.
– Я не капитан.
Наташа кивает с ироничной усмешкой, и ясно – не верит.
Взгляд Т’Чаллы тяжелеет в его присутствии, и Стиву не приходится объясняться, тот просто распоряжается подготовить джет, и спустя двадцать минут Стив уже летит на север, отчаянно стараясь ни о чем не думать.
– Здравствуйте, капитан Роджерс!
– Я не капитан, мэм… – чуть склоняет он голову в знак приветствия.
– Не беспокойтесь, слежки нет, – кивает маленькая старушка с растрепанными волосами и слишком яркими пятнами теней за толстыми стеклами очков.
Он тяжело опускается на помесь кушетки и лавки, а в горле пересыхает так, что он с трудом произносит «стакан минеральной воды», делая заказ официанту.
А кого ты ожидал здесь увидеть, Стив Роджерс?
– Вы же понимаете, что я только посредник, – говорит она, мягко налегая на «р», и приподнимает седую прядь, открывая гарнитуру в ухе.
Сколько ей лет, черт возьми? Девяносто? Семьдесят? Она могла родиться незадолго до победы.
Старушка отпивает глоток из бокала, кивает и продолжает:
– Вы знаете, что у меня есть, и, надеюсь, не отберете это у старой леди силой. Но я готов на обмен. Прикинули варианты?
Стив поджимает губы, обшаривает взглядом зал, надеясь найти того, кто на самом деле ведет с ним разговор.
– Предполагаю, – говорит она, – вы уже поняли, что меня здесь нет. Поверьте, я даже не любуюсь вами через стекло. И, на всякий случай, засечь, откуда идет сигнал, вы тоже не сможете. Так что, капитан?
– Я зря сюда летел, – отвечает он.
Потому что это – единственно верное решение.
Другого нет и не должно быть, и червячку сомнения, который едва шевельнулся в душе, стоит больше не подавать признаков жизни.
– Я знаю, что ты колеблешься, капитан Роджерс… Мои условия не невыполнимы. Поверь, я точно знаю, на что могу рассчитывать, и не попрошу у тебя головы твоих друзей на блюде, – маленькая старушка смеется искусственно и сухо, – даже Тони Старка. Взамен ты получишь кое-что интересное, и это вовсе не любовный роман.
Она кривит лицо, будто извиняется за все, что сказала, промакивая и без того пересохшие губы бумажной салфеткой.
– И какова же плата? – сипло интересуется Стив, хотя точно понимает, что должен встать и уйти – немедленно, пока не услышал и не узнал лишнего.
– Два шага, – говорит она, поднимает голову и выжидающе смотрит в лицо черными зрачками водянистых дымчатых глаз. – Это всё. Ты отступишь на два шага, когда услышишь определенные слова, кто бы и когда бы их ни произнес. Для такого, как ты, это – ничто, в конце концов, тебя могут попросить отойти от ядерной кнопки.
Ну же, Роджерс. Два шага назад взамен на полную тетрадь воспоминаний. Не бегство, всего лишь тактическое отступление, не поражение, но и не победа. Возможно, чья-то сохраненная жизнь. Цена не так уж высока.
Старая леди почти не моргает, и Стив начинает раздумывать, не встроена ли в одну из ее глазниц видеокамера.
– Ты потерял намного больше, Роджерс, – вкрадчиво продолжает она, – и не готов поступиться таким пустяком ради возможности знать. Кто бы мог подумать, Капитан Америка – трус. Глупый, тщедушный бруклинский мальчишка, только что уяснивший, что страна – не люди и всегда есть одна жизнь, которая важней всех прочих.
– Я не капитан, – повторяет Стив, как заевшая старая пластинка.
Старушка долго копается в мягкой тканевой сумке и тянет наружу уголок синей тетради, через стол Стив замечает ярко-розовую закладку, торчащую из обреза. И что-то ломается в нем, когда он видит этот замусоленный, смятый бумажный хвостик.
– Два шага, – чеканит он. – Больше никаких условий. Кто бы ты ни был, ты хорошо знаешь, что это не то преимущество, которое станет решающим.
Она закидывает голову, и складка под ее подбородком трясется в фальшивом смехе.
– Кодовые слова: «поющий олеандр», – говорит она, переводя дыхание. – Обещай.
Стив кладет правую ладонь на грудь, и сердце гулко ухает под пальцами. Его собеседница с трудом выбирается из мягких подушек и опускает знакомую синюю тетрадь на угол стола.
– Приятного чтения, капитан. Клянусь, никто из нас не продешевил.
Стив мрачно зыркает на подлетевшего официанта, заказывает еще стакан минералки со льдом, лаймом и мятой и гладит потертый обрез пальцем. Ощупывает обложку в пятнах и царапинах, теребит десяток торчащих закладок и чутко вслушивается в гомон кафе.
«Поющий олеандр» звучит как название дешевого стрип-клуба на задворках. Он до сих пор не уверен, что был вправе…
– И конкурс поющих роботов! – выкрикивает, хохоча, девушка позади, и плечи Стива каменеют от напряжения. Блядь! Он отпивает воду, кажущуюся кипятком, и раскрывает тетрадь на ядовито-зеленой, самой потертой закладке.
1931
– Не верю, что ты ничего не боишься. Ну ладно, давай же, ты не умеешь врать. Пауков или когда стреляют из проезжающей мимо машины, монстра Франкенштейна под кроватью. Или соседа Ростенковски, он по ночам может превращаться в вампира – точно тебе говорю, совсем как в том фильме. Чего ты боишься, Стив?
– Того, что проснусь, а ничего нет. Никого, нигде, вообще, словно я выдумал всю нашу жизнь и маму, и тебя, и бейсбол, и даже этот новый Эмпайр-Стейт-Билдинг на том берегу, а мир состоит из каких-нибудь марсиан или морлоков, как у мистера Уэллса.
– Тебе определенно нужно меньше читать, – смеется Баки, толкает его в плечо, ерошит волосы и плещет в лицо холодной водой из Ист-Ривер. – И в кино на последний сеанс, пожалуй, ходить не стоит.
– Я ответил, теперь твоя очередь.
– Да всякой чуши. Когда мама плачет или что отца опять уволят с работы, если кошка перебежит дорогу или зеркало вдруг разбилось. Еще, говорят, крысы во сне могут обглодать лицо.
Стив морщит нос, вот-вот рассмеется, но тут же сводит брови и взгляд его становится таким, каким бывает перед дракой. Баки сам виноват, что завел этот дурацкий разговор под мостом в отблесках далекого прибрежного фонаря.
– Боюсь, что однажды ты не проснешься, – бурчит Баки и отходит, пиная круглый камень до самой воды. Нащупывает в кармане картонную планшетку, а в ней – недокуренную папиросу, и затягивается, фыркая и кривясь.
========== 2 ==========
Почерк Баки такой же, каким Стив его помнит с детства – сплошная цепочка из крупных звеньев, петель и заглавных букв. Усыпанные текстом страницы перемежаются чертежами зданий, картами местности, столбцами технических подробностей и дат, и вокруг Стива рушатся громадные стеклянные окна кафе, с гулом взрывается большой телевизор под потолком, а стойку бара со всеми стаканами и бутылками разносит вдребезги. Он явно чувствует запах гари, вкус крови на языке – чужой, своей – неважно, и монотонный гул в ушах. Все страницы посвящены ему. Не то чтобы это трогало до слез.
Стив вспоминает каждую утреннюю пробежку, одинокие вечера в своей квартире, все совместные операции и посиделки с Мстителями, пробитые шины или внезапно сбойнувшие тормоза, купленную в случайных забегаловках еду и картонные стаканчики с кофе и даже тот единственный раз, когда всю ночь просидел у могилы матери. Как, черт возьми, он ухитрился остаться в живых, если на любой из его шагов у лучшего из убийц в мире был готов план по уничтожению?
Самая удобная точка для поражения цели – крыша отеля в трех кварталах от мемориала Вашингтона.
Да, согласно кивает Стив, на рассвете вряд ли бы кто-то быстро заметил мозги Капитана Америки, размазанные по дорожке. Впрочем, он также уверен, что не выжил бы с перерезанным горлом, в герметичной комнате, полной отравляющего газа, или после автоматной очереди в спину. И, вполне возможно, после удушения железной рукой – под схематичным наброском красуется колонка цифр – сила давления, время воздействия.
У Стива никогда не было иллюзий – он не бессмертен. И он читает, листает исписанные страницы, удивляясь, как до сих пор жив и ни машина, ни мотоцикл так и не свалились с обрыва. Ведь это так легко – Зимний Солдат умеет убивать, и в этом нет ничего личного. В беспорядочных строчках ни капли ненависти, лишь холодный расчет. Кристальный, годами отшлифованный профессионализм убийцы, преследующего цель.
Замершее, вытянувшееся в снайперской лежке тело Баки Барнса, ведущего прицельный огонь по нацистам, бездонная пустота в глазах Зимнего Солдата на мосту, отчаянная ярость на хэликарриере и обреченное «но это был я»… И планы, планы, планы – одно, самое важное задание за последние два года. Убить Капитана Америку. Стива Гранта Роджерса, будь проклята его вера в людей. Блядь, в единственного в мире человека! И, возможно, где-то дальше на исписанных страницах есть тот самый вариант, в котором Зимний Солдат вновь отзывается на имя Баки и позволяет Стиву себя найти.
Сейчас Стив не считает, что заплатил высокую цену. Баки в Ваканде – самой изолированной стране в мире, но кто знает, нет ли у Зимнего Солдата какого-нибудь протокола по самостоятельному выходу из криосна. Легкость, с которой тот сам улегся в морозильную камеру, перестает вызывать недоумение, а мир вокруг собирается из цветных осколков и щепок, едва в заднем нагрудном кармане вибрирует простой кнопочный телефон.
«Старк в пути», – пишет Наташа, и пальцы Стива дрожат, не попадая в овальные кнопки: «Задержи, на сколько сможешь».
Кафе все еще на месте, и голоса, и музыка с экрана телевизора, и запах жареного мяса с кухни, и пестрая косичка из ниток в прическе девушки, сидящей у окна. Вот только край стола превратился в деревянно-пластиковую крошку под ладонью. Он бросает на искореженный стол купюры, пытаясь сообразить, что получится быстрее – найти в туристической сутолоке пустое такси или добежать до аэропорта, где в частном ангаре ждет оставленный транспорт.
Последним рывком перед стартом он сдергивает со стола тетрадь в синей обложке. Пальцы жжет до тех пор, пока он не бросает ее на пол джета.
«Поторопись, моя фантазия не безгранична», – прилетает ему сообщение, и Стив топит рычаг в панель, искренне стараясь не строить в голове курс на север.
1935
– Почему мы все время врем друг другу? – и, видит бог, не Стив вновь первым завел откровенный разговор. Впрочем, он уверен, что ни богу, ни маме с отцом лучше этого не слышать.
– Я не вру тебе, Бак.
– Да-а-а-а? – улыбку Баки смело можно ставить олл-ин вместо миллиона долларов.
– Не говорить – не то же самое, что врать.
Город за окном укрыт снегом, и Стиву кажется, что в мире больше не существует ничего, кроме гудящих в тумане барж, выщербленных досок деревянного пола и подкрашенного жженым сахаром кипятка с цитрусовыми корками.
– Я хотел бы ничего от тебя не скрывать, – добавляет он, – но мои тайны слишком скверны.
– Так и знал, ты работаешь на Лаки Лучано, – хохочет Баки, – а в комоде хранишь автомат Томпсона и полный саквояж тысячных купюр. Ты ограбил нью-йоркский федеральный банк? По вторникам ты спишь с актрисой Хэлен Хейс?
– Я бы предпочел Гэри Купера, – выпаливает Стив. Это точно самая страшная его тайна, конечно, не считая запретного журнала, восьми долларов в железной коробке и того, что ему кажется, что он только что заболел чумой.
– Оу, – говорит Баки. – Ну ладно.
– Ладно – и всё? – Стив уже заводится, точно зная, что такие признания не проходят безнаказанными. – Ладно? По закону меня следует оштрафовать, лечить или упрятать в тюрьму, а ты «ладно»?
– Я бы помог тебе закопать труп президента, – смеется Баки с такой легкостью, словно с его плеч свалилась гора Рашмор, – а тут какая-то ерунда. Ну, если хочешь знать, то я не трахался с сестричками Роуз, ни вместе, ни по отдельности. И трижды сбежал, не заплатив, из мясной лавки Зильбера и поэтому обхожу ее по другой стороне улицы. А еще те тридцать долларов, помнишь, я вовсе не нашел их у позолоченного «Кадиллака», а выиграл, поставил на нелегальный бой у Вонга.
– И прадеда пирата у тебя никогда не было, – кивает Стив, кутаясь плотнее, хотя на самом деле ему даже слишком жарко.
– А вот как раз в это ты обязан был поверить, – Баки шутливо толкает его в бок, и неловкий разговор переходит в пыхтение и возню, словно им снова двенадцать. Только Стив настойчиво уворачивается от ладоней, что сжимают его ребра, от губ у кромки волос на шее и подтыкает одеяло, чтобы колено Баки невзначай не задело пах, где уже горит знакомым огнем, как каждый раз, когда Баки касается его слишком долго
Он ложится ничком, и Баки с победным воплем седлает его бедра, легко сдавливает плечи, наваливается грудью на спину, и в голову Стива бьет пьянящий коктейль из запаха разгоряченного тела, двусмысленности позы, полупьяного шепота, твердых коленей, сжимающих бока, и пальцев, припечатавших к полу запястья. Он с трудом ухитряется постучать ладонью по полу.
– Это уже не драка, – тяжело шепчет Баки, не торопясь выпускать признавшего поражение.
– В драке я не сдаюсь, – хрипит Стив, но ухитряется улучить момент, вывернуться и накинуть на голову Баки одеяло. – Не драка, – повторяет он, – но ты мой друг, а значит, так не должно быть, – и срывается прочь в ледяной туалет, пока не сказал большего.
– Эй, а если я не против? – кричит Баки ему в спину, но Стив предпочитает думать, что ему послышалось или Баки незаметно добавил в кипяток самогон.
– Я буду врать ему до последнего, – говорит Стив, глядя в зеркало на свое отражение, взмокшую челку, лихорадочный румянец и слишком яркий блеск глаз. – Он не должен знать.
Через три дня Баки дарит ему слегка потекшую от дождя афишу и настойчиво требует, чтобы Гэри Купер торчал на стене комнаты, пока Стив наконец-то не выпаливает:
– Да я лучше твой портрет повешу!
И, конечно, вовсе не вина Стива, что в квартире случаются такие сквозняки. Подарок через неделю выносит в открытое окно, а Купер с тех пор становится табу, и даже два четвертака, отложенных для похода на его новый фильм, они спускают на полфунта говядины – Стив, и несколько кварт пива – Баки, не сговариваясь.
*
– Тони.
– Роджерс.
Старк чудовищно, до отвращения, трезв. Стив ощупывает глазами помятые джинсы, набрякшие нижние веки, крепко сжатые челюсти и примирительно выворачивает вверх ладони.
Наташа не следует за размеренной процессией, требуя себе еще один бокал к бассейну, а Стиву кажется, что Т’Чалла, Старк и он замыкающим несут на плечах тяжеленный железный гроб. Только он не уверен чей. Возможно, его собственный.
То, что он собирается сделать, ему не простится. Даже если будет, у кого просить прощения, и о чем сожалеть всю оставшуюся жизнь. За несколько последних часов он вновь потерял Баки, и все еще чувствует фантомную боль от железной руки, сомкнувшейся на горле на вертолетной площадке. Сегодня это куда больнее. Но Баки, если бы хотел, то признался бы сам, а Зимний Солдат не может не выполнить приказ. Смешно, но их со Старком стремления на сей раз совпали – обоим нужна всего лишь правда. Как жить с ней, Стив решит позже.
Коридоры дворца тихи и странно безлюдны, а в помещении с криокамерой слепящий люминесцентный свет, в котором даже живые лица кажутся синеватыми и бескровными. Т’Чалла не смотрит на него, но и на Старка тоже, лишь пожимает плечами и выходит, с грохотом опуская за дверью непроницаемый металлический занавес.
– Надеюсь, ему еще не окончательно выморозило мозг, – бормочет под нос Тони, но Стив видит, как напряжено его тело, когда он поворачивается спиной, чтобы запустить кнопку отключения криосна.
Стив пятится к стене, поправляя заткнутый сзади за пояс блокнот, и молчит, пока Старк колдует над приборами и за стеклом криокамеры легкая изморозь сменяется влагой, а потом вентиляторы гудят, нагнетая туда горячий воздух.
Старк отходит к противоположной стене и издали вглядывается в то, как на щеки Баки возвращается розоватый цвет, как вздрагивают ресницы и губы раскрываются в первом глубоком вдохе.
Старк молчит – и если бы Стиву не хватило потрясений на сегодняшний день, то это стало бы самым удивительным событием со дня его собственной разморозки.
Старк. Молчит.
Только заводит за спину правую руку, когда дверь камеры отъезжает в сторону и Баки, словно ранним утром с постели, делает шаг на нетвердых ногах.
Стив готов ринуться наперерез, броситься на пути луча репульсора, как есть – в одной футболке и без щита, хотя после этого точно не сложится разговора, а он твердо намерен получить у Баки – или кем бы он там ни был – ответы.
– Всем привет, – говорит Баки, и Старк выбрасывает вперед руку. Прежде, чем двинуться с места, Стив видит в ней обычный телефон и слышит: «Желание».
– Оу! – губы Баки кривит усмешечка, и он опирается спиной о круглый бок криокамеры.
В душе Стива происходит борьба между наихудшим и просто плохим вариантом. В обоих случаях он готов драться, а женский голос из динамика продолжает:
– Семнадцать.
– Рассвет.
…
– Один.
– Русская актриса, – наконец говорит Старк и переползает взглядом с Баки куда-то на колени Стива. – Произношение идеально.
Рука Баки сжимается, глаза загораются злым огнем, и на «грузовой вагон» он выпрямляет спину, с кошачьей грацией складывается пополам и едва не падает, пытаясь упереться несуществующим железным кулаком в пол.
Стив тут же летит, желая подхватить, но его опережает громкое:
– Доброе утро, солдат.
Баки балансирует, разводит пятки, вытягивается в струнку и смотрит невидяще куда-то на идеально белую панель стены:
– Я готов отвечать.
1943
– Почему ты молчишь?
Баки не просто молчит. Он изводит Стива своим безмолвием, полной отстраненностью и равнодушием. Стив может разбить в крошку гранитную скалу, но упрямство Баки крепче любого камня, и если что-то и осталось в них от довоенных времен, то именно это – никто не хочет уступать.
– Я задал тебе вопрос! – Стив начинает психовать, и это вовсе не к лицу тому, кто без колебаний решился принять командование еще не подобранным спецотрядом. У него нет ни опыта, ни честно заслуженного звания, и бывалые солдаты – не две дюжины дамочек из кордебалета. Те разбегались или смолкали, стоило лишь поддать командных ноток в голосе и стали во взгляде.
А Баки игнорирует его, словно между ними произошла серьезная ссора, и Стив теряется от того, что не может понять. Он-то точно не совершил ничего такого.
– У вас отлично получается, капитан Роджерс, – наконец цедит Баки, криво прикладывая два пальца к челке, и уходит прочь из палатки.
Стив опускает пылающий лоб на холодный металл автомата, считает до пятисот и отправляется за ним, всматриваясь в рельефные следы подошв, что ведут прочь из лагеря.
– Гребаный боже, Роджерс, ты оставишь меня в покое или нет?! – выкрикивает Баки, не оборачиваясь, его спина выпрямляется, а над головой повисает сизое облачко сигаретного дыма.
– После всего, что случилось, ты не должен быть один.
Баки наконец вскидывается, челка взлетает, и прозрачные глаза становятся почти зелеными и ледяными, как вода замерзшего озера.
– А давай я сам решу, Роджерс? – зло выплевывает он, вкручивая окурок в кору дерева так, что последние крошки табака расползаются по пальцам. – Ты же решил.
Стив тяжело сползает на землю и отчего-то чувствует себя виноватым совершенно без всякого повода.
– Единственное, что не дало мне сдохнуть, – глухо говорит Баки, пока тщательно мнет пальцами пустую пачку с унылым одногорбым верблюдом, – это вера. Я верил в то, что эта хуйня – вся эта – никогда тебя не коснется. И был бы счастлив, понимая, что ты… рисуешь уебищную банку ветчины на вывеске или афишу для нового фильма с тонкой ножкой в черном чулке. Пусть даже выкашливаешь легкие на заводе, но по ту сторону океана. И поэтому на хуй, Роджерс. Все твои признания и обещания – сплошная ложь! Тебе никогда не было дела до меня.
Стив чувствует, как мелко начинают дрожать его губы, и сильнее сжимает челюсти. Баки зол. Баки неправ. Баки не понимает, и это больнее всего.
– Тебе какая разница – молчим мы или нет, есть я или нет, жив я или меня размазало взрывом, если ты все равно поступишь по-своему, – тот продолжает едва слышно выговаривать слова и не смотрит на Стива, словно не чувствует его присутствия, а обращается к косому, поросшему мхом пню перед собой. – Если тебе наплевать, то мне тем более. Даже таким ты не доживешь до победы. Я знаю тебя, идиот. Завтра ты ляжешь поперек грязной речки и танки проедут по тебе, впечатав в земную ось, или решишь, что бессмертен, и бросишься в самый ад, а то оружие, что мы нашли на базе, превратит тебя в пустое место, и нечего будет даже похоронить. Моя жизнь этого не стоила. Ничья жизнь…
– Это твой способ сказать спасибо, – Стиву сложно, но он улыбается, дергает уголком рта, хотя знает – Баки не повернет головы, не сможет увидеть это жалкое подобие улыбки. – А у меня мозоль, вот тут…
Он притрагивается пальцем чуть выше левой челюсти и сообщает доверительным шепотом:
– Каждый вечер не меньше полусотни поцелуев. Дамочки, школьницы, иногда бабули. А случалось, и мужчины. Я чувствовал себя шлюхой. Не такой дешевой, как Бетси, что гуляет вдоль пристаней, но…
Баки едва слышно фыркает, и в сердце Стива тает первая льдинка.
– А костюмерная у вас была одна на всех? – спрашивает он, и Стив понимает – вот самая безопасная тема для разговора.
– Ну-у-у, когда как, – тянет он, – всякое случалось. Девчонки любили подглядывать. Да и зрители… ох, всякое бывало. И трусики в карман совали, и подвязки в конвертах с записками. Как-то принесли корзину чайных роз с приглашением на ужин от «очень богатого поклонника, пожелавшего остаться неизвестным», пришлось устроить аукцион – чертова прорва денег, каждый цветок ушел минимум за пять долларов. Однажды у меня лопнул костюм от шеи до самой задницы, прямо по шву, и пришлось пятиться за кулисы спиной. Счастье, что я всегда надевал трусы, хотя наш менеджер уверял, что без них я собрал бы в три раза больше денег. В Висконсине я свалился в оркестровую яму. И, слушай, тебе это понравится, на переезде между Бостоном и Спрингфилдом…
Стив рассказывает пошлейшую историю о том, как перепутал вагонные отсеки, видит, что линия подбородка Баки смягчается, а под щетиной проступают розоватые пятна, и не жалеет соленых подробностей. Привирает в мелочах, лишь бы Баки продолжал внимательно слушать.
– И вот эти двое долбят Вайолет с двух сторон, как будто им метроном ритм отсчитывает, а потом Эндрю целует Честера, и они видят меня. И Эндрю такой: «не желаешь присоединиться, Капитан? Каждый из нас с радостью даст тебе». Господи, а я только и думаю о том, что под ними сейчас сломается вагонная полка и кусок дерева заблокирует колеса, и хочу жрать так, словно на календаре все еще середина тридцатых.
И Баки не выдерживает – поворачивается и прыскает так, что капля слюны долетает до губ Стива. Складывается пополам от хохота, и его слышно, наверняка, даже в штабной палатке.
