Текст книги "Котильон (СИ)"

Автор книги: liset.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

========== венский вальс ==========

всех героинь шекспировских трагедий

я вижу в вас.

вас, юная трагическая леди,

никто не спас!

24 сентября 1999 года

– Целитель Грейнджер, вас ожидает главный целитель Сметвик. – приятный голос Джеммы Фарли, временно исполняющей обязанности недавно уволенной медиковедьмы с регистратуры больно царапнул мягкой жалостью.

Печальный пожилой мужчина, терпеливо сносящий все диагностики и многочисленные проверки без единой жалобы, вскинул на Гермиону испуганный взгляд.

– Ничего страшного, мистер Уилкинс. – Гермиона улыбнулась ему отрепетированной до боли в скулах улыбкой и автоматически поправила чуть съехавший в результате осмотра галстук.

Стерильные белые перчатки она ловко выбросила в урну. Мистер Уилкинс, один из бывших пожирателей, несмело ей улыбнулся и поправил задранный рукав, обнажающий уродливую татуировку в виде змеи, выползающей из черепа.

– Спасибо за осмотр, Гермиона. – мистер Уилкинс поднялся с заметным трудом, вцепился пальцами в услужливо поданную трость и еще раз улыбнулся Гермионе, терпеливо провожающей его до выхода из кабинета, где его уже поджидал сын. Тоже бывший пожиратель.

– Плановый осмотр через две недели, мистер Уилкинс, – согласно кивнула Гермиона в ответ, следя за тяжелой походкой пациента.

Уилкинс-младший (кажется, Джонатан) тоже ей улыбнулся, сунул в руки букет орхидей, красочную открытку и дорогой швейцарский шоколад в хрустящей обертке.

– До следующего вторника, целитель Грейнджер! – тепло попрощался он, перехватил отца и ловко растворился в толпе.

Целитель Грейнджер. Ну надо же. Гермиона никогда не думала, что когда-либо сможет стать целителем. Гермиона вообще не видела себя в лимонной мантии, а тем более – лечащим врачом бывших пожирателей.

Гермиона видела себя в красной форме авроров, в черной – невыразимцев, в синей – работников министерства магии. Но никак не в желтой.

– Целитель Грейнджер! – снова позвала её Джемма.

Вызов к начальству никогда не сулил ничего хорошего – или выговор, или плохие новости, третьего в этой схеме не было, но за год Гермиона привыкла.

А день начинался плохо. Ночью Гермионе снилась война.

Война была страшная, злая и не жалела никого; война безжалостно поджигала дома с кричащими людьми, швыряла стариков на бетонные стены и топила плачущих детей в мутной воде. Война щерила уродливый рот в смешливом оскале, ласково распахивала худые руки, улыбалась синюшными губами и кружилась в траурно-черных одеждах. Война была – она показывала покромсанные ребра за плотным корсажем, игриво грозила сломанным пальцем и умывалась людскими слезами.

Война смеялась, стоя на выжженной до тла опушке, и пританцовывала, цокая тоненькими каблучками. Война смотрела, как беспомощно умирают люди: как кричит светловолосая девочка с розовым бантом, выдираясь из когтей оборотня; как рыдает беловолосый мальчик, отбивая такую же беловолосую женщину сразу у троих противников; как дрожит девочка с длинными вьющимися волосами, петляя под шквалом зеленых проклятий; как бросается на её защиту смешной пухлощекий мальчик с несуразно тяжелым мечом в руках.

Война смотрела и улыбалась.

– Разбегайтесь кто куда, глупые животные! Я все равно найду каждого!

Утром Гермиона проснулась от крика и рыданий, проснулась и тоскливо позвала, срывающимся от слез голосом:

– Гарри… Рон…

– Нет-нет, Гермиона, это я, не плачь, ну ты что… ты знаешь, Рона и Поттера здесь нет…

Гермиона плакала, обхватив себя руками и раскачиваясь в объятиях Браун, как обиженный ребенок. У Лаванды были теплые ладони, от неё пахло сладковатым кремом и горячим какао. Гермиона обнимала её, а Лаванда мягко пела какую-то колыбельную ей на ушко, успокаивая и обещая, что кошмар закончился. Это просто плохой сон, не нужно плакать.

Они все были такими – те, кто сражался в битве за Хогвартс и подставлялся под красные вспышки непростительных; тех, кто выносил из руин горящего Хогвартса плачущих младшекурсников; тех, кто танцевал со смертью мазурку, петляя бешеным зайцем от настигающей войны. Боль хотела, чтобы мы её чувствовали. Война хотела, чтобы мы её помнили.

Война пришла к ним, юным идеалистам с доверчиво распахнутыми глазами и веселыми улыбками, пришла и стерла грязными ладонями их юность. Война целовала их разбитые в кровь губы и нежно перебирала слипшиеся от пота волосы. Война пришла и взмахом кисти выдрала из них эту юность.

А прощаясь, не забыла оставить им подарок – видеть себя каждый день во снах, слышать отзвуки своего смеха в стонах раненых и заставлять бросаться заклятьями в любой шорох.

Война застала их юными и беззаботными, сожрала их уродливым ртом, тщательно пережевала, а потом выплюнула – раздавленных, усталых и захлебывающихся болью.

Они бежали от нее, как от чумы – разбегались по домам, плотнее закрывали засовы и пряталась под кровати, жмурясь и зажимая уши трясущимися ладонями. Война хохотала им в лицо, кружась в быстром танце – полный оборот, два такта, три шага в каждом, пластинка с вальсами Чайковского, кое-как всунутая в старый проигрыватель. Венский вальс отдавался смехом в ушах, война и сама была им.

Разбегались все. Но она все равно находила.

Гермиона не могла от нее прятаться – она пугалась громких звуков, вытаскивала палочку за одну сотую секунды, не смыкала глаз ночами и была готова рвануть в драку с места. Война выжгла её до тла, оставив лишь затравленный взгляд и усталую усмешку.

Рон и Гарри ушли первыми – Гермиона как сейчас помнила их виноватые лица и тщательно спрятанные страхи за коркой смеха и наигранного веселья. Они оба натянули на себя красные мантии, поцеловали её в обе щеки и… исчезли из её жизни, оставив тихо плачущую девочку Гермиону умирать в одиночестве. Настоящие друзья предают глядя в глаза. Сначала Гермиона писала им письма, отсылала патронусов, приглашала на ужины и все ждала хоть весточки… а потом перестала. Перестала ждать, когда Джинни жестко заявила, что выходит замуж и на их с Гарри свадьбе им совсем не нужна поехавшая на войне Гермиона Грейнджер.

Гермиона слушала её, а сама думала о том, что дома у нее лежит орден Мерлина первой степени, сделанный из золота и рубинов, красивый, тяжелый, с гравировкой её имени и благодарностями. Когда Гермиона пришла домой, то первым что она сделала, так это стащила тяжелую статуэтку с полки, повертела её в руках, а потом размахнулась и швырнула в урну.

Победители снимались в фотосессиях, улыбались на камеру и говорили пафосные речи в интервью, а семнадцатилетняя Гермиона литрами вливала в себя огневиски в заплесневелой квартире, рыдая над фотографией погибших родителей.

Гермиона Грейнджер, которую война сбила с ног и хорошенько потопталась, была победителям ненужной обузой. Семнадцатилетняя Гермиона Грейнджер понимающе покачала головой и открыла дверь сорокавосьмилетней Рите Скиттер, которая сочувственно поджала жирно накрашенные губы и в своей статье о победителях Темного Лорда поставила ее на первое место и коротко написала «самая талантливая ведьма нашего времени, имеющая недюжинные магические способности, невероятно развитый интеллект и внешность настоящей модели». Рита ей, конечно, польстила, но Гермиона здорово посмеялась над её статьей, а потом молча отдала копию ключей от квартиры.

Лаванда Браун пришла к ней спустя три месяца после войны. Гермиона сначала её не узнала – вечную болтушку и сплетницу с розовыми бантами и модными журналами. Лаванда укладывала гладкие овсяные кудри в узелок на затылке, вместо розового банта носила тонкую черную ленточку на запястье, а вместо модных нарядов и дорогущих платьев – простой черный свитер и черные брюки. Лаванду Гермиона запомнила не только розовощекой девочкой в гостиной Гриффиндора, но и рыдающей девушкой, лежащей под Сивым с задранной юбкой и окровавленным лицом.

В ту ночь Гермиона спасла многих, и Лаванду в том числе. Гермиона спасла всех, кроме себя, а Лаванда явилась спасать её.

– Вставай, Гермиона. – приказала она и улыбнулась одними глазами. Шея у неё была повязана широким шелковым платком, ведь от уголка губ, портя хорошенькое личико, острой ленточкой сбегали шрамы от когтей оборотня.

Гермионе хотелось смеяться в голос – журналистка, которую она шантажировала и держала в банке, расчесывала ей с утра волосы; а девушка, которая была её соперницей, готовила ей завтрак, когда её лучшие друзья вычеркнули её из своих планов и отнесли в колонку ненужное.

Однажды в их квартире появился Невилл – зашел, как так и надо, швырнул чемодан в угол, поставил на стол кактус, недовольно пожевал губами и сказал, что вчетвером жить будет тесновато.

Война настигла их всех, когда они прятались от нее. Но когда прячешься вместе – не так страшно. Через две недели Рита продала квартиру Гермионы и они переехали в уютный домик в Хогсмиде, небольшой, но очень комфортный. Лаванда выбирала обои, Рита тратила гонорары от статей и шастала по дому с очередным черновиком, Невилл деловито прилаживал полочки, а Гермиона… никто из их семейки совершенно не удивился, когда она однажды рванула в больницу святого Мунго, бросив в ответ, что раз победителям её хваленый ум, магические таланты и божественная красота не нужны, то они могут оказаться полезными для проигравших.

Невилл поцеловал её в щеку, Рита помахала пером, а Лаванда молча взяла её за руку, заявив, что хочет тоже помогать людям.

Их поставили стажироваться вместе, и они работали, как очумелые – укачивали на руках ревущих детей, ночевали у постелей задыхающихся стариков, развлекали сказками раненых мужчин и сплетничали с затравленными женщинами.

Они работали так, как будто для них не было ничего важнее – они брали тех, от кого отказывались даже опытные целители, заставшие ещё и первую магическую. А самое главное – они лечили всех. Они не спрашивали имен, не интересовались количеством жертв и не морщились в отвращении, денно и нощно штопая бывших пожирателей.

– Даже самые поганые твари имеют право жить, милочка! – поучительно говорила Рита, поправляя сползающие на нос очки.

– Это же пожиратели смерти, Гермиона! Они заслуживают того, чтобы сдохнуть! Или ты уже спелась с этими погаными псами, грязная предательница? – зло визжал Рон, колотя в её дверь до тех пор, пока Невилл не спустил его с лестницы, а Рита не наградила особо неприятным заклятьем. Даже Лаванда посмотрела на бывшего парня с брезгливым недоумением.

– Даже мерзавцы заслуживают прощения, – понятливо протянул Гарри, грустно глядя на нее из-за стекол очков, – но они бы вас не пожалели…

Лаванда кивала – и молча сращивала сломанные ноги Уолдена Макнейра.

Гермиона кивала – и молча зашивала бок Рейнарда Мальсибера.

Они обе кивали – и в четыре руки откачивали Северуса Снейпа.

Гермиона не смогла спасти себя, но остальных – смогла. Они и сами не поняли, когда им вручили лимонные халаты и дали полную ставку целителя. Как так произошло, что их клиентами в основном были бывшие пожиратели и чистокровные, которые после лечения стабильно приносили открытки, присылали цветы и дорогие безделушки, переводили деньги им в ячейку в Гринготтсе, выплачивая в два раза больше.

Гермиона смотрела по сторонам, когда выходила на Косую Аллею и дружелюбно кивала знакомым – вон прошли Малфои, Люциусу они сращивали кости, с Драко поснимали кучу проклятий, а Нарциссу Малфой откачивали от яда; вон прошли двое Ноттов – отец и сын, старшему они зашивали живот, а младшего собирали по кускам; вон они все – Паркинсон радостно зовет пройтись по магазинам, Гринграсс приветливо отдает приглашение от деда (ему пришлось наращивать позвоночник, боялись, что не выживет, но обошлось), Дэвис торопливо говорит о том, что мать будет рада увидеть их в аптеке…

Гермиона улыбалась всем. Она слишком любила жизнь и слишком презирала какие-либо неравенства, поэтому, когда министерство нашло псов отпущения, она храбро перегородила им путь, с ласковой улыбкой показав значок профессионального целителя и сладко велев обращаться к Рите Скиттер.

Гермиона лечила тех людей, которые пытались её убить, но от этого на сердце было только лучше – когда в глазах рыдающих чистокровных леди светилась надежда на исцеление мужа, ребенка, свекра – да не особо важно кого! Она чувствовала, как война, вцепившаяся гнилыми зубами ей в горло, послушно размыкала зубы и поднимала тяжелое тело с груди, позволяя вдохнуть воздуха поглубже.

Они никому не отказывали в помощи – они были целителями, беспристрастными, сострадающими, умеющими жалеть и желающими помочь тем, кто этой помощи просил.

Им было всего девятнадцать лет, а они спасали тех, кто был старше их раз в пять и когда-то убивал магглорожденных в семидесятых.

Даже самые последние твари заслуживают сострадания, псы – ласки, а проигравшие – помощи.

Гермиона уже и не помнила того времени, когда в школе Малфой сквозь зубы мог обозвать её грязнокровкой. Сейчас он трепетно звал её «целитель Грейнджер» и целовал руку на прощание.

Потом их стал навещать домовик Гарри – Кричер, он недовольно ворчал о криворуких грязнокровках, тупорылых полукровках, мерзкой белобрысой стерве и предателе крови, но исправно следил за тем, чтобы они завтракали, обедали и ужинали, а так же наводил порядок во всем доме, не забывая упомянуть как именно шалили предки Гермионы в девятом колене. Когда домовика спросили, что он тут делает, он с достоинством заявил, что общество умной грязнокровки устраивает его больше, чем та вакханалия, которую устроил мерзкий полукровка, которого притащил предатель Сириус, разбивший сердце его хозяйки. А еще сказал, что им с хозяйкой нравится здесь. Гермиона чуть не рассмеялась, когда лопоухий поганец притащил портрет Вальбурги Блэк, какие-то шкатулки и еще что-то, потребовал себе комнатку под лестницей, надел чистенькое полотенце и щеголял с таким видом, словно он являлся хозяином этого места.

Так и жили. Поехавшая героиня войны, изуродованная оборотнем сплетница, беспринципная журналистка, любитель растений, наглый рыжий кот, ворчливый домовик и ругающийся отборной бранью портрет Вальбурги Блэк.

И их все устраивало. Пока они успешно забывали войну и бросали свои силы на привычное дело, и точно знали – все у них будет хорошо.

Вот только этим утром все пошло не по плану – Гермионе снова приснился кошмар, Невилл разбил тарелку, Рита залила кофе несколько записей, Лаванда порезала палец, Кричер поскользнулся, а Живоглот спихнул цветочный горшок на пол. Невилл ругался так, что даже Рита изумленно вытаращила на него глаза. Вальбурга благоговейно умолкла и задумчиво произнесла, что будь Невилл постарше… ну, хоть лет на сорок…

А еще яичница подгорела. С некоторых пор Гермиона с ностальгией вспоминала профессора Трелони и думала о том, что у нее подгоревшая яичница – к неприятностям. В прошлый раз, когда яичница подгорела, к ней заявился Рон с разборками, в позапрошлый – Сметвик сделал выговор, а в позапозапрошлый профессор Снейп орал на них так, что почти пришлось закатать его в смирительную рубашку. А до этого Кричер приволок портрет Вальбурги, которая принялась их строить и браковать выбранные шторы для гостиной.

В этот раз Гермиона не спешила в кабинет Сметвика, а мрачно размышляла над перспективами этой беседы, но её ожидал сюрприз – в кабинете, остро пахнущим медикаментами и стерильными перчатками кроме самого Сметвика оказался ещё один гость. Высокий черноволосый мужчина, на секунду показавшийся ей знакомым.

– Целитель Грейнджер, – дружелюбно поздоровался он, – вы меня, вероятно, не помните, меня зовут…

– Здравствуйте, мистер Мальсибер.

Лиц она не помнила, но помнила другое: вскрытые артерии, сломанные в нескольких местах кости, вывихнутые мышцы, выдранные куски мяса, порванные голосовые связки, десятки ножевых в живот, перемолотые в труху ребра, выбитые зубы с осколками десен.

Лицо Рейнарда Мальсибера Гермиона тоже не помнила, но помнила другое: вспоротый отравленным ножом бок, посиневшие от холода губы, дрожащие ресницы, горячую влажную кожу и бешеный ритм сердца от скачка адреналина. Гермиона помнила это, потому что Рейнарда Мальсибера они с Лавандой откачивали в Лютном, без перчаток и зелий, так, голыми руками и не сходя с места. Выводили яд, зашивали кожу, вкалывали обезболивающие и считали удары сердца под трясущимися пальцами. Раз-два-три, раз-два-три, как будто танцевали с ним вальс. Лицо Рейнарда Мальсибера Гермиона не помнила, но очень хорошо помнила синие губы и полное искренности «спасибо, целитель», которое он не произнес – показал почерневшими от боли глазами.

Лаванда тогда пела колыбельные и смывала кровь с дрожащих ладоней, намыливая их в двадцатый раз.

И пусть Гермиона не запомнила его лицо, но запомнила серые глаза с желтыми крапинками. А ещё она запомнила вот что: полный оборот в два такта, три шага в каждом, неторопливость вальса Чайковского и… раз-два-три, раз-два-три.

Вальс. Венский вальс.

– Вы меня помните? – очень удивился мужчина, чуть растерянно улыбнувшись.

Гермиона подарила ему улыбку в ответ.

– Не в лицо, – зачем-то пояснила она, – ваше лицо я не запомнила. Только глаза. Семь ножевых отравленным орудием диаметром в пять сантиметров. Удивительно, что вы выжили.

– Польщен, – тихо произнес Мальсибер. Гермиона улыбнулась снова.

– Присядь, Гермиона, – вдруг торопливо приказал Сметвик. Высокий, широкоплечий, крупный, он окинул её добрыми, как у спаниеля, глазами и дружелюбно указал на стул.

Гермиона села, сплела пальцы в замок и вопросительно выгнула бровь. Сметвик кинул на Мальсибера какой-то заполошный взгляд и ловко сунул ей какую-то плотную папку.

– Это контракт, Гермиона, – быстро заговорил он.

– Возможно, вы позволите мне? – мягкая обходительность и вежливость исчезла из голоса Мальсибера, и Гермиона нутром поняла, что сейчас произойдет что-то страшное.

Но Мальсибер снова ей улыбнулся, а потом присел напротив.

– Нам очень нужна ваша помощь, мисс Грейнджер. Нам нужны ваши услуги целителя с… очень непростым пациентом.

В голове Гермионы почему-то мелькнул старый проигрыватель на журнальном столике, пластинка Чайковского в хрустящей обложке и мама с папой, медленно кружащиеся под звуки вальса.

Мальсибер понял её затянувшееся молчание немножко не так, раз торопливо поправил черную перчатку на левой руке и вытащил из кармана пиджака тонкую книжечку.

– Семьдесят тысяч галлеонов, мисс Грейнджер!

Сколько?! Да их дом стоил и того меньше! Гермиона изумленно вскинула брови – нет, бывшие пожиратели всегда были щедры с ней; Малфой фактически оплатил им поездку в Италию в отпуск, всем сразу. А на деньги Паркинсонов они сделали ремонт, но все же… семьдесят тысяч – ей что, придется самого Волдеморта лечить? Гермиона нервно поправила выбившейся из прически локон и задумчиво прикусила губу.

– Мало? – переспросил Мальсибер, а потом чуть смущенно усмехнулся, – мы готовы заплатить в пять раз больше…

– Нет-нет, – мягко оборвала его Гермиона, – скажите мне имя. За такую сумму не грех самого Темного Лорда лечить.

Сметвик спрятал довольную усмешку в усах, а Мальсибер как-то странно дернулся.

– Конечно нет, мисс Грейнджер, – растерянно произнес он, – какая глупость. Нет, этот человек… пожалуй, вы знакомы с ним…

Ну надо же. Кто из её знакомых так ценен, что за него готовы отдать столько денег?

– Антонин Долохов.

Гермиона подавилась всеми заготовленными улыбками, сердце, до этого точно отстукивающее положенный ритм, вдруг пустилось вскачь.

– Вы шутите? – поинтересовалась Гермиона без улыбки. Глаза у нее стали холодные и злые, словно молочный шоколад в зрачках перестал согревать нежным теплом.

– Нет.

Она помнила Антонина Долохова. Единственный пожиратель смерти, чье лицо ей запомнилось в мельчайших подробностях. Еще Беллатрикс, но она не считалась.

Длинные бледные пальцы. Тонкая палочка с белой рукояткой из тиса. Свинцово-сиреневый луч проклятья. Искривленные в смешке губы. Острый взгляд из-за спадающих на лоб черных прядей.

– Пошевеливайся, маленькая грязнокровочка. Мне некогда с тобой играться. Ну? – жесткая полуулыбка, взгляд с задорными смешинками, – пошла вон, пока я добрый! Тебя там какая-то белобрысая дамочка с редисками ждет. Вон, я сказал!

Гермиона помнила Антонина Долохова даже лучше, чем Гарри и Рона.

Вальс ласково зашуршал в ушах, когда Гермиона притянула к себе контракт деревянной рукой, выхватила перо из новенькой чернильцы и быстро расписалась, пока не передумала.

Раз-два-три, раз-два-три. Полный оборот в два такта, три шага в каждом. Война торжествующе вскинула уродливую голову и тряхнула тусклыми волосами. Конец войны смогли увидеть только мертвые, выжившие такого бонуса не получили.

– Станцуем, Гермиона?.. я ведь тебя нашла!

Раз-два-три, раз-два-три. Целитель Грейнджер хотела закрыть глаза и позволить вальсу поглотить её с головой.

========== финская полька ==========

Комментарий к финская полька

только не бейте, пожалуйста. Долохов уже на подходе, у него просто похмелье и он очень зол, поэтому и спрятался, чтобы не разочаровать вас своим непотребным видом.

все мы люди-человеки…

будем польку танцевать.

даже нищие-калеки

не желают умирать.

цок-цок-цок

каблучок,

что ты морщишься, дружок?

Когда Гермионе было тринадцать, мама поставила ей старый фильм на пожелтевшей от времени пленке. Там танцевали люди, кружились, смеялись, звонко отстукивали ритм каблучками туфель и шустро передвигались по сцене, не забывая что-то покрикивать друг другу в паузах между музыкой.

– Это финская полька, солнышко! – звонко рассмеялась мама, когда Гермиона брезгливо сморщила нос и выдала, что это слишком уж подвижный танец для нее.

– Да хоть французская! – почему-то огрызнулась тогда Гермиона, с легкой завистью наблюдая за хохочущими танцорами, цокающими каблучками и весело взмахивающими руками.

Мама не обиделась, только рассмеялась еще громче, а потом наклонилась к ней поближе и пропела тихо-тихо, на ушко, как будто рассказывала секрет:

– Зря ты так! Это очень красивый танец, солнышко. Твоя прабабка Клеменс познакомилась со своим будущим мужем во время этого танца!

И показала пальцем на задорно танцующую девушку с длинными вьющимися волосами. На секунду она обернулась, но лицо её мгновенно попало в кадр, и даже помехи не помешали Гермионе с удивлением рассмотреть смеющиеся бирюзовые глаза, как два маленьких моря, вздернутый нос и тонкую россыпь маленьких точек-веснушек на молочной коже.

Гермиона тогда только фыркнула, а мама снова рассмеялась, прежде чем обнять её ещё крепче и укутать в облаке цветочно пахнущих кудрей.

Сейчас Гермиона искренне жалела, что тогда так грубо отозвалась о польке. Ей почему-то вспомнилась прабабка Клеменс, которая и прабабкой-то ей не была, так, сестра маминой кузины по какой-то там линии; она умерла задолго до рождения Гермионы, да никто из родных и понятия не имел, где она похоронена – Клеменс действительно уехала со своим мужем Юрием Соколинским (до чего же странное имя!) куда-то в Восточную Европу, и в Англию больше никогда не возвращалась. Гермиону почему-то неприятно кольнула зависть к этой женщине, которая так задорно кружилась в танце. Она была такая красивая и счастливая, и даже на фотографиях её улыбка была такой яркой, согревающей таким ласковым теплом, что очень хотелось улыбнуться в ответ.

Жизнь вокруг Гермионы внезапно начала бить ключом: цокать каблуками, звонко хохотать и корчить гримасы. Похоронный вальс, который вытанцовывала война на могилах, скрывая земляных червей в разложившейся груди, оказался почти забыт; он больше не хохотал ей в уши, смиренно удалившись куда-то в дальний уголок воспоминаний и иногда высовывая обезображенную голову.

Сегодня с утра вредный Кричер притащил старый патефон из дома Блэков и штук пятьдесят разных пластинок знакомых ей классиков, и записи бальных танцев. Теперь на весь дом оглушительно свистела финская полька. Даже суровая Вальбурга на портрете чуть смягчилась, и потому быстро кружилась в танце с воображаемым партнером, да с такой горячностью и живостью, что Гермиона побеспокоилась, как бы покойная матушка Сириуса из рамы-то не выпала.

После заключения контракта прошло целых четыре дня – заручившись согласием Гермионы, Мальсибер поцеловал ей руку на прощание и смылся со скоростью света, пообещав прислать сову. Позавчера ей на счет перевели четверть предложенной суммы, а вчера прислали письмо с благодарностями и схемой координат для трансгрессии. Забавная взъерошенная сова с большими желтыми глазищами неодобрительно ухнула, переступив с лапки на лапку. Она больше походила на небольшой пушистый шарик, чем птицу. Кажется, в письме её предложили звать Дрю, да еще и попросили оставить себе. Своей совы у Гермионы не было, ей хватало Живоглота.

Рита всегда пользовалась разными совами, Невилл пользовался через Риту, а Лаванда… Лаванде было некому писать, кроме семейки.

Гермиона задумчиво ковырнула длинным ноготком бумажку, с интересом разглядывая необычные чернила, переливающиеся на свету. Адрес в конверте тоже был – Тинворт.

Тинворт.

Гермиона знала об этом месте много и ничего одновременно.

Именно туда забирали вылечившихся пожирателей, обычно приезжал Джереми Фарли (отец Джеммы), сдержанно выражал благодарность от лица всех магов, дарил презенты, целовал руку и уезжал обратно. Кажется, он был ювелиром. А ещё Невилл когда-то жил в Тинворте вместе со всеми выжившими Лонгботтомами: пожилой Августой, дядюшкой Элджи, его женой Энид и какой-то там пятиюродной тётушкой Гвендолин Бёрк.

Гермиона отложила бумагу в сторону и прикусила щеку изнутри, размышляя. Дрю смешливо ухнула, выпучив огромные глаза ещё сильнее.

Обычно в Тинворте жили те, которых спасать боялись все, включая саму Гермиону: тот же Мальсибер, какие-то избитые проститутки из борделя сэра Джарвиса, обычные маги с жуткими темномагическими проклятьями. Хуже Лютного, хотя и называют самым благопристойным магическим районом Британии. Из всей информации, которой владела Гермиона было ясно только одно: Тинворт был очень опасным местом. Там не очень любили таких как она – Невилл нехотя рассказал, что старожилы Тинворта никогда не впускали туда магглорожденных ведьм, исключением была Триш Корнер (мать их однокурсника Майкла), которую туда провела матушка Терри Бута (еще одного их однокурсника с Рэйвенкло).

Туда забирали бывших пожирателей, которым давали амнистию или условку. Гермиона знала об этом – в разговорах Джеммы часто мелькали имена (даже не фамилии!) самых страшных пожирателей, освобожденных волей нового министерства, и почти каждый из них был её пациентом после Азкабана: Руквуд, Фарли, Мальсибер, Уилкинс, Кэрроу, Роули…

Теперь очередным освобожденным стал Антонин Долохов, правая рука почившего Волдеморта, чтоб земля ему была бетоном, потомок русских аристократов, самый кровожадный боевик первой и второй магических войн. Тот самый Долохов, который её тогда… пожалел.

Нет, Гермиона конечно рассказала о контракте семейке: Невилл помрачнел и ушел общаться с кактусами, Рита умотала третировать знакомых министерских на эту тему, Лаванда меланхолично вылила на себя кофе, Кричер привычно заворчал, а Вальбурга разразилась такой бранью, что Гермиона замерла от удивления. Очень хотелось попросить повторить на бис, но да что там, Вальбурга никогда не повторялась! На прямой вопрос вредная старушка ехидно оскалила зубы в улыбке, и заявила, что никогда не сомневалась в умении Долохова приземляться на лапы.

И Гермиона привычно закатила глаза.

Её жизнь медленно, но верно приобретала какой-то странный поворот.

– Думаете, мне стоит пойти?

Гермиона, бережно укутанная в теплый белый свитер из шерсти единорога, черные брюки и купленные на какой-то распродаже белые кроссовки (Кричер все орал, что её тряпками даже полы мыть стыдно); по одному глотку цедила горячий ванильный капучино на кухне. Кричер намыливал посуду и поглядывал за «умной дурой, которая грязнокровка» большими глазами-мячиками.

Вальбурга Блэк, которая нагло скакала по всем картинам в доме, теперь расположилась в летней беседке и чинно пила коньяк из хрустального бокала, не забывая прикрикивать на Кричера.

– Куда стоит пойти? – отвлеклась женщина от своего увлекательного занятия – она полярно, буквально на пальцах объясняла домовику, куда хочет засунуть ему не очень тщательно намыленную тарелку. – а! К Долохову? Не поздно ты сомневаться начала, маггла?

Обычно магглой она её не называла, но сегодня настроение у мадам было дурное.

– Понятия не имею, зачем я подписала этот чертов контракт! – буркнула Гермиона в чашку с кофе.

Вальбурга громко хмыкнула.

– Мне-то не ври, – высокомерно проговорила она, – я тебя как облупленную знаю.

– Ой ли! – не осталась в долгу Гермиона, закатывая глаза.

– Да правильно ты сделала, – вдруг произнесла женщина, – правильно ты поступила, дурочка, не придумывай себе беды там, где её нет.

Гермиона сердито резанула ножом французский сыр и чуть не отрубила себе палец. Кричер взорвался негодующим волнением, беспокоясь то ли за её здоровье, то ли за фамильный блэковский нож, то ли за обоих одновременно.

– Мне кажется, что я сглупила, – честно призналась Гермиона, – что послушала сиюминутное чувство желания, послушала не разум, а что-то другое… мне кажется, что я зря согласилась на это.

Почему-то принятое ранее решение мертвым неподъемным грузом давило на плечи, как будто она сотворила какую-то глупость.

Вальбурга прекратила ухмыляться и посмотрела на Гермиону с каким-то странным выражением на красивом лице:

– Знаешь, – сказала она очень медленно и вдумчиво, словно продумывала каждое слово, – когда-то жизнь дала Долохову парочку лимонов. Они оказались гнилыми, но он не растерялся и смог состряпать из них лимонад. Но соковыжималки у него не было, и потому он пользовался подручными средствами. А под рукой у него, как назло, оказались отвертка и плоскогубцы.

Гермиона посмотрела на недопитую чашку с ванильным капучино, храбро допила последние глотки и решительно вскочила со стула.

– А как же сэндвич с сыром? – всполошенно рявкнул Кричер ей в след, но Вальбурга отрицательно покачала головой, останавливая домовика от продолжения гневной тирады.

– Пускай идет, Кричер, – устало произнесла женщина, – пускай идет спасать очередного недобитка. Быть может, хоть в этот раз этой дурочке повезет?.. – как бы женщина не старалась вкладывать презрение в слово «маггла», то в «дурочке» она даже не потрудилась спрятать печальную нежность.

Вальбурга Блэк тяжело вздохнула и бросила бокал с недопитым коньяком на пол. Кричер со вздохом вернулся к недомытым тарелкам.

Гермиона трансгрессировала в точное время – в последний год она была особо пунктуальна и не опаздывала никуда, даже умудрялась занять душ до Лаванды, что само по себе было подвигом.