Текст книги "Пари (СИ)"

Автор книги: лейтенант Кеттч.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Когда я робко вякнул про еду, мне было сказано, что за три часа до выхода на сцену есть нельзя вовсе, чтобы живот не торчал. Я сглотнул слюну и заткнулся. Но ненадолго.

На сцене нас уже ждали. Не считая Борисовича, там сидело, стояло и лежало пять человек. Да, я видел их в записи в ноуте у Ежа, но те, кто на видео казались единым слаженным синхронно работающим организмом, здесь выглядели натуральной сборной солянкой. Разномастные футболки и штаны, балетки, тапочки и кроссовки, бандана с черепами, разностильные причёски. Кто-то выше, кто-то ниже, но всё равно все выше меня. Возраст – на вид от двадцати до тридцатника. Причём, последние явно превалируют. И тут я. В их компанию, мля…

Как я уже сказал, молчал я недолго.

– А почему в костюме только мы?

– Потому, что ты его в первый раз сегодня видишь, – прилетел мне подзатыльник от крупноватого, несколько отяжелевшего мужичка, возможно, когда-то и бывшего стройным лебедем.

– Так-так! Ребята, не ссорьтесь! – это был Борисович. – Знакомиться будем сегодня вечером после выступления, а сейчас – работаем. Новенькие, внимание! Сейчас прогоним финал, потом – остальное.

Финал? Какой-такой финал? У Ежа никакого финала не было! Но в третий раз вякнуть я не успел.

В ответ на наши изумлённые взгляды Борисович пояснил:

– Выходим. Делаем пам, пам, пам, пам. Потом – сюда. Потом – вот так. А потом – пам, пам. Руку – сюда. Головой – вот так. Ну, а дальше – у каждого свой кусок. Чтоб новички финал не слили, сначала – ты, – и Борисович ткнул пальцем в кого-то из старичков, – потом – Дима-Альберт-Богдан, – нас назвали троих оптом, как некое триединство из Ленина, Маркса и Энгельса, – и остальные. У каждого – короткое соло. Пока ставят музыку, показывайте, свои фишечки, ребята.

Он, вообще, как, нормален? Мне доводилось видеть, чем порой заканчиваются попытки понтануться и сделать даже не самые технически сложные вещи без разминки и разогрева. Нет уж. Я себя люблю такого, какой я есть. Меня прорвало, и я всё-таки высказался:

– Вот прям щас. Разбежался и пошёл. Вы тут часом банк не ограбили? Нет? А то есть риск на больничных разориться. Вы – как хотите, а я пошёл разминаться.

Уходя за кулисы, я увидел, как Альберт завернул вслед за мной.

– Кажись, сработаемся, – донеслось со сцены. Жаль, я не слышал, кто это сказал.

Я шёл по узкому коридору и решал, где здесь вообще можно найти помещение для разминки. В идеале хорошо бы – на сцене, но там вся ждущая развлечений толпа.

Нас нагнал Богдан.

– Куда пойдём?

Я вспомнил множество соревнований, в которых участвовал. Где мы порой только не разминались!

– Может, в фойе? – предложил я. Хотя, кто их тут знает, какие у них здесь правила?

– Идём в гримёрку? – предложил Альберт, и удивительным образом разобравшись в запутанных коридорах, безошибочно завернул в нужную сторону.

Минут десять мы разминались. Я усиленно думал над кучей вопросов одновременно. Что именно сделать сейчас, чтобы они все утёрлись? Что, из того, что можно для этого сделать, безопасно делать здесь, прямо на жёстком полу без матов? И что попроще для исполнения будет смотреться особо эффектно?

Нас не беспокоили. Поразминавшись, мы вернулись на сцену, где Борисович тоже дирижировал чем-то наподобие разминки.

Мы остановились на краю сцены. По мановению руки Борисовича замолкла музыка, и все головы повернулись в нашу сторону.

Я пожал плечами, отошёл совсем уж в край кулисы, разбежался и сделал пару сальто и винт. Потом вернулся в центр сцены, походил на руках, развернулся спиной к залу и сам себе поаплодировал пятками. В ответ – тишина. Я развернулся в профиль, медленно прогибаясь в спине, опустил стопы к полу и, почти встав на мостик, резко вздёрнул ноги вверх и в прыжке перевернулся в нормальное положение.

– Два брата-акробата, – когда я развернулся лицом к Борисовичу, пробормотал кто-то за моей спиной.

– Вы ваш финал «разведите» так, чтобы я с самого краю оказался, – обратился к Борисовичу я.

После меня свои «фишечки» показывали Альберт и Богдан. Альберт, на мой вкус, был слишком уж балетным. Хотя, что я понимаю в балете? Альберт был лёгким, летящим и изящным, но, как мне думалось, на подобные шоу народ ходит не на пируэты поглазеть. Богдан явно был «с миру по нитке», но интересен. На мой непросвещённый взгляд, разумеется.

Потом Борисович по нескольку раз прогнал те номера, которые мы учили с Ежом. Нам было сказано, что с завтрашнего дня нас начнут «вводить» и в другие танцы, заняться которыми Ёж-Лёша не успел. Минут за тридцать до начала выступления нас согнали со сцены и развели по разным гримёркам, чтобы «старички» бдили за нами, тыкали носами и по первости водили за руку.

Про поесть я уже не заикался, хотя желудок подводило от голода. Я просто выскользнул в фойе и купил в буфете пару бутербродов, которые провалились внутрь, словно их и не было.

К моему возвращению, на подзеркальниках в гримёрке и на полу в кулисах появились бутылки с водой. На них один из парней старательно выводил буквы чёрным маркером.

– Ты – Дима? – полуутвердительно произнёс он.

Я кивнул, и он кривовато вывел на бутылке заглавную букву Д.

Когда все начали переодеваться, я мысленно присвистнул. И куда меня занесло? У них тут у всех, ну, то есть, почти у всех, похоже, была какая-то тату-мания. Якудзой себя парни вообразили, что ли? Никогда этого не понимал. Хотя с последних рядов, возможно, только по татухам и можно определить, кто здесь кто. Принцип, как в порно, мысленно хмыкнул я. У кого-то – на руке, у кого-то – на спине, у кого-то – на груди.

Удивление у меня вызвали не только цветные разводы по телу. Похоже, с техникой безопасности здесь полный швах, или парни откусили кусок не по зубам: на каждом третьем был либо фиксатор, либо тейп. Но додумать эту мысль я не успел. Зазвенели звонки. Первый… Второй… Третий… Пора.

Пару лет спустя попалась мне в сети шутливая диаграмма «Мысли танцоров во время выступления». По восходящей градация шла так: ритм, позиция в линиях, хореография, когда вступать, меня все хотят. Признаюсь вам, про ритм, хореографию и кто кого хочет, думать мне тогда в голову не приходило. Все мысли были заняты лишь позицией и боязнью вылезти наперёд всех или наоборот отстать.

В одном из перестроений я исхитрился зацепиться необмятыми новёхонькими кружевами на манжете за пуговицу соседа справа. Манжета не отцеплялась. Я дёрнул. Не помогло. Я дёрнул сильнее. В итоге я так и заканчивал номер с куском кружев, свисавших с рукава, а в следующем танце один из парней чуть не убился, наступив на вырванную мной с мясом пуговицу. Когда избавившись от сцепления с манжетой соседа, я чуть скосил глаза, чтобы оценить размеры катастрофы, то с изумлением обнаружил, что пресловутая линия не нарушена, а посмотрев вечером снятое из зала видео, сообразил, что «отцеплялся» я от соседа в самой дальней от края сцены точке, и зритель, скорее всего, ничего и не заметил. Когда после того самого злополучного перестроения я оказался лицом к залу, то увидел, что зрители встают. Последнюю треть концерта меня пёрло, плющило и таращило, такая энергетика шла из зала. Впрочем, плющило и таращило не одного меня.

На последнем такте финала я вдруг понял, что сил у меня нет. Кто-то меня тискал, кто-то чмокал. Потом на щеке обнаружился след от сиреневой помады. В руках почему-то оказался букет роз.

Что там говорил Борисович? Что с завтрашнего дня нам троим придётся выступать больше? О-о-о… Теперь меня уже не удивляли ни выбывшие из-за травм, ни фиксаторы, ни тейпы на телах коллег. Удивляло другое: почему они ещё живы и могут перешучиваться и улыбаться?!

Комментарий к Часть 4. Первый раз

Та самая диаграмма: https://pp.userapi.com/c841037/v841037503/26192/ox66_IYaI-M.jpg

========== Часть 5. Первая ночь ==========

После поклона я собрался было переодеться, пытаясь попутно сообразить, что мне делать с букетом роз, но меня едва ли не за шиворот развернули к ближайшему зеркалу, сунули в руки влажную салфетку и велели привести себя в порядок. На щеке обнаружился помадный поцелуйчик. Переодеться мне не дали и повели в фойе фотографироваться. Какого хрена? Я на такое не подписывался!

Вот уж точно фанатки-неадекват. На что им эти фотки сдались? На стену вешать? Перед подругами хвастаться? Так было бы чем. В соцсетях выкладывать? Опачки… Только этого мне не хватало. А ребята так спокойно… И шутят ещё. И троллят. Прикольно. А тётки не понимают, что над ними тонко стебутся. Мне понравилось.

Когда жаждавшие фоток и автографов иссякли (А автографы-то им на что?!), нас погнали забрать из гримёрок вещи и загрузили в автобус. А поесть?! Я стойко молчал, но когда набрал в грудь воздуха, чтобы всё сказать о воистину гестаповских методах и несоблюдении КЗоТа (я где-то слышал это слово), автобус остановился, и с радостным гомоном все повалили на выход. Среди воплей я расслышал «вареники» и мысленно одобрил. Выходит, жрать хотел не я один.

Нам дали время «до полуночи» на то, чтобы поесть и познакомиться с городом. Хотя как можно “познакомиться” меньше чем за два часа, мне ясно не было. В круглосуточной вареничной я загрузил в себя солянку, пельмени и вареники с вишней. Всё куда-то прошло, словно и не в меня. Потом, уже неспешно, я смаковал курник и попивал чай.

Кто-то пошёл прошвырнуться по улице, кто-то вышел покурить. Они тут ещё и курят?! И живы после шоу?! Ну дают! Но большинство никуда не пошло и тупо втыкало в телефоны, сидя перед неубранными тарелками.

Как только нас снова загрузили в автобус, все уснули. Остались бодрствовать только водитель и я. Нет, ну какая вселенская несправедливость! Все спят, а я не могу. Я устраивался и так, и эдак – не помогало. Парни спали либо сидя (и как им удавалось?), либо поднимали подлокотники кресел и устраивались на четырёх сиденьях сразу. Причём, реально спали и как-то даже в проход не падали. Кто-то ещё и храпел на весь автобус, а они все спали, млять…

За несколько часов я весь извёлся. Даже сходил на стоянке вместе с водителем попил кофе. Гадость неимоверная. Но всё равно потом не уснул. Врут, что турки кофе специально перед сном употребляют. Одно хорошо: в автобусе тепло, и жрать больше не хочется.

Часов через пять нас привезли в какой-то город. Автобус остановился на набережной, зевавшие мятые ребята выползли из тепла на улицу. Раскрылось чрево автобуса, мы выгрузили вещи и вошли в гостиницу.

Борисович посмотрел на меня и объявил:

– Дети и инвалиды – вперёд.

Чёрт… И здесь стебётся… Ну ладно, я ему припомню. Со временем. Всё.

Меня зарегистрировали. Я собрался было ползти к лифту, как услышал:

– Завтрак с семи до девяти. Не забудь поесть, чтоб еду как вчера не требовать.

Ох, нахал ядовитый!

Борисович же продолжил:

– Все свободны до полудня. В двенадцать ровно собираемся возле… Дима, какой у тебя номер?

– Одиннадцать семнадцать, – я глянул на выданную к магнитному ключу памятку.

– Вот возле его номера и собираемся. И не опаздывать. Будем репетировать. Потом – едем в зал. Там всё, что успеем, разводим по сцене.

Я потащился к лифту. Пока я его ждал, то успел заметить, что следующим ключ от номера получал тот парень, у которого плечо было в тейпе. То есть, «инвалид». Может, у них тут не всё так запущено, как мне сначала показалось?

Я оставил чемодан у порога, дополз до кровати и… разбудил меня грохот кулака по двери.

– Эй, дитё… Ты тут?.. Спишь, что ли?.. Ты ел?.. Эй!

Я разлепил веки и огляделся. Я в одежде лежал на кровати, хотя, вроде, только что присел, чтобы снять кроссовки. Я извлёк из-под себя сотовый и посмотрел, который час. 08:51. Чёрт! Я вскочил.

За дверью обнаружился тот самый «инвалид в тейпе». Как там его? Альф, он же Орёл. Ну с Орлом всё ясно, Орлов. Но куда смотрели родители, называя сыночку Альфредом? Учитывая появление в коллективе Альберта, теперь следовало, возможно, ожидать появления Адольфа, мысленно хмыкнул я.

– Ты ел? Нет? Тогда – вперёд! – и меня потащили к лифту.

За едой я немного проснулся и уже был способен слушать то, что вещал Орёл.

– … по первости всегда так. Потом привыкнешь. И спать научишься везде… А ты что, и в самом деле, в школе?.. А экзамены как сдавать будешь?.. А родители что сказали?..

Я что-то невразумительно мычал в ответ. Шведский стол в гостинице оказался весьма неплох, и я больше внимания уделял еде, не болтовне. Альфред это понял, но, похоже, не обиделся. Сообщил, что в гостинице мы остаёмся до завтрашних двенадцати часов, после чего нас повезут в следующий город.

***

На втором шоу было чуть легче. Старички по-прежнему водили меня за руку, в нужный момент выталкивали из-за кулис или наоборот придерживали за шиворот.

Днём в фойе на одиннадцатом этаже Роман Борисович развёл ещё два номера, доработали которые мы уже в театре на сцене. В этот раз мы выступали в настоящем театре с позолотой, бархатными портьерами и бабушками-билетёршами.

Про обед почему-то снова никто не вспомнил. Но перед самым концертом я сумел сбежать из театра и затарился в домовой кухне, находившейся на той же площади, наисвежайшими булочками, здраво рассудив, что потолстеть при таком режиме дня мне точно не грозит.

В этот раз мне подарили какой-то разлапистый тропического вида букет. Ночью он так пах, что пришлось выселить его в ванную, зайдя в которую утром, я принялся чихать как кот.

После шоу автобус отвёз нас обратно к гостинице, и все, закинув костюмы в номера, собрались идти гулять по ночному городу и ужинать в ресторане. Как я уже говорил, телефон с родной СИМкой я потерял, и то ли мне забыли сообщить, то ли я сам всё прослушал, но мне на карту, как выяснилось, была переведена некая сумма, не то командировочные, не то ещё что, и я решил идти со всеми, поняв, что вполне могу себе это позволить.

========== Часть 6. Десять дней, что изменили мой мир ==========

Бродить по тёмным улицам всем быстро наскучило, и мы запилили в ближайшее ещё работавшее заведение. Самое странное заключалось в том, что, немного посидев, парни опять пошли гулять! И более того, никто, вроде ж, ничего крепкого не пил, но на улице парни принялись отплясывать! На пешеходной улочке возле какой-то псевдогреческой кафешки играла музыка. Сиртаки. Парни встали в линию и… Чёрт… С кем поведёшься, как говорится… Я смотрел на то, как они дурачились под музыку, и у меня в голове зрела идея. Идея абсолютно безумная и хулиганистая. Но я видел этот танец на сцене. И отнюдь не в греческом стиле. Надо будет обдумать хорошенько и, быть может, переговорить с Романом?

На вечерне-ночной прогулке нам, новичкам, было обещано, что по окончании испытательного срока нас ждут шашлыки в честь окончательного официального приёма в состав. Я подзавис. Ох, как здорово было бы туда пойти! Но что мне делать на шашлыках у взрослых, чуть ли не в два раза старше меня дядь? И как объяснить подобное родителям? А главное, как половчее посвятить их в то, что их чадушко вместо учёбы и подготовки к экзаменам или хотя бы соревнованиям принялось плясать на сцене?

Утром, наученный горьким голодным опытом, я похитил на завтраке пяток кексов с изюмом и пирожок с капустой. Должен же я был чем-то питаться днём?

Кстати, в следующей гостинице мне так не повезло. Шведского стола не было. На завтрак всем выдали по два кусочка булки, порционную финтифлюшку масла, тарелку с малипусечной порцией гречневой каши, крохотную котлетку, пару кругляшов огурца, чашку с кипятком и пакетик с чаем.

Все последующие дни были похожи один на другой. С небольшими вариациями, конечно. Нас либо привозили сразу в концертный зал на репетицию, либо после выступления грузили в автобус и посреди ночи, а то и на рассвете заселяли в гостиницу. И в том, и в этом случае Роман (Борисовичем я его уже даже мысленно не именовал) разводил один-два танца. С обедом вечно происходили какие-то косяки и непонятки, но я приучился утаскивать хоть что-то съедобное с завтрака. Разумеется, если там можно было хоть что-то утащить.

Гостиницы нам попадались самые разные. От достаточно современных, где утром горничная в передничке приносила завтрак чуть ли не в постель, до старых советских со скрипящей ДСПшной мебелью с покосившимися створками, не открывающимися или, наоборот, не закрывающимися фрамугами и дверьми, но зато с настоящими паркетами и коврами.

Когда мне показалось, что вся программа наконец-то «разведена» и выучена, я выдохнул с облегчением. Но не тут-то было. Роман принялся устраивать тренировки и мастер-классы. Меня принудительно ставили к «палке». Скажу вам честно, это был мрак и ужас. У станка я смотрелся инородным телом, полным кретином, бревном и тупым чмо. Степан, отяжелевший лебедь, и Альберт, новенький, ржали надо мной как подорванные. Ясное дело, никакого станка в гостиницах и ДК не было, и меня ставили к стенке, подоконнику, парапету. Но если в театре появлялся доступ в репетиционный зал… Это был ад. Для меня, конечно. Не для них. Зато в коридоре одного ДК обнаружилась целая стопка матов. И тогда мне было поручено провести урок по акробатике. Ох и оттянулся же я!

Помимо спонтанных развлекух утром после завтрака или вечером после выступления периодически возникали и форсмажоры. Где-то в конце первой недели состоялось моё повторное боевое крещение. У одного из парней приключилось банальное расстройство желудка. Он остался в гостинице, а вот я, разумеется, не добровольно, оказался одним из выводящих в самом первом номере. БЕЗ РЕПЕТИЦИЙ. БЕЗ ПРОГОНОВ. Я стоял и трясся у кулисы. В теории я знал этот танец с любого места. Но то в теории. В принципе, там и танца как такового не было. Так, мельтешение по сцене. Но в уме перекроить номер на нечётное количество участников… Ох… Обычно я выходил вторым во второй группе и не задумывался ни о чём. Просто шёл за Романом и ориентировался на него. Но тот, чтобы совсем уж не калечить номер, встал на место захворавшего, и выводящим во второй группе оказался я. Тот танец я пережил, хотя, возможно, выглядел тогда как шевелящий губами идиот. Да-да. Я считал. И, возможно, вслух. Вместо второго чётного я оказался первым нечётным, да, к тому же, ещё и крайним заводящим. И да, я как сова крутил головой, проверяя, туда ли я пошёл, отстал я или слишком спешу.

В тот день я, видимо, выглядел полным придурком, поскольку это был единственный раз, когда мне не подарили ни цветочка.

Достаточно быстро я понял, что компания в этом театре танца подобралась более чем специфическая. Народ троллил всех и вся. Начиная с ни в чём не повинных случайных зрителей и упоротых фанаток и заканчивая своими же коллегами и художественным руководителем. Меня мучил когнитивный диссонанс. Рассказать уважаемому и обожаемому тренеру анекдот? Даже неприличный? Да запросто! Но заменить художественному руководителю содержимое бутылочки с шампунем на зелёную краску? Или за пять минут до выхода на сцену лёгким движением руки ляпнуть коллеге по сцене на плечо переводную татушку не очень приличного содержания… Троллили и разыгрывали, слава богу, только «своих». На меня не покушались. Но я чувствовал, что это временно.

Как я уже говорил, домой я приехал подкованным в самых разнообразных областях. И с ощущением, что за первые десять дней я стал «своим». В одном из городов ко мне в антракте подвалил Вадик Анисимов. Подвалил с просьбой сразу после шоу кое-куда с ним сходить. Времени вести длительные переговоры в перерыве не было. Но и давать согласие незнамо на что было стрёмно.

– Я ж местный, – сказал Вадик. – В общем… Тут в зале кое-кто сидит… И мне нужно… Очень нужно, кое-куда пойти. Но не одному…

Я оторвался от шнурков на кроссовке и посмотрел на Вадика. У него глазах стояла такая тоска… Словно уловив мои колебания, он продолжил:

– Ты не подумай ничего такого. Мы как на такси приедем, так на нём и уедем. Это максимум на час.

Я пожал плечами и кивнул.

– Я к тебе зайду, когда нас в гостиницу привезут?

– Заходи, – ответил я.

Вадим действительно ко мне зашёл. Уже в куртке, с шарфом на шее и в каких-то не особо потребных драных джинсах. Он критически оглядел абсолютно нормальные мои и изрёк:

– Раздевайся.

– Чего? – офонарел я.

– Такой прикид не пройдёт, – Вадик открыл шкаф и вытащил сценические резиновые псевдоджинсы и кислотного цвета майку, которую я надевал исключительно на репетиции.

– Ты чего? – изумился я. – А как же штраф?

Да-да. Штрафы у нас были. За «покурить», за «опоздать», за мат, за «поесть в костюме» и т. д.…

– Ты ж не есть в нём будешь, – отозвался Вадим. – Не кочевряжься.

Я переоделся, натянул куртку, и мы вышли в коридор. Нам никто не встретился, и я с облегчением выдохнул. Как оказалось – рано.

Таксист, услышав от Вадима адрес, разве что не сплюнул. Когда мы вошли в достаточно неброско оформленный клуб, я понял, почему. Девушек в клубе не было. Ни одной. А публика была весьма специфична. Я, надо полагать, явил миру весьма сложное выражение лица, так как Вадим развернул меня к себе, как маленького вытряхнул из куртки и сказал:

– А ты что, не знал?

– Нет… – пробормотал я. – Откуда бы?

Вадим опустил голову.

– Я думал, тебе рассказали…

– О чём?

– Когда мы в прошлом году здесь были, мой бывший устроил после концерта форменный скандал. Я был уверен, что ты в курсе…

Теперь мне стали понятны сегодняшние переглядывания ребят и постоянное ненавязчивое присутствие в коридоре у раздевалок одного-двух старичков.

– Он здесь? – спросил я.

– Должен быть. И на концерте сидел в первом ряду… Он меня… выгнал, и я уехал в Питер. Я, собственно, и уехал просто чтобы больше его не видеть. А как только мы стали мелькать то здесь, то там, я снова стал ему нужен. Мне даже номер пришлось сменить… Звонил, упрашивал… Я сказал «нет». Я не игрушка… – прошептал Вадим.

– И ты решил отыграться на нём?

– Да.

– Ну тогда пошли зажгём, – я схватил опешившего Вадима за руку и потащил на танцпол.

Там мы устроили целое шоу. На нас пялились и капали слюнями. Я даже пожалел, что в клубе не было шеста. Ух, я б там сбацал.

Не прошло и десяти минут, как появился тот, ради кого всё это и было затеяно. Чернявый. Глазки с поволокой. Капризно изогнутые губы. Тьфу… Подержанный купидончик. Но ростом выше и Вадима, и, понятное дело, меня.

За ним семенило нечто. Подведённые глазки. Полосатые патлы. И вихлявая походочка. Одёжка в облипочку. Тьфу ты. Почти как у меня. Оно хватало чернявого за руки, надувало губки и звало:

– Сёмочка, что ты там увидел, мой сладенький?.. Сёмочка, а может, лучше домой?.. Ну, Сёма-а-а…

«Сёмочка» молча подвалил ко мне и попытался ухватить за грудки.

– Вадим мой. Не смей его лапать…

Драчуном я не был никогда, но без особого труда увернулся.

– Это ты, мудила, не лапай моё, – боже, это я сказал? Я?!

– Как ты мог?! – этот вопль был обращён уже к Вадиму. – Как ты мог променять меня на него?..

– А вот так и мог, – выкрикнул тот. – Кто почти каждую ночь тащил в постель всё новых мужиков? Может, я? Может, вот это – тоже моих рук дело? – Вадим рванул вверх рукав облегающей белой футболки.

Я знал, что там увижу. Не особо заметный, но большой странной формы шрам.

– Пошли отсюда, Дим. И, кстати, как там тебя? – это Вадим обратился к накрашенному манерному пугалу, дёргавшему «Сёмочку» за рукав. – Будь осторожней. Если ты не любитель боли и тройничков, так и вовсе от него беги, – Вадим развернулся и зашагал к выходу.

Я, опомнившись, рванул в гардероб, схватил наши куртки и припустил за Вадимом.

В такси тот молчал. Только кусал губы, и по щекам катились слёзы. Когда мы уже подъезжали к гостинице, наплевав на таксиста, я обнял Вадика, тот судорожно всхлипнул и, уткнувшись мне носом в плечо, разревелся.

Да-да. Ночью я спал в чужой постели. Но вы всё не так поняли. Вадька держался за меня во сне и то и дело, не просыпаясь, судорожно всхлипывал. Мы так и спали. Он – в белой рубахе и драных непристойных штанах, я – в жуткого цвета майке и концертных джинсах. Я лежал и думал о рассказе Вадима, о том, как «Сёмочка» попытался силой его задержать, когда тот высказался против очередного «третьего» в их постели. Я смотрел в темноту и мне казалось, что я снова и снова слышу судорожные всхлипы «А ведь я его любил… И до сих пор, похоже, люблю…»

Штраф из моей первой зарплаты всё-таки вычли. В такси я исхитрился сесть на что-то жирное, видимо, оставленное на сиденье предыдущим пассажиром.

Утром Вадька не смел смотреть мне в глаза и на завтрак не пришёл. Я, не скрываясь, понапихал в пакет булочек, оладий, драников, нарезанных яблок и отнёс это ему. В автобусе все молчали. Я устроился на сиденье с ногами и сразу уснул.

До следующего города мы ехали весьма недолго. Нас даже почему-то повезли обедать. Что, разумеется, не могло не радовать.

Нас было восемь человек, плюс ведущий, плюс звуковик, световик и водитель. Расселись все свободно, за несколькими столами. Вадим от меня просто шарахнулся. Ну и дурак. Думает, что ли, что я всем рассказывать буду или дразнить?

За столом напротив меня оказался Орёл, тот самый, который в один из первых дней будил меня на завтрак.

Когда ему позвонили, я старался не слушать, но не затыкать же себе уши?

– Да, моё Солнышко… Да, Мариночка… Да… А ты кушала сегодня?.. А вчера?.. Настоящую еду?.. Точно?.. А Стасика покормила?.. Едой?.. Да, Мариночка… Да, Солнышко моё… Мама заезжала?.. Да?.. Да… И я – тебя… Да…

Чем дольше я слушал, тем в большее изумление впадал.

– Вот так и живём, – завершив разговор, потёр переносицу Альфред. – В доме нет еды. Настоящей. Она своими кормами и травой и ребёнка пытается кормить.

Как мне доводилось слышать, люди порой изливают душу случайному попутчику. Уж не знаю, почему, но Альф принялся изливать наболевшее мне. У его жены после родов произошёл сдвиг по фазе. Сдвиг на почве похудения. Жена познакомилась на детской площадке с какой-то крейзанутой фитоняшкой, перестала есть нормальную еду, отказалась от мяса и перешла на траву и сухие корма. И даже пыталась кормить этим ребёнка. Маленьким Стасиком занимались исключительно Альфред, его мама и сестра.

– Вот так и живём, – повторил Альф. – Реальная жизнь её теперь мало интересует. Только и стоит с сантиметром у зеркала. Или на кухне зёрнышки поштучно отмеряет… В общем, будешь жениться, Дим, смотри не нарвись на фитоняшку…

Что на это ответить, я не знал. Может, у этой Марины комплекс из-за мужа? Может, она боится, что он её растолстевшую бросит?

В тот день меня ждала ещё одна исповедь. Да что ж это за напасть? Когда мы садились в автобус, Никита Луценко уже был там и с кем-то ругался по телефону.

– Сука… – закрыв лицо ладонью, пробормотал он. Убрав руку и увидев меня, он добавил: – Никогда не спи с фанатками, Дима. А если уж очень приспичит, уноси гандон с собой.

– Че… Чего?! – прошептал я. Уши у меня при этом загорелись, как два красных фонарика.

– В унитаз, говорю, его спускай. Или с собой забирай.

Как мне потом рассказали, где-то с год назад Никите в Контакт написала какая-то девица. Мол, «Я беременна» и «Ты разбил мне жизнь». Опознать девицу по фотографии Никита не смог. Но в том городе, что был указан у девицы в профиле, группа когда-то снималась в рекламном ролике и прожила больше недели. Съёмки длились по два-три часа в день. Остальное время все погибали от скуки и, соответственно, развлекались, кто как умел.

– … видимо, она вынула его из ведра, куда я его бросил, – вздохнул Никита. – Короче, учись, Дмитрий, на чужих ошибках, чтоб своих не совершать.

– А… А как ты узнал, что ребёнок твой? – промямлил я.

– А я, чтоб она отвязалась и претензий не выдвигала, тест на отцовство предложил сделать.

– И… И что?

– Как оказалось, отец – я.

Я уселся на своё место позади Никиты. Ну дела… Помнится, папа во время лекции про гандоны надевал их на огурцы и спускание резиновых изделий в унитаз очень не рекомендовал. Но то папа. Мне тогда вообще показалось, что во время импровизированной лекции он смущался куда больше меня.

***

Когда вечером после концерта автобус подполз к гостинице, в фойе обнаружились огромный чемодан, куча разнообразных пакетов и Ёж. После этого безумного дня я обрадовался ему как родному.

И только вечером, уже засыпая, я сообразил, что теперь, с его приездом, все танцы придётся «разводить» и заучивать по новой.

========== Часть 7. Солист балета ==========

Утром нас повезли в очередной город. В этот раз в автобусе я оказался позади Романа и Ежа, который делился с ним новостями о каких-то проектах и общих знакомых. Подслушивать я и в мыслях не имел, но, сидя рядом, не услышать хотя бы отдельных слов было невозможно. Речь шла о новых номерах, «активном включении новеньких» и близящемся возвращении некоего Тёмы.

Новыми номерами и новенькими они занялись сразу по прибытии. Идея, как я понял, принадлежала Лёхе-Ежу, но ставить номер они с Романом собирались совместно.

В автобусе они слушали какой-то отрывок через одни наушники. До меня доносилось уже привычное: «А вот здесь – пам, пам, пам… А потом – поворот!» и «силуэт», «руки», «сегодня же закажем» и «Репетиция – сразу по приезде». Кто б сомневался, что про обед опять никто не вспомнил!

Номер был поставлен для нас троих: Альберта, Богдана и меня. С моей точкой зрения постановщики не посчитались и в центр поставили не одного из них, а меня. Мотивировав это тем, что для эстетики и симметрии мелкого, то бишь, меня, нужно ставить в центр, и что сюжет только выиграет, если в центре будет такой, как я. Аргументы, что Альберт самый гармоничный и эстетичный, ими приняты к рассмотрению не были.

Номер был поставлен за два дня. Световик сделал картинку, ещё через пару дней в очередной город нам доставили костюмы, чёрные с ног до головы – для массовки и телесного цвета брюки для нас, и… И состоялась премьера*.

В полной темноте звучали шаги. Сначала тихо, потом всё громче и ближе. Я выходил из самой дальней кулисы, стараясь шагать в такт стуку подошв на треке. За двадцать одну секунду я должен был оказаться в центре у задника. Раздавался раскат грома, и передо мной высвечивалось нечто наподобие лунной дорожки, по которой я должен был идти навстречу зрителю. Мои аргументы о том, что шаги босого человека не могут разноситься эхом, Ёж и Роман разбивали красивыми фразами вроде «художественная условность» и «поэтическая метафора». Короче, я шёл к авансцене из центра, чуть позже появлялся Богдан, за ним – Альберт. Когда мы оказывались почти у самого края сцены, перед нами вставало «зло»: чёрные руки массовки, из-за цвета одежды, сливавшейся с окружающей чернотой. Лежавшие до этого на полу и встававшие перед нами, не давали пройти, удерживали, завязывали нас в узлы, чинили препятствия. Лунная дорожка гасла, и я оставался в свете единственного прожектора. Нужно было дойти точно до того места, куда он будет направлен, а подгадывать по первости было реально нелегко. «Зло» росло, множилось, одолевало, я падал, распростёршись у края сцены. Прожектор гас. Массовка перемещалась к Богдану. Загорался другой прожектор, и зло «сживало со свету» и его. С Альбертом всё повторялось. У каждого из нас шёл сольный кусок, а «зло» толпилось вокруг и тянуло к нам свои алчные конечности. В конце, когда перед финальной частью звучали гитарные переходы, зло растворялось. Мы поднимались и «уходили в закат» по выложенной прожекторами «лунной дорожке». Сначала падал Богдан, потом – Альберт. Я, дойдя до занавеса, оборачивался и бросался обратно. Альберт и Богдан тянули ко мне руки… С последним аккордом гас верхний свет, и на фоне подсвеченного белым задника становились видны наши застывшие силуэты. Уходящий в сторону света – мой, и полулежащие, стремящиеся туда же – их.