Текст книги "Дерево (СИ)"

Автор книги: Ler-chan

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

***

Когда самолёт провалился в первую воздушную яму, у Мицуру, оставшегося в рабочем отсеке, вырвался невольный стон. Кажется, действие анальгетика заканчивается. Вот какого чёрта он не озаботился выпить ещё одну таблетку, пока бортпроводники бегали по салонам, усаживая пассажиров поудобнее и проверяя, все ли пристегнулись?! Теперь-то все пристёгнуты как надо, в том числе и он сам, и шиш кто ему позволит встать при такой болтанке, чтобы добраться до аптечки.

– Сильно же я нагрешил в прошлой жизни, раз меня так наказывают в этой! Уй-я!

Стейси сочувственно сжала колено Мицуру ладонью.

– Ну-ну, малыш, потерпи немножко.

– Ты говоришь прямо как мамочка!

– В кабинете у Мэтта ты был не против, чтобы я изобразила твою мамочку!

– Я тогда просто ничего не соображал от боли! Ты обиделась, да?

– Ну что ты, разве на тебя можно обижаться?

– Знаешь, я так рад, что лечу домой вместе с вами… Ох-х!

– Совсем невмоготу?

– В общем, если я сейчас грохнусь в обморок, запомните – это от боли, а не потому, что я боюсь! Кстати, вы знаете историю про то, как в одном чартерном рейсе началась паника из-за сбоя двигателя, а бортпроводник не растерялся и врубил для пассажиров порнуху? Не знаете?! Это же классика!

Мицуру вспоминал всё новые забавные случаи и анекдоты про пилотов и стюардесс. Скоро бригада бортпроводников от души хохотала – правда, немного нервным смехом, самолёт продолжало нещадно трясти. Из салонов доносились испуганные возгласы пассажиров, плакали дети. У Мицуру в ушах стоял тонкий хрустальный звон, и от режущей боли в плече всё вокруг казалось пронзительно ярким и хрупким, как этот самый хрусталь.

«Леди и джентльмены, говорит командир экипажа. Зона турбулентности пройдена успешно. Дальнейший полёт совершается в полном соответствии с расписанием. Спасибо за внимание».

***

Наверное, Мицуру всё-таки выполнил своё обещание и потерял сознание. Ненадолго, как ему показалось. Но когда Мицуру открыл глаза, прямо перед его лицом обнаружились сжатые до белизны губы командира экипажа, а испуганная Стейси растирала ему руки.

– Идиот… – еле слышно, так, чтобы слышал только Мицуру, прошептал Джон. – Если тебе захочется, чтобы я тебя поцеловал, просто скажи, а не заставляй меня делать тебе искусственное дыхание.

– Прости…

Боли в руке больше не было. На столике лежали шприц-тюбик и марлевая салфетка. Мицуру знал, что это значит. Джон решил не заморачиваться, заставляя его глотать таблетки, а вколол сильнейший анальгетик, смешанный со снотворным. Спецсредство из личной аптечки пилотов на случай чрезвычайных обстоятельств.

– Теперь тебе объяснительную писать…

– Ничего, выкручусь. Ты как? Сколько пальцев видишь? – Джон растопырил пятерню перед носом Мицуру.

– Шесть с половиной… – стюард зевнул во весь рот и, кряхтя, поднялся с кресла у пульта связи. – Я сейчас вырублюсь… хочу в своё родное кресло в первом ряду-у…

– Стейси, проводи его. И больше не беспокоить ни при каких обстоятельствах! Пусть Люси читает объявления на японском, забери у второго пилота инструкцию, там с транскрипцией.

– Будет сделано, командир.

***

«Надо же, я вырубился от боли в плече, а не от вибрации корпуса… И эти дурацкие радужные пузыри не плавали перед глазами… Неужели Мэтт прав и скоро все последствия травмы исчезнут?! Я снова смогу сесть за штурвал… Смогу? Правда смогу?» Мицуру неудержимо проваливался в сон без сновидений, а его пальцы сжимали подлокотники. Так же сильно, как когда-то сжимали штурвал самолёта. Тогда, четыре года назад…

========== Танигава Кохей. Москва—Токио, рейс 15-82 JA ==========

– Что-нибудь желаете? Минеральная вода, газеты, журналы?

– Нет, спасибо.

– Расписание полёта в нашем буклете, вот здесь, в кармашке. Если есть пожелания относительно меню, сообщите, пожалуйста, заранее. Кнопка вызова бортпроводника – крайняя левая, пользоваться сотовыми телефонами, планшетами и ноутбуками будет можно после появления разрешающей надписи на табло. Курить в салоне запрещено, зона для курения в специальном отсеке возле туалета…

– Я не курю.

– И это правильно, господин Танигава! Спасибо, что воспользовались услугами нашей авиакомпании, приятного полёта!

Кохей положил на колени журнал, купленный в аэропорту. Так и не открыл его: пока довёл потерявшуюся Веронику до справочного терминала, пока переговорил с родителями… Не его это дело – давать советы людям, но рассказать, почему девятилетняя девочка сбежала от мамы и папы, было необходимо. А ещё нужно было отвести в сторону мать девчонки и шёпотом порекомендовать при первой же возможности показать ребёнка детскому хирургу. Намётанный взгляд молодого врача сразу отметил разницу в высоте плеч Вероники. Сколиоз, начальная стадия. Всё ещё поправимо, если не запустить процесс. Мать Вероники – некрасивая, но умело маскирующая этот факт при помощи дорогой косметики – слушала Кохея с плохо скрытым недоверием. Пришлось вытащить своё удостоверение. Недоверие исчезло, рекомендацию приняли к сведению, отец девочки попытался сунуть Кохею деньги. Тот еле отбился, хорошо, что как раз в этот момент пригласили на посадку.

Странные они всё же люди, жители этой непонятной страны… Щедрые и доверчивые, легко пускают в свои дома чужаков и делятся едой с любым, кто попросит. Уверенные, что в этом мире за всё нужно платить, и тут же опровергающие собственную убеждённость не поддающимися логическому объяснению поступками. Когда незадолго до отправки в спортивный лагерь их бригаду направили на место крупной автокатастрофы, жители деревни, рядом с которой случилась авария, без лишних разговоров разобрали тех, кто не сильно пострадал, по своим домам. На осторожный вопрос Кохея, что потом будет с пострадавшими, грузный мужчина, представившийся директором местного молокозавода, ответил, что, как придут в норму, развезут по домам. Кохей не понял.

– Просто так? Бесплатно?

– А как по другому-то? – удивление немолодого мужчины было совершенно искренним. – Им же ещё лечиться… нервы ж теперь ни к чёрту. Развезём, по нашим фургонам рассадим и доставим в целости.

– И не будете потом требовать государственную выплату за помощь пострадавшим?

– Да какая выплата? На одной земле живём, сегодня мы им поможем, завтра нас в беде не оставят. Это ж всегда так было.

Всегда было… Нет, Кохей знал, что в его родной стране такое тоже в порядке вещей, люди не бросают попавших в беду, когда землетрясение, например… Но там не принято оставлять помощь неоплаченной, спасённые считают своим долгом обязательно изъявить благодарность, купить подарки или раздать деньги, а разные организации потом обязательно предоставляют отчёт о затраченных на спасательные работы средствах в специальные комиссии. А здесь могут удовольствоваться простым «спасибо» и неопределённой надеждой, что когда-нибудь кто-то совершит для них то же самое… Да? Непонятная страна… За мелкую услугу суют крупные суммы… как этот… отец Вероники. Пачка толстая… и это точно не рубли. Доллары или евро. Странно, что у мужчины такая пачка налички с собой, он не доверяет банковским картам? Здесь многие не доверяют. Не верят в государственную помощь, не доверяют банковской системе, ругают тяжёлую жизнь и работают на износ. И веселятся тоже на износ, а уж как пьют… Вот чему Кохей точно не научится никогда, хоть сто лет здесь проживёт – это пить, как русские. Совершенно не знают меры, если дорвутся – не успокоятся, пока не выпьют всё до последней капли. Как-то раз Кохей попытался пить наравне с приятелями из городской больницы скорой помощи – этот стационар был закреплённой за их бригадой базой. Сначала всё шло хорошо. Отмечали день рождения заведующего отделением неотложной хирургии, чинно так отмечали, в кафе. Пили в меру, говорили красивые тосты. Кохею всё понравилось, только еда была слишком жирной, по его мнению. Вот не понимает он этой особенности здешней кухни – топить овощные салаты в литрах майонеза. А потом оказалось, что двум молодым хирургам сегодня на дежурство в ночь. Кохей увязался за ними: хотелось посмотреть, как работают доктора в здешних больницах, а ещё ему тонко намекнули на продолжение банкета в узком кругу.

Ага, продолжение последовало. Причём в промежутках между приготовлениями фантастических коктейлей из казённого спирта и совершенно невозможных компонентов типа растворимого кофе, смородинового варенья и засохшего мандарина ребята умудрялись принимать и осматривать поступающих в неотложку больных, быстро и профессионально определяя ведущие патологии. Даже провели две несложные операции. Кохей вызвался ассистировать и был поражён чёткостью движений коллег. Будто и не было ими выпито немыслимое количество алкогольных напитков разной крепости.

Они ещё и шутить умудрялись, пока деловито орудовали скальпелями со съёмными лезвиями и корнцангами из ярко блестевшей нержавейки. Девушку, привезённую на машине «Скорой помощи» с приступом острого аппендицита, один из хирургов, темноволосый крепыш с ярко-голубыми глазами, потрепал по коротким светлым волосам и подмигнул:

– Да ты не бойся! Сейчас одну ненужную тебе штуку отрежем, и всё будет в порядке! И жить будешь долго. И смерть у тебя будет сладкой!

Кохей опешил: разве можно говорить такое пациенту перед операцией?! А доктор невозмутимо закончил свою бодрую речь:

– Доживёшь до ста лет и попадёшь под машину. Грузовик с сахаром переедет!

Девушка рассмеялась сквозь слёзы. Медсестра-анестезистка громко фыркнула. А Кохей представил себе столетнюю старушку, с блаженным видом распластавшуюся по асфальту в россыпи кубиков рафинада. Действительно, сладкая смерть!

***

Ушедший в свои мысли Кохей прозевал взлёт. Самолёт скользнул в небо так плавно, что врачу МЧС, привыкшему к судорожным рывкам при подъёме спасательного вертолёта, даже уши не заложило.

«Вот и всё. Я лечу домой. Нет, не так… Я лечу понять, где теперь мой дом…»

Кресло Кохею досталось возле прохода, иллюминатор сидевший возле него сосед по ряду прикрыл шторкой – солнце било в глаза. Да и что интересного в сплошной громаде облаков под крыльями самолёта? Земля, оставшаяся внизу, под облачной пеленой, намного интереснее, а люди, живущие на этой земле – сплошные загадки, на всю жизнь хватит… Кохей решил, что будет спать. Слишком тесно в голове от мыслей. И усталость сказывается – столько дней скакали по полигону… Тренировки необходимы, спасатель должен быть выносливым и сильным… Ох, глаза сами собой закрываются… Спа-а-ать…

***

Дверца комнатки для курящих хлопнула как раз в тот момент, когда Кохей собирался открыть дверь в туалет. И тут же раздался возглас, который даже затрудняющемуся с переводом сочных эпитетов русского языка японцу не составило труда правильно истолковать.

– Вы в порядке?

Молоденькая девушка, только что выдавшая фразу, заставившую бы уважительно присвистнуть портового грузчика, вскинула на Кохея взгляд и покраснела. Кстати, женщины в этой стране ещё загадочнее, чем мужчины. Совершенно фантастическое сочетание довольно-таки свободных нравов и какой-то внутренней незащищённости, что ли…

– Простите…

– Да ничего. Вы не ушиблись?

– Нет, – девушка дёрнулась, намереваясь прошмыгнуть мимо Кохея в салон, и чуть не упала. Оглянулась – подол юбки сзади зажало только что захлопнувшейся дверцей.

– Да что за…

– Погодите, не тяните так. Вы испортите платье. Кажется, за что-то зацепилось… Я вам помогу.

Подол юбки действительно зацепился за какую-то еле заметную трещинку в окантовке двери. Кохей высвободил лёгкую ткань, стараясь не делать затяжек. Девушка из просто румяной сделалась окончательно пунцовой.

– Спасибо…

– Пожалуйста. Будьте осторожнее в следующий раз.

Выспавшемуся и свежеумытому Кохею принесли заказанный обед. Давешняя девушка, застрявшая в двери, всё никак не выходила из головы. И дело не в том, что она красивая… Нет, она красивая, конечно! Но… Совсем не в этом дело. Засела сама ситуация. Ощущение дежавю.

Ведь такое уже было, да? Он кого-то высвобождал… кого-то, кто застрял точно так же… зацепился одеждой за створку двери.

Снова потерянное воспоминание. Профессор-нейрохирург, консультировавший Кохея после травмы, показал ему на томограмме участок его мозга, который был повреждён. Как раз зона памяти. Хорошо, что только крошечный участок коры задело. Детство Кохей не забыл, помнил родителей и сестру. Начальную школу. Провалы начинались с третьего класса средней школы. И почти ничего не осталось от первого года старшей школы – когда он уже жил в Токио. Словно кто-то вырезал кусочки из его воспоминаний, оставив маленькие обрывки – чей-то смех, искры солнца в прозрачных глазах необычного цвета. Зелёные глаза. Кохей больше никогда в жизни ни у кого не видел таких глаз. Зелёные, как вода в океане ярким летним днём… И светлые волосы.

Кохей жевал, не чувствуя вкуса, пытаясь поймать в памяти ускользающий образ. Это же одноклассница, которую он любил? Или кто-то из его школьных приятелей? Он потом смотрел выпускные альбомы. В средней школе с ним вместе учился светловолосый паренёк. Като… нет, Кудо! Точно, Кудо. Сестра рассказывала, они ещё соседями были в Камикаве, пока не уехали. А в Токио у него было три одноклассницы со светлыми волосами – две крашеные, а одна просто светло-русая, кажется, у неё кто-то из родителей был не японцем. Только по фотографиям не разобрать, какого цвета у всех этих людей глаза.

«Одно я могу сказать точно – я очень хотел о чём-то… о ком-то забыть. Всё, что я теперь помню – мирная, ничем не омрачённая жизнь. Но ведь это неправда. Что-то было… Что-то такое, от чего мне было очень больно. И дерево… Я точно помню овраг и дерево на краю. Оно в Камикаве росло, недалеко от нашего дома. Я приходил к этому дереву… часто… Зачем? Я там с кем-то встречался? С девушкой, у которой были светлые волосы и зелёные глаза? Почему мне так не по себе, когда я думаю об этом? Я обидел её? Мы встречались и расстались? Она меня бросила? Или я её? Я что-то закопал под тем деревом… Что-то разбитое… Надо обязательно туда пойти и посмотреть… с лопатой пойти. Откопать эти осколки. Я хочу вернуть свои воспоминания. Пусть даже они грустные, или от них больно. Пусть. Просто мне всё время кажется, что я забыл что-то очень важное. И от этого я какой-то… не целый, вот правильное слово. Без какого-то отломавшегося куска. Как не до конца собранный пазл».

Слово «пазл», прозвучавшее в голове, повернуло мысли Кохея в другом направлении. Он вдруг вспомнил об одном случае из не такого уж давнего прошлого. Подошедшая стюардесса забрала пустые тарелки, осведомилась, не нужно ли уважаемому пассажиру что-то ещё. Кохей поблагодарил и отказался от предложенных напитков. Пазл… Когда это было? Года три назад? Нет, четыре…

========== Кудо Мицуру. Нью-Йорк—Токио, пять часов до посадки ==========

Четыре года назад вылет самолёта небольшой частной авиакомпании из Парижа в Нью-Йорк несколько раз откладывался из-за плохой погоды принимающей стороны. Вывести самолёт на взлётную полосу удалось с опозданием на семь часов. За полчаса до посадки в аэропорту имени Джона Кеннеди самолёт попал в зону турбулентности. Тайфун, уже уходивший к югу, сменил направление, и над Нью-Йорком начал стремительно разворачиваться грозовой фронт. Заново набирать высоту диспетчеры запретили: по коридорам выше уже шли следующие запоздавшие рейсовики. У экипажа не было выбора – только пробивать тучи и садиться. В том злосчастном рейсе всё шло наперекосяк. При очередном крене повредило шланг воздухообменника, вместо того, чтобы добавлять кислород в пассажирские салоны, система начала засасывать разреженный на высоте воздух. Люди не успевали надевать кислородные маски и мешками вываливались из кресел, теряя сознание. Пилоты тоже не успели. Мицуру не грохнулся следом за Джоном только потому, что был гипотоником – человеком с низким артериальным давлением. Эта его особенность, вечно доставлявшая массу неудобств, в тот день оказалась подарком судьбы. Мицуру сумел натянуть кислородную маску до того, как перед глазами всё начало расплываться.

Впрочем, от зрения всё равно не было никакой пользы – по блистеру пилотской кабины сплошными потоками текли ливневые водопады. Вдобавок ко всему пропала связь. Мицуру не знал, готовят ли им посадочную полосу, слышит ли его кто-нибудь. Он продолжал монотонно повторять запрос на аварийную посадку, а пальцы лихорадочно щелкали рычажками, выравнивая крен. Автопилот сбоил – молнии сверкали одна за другой, выводя из строя тонкую технику. От страха хотелось выть. Как посадить самолёт, если непонятно, где земля, где небо?! В салоне кто-то протяжно кричал. Раненый? Умирающий? Столько людей… Красивые, празднично одетые люди, возвращающиеся из самого красивого города на Земле. Бизнесмены в деловых костюмах, женщины в шлейфах ароматов превосходных французских духов. Дети. Мицуру вспомнил нескольких детей, он мельком их видел в салоне первого класса. Совсем маленькие и постарше. Они ведь ещё почти ничего не успели увидеть, почти не жили! Сквозь треск помех пробился голос диспетчера. Пятый терминал… Свободная полоса, аварийная посадка разрешена. Координаты… Мицуру вводил данные, смаргивая падающие с ресниц капли. Слёзы? Нет, это пот. Пот течёт по лбу и заливает глаза. Высоты мало… Он выровнял самолёт, но высота катастрофически упала. Её не хватит, чтобы выпустить шасси до того, как земля ударит в брюхо самолёта… Не хватит! Должно хватить… Если сбросить скорость, самолёт может нырнуть носом… Пусть нырнёт! Пусть будет перегрузка, но этих секунд хватит, чтобы полностью открылись люки, выпускающие шасси. Торможение швырнуло Мицуру вперёд. От перегрузки перед глазами вспыхнули разноцветные пятна. Мицуру всё-таки закричал, и крик отозвался эхом в стремительно наливающейся болью голове. Во рту появился железистый привкус, и тёплая струйка потекла из носа на верхнюю губу. Снова пот? Нет, это кровь…

Когда по глазам ударил свет прожекторов с земли, Мицуру зажмурился. Как ярко… Шасси ударились о бетон взлётной полосы. Корпус задрожал, с ноющим стоном просел амортизатор кресла. Ряды окон аэровокзала наплывали с ужасающей быстротой. Не успеть… Они врежутся в здание. Не успеть!

Нос самолёта замер почти вплотную к окну второго этажа аэровокзала у пятого терминала. Под продолжающим бушевать ливнем к совершившему аварийную посадку самолёту мчались машины «скорой помощи», пожарные фургоны, бежали люди… Мицуру ещё какое-то время видел всё это, но как-то расплывчато, будто сквозь туман. А потом радужные пузыри вспухли перед глазами и всё исчезло.

***

Он очнулся через два дня в больнице. Долго смотрел на полную женщину, расставляющую цветы в вазе, пока не понял, что узнал её. Миссис Клауд, она работает в аэропорту… в той забавной комнате для детишек, которые потерялись или просто ждут, пока родители купят билеты. А почему она тут? Мицуру открыл рот, чтобы спросить, но тут миссис Клауд обернулась и с неожиданной для её грузного тела резвостью бросилась на колени перед кроватью молодого пилота.

Оказывается, миссис Клауд летела на том самом самолёте, который пришлось сажать Мицуру. Первая в жизни заграничная поездка чуть не стала для неё путешествием на тот свет… Если бы не Мицуру… Словом, теперь она никуда не уйдёт, пока Мицуру не поправится! И пусть только кто попробует её отсюда выставить!

Миссис Клауд так и ухаживала за молодым пилотом до самой выписки.

Джон прибежал сразу же, как только узнал, что Мицуру очнулся. Долго не мог ничего сказать, только крепко сжимал руки своего второго пилота.

– Джон…

– Никто не погиб… Представляешь? Ни один человек не погиб, даже почти никто не пострадал, так, мелочи всякие, синяки, ушибы… Мицуру, ты понимаешь, что ты сделал?

– Самостоятельно посадил самолёт. Ты бы мне никогда не разрешил, если бы под креслом не валялся.

– Дурень… Хватит шутить. Мицуру, ты спас всех. Ты меня спас. Я… У меня теперь два дня рождения, Мицуру…

***

Второму пилоту самолёта, совершившего посадку в экстремальных условиях, по решению руководства авиакомпании выдали премию в размере полугодового жалованья. Но Мицуру совсем не обрадовали эти деньги. Он не вернулся в своё кресло второго пилота.

Из-за перегрузки и сильной вибрации в его голове лопнул мелкий сосуд, проходивший рядом со зрительными нервами. Теперь при любой мало-мальски сильной тряске перед глазами Мицуру вспухали гигантские радужные пузыри, мешавшие чётко различать предметы.

Было ясно, что вернуться в пилотскую кабину с таким зрением Мицуру не может – по крайней мере до тех пор, пока не пройдут последствия травмы. Но не летать он тоже больше не мог. Промаявшись две недели в реабилитационном центре, Мицуру удрал оттуда и заявился к Джону – просить совета, как жить дальше.

Через пару месяцев после чуть не произошедшей трагедии частная авиакомпания, в которой работали Джон и Мицуру, объявила о своём слиянии с набирающей силы «С-триал». Джон сразу получил в своё распоряжение новенький «Боинг-777-300», а Мицуру отправился переучиваться на бортпроводника с досрочным зачислением прямиком в новый экипаж пилота Джона Уайта.

Как Джону удалось всё это провернуть, Мицуру никогда не узнал – пилот молчал, сколько бы новоиспечённый стюард к нему не приставал с расспросами. Иногда они оказывались в разных экипажах – когда где-то срочно требовалась замена пилоту или бортпроводнику. Но Джон старался не выпускать Мицуру из вида. И не только на работе. Джон таскал его с собой в тренажёрный зал. Заставлял проходить сложные трассы на обучающих симуляторах. И без конца твердил, что Мицуру обязательно снова будет летать. Они будут летать вместе.

Иногда Мицуру думал, что они с Джоном могли бы стать отличной парой – не просто напарниками по работе. Но… Не возникало между ними того, что заставляет людей очертя голову бросаться в омут любовной лихорадки. Слишком крепкой была их дружба, чтобы уступить первенство любви. Слишком глубоким было взаимопонимание, не оставлявшее места даже для намёка на романтику.

Наитие Мицуру, позволявшее стюарду принести чашку кофе командиру экипажа за секунду до того, как тот нажимал кнопку вызова, не было случайностью. Он просто знал, что Джон не может себе ещё хоть раз позволить потерять сознание из-за падения кровяного давления. И накачивается кофеином под завязку – до полёта, во время полёта, и так до самой посадки. Сработает этот метод или нет, Мицуру понятия не имел. И ему не представлялось случая это проверить.

С того страшного дня все рейсы Мицуру проходили на удивление гладко. Будто судьба решила, что вставлять палки в колёса и подбрасывать неприятности парню, так упрямо лезущему в небо, больше не стоит.

========== Танигава Кохей. Москва—Токио, три часа до посадки ==========

Четыре года назад у вертолёта спасательной службы отказала хвостовая тяга. Вертолёт закрутило волчком и швырнуло на деревья. В момент падения в вертолёте находились пилот, радист, пациент с травмой грудной клетки и молодой врач-стажёр Танигава Кохей.

Пилоту невероятным образом удалось совершить чудо – они не разбились и не взорвались. И даже не сильно пострадали: сам пилот вывихнул руку, радист отделался ушибами, Кохей разбил нос и, кажется, сломал ребро. Но пациент, которого они должны были срочно доставить в больницу, перестал дышать.

Два часа, пока до места падения вертолёта добиралась вызванная радистом подмога, Кохей делал своему пациенту искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Нельзя было сильно давить на грудную клетку – она и так была раздроблена, в лёгких булькала пропитавшая их кровь. Кохей извёл кислородные подушки и под конец уже дышал своему пациенту прямо в рот через марлевую салфетку. Сердце под его ладонями то начинало биться, то снова замирало. Приходилось то и дело тампонировать открывающиеся наружные раны – зажимать кровоточащие края, искать наощупь сосуды, чтобы наскоро скрепить их скобами. И качать, качать, качать останавливающееся сердце.

Когда раненого загружали в прилетевший аварийный вертолёт, он напоминал персонажа из триллера – залитый кровью, с торчащими из груди зажимами и комками ваты. Но он дышал. И у него билось сердце.

Кохей ещё успел вправить пилоту выбитую кисть и залепить пластырем ссадину на лбу радиста. И только потом понял, что не может поднять правую руку. Ребро он действительно сломал.

***

Его продержали в больнице на постельном режиме несколько дней – иначе ребро не срослось бы правильно. Заняться в районной больнице было совершенно нечем, смотреть телевизор Кохею надоело на третий день, и он решил вечером, когда в отделении остался только дежурный врач и ночная медсестра, пробраться в палату к спасённому им пациенту.

Того благополучно прооперировали, откачали кровь из лёгких, зашили раны. Отмытый от крови, парень был похож на зеленоватое привидение, но он спокойно дышал и кардиомонитор у изголовья умиротворённо помаргивал зелёной точкой.

– Добрый вечер… Можно войти?

– Входите… Я вас помню!.. – молодой человек уставился на Кохея расширившимися глазами и его губы растянула широкая улыбка.

– Ну да, помните. Как вы себя чувствуете?

– Как пазл.

– Э? – Кохей ещё только учился разговаривать на русском языке с его носителями. Это было совсем не похоже на беседы с преподавателями на языковых курсах.

– Ну, пазл, знаете? Картинка из кусочков. Не понимаете? А… Вы же не русский, да?

– Нет, я японец. Поясните, пожалуйста, почему как пазл?

– Меня будто на кусочки разрезали и перемешали, – раненый снова улыбнулся. – Я знаю, это вы меня спасли. Спасибо.

– Не надо благодарить, это моя работа. Только я всё равно не понял, при чём тут пазл… Вы имеете в виду, вы чувствуете дискомфорт? У вас что-то болит?

– Болит, но не очень сильно. И дело не в этом. У меня в голове сейчас сплошной пазл… мешанина из кусков. Понимаете… – парень попытался привстать, но Кохей поспешно придержал его за плечо, не позволяя совершать резких движений. – Забылся… Да, так вот! Понимаете, я же, получается, чуть не умер. По сравнению с этим так много всего, что раньше было важным, стало таким… глупым. И наоборот. На какие-то вещи раньше внимания не обращал, думал, так и надо, а они важные. Вы меня понимаете?

– Кажется, да… – Кохей медленно усваивал мысль, высказанную раненым, предварительно переведя её на японский. Авария, в которую попал этот человек… Авария, в которую попал когда-то он сам… Осознание жизни с другого угла зрения – от порога двери, ведущей за грань. Что было важным – стало несущественным. И наоборот. Он же правильно понял, да?

– А у вас нет потери памяти? Вы всё помните из своей жизни?

– Всё помню, – парень невесело усмехнулся. – Лучше бы забыл.

– Почему?

– Я как раз перед выездом со своей девушкой поругался. Из-за какой-то ерунды полаялись и разбежались. Она у меня гордая… была… Теперь ни за что не простит.

– А вы ей не сообщали про аварию?

– А зачем? Чего её дёргать, переживать заставлять? Всё равно мне её уже не вернуть… Вот и пазл получается. Оказывается, я без неё жить не могу, а всё время говорил что-то не то… Обижал её. Надо было совсем другие слова говорить. Теперь-то понимаю, а что толку? Ладно, хорошо, что живой остался, а то бы помер и даже не извинился перед ней. Спасибо, доктор. Вы меня спасли, я век вам буду благодарен. И пазл свой теперь сложу как надо. Спасибо.

***

Девушка, про которую раненый рассказывал Кохею, приехала в тот день, когда молодого врача наконец-то выпустили из больницы. Кохей решил перед отъездом забежать в палату к своему самому трудному на тот момент пациенту, но затормозил на пороге – незнакомая девушка в халате, наброшенном прямо поверх куртки, тыкала в прикрывшегося одеялом парня… веником? Ну да, сейчас это веник. А когда-то был букет… вон, лепестки по всему полу валяются. Она его не поцарапает? Приглядевшись, Кохей понял, что можно не волноваться – бывшими цветами девушка тыкала в край кровати, стараясь не задеть даже одеяло, под которым от неё прятались. И слова, которые она выкрикивала злым шёпотом, теперь точно значили совсем не то, что в словаре. Потому что нежность, звучавшую в каждой букве слов «придурок», «идиот» и «болван», слышно без всяких переводчиков. Вот только непонятно, почему в русском языке слово «козёл» приравнено к ругательствам? Козлы очень умные животные, их даже дрессируют и в цирке показывают.

Пазл… Вот, значит, как. Что-то, что происходит с нами, разделяет нас на кусочки. И мы начинаем смотреть на мир другими глазами. И многое становится понятным. А многое теряет смысл.

Только вот как быть, если некоторые кусочки картинки потерялись? Никак не удаётся заново себя собрать без этих фрагментов. И кажется, что упускаешь из виду что-то необычайно важное. Маленькие кусочки, из-за которых ты никак не можешь стать целым.

Пазл…

После того падения вертолёта Танигава Кохей больше ни разу не попадал в аварии. Видно, судьба решила, что уже хватит вырезать куски из и без того нескладывающейся картинки его жизни.

========== Нарита—Танпоро—Самицу—Камикава ==========

Дверь вагона захлопнулась с резким щелчком. Мицуру вздрогнул. Приподнятое настроение, не покидавшее его весь перелёт, внезапно исчезло. За дверью вагона поезда, готового вот-вот отойти от платформы, осталась его теперешняя жизнь. Остался он нынешний, такой, каким его знали уже много лет. Тот Мицуру, который сейчас нерешительно топтался в проходе, выбирая кресло, совершенно не представлял себе, что его ждёт через несколько часов. Это он-то, приучивший себя в любой ситуации видеть смешные стороны и ни черта в этой жизни не бояться! Почему ему сейчас так страшно?

«Чего я боюсь? Встречи с отцом? С матерью, с сёстрами? А чего их бояться-то? Уже давно все мои родные в курсе, что я гей. Слава богу, сестрицы меня не подвели, у наших стариков столько внуков – хоть бейсбольную команду собирай!.. Боюсь встретить старых знакомых или бывших одноклассников? И что? Ну, встречу. Выпьем, поболтаем. Я давно научился болтать на любые темы, не касаясь своей личной жизни. Людям хочется рассказывать о себе, а не выслушивать жалобы на чужие проблемы… Интересно, Акира в Камикаве? А Сатоши, Онихара… Кохей? Ёлки-палки, сколько же лет я их не видел?.. Обалдеть, почти десять лет прошло!..

Вот то, чего я боюсь, да? Боюсь увидеть своих старых приятелей… Увидеть, как они изменились, какими стали… И понять, что я тоже изменился… Мне скоро тридцать. Я сделал то, чего хотел больше всего на свете. Научился летать. Зрение восстанавливается, скоро я вернусь в своё пилотское кресло. У меня шикарная работа, нехилый счёт в банке, я живу в Америке… По меркам Камикавы, это предел мечтаний… Нет семьи? В Камикаве, которую я помню, было полно холостяков и одиноких женщин, которые жили своими заботами и не рвались менять… мудрёное слово есть… Статус кво, вспомнил! И холостяцкая жизнь – не повод для осуждения… Мне есть чем похвастаться, это правда! Ещё молод, успешен, а женитьба – дело нехитрое. Так и буду говорить. И вообще мы же видимся в последний раз, скоро не будет никакой Камикавы, и я больше никогда не увижу этих людей! Буду ездить в гости к Норико в Саратаяму, родители будут жить с ней… Нет, это не то… Не совсем то… Совсем не то, от чего меня трясёт…