Текст книги "Идеальный кадр (СИ)"
Автор книги: LeaLisova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
***
Вокруг темнота и размытая реальность. Джон ничего не видел, не слышал звуков и не о чём не думал – он словно лишился всего. Осталась только тяжесть в душе, которую никто из людей, казалось, не сможет вынести. Он не знал точно, его ли это решение или же к этому его подтолкнула Эхо. Всё что он сказал Беллами – чистая правда. Всё то, что он чувствовал за последнее время вырвалось наружу. И это действительно было неожиданным для него самого. Он до последнего не планировал расставаться, он считал, что никогда не сможет этого сделать. Но скорее всего, если бы не Эхо, он никогда и не смог бы избавить Блейка от себя. Или же всё более эгоистично, чем кажется, и Джон просто боялся, что Беллами убьёт его, что слова Эхо окажутся сбывшимися предсказаниями. Глупо было слушать её. Ещё глупее было ей поверить.
Как и во сколько Джон пришёл домой, он не помнил. Ребята сидели в гостиной и играли в приставку. Как и обычно, Джон не сразу чувствовал боль, он чувствовал тяжёлую пустоту внутри себя. А полное осознание произошедшего придёт чуть позже – выстрелом в голову, и Джон захлебнётся в этом чувстве. Но сейчас он чувствовал, как постепенно на него накатывает огромная волна, которая вот-вот уже готова обрушиться на него. Это самое неприятное ощущение, которое может быть, словно все нервные окончания сжались в ожидании смертельного удара.
– Выкуси, детка! – прозвучали радостные возгласы Джордана. – Я сделал тебя! Не во всём ты так хорош, да, Монти?
Джон появился в гостиной как привидение, но заметив его, Джаспер этому не удивился, а продолжал радоваться своей победе:
– Ты видел, как я его?! Ну вот как МЕНЯ можно уделать?
– Я расстался с Беллами, – каждое слово давалось как лезвием по вене.
– Что значит…? – парень завис в недоумении.
Спокойный до этого Монти тут же ожил и обеспокоенно спросил у друга:
– Что случилось? Почему?
Ребята явно не ожидали такого от Джона. От того, кто был так влюблён и так счастлив.
– Дайте сыграть, – равнодушно отвечал Джон, но все знали, что он прячет эмоции насколько это возможно.
– Тебе не нужно прятаться от нас… – начал Монти.
– Ребят, всё что мне нужно сейчас, так это молчание в компании вас обоих. И я бы не против сыграть в видеоигру, но никак не говорить об этом. Не сейчас. Сейчас это слишком… – ему было даже сложно договорить, и ребята это поняли.
Монти отдал свой джойстик. Игра выходила очень вялой в начале, никто не мог сосредоточится на ней. Даже Джаспер играл с некоторым напряжением и совсем безрадостно, как обычно с ним не бывает. Конечно же, это ложилось на Джона дополнительным грузом. Он ещё острее ощущал свою ущербность, а к ней подключилась злость. Тогда персонаж Джона в игре стал яростно атаковать соперника. Настолько, что Джордан при всём желании не мог отбиться, и это заставило его вновь вовлечься в игру. Игровые дуэли шли одна за другой, и Джаспер каждый раз возмущался при проигрыше.
– Чёрт возьми! Восьмой раз подряд! Я даже пукнуть не успеваю, как ты тут же меня валишь!
Джон почувствовал ту самую волну, которая накрыла его. Ярость прошла и наступила боль, которую он ни с чем не мог сравнить. Он не сдерживал слёзы, это было вне его сил. Он сжимал джойстик в руке так, что костяшки на его руках будто бы вырывались наружу сквозь тонкую кожу. Перед глазами реальность стала размыта из-за слёз и отстранённости. Он был уже словно не здесь, а в мире, в котором ничего нет: только тоска и муки, разрезающие плоть до костей.
– Эй, ты же выиграл – надо радоваться, – безуспешно поддерживал его Джаспер.
– Я принесу ему таблетку. Она не спасёт, но поможет перенести эмоциональную бурю, – сказал Монти.
– Ты хочешь накачать его наркотой?
– Ты дурак, Джаспер?! Я принесу снотворного. Лучшего варианта, чем вырубиться и поспать, для него сейчас нет.
– Можно такое, чтобы не проснуться? – спросил Джон.
– О, молодец! Ты уже шутки шутишь – похвально! – скосил под дурака Джаспер. – Не смешно правда совсем, но ты молодец!
***
Следующий день Джон и не мог вспомнить. Он долго спал, а потом и вовсе ничего не делал, даже особо не думал, только много чувствовал. Долго выдержать он этого не мог – чувствовал, как может слететь с катушек. Нужно было сыграть в имитацию жизни. И поэтому через пару дней он пришёл в универ на экзамен. Как он собирался сдавать – он и понятия не имел. Потому, что последние знания, которые у него были, больше не держались у него в голове, и это было так стрёмно. Вот живёшь ты лет 20 своей жизни: копишь знания, раскрываешь в себе таланты, познаешь себя – и в один миг теряешь всё бесследно. Словно до этого ты не жил, ничего не учил, не замечен был особенными умениями. Словно ты родился заново, и вновь, как младенец, беспомощный и тупой. Только в этот раз никто не поможет тебе встать, и никто не будет снисходителен к твоей бездарности, ибо ты уже не ребёнок – люди видят перед собой взрослого разумного человека.
На этот раз сработала, уже выстроенная им, репутация. Преподаватель хорошо относился к Джону, и закрыл глаза на то, что ответ был максимум на удовлетворительную оценку, поставив на бал выше. Мёрфи направился в кафе, которое находилось рядом с универом, где он договорился увидеться с Джаспером и Монти. Не доходя до кафе, он застыл на месте, а его дыхание остановилось вместе с ним. Он видел Беллами, и надеялся, что это не глюк. Хотя, увидев блондинку рядом с ним, поменял свои надежды. Помимо неё рядом с Блейком был ещё Атом. Тело Джона сковало словно цепями, и сделать хотя бы шаг в ту сторону казалось нереальным. Но вскоре к Беллами приблизился Джаспер с громким наездом, который Джон, будучи в нескольких метрах, мог услышать:
– Я думал, что ты крутой и весь такой классный! Хотел быть похожим на тебя и подражать тебе! А теперь вижу, что быть таким как ты мерзко и стрёмно! Ты не стоишь ни черта! И вскоре ты поймёшь, что по-настоящему ты никому не нужен! И уж точно не вот этим шлюхам, которые с тобой шастают.
Атом указал рукой на себя с вопросительной насмешкой. Блондинка стояла, нахмурив свои брови, с отвращением на лице. А Беллами молча выслушивал парня, не выражая никаких эмоций.
У Джона же сердце забилось со скоростью света, в отличии он него самого, замершего на месте. Шок от происходящего всё ещё не отпускал его: шок от того, какого хрена творит Джаспер.
– И знай, что ты сам виноват в том, что всё будет именно так! Никто не будет любить тебя потому, что ты не достоин этого! Ни одного человека на этой планете ты не достоин, понятно тебе?! Даже бомжа облеванного! Единственного реально важного человека в своей жизни ты потерял и загнёшься без него! А всем будет по хрену! Даже твоей сестре: у неё-то всё хорошо будет в жизни – она умеет быть человеком!
Джаспер кричал с дрожащей злостью. Монти был удивлён не меньше Джона, но не вмешивался. Мёрфи, придя в себя, побежал к другу. Он схватил Джаспера и, тащив его за собой, говорил с Беллами:
– Извини, я всё улажу. У него нервный день. Прости, что так вышло.
Блейк игнорировал происходящее, и просто смотрел Мёрфи прямо в глаза всё это время. Взгляд Беллами оказался не таким уж и безразличным, казалось, что он смотрел так, будто его разбили и растоптали: с горечью и досадой.
– Ты ещё и извиняешься перед этим мудаком?! – с искренней яростью бунтовал друг.
– Джаспер, пожалуйста, просто пошли! – умолял Джон и всё-таки удалился с ним от Беллами, который так ничего и не сказал.
Когда они остались одни, не считая Монти, который пошёл за ними, Джон посмотрел Джасперу в глаза, взяв его лицо обеими руками и успокаивающе сказал:
– Спокойно, Джаспер. Это сделал я. Я ведь его бросил, помнишь?
– Это он отпустил тебя, он позволил тебе уйти. Он же видел, что тебе плохо, он знает, что тебе совсем не пофиг на него. Он мог бы не допустить этого, или хотя бы поговорить с тобой и всё бы было хорошо. А что он сделал?! Он разгуливает с какой-то тёлкой и пацаном спустя три дня после расставания! И даже не пытается что-либо изменить! Это значит, что ты просто ему не особо-то и нужен. Ему важнее он сам и жополизы рядом с ним!
– Джаспер, – тяжело выдохнул Джон. – Он мне ничего не должен. Не беспокойся ты так. Всё будет хорошо у меня. Не сразу, но будет.
В одном Джордан был прав точно, если бы Беллами не захотел расставаться, то этого бы и не случилось. Стоило бы ему включить свою настойчивость, которая является ему второй сестрой, и встать в протест, то Джон бы не смог долго сопротивляться. Его сила воли всегда обламывалась на Блейке.
Джон крепко обнял друга, который нервно дрожал. Он был удивлён тем, что разрыв с Беллами так сильно задел его друга.
– Спокойно, Джаспер. Пойдём я тебя накормлю в кафе.
***
На улице стыло и пасмурно, но зимою даже не пахло – это был стопроцентный ноябрь. О том, что декабрь подходит к концу, говорили только гирлянды и рождественские украшения. Город красиво преобразился и был готов к праздникам. Джон ждал девушку в парке – она немного задерживалась. Утром от Октавии пришло сообщение. Она хотела встретиться, чтобы передать ему часы, которые он, как и обычно, забыл у Беллами на прикроватной тумбочке. Он снимал их перед сексом и частенько забывал одеть утром. Так что это были уже не наручные часы, а именно «тумбочные». На этот раз он тоже забыл их, когда пошёл к Блейку после званого ужина, на который были приглашены семья Блейков и Линкольн. Джону всегда нравилось ощущать себя частью этой семьи: чувствовать особенную родственную связь с этой троицей. Он всегда считал, что это самая лучшая семья, о которой он мог мечтать, и что он любит их всех.
Ему плевать было на эти часы, пришёл в парк он не за ними. Он, зачем-то, хотел увидеть Октавию. Джон и сам не знал, чего ждёт от этой встречи, но, когда Октавия написала ему – он ни секунды не колебался, чтобы согласиться на неё.
Он сильно нервничал: измял пальто руками. Что он может сказать ей? Что он сможет ответить на вопрос «почему», если такой последует?
Сам Беллами не захотел лично передать часы, и было понятно почему: после всего что случилось, в особенности после того, что наговорил ему Джаспер. Не выскажет ли Октавия всё тоже самое Джону? Сообщение от неё было сухим: «Привет. Ты забыл часы. Я могу передать тебе их в парке у твоего дома в три.» Из этого следовало, что она осталась о нём не слишком хорошего мнения, что тоже вполне объяснимо. На самом деле, хотелось встретить от неё хоть каплю поддержки, но сильно на это рассчитывать не приходилось. Джон всё равно надеялся хоть на какой-нибудь разговор, каким бы он не был тяжёлым, и не важно насколько девушка будет настроена против него. И он не знал, что сказать ей, но возможно, только она сейчас способна спасти его от падения в самую мрачную и глубокую бездну.
Истязать себя мыслями долго не пришлось. Он увидел Октавию, когда она была ещё вдалеке. Девушка уверенно подошла к нему, и протянула часы. Её взгляд был наполнен укоризненностью, обидой, может быть, даже враждебностью. Когда Джон взял часы, она развернулась, ничего не сказав, и прошла мимо него. На несколько секунд Джон застыл в попытках осознать всё и подавить внутренний болезненный крик. Он мог ожидать чего угодно, но не тотального игнора, от которого подступал ком в горле. Вслед уходящей Октавии, он с трудом выдавил из себя слова:
– Прости меня.
Она на секунду остановилась, развернулась к нему и пренебрежительно ответила:
– Себя прости.
Девушка больше не задерживалась и ушла. Джон стоял несколько минут как прибитый с вытянутой рукой, в которой были часы. Придя в себя, он с размаху бросил их на землю с громким криком, вырвавшимся наружу. Сейчас было плевать что четыре тысячи долларов разлетелись по парку, разбившись об асфальт. В эту минуту разбилось кое-что подороже.
***
Сегодня был день, который Джон давно ждал. В этот день он должен был быть со своей семьёй в Австралии, а именно с Беллами и Линктавией. В этот день Джон бы провёл первое совместное Рождество с ними. Семья для Блейка значила так много: он тщательно избирал, кто может в неё попасть. И поэтому странно, что он выбрал Джона. Неужели любовь настолько зла? Мёрфи никогда не считал себя идеальной пассией для Беллами, но последний был другого мнения. Джону было непонятно до сих пор, на что клюнул Блейк и за что в итоге полюбил его?
Но Джон чувствовал себя рядом с ним другим, намного более лучшим, чем есть в действительности. Он бы и под пытками никогда никому не сознался, что на самом деле он себя не очень-то любит. И любить себя у него получается только когда он находится рядом с тем, кого любит он сам. Когда-то это была Эмори, а теперь это Беллами. Только больше его нет – Джон один, и он ненавидит себя: ненавидит того, кем он является.
В этот день он особенно одинок. В день, в который предполагалось проводить время в кругу любимых дорогих людей, в тот день, в который все люди отмечают семейное празднество, Джон сидит в пустой квартире, в губительной тишине, которая кромсает слух хлеще любого душераздирающего крика.
Сегодня Рождество. Монти и Джаспер уехали по домам на каникулы: чтобы напечь с семьёй домашнего имбирного печенья, разложить подарки под пышной ёлкой, распить глинтвейн перед просмотром рождественского фильма или пойти на каток. Когда Мёрфи отмечал Рождество с родителями, он ездил на горнолыжный курорт в Швейцарию или Австрию. Все его друзья говорили, что это очень круто, а для него это было привычной традицией с детства. И он любил её больше за то, что мог увидеть столько красивых видов, сделать множество атмосферных снимков.
Эмори звонила днём ранее в слезах радости от того, что её брат теперь на свободе. Она обсыпала Джона благодарностью и даже предлагала провести Рождество вместе, но он отказался. Эмори больше не его семья, и он не собирается создавать иллюзию того, что не одинок.
Мёрфи не знал, куда деть себя от этой всепоглощающей пустоты внутри него, которая бездонной ямой всё разрасталась в нём. Минуты текли так медленно, будто бы время и вовсе остановилось. Всё потому, что он ничего не делал и не мог себя заставить чем-либо заняться: как только начинал – сразу же зависал в бездумном заторможенном состоянии.
Джон развесил по комнате распечатанные фотографии, которые он делал за всё время, которое знал Блейка. Как же много воспоминаний запечатлено на этих кусках бумаги.
Снимок, где Беллами под огнями ночного города, рассекает улицу парка на скейте, минуя уличных музыкантов. Это первый снимок Блейка. Джон здесь его ещё совсем не знает: не знает, как он смеётся; как любит свою сестру; как он умеет любить и ненавидеть; как он классно трахается и играет на сцене; какую боль он носит в душе, и как совмещает это со своей обаятельностью, лёгкостью и жизнелюбием; какой он сильный и разумный; и насколько он удивительный.
Улыбающийся Беллами на своей кухне, где проникает много солнечного света, и где парень ещё довольно сонный, домашний и очень уютный. И кажется, что солнце не светит так ярко, как его улыбка. Первый совместный завтрак, когда Мёрфи случайно проснулся у него после пьянки в баре. Похмелье не портило утро, и не портили многочисленные пропущенные звонки от Эмори. Джон тогда ещё не знал, что влюбится в него.
Фотография у костра в ночном лесу – магическое и завораживающее. Беллами умеет выглядеть таким сексуальным, ничего собственно не делая, просто запекая картофель на костре. Понятно почему от него теряют голову. Понятно почему даже толстокожий Джон клюнул на него. Здесь запечатлен первый самый прекрасный день с Блейком. Потом их было ещё много, но на тот момент Джон и об этом ещё не знал.
На утро в лесу было довольно холодно, Джон обнимал парня, грея руки о горячее тело и ему за это ничего не было – ни слова против. Это было так мило со стороны Беллами. Ведь они были знакомы совсем недолго, а Блейк уже позволял ему понаглеть. Тогда Джон не знал, что ему выпадет возможность обнять его ещё хоть раз, и уж тем более не рассчитывал на огромное количество раз.
Снимок, сделанный в Австралии, где Беллами сёрфит и выглядит до безрассудства сексуально. Беллами и пляж – лучший тандем. Ему идёт минимум одежды, ещё больше идёт полное её отсутствие. Джон помнил ту ночь, когда впервые увидел голую задницу, не знающего стыда, Блейка, который затащил его в море. Хоть и фотографий с той ночи нет, Джон носит в голове каждый её прекрасный кадр. Беллами тогда предпочёл Джона компании старых друзей и девушки, которая к нему клеилась – и это о многом говорит. Но Мёрфи сомневался в том, что не является марионеткой опытного кукловода. Джон злился и обрызгал его водой из-за его выпендрежа, из-за чрезмерной загадочности и того, что Джону он так непонятен. Он ещё не знал, что способен понравиться Беллами больше, чем как просто друг.
Промокший под дождём Беллами, но с очень довольным лицом. Здесь же висел снимок, где изображен сам Джон. Беллами забрал его камеру и шуточно сказал: «Побудь в шкуре своих жертв». Джон уже тогда смотрел на парня с теплотой и любовью, и это очень отчётливо видно на снимке. В тот день Беллами был так счастлив от того, что Джон назвал его своей семьёй. В тот день Мёрфи уже точно знал, что любит его, но понятия не имел, что ему с этим делать. Он так же и не подозревал, что в этот же день Эмори расстанется с ним, а ночью к нему неожиданно завалиться пьяный Беллами, и Джон услышит первые откровения от парня по поводу его сложностей в отношениях с людьми. И да, он точно не знал, что в эту же самую ночь сможет дотронуться до члена, спящего с ним в одной постели, Блейка.
Фотографии с Клуэйна. Беллами на фоне невероятного вида из гор, озера и леса. И пусть в те дни случился конфуз между ними, когда Джон обломал их возможный первый секс, но эти снимки этого не выдавали – было очень красиво. В кафе Джон понял, что мало что знает о том, кого любит и что, есть некая страшная тайна, от воспоминания о которой взгляд Беллами моментально меняется. Джон измучил себя догадками, но он ещё не знал что эта тайна способна изменить его жизнь, и оставить отпечаток и на его жизни тоже.
Беллами в образе ожившей скульптуры. Тот превосходный день в памяти Джона идеально сохранился: каждый его кадр ценен. С Беллами так было всегда, но в этот день Джон чувствовал себя на вершине счастья. На такой невероятно высокой вершине, что с неё было слишком больно падать. Это последний снимок. Джон тогда об этом не знал.
Он специально распечатал все фотографии, специально по долгу всматривался в каждую из них, вспоминая в деталях события, связанные с ними. Он хотел, чтобы ему было больно: неистово больно, мучительно и жестоко, как было совсем недавно. Это лучше, чем бесчувственная пустота, которую он ощущал. Это было как полная парализация тела: когда ты хочешь почувствовать боль, вонзая нож в плоть – чувствовать боль, чтобы ощущать себя живым. Но ты словно кусок пенопласта, ты будто бы мёртв.
Быть живым мертвецом – это самое паршивое, что может случиться с человеком. Ни одна тоска, ярость, страх или боль не стоят равнодушия. Равнодушие страшнее всех негативных чувств вместе взятых. Джон не чувствовал ничего, даже глядя на эти снимки. Это было тяжелейшее испытание, но он не знал, как вернуть себе чувства. Они исчезли несколько дней назад, и с тех пор Джон словно труп в мире живых.
***
Мёрфи решил действовать радикально. Не помогают фото? Есть памятные места. Беллами – его любимая мозоль. Если нужно вернуть боль, то давить нужно именно на него. Джон отправился в самое значимое для него место: подвесной мост – место, где мечта Джона осуществилась. По привычке парень взял с собой фотоаппарат, хоть снимать совершенно не хотелось, словно фотография никогда не была страстью его жизни. А когда-то хобби было для него лекарством от всех тревог, от любой боли: от физической до моральной.
Кажется, мост стал ещё опаснее, чем в прошлый раз и разваливался на глазах. Но, естественно, Джона это не остановило. Чувство самосохранения и желания жить покинули его вместе с остальными чувствами. Страх теперь пустой звук. И Мёрфи стал всё больше напоминать сам себе робота.
Чувства не вернулись: ни тоска от воспоминаний, ни восхищения красотой гор и леса вокруг, ни желания взяться за любимую работу – полный ноль. Фотоаппарат стал бессмысленной безделушкой в его руках. Внимание привлекала лишь бездна под ногами. Сладостно тешила мысль, что один шаг может закончить все страдания. Смысл жить, не имея ни чувств, ни желаний? Какой смысл просыпаться по утрам в холодной мятой постели, брести босыми ногами до окна, которое забыл закрыть на ночь, а после дрожащими руками в промерзшей квартире натягивать на себя кофту и джинсы, и варить горячий кофе на кухне как спасительный напиток? Какой смысл выкуривать по две пачки сигарет в день и уже беспрестанно кашлять из-за того, что лёгкие задыхаются в табачном дыме? Какой смысл жить, когда тебе ни горько, ни радостно? Джон зачем-то пришёл сюда вернуть себе жизнь, которая больше ему не нужна.
Он долго смотрел вниз на скалистые острые камни, частично покрытые снегом, на тонкую изогнутую нить реки вдалеке, на километры высоты, разделяющие его от реальной смерти его тела. И это место было совсем другим. Оно отличалось от того, на котором стояло двое парней, и один из них прятал глаза от яркого света в шее другого, обещая, что будет верить ему, что будет рядом с ним всегда. Это место было не такое прекрасное, несмотря на то что это тот же мост над той же бездной. Теперь она притягивала к себе и шептала: «Расслабься и просто отдайся воле судьбы, отдайся мне».
Джон понял, что на этом всё. Его жизнь закончилась прямо сейчас на этом мосту, и он собственноручно её уничтожил. Он убил себя. Джон вытянул вперёд руку, в которой он держал камеру за пределы моста. Не колеблясь, он целенаправленно разжал руку и отдал свою любимицу адской пучине под ногами, в которой нет дыма, огня и дьявола, но есть река и камни. Фотоаппарат на его глазах разбился на куски о камень и разлетелся в разные стороны.
А внутри пустота – всё та же; такая же, как и была; ничуть не изменилась. Когда-то Джон представить свою жизнь не мог без своей камеры, она была важной частью его жизни и его личности. Она делал его Джоном Мёрфи – без неё он чувствовал себя никем. Теперь всё, что от неё осталось, это несколько кусков на дне обрыва и всё, что чувствует Джон по этому поводу – равнодушие.
***
Тонкий слой снега покрыл дороги. Зима дошла и до города, как будто Джон принёс её с собой из леса. Уже стемнело на улице, но домой идти не хотелось – там опять нечего делать, только смотреть на фото, развешанные по комнатам. А сегодня ведь Рождество: может быть, его удастся почувствовать на улицах. Джон приехал на набережную. Она весело мигала огнями. Рождественская ёлка интересно смотрелась с морем и яхтами на заднем плане, а крохотные снежинки медленно осыпали землю и придавали месту волшебности. Джон только сейчас подумал о том, что впервые проводит Рождество в Ванкувере, в котором живёт уже 4 года. И это Рождество он должен был отмечать не здесь, но так сложились обстоятельства, и он стоит здесь, смотря на ёлку. В Австралии сейчас тепло и солнце светит, а здесь… оказывается холодно. Джон и не заметил, как от холода онемели руки. Ещё не хватало, чтобы и тело перестало чувствовать.
– С рождеством, Мёрфи, – сказал за спиной знакомый голос. Но Джон не разобрал кому он принадлежит, и вообще решил, что этот голос в его голове. Он не спеша развернулся и разочарованно глянул на парня.
– Почему один в такой-то праздник? – продолжил Финн, игнорируя молчание собеседника.
– Я что-то тоже рядом с тобой никого не наблюдаю.
Финн криво улыбнулся уголком губ. Слева от подбородка на челюсти у него красовался синяк, а разбитая щека ещё не зажила окончательно. Прошло уже 12 дней – видимо, его лицо выглядело сразу же после драки не очень.
– Я всё просрал, – объяснился Финн. – Когда, всё что у тебя есть ты вкладываешь в одного человека – после его ухода у тебя ничего не остаётся. Видимо, у тебя тоже самое.
Джон только сделал шаг навстречу к Финну, как тот сразу же шарахнулся в сторону от него и насторожился в ожидании агрессии. Но Мёрфи не выглядел устрашающе – он двигался с безысходным спокойствием. Сократив расстояние между ними до нескольких сантиметров, он посмотрел Финну в глаза совсем диким обезумевшим взглядом, таким, словно в его голову вселились бесы и устроили там оргию:
– Может потрахаемся?
========== Имя на бумажном стаканчике, малознакомый Блейк, другой кофе. ==========
Темнота, заполняющая действительность, была повсюду: она окружала и окутывала мальчика, она была столь близко, что была даже внутри него. Летящий пепел осыпал землю как серенькие, пахнущие гарью снежинки. В мраке был лишь огонь, пожирающий всё, что попадётся на его пути, даже время. Огонь, застывший вместе со страхом, в отражении глаз мальчишки. Дрожащие руки и пересохшие губы, слёзы, подступающие к глазам и горлу. Сложно было понять точно, что сильнее: страх перед разрушающей стихией, или перед последствиями своих же действий. Несколько минут назад его же собственные руки разлили бензин, и его же рука, не дрогнув, подожгла школу. Все школьники об этом шутили, представляя в мечтах, но не все воплощали в реальность.
Казалось, что в этот момент жизнь разделилась на до и после. После того, как он совершил то, на что, казалось бы, совершенно не способен. Но он сделал это – и теперь не сможет воспринимать себя, как прежде. Ведь он так боялся быть плохим, боялся разочаровать папу и маму. Построили его они, а не он сам. Они строили из него человека на протяжении 13-ти лет, создавали личность, творили своё собственное произведение искусства. А этот самый экспонат посмел опуститься до уровня мальчишки-хулигана из неблагополучной семьи – недоношенного и недолюбленного, которого воспитывали как собаку. Но поджигателя тоже воспитывали как собаку, только как породистую и чистокровную, которая живёт у королей и должна есть сидя за столом из золотой миски и с платочком, повязанным на шее. Которая должна гавкнуть, когда ей дали команду и подать лапу, чтобы удовлетворить ожидание хозяев. Потому что, это не к добру – когда хозяин злится, а хозяйка пренебрежительно кривится.
В тот момент от страха ломило кости. Каждый вдох наполняет лёгкие гарью и пеплом. Жар от огня чувствовался даже на приличном расстоянии от него. Но движения сковало тяжёлой цепью, и мальчик стоял, как прибитый, и смотрел на катастрофу своей жизни. Больше ему не быть любимой собачкой своих родителей, и не стать человеком, достойным той жизни, которой живёт. Всё в этой жизни даётся тяжким трудом, и обрести себя, – стало самой сложной и болезненной задачей. И непонятно, стоило ли оно того? Стоило ли вытаскивать наружу своё разрушительное «я»? Сердце ребёнка пылает куда более страшным огнём, чем здание школы, разламывается на части и отваливается, оставляя на его месте лишь ком из страха и отчаяния. Казалось, что хуже быть уже не может и не будет никогда.
***
Юркие пальцы разгуливали по телу Джона, захватывая бёдра, бока и соски по пути, сминая и качественно поглаживая. Губы безустанно целовали шею и ключицы, обжигая гладкую кожу горячим дыханием. Финн был нетерпеливо резок, словно не трахался года два. Это были совсем не те ощущения как с Беллами. Блейк обладал уверенно-страстной манерой в постели, от которой хотелось броситься в его руки и разрешить управлять собой, как тому вздумается. Он был таким, что Джон сам сдавался ему и позволял ему быть главным: более того, Джон хотел этого – это так заводило. Мёрфи до безумия желал его от начала и до конца процесса: начиная с магнетического взгляда, которым Блейк одаривал его.
Финн же – как недотраханный подросток. Огромнейший контраст. Не то, чтобы он был плох – предварительным ласкам он уделял особенное внимание и так старательно облизывал Джона с ног до головы. Только все его старания уходили в никуда.
Джон в этот момент думал о том, какой пиздец сейчас происходит. Естественно, ни капли возбуждения не появилось. Глупо было рассчитывать на то, что это сработает. Но Джон руководствовался тем, что хуже уже не будет.
– Это походит на изнасилование, – вдруг возмутился Финн, оторвавшись от шеи парня. – Или на некрофилию. Ты свой шлагбаум собираешься поднимать?!
– Слушай, извини. Херовая была затея. Я надеялся хоть что-то почувствовать, но это не работает… Так что слезай с меня.
– И всё на этом? Импотент в 20 лет? Не, так не пойдёт. Я не оставляю людей в такой беде.
Финн тут же стал опускаться поцелуями вниз по торсу и, немного поигравшись членом Джона в руках, взял его в рот. Очередные старания, проходящие мимо Джона. Он пялился в потолок совсем с безнадёжным взглядом, наполняясь до краёв чувством мерзости к себе. Мысли его уводили куда-то в сторону, пока Финн ему пытается отсосать.
– А как ты обычно Рождество отмечаешь? – спросил Мёрфи с той же непосредственностью, с которой бы он задал вопрос при чаепитии, например.
– Ты издеваешься? Ты решил спросить об этом с вялым членом у меня во рту? – с недовольством ответил парень.
– Просто ты стараешься зря. Я стал чувствовать себя ещё более паршиво.
– А мне теперь что с этим делать?
– Ну хочешь я подрочу тебе?
– А смысл? Ты же этого не хочешь. Так я и сам себе лучше подрочу, – Финн поднялся с постели и ушёл в ванную.
Джон решил проявить хоть какие-то качества гостеприимства и заварил чай в новом чайнике, который пришлось обновить из-за того, что старый разбил Беллами. Такие мелочи въедались в памяти намертво. Ещё недавно Джону было больно смотреть на этот чайник.
С Финном вышло неудобно: при первой встрече Джон разбил ему лицо, а во второй предложил секс и сам же обломал его. Как будто он решил за все свои проблемы отомстить ни в чём неповинному Финну.
Финн вышел из душа и сразу же заметил фотографии, развешанные по всей гостиной. Когда он вошёл в комнату впервые, он был слишком увлечён Джоном и не замечал ничего на своём пути – его волновала только дорога к спальне. Но теперь его не могли не привлечь и не озадачить эти снимки.
– Ты мазохист?
– Нет. Я ничего не чувствую.
– Когда люди равнодушны – они не страдают.
– У меня видимо нечто среднее. А ты что здесь делаешь?
– Я? – игриво удивился Финн – Хотел трахнуть красавчика.
– Я не об этом.
– У меня уже всё не так плачевно. Я расстался с Кларк три месяца назад. То есть она ушла от меня к другой девушке. И мне было тоже очень хреново поначалу. Но благо я не фотограф, и не развешивал фото по дому.
– Поначалу? Прошло три месяца.
– Это всё ещё неприятно. Но поверь, время проходит – и тебе становиться похрену. И ты прям чувствуешь, как с каждым днём тебе всё похренестичнее и похренестичнее. Возможно, я не забуду её никогда, но по крайней мере, когда буду вспоминать о ней, то не буду желать задушить её или сбросить с обрыва. А это уже что-то. – Финн просматривая очередную фотографию с Беллами, решил сменить тему. – Ваша парочка произвела настоящий фурор. Слышал бы ты, какие сплетни про вас плели. Уверен, многие из которых – чушь собачья. Но это была красивая сказка. Почему же она всё-таки обрела несчастливый конец?
