Текст книги "Запах медовых трав"

Автор книги: Ле Чи Ки

Соавторы: Буй Хиен,Нгуен Нгок,До Тю,Нгуен Тхи Кам Тхань,Хюи Фыонг,Ма Ван Кханг,Ву Тхи Тхыонг,Фам Хо,Хыу Май,Нгуен Тхе Фыонг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– А что же ваша жена не пришла?

– Она у меня только что после родов: слаба еще, почти не выходит. А вы молодец – пришли такая нарядная, для нас это важнее красивых слов. Слыхал я от вашего мужа, что вы решили устроиться на работу. Может, надумаете в универмаг, где моя хозяйка, вдвоем веселее будет?

– Да, мы с мужем так решили, не знаю пока, куда подамся, но дома, конечно, не усижу. Сын небось тоже скоро уйдет. А я, сказать по правде, давно собираюсь заняться полезным делом.

– Ясно, не желаете отставать от мужа?

Она весело рассмеялась.

Муж хотел проводить их немного. На узкой, посыпанной щебнем дорожке она уступила сыну место рядом с отцом. Они попрощались; муж сказал сыну всего несколько слов и обернулся к ней.

– Каждый раз, – произнес он, понизив голос, – когда мы расстаемся на долгий срок, ты надеваешь нарядное платье. Или я, может быть, не прав?

Она не удержалась и при всем народе, как бывало в молодые годы, взяла его за руку и тихонько заплакала.

«Конечно… Конечно, он прав. Вот уже двадцать лет как мы вместе, и который раз уходит он на войну. Провожая его, я всегда надевала самое красивое платье. Но сколько бы ни приходилось ждать, я и в мыслях-то не держала, будто мне с замужеством не повезло. Когда мы поженились, я была совсем девчонкой – только что стукнуло двадцать. Продавала цветы на улицах; бывало, носишь на коромысле по городу корзины с цветами, пока ноги не загудят… А не прошло и полмесяца после свадьбы – в Ханое началась перестрелка[23]23
  Имеются в виду уличные бои в Ханое 19 декабря 1946 г., когда французские войска, нарушив соглашение, атаковали правительственные здания и узловые пункты города; события эти послужили началом войны Сопротивления.


[Закрыть]. Я тогда целую неделю пробыла с его взводом. Они занимали несколько домов, в смежных стенах пробили ходы сообщения… Ходила за ранеными, приносила бойцам поесть, таскала воду. Потом они получили приказ оставить город. Прощались мы, помню, во дворе трехэтажного дома, Стояла декабрьская ночь, звезды как будто утонули в темноте неба.

В день освобождения Ханоя он вернулся вместе со своей дивизией. Когда сын впервые увидел его, он спрятался за моей спиной и глазел на отца, как на совершенно чужого человека. Но я давно подмечала в мальчике отцовские черты. Он был для меня всем – залогом нашей верности и памяти, нашего счастья, о котором я не могла говорить вслух. Это был наш сын, он вырос в разлуке с отцом, но он ждал его вместе со мной. Мы встретили его, и с первого дня началось новое ожидание – ожидание предстоящей разлуки. Ведь я знала: в жизни надо многое еще переделать, значит, он должен снова уйти. И, расставаясь, я всегда говорила себе: «Держись, не надо расстраиваться». А он обычно глядел на меня и вспоминал на прощание о самом простом и обыденном…»

* * *

Обстановка в городе была напряженной. «Миги», остававшиеся незамеченными отсюда, с улиц, когда они, идя на перехват, пролетали над городом, возвращались на виду у всех; похожие на серебристых ласточек, они высоко в небе покачивали крыльями. За дальними пригородами громыхали ракеты, и гул этот напоминал разрывы бомб. Ближе к полудню улицы совсем обезлюдели. Матери с грудными детьми укрылись в муниципальных убежищах из кирпича и бетона. А остававшиеся в домах дети держались поближе к лестницам. Когда взрослые сбегали после тревоги вниз, они видели, как детишки – старшие, таща на спине маленьких, – ныряли под лестницу и сидели там в полутьме, сжавшись в комок.

Давно не было такого жаркого лета. Небо хранило в неприкосновенности яростную свою синеву. Над кирпичными домами висело раскаленное марево, на берегу Красной реки, возле плотины зной выжег кусты желтоцветных гелиотропов. На дне высушенных жарой индивидуальных ячеек копошились, ища хоть какой-нибудь прохлады под опавшими листьями, тощие квакши. Трамвайные вагоны, пробегая по узким улочкам, вздымали целые вихри горячего воздуха и пыли, и издали казалось, будто они чудовищно разбухли, напрочь перегородив дорогу. Проспекты были усыпаны облетевшими листьями шау, подметальщицы сгребали их метлами в огромные кучи.

После ночного перехода рота, в которой служил До, подошла к Ханою и заняла подготовленные заранее позиции около моста. Но едва расчеты развернулись на огневых рубежах, следующей же ночью был получен приказ перейти на новые позиции – поближе к электростанции. Участок, где были отрыты орудийные гнезда, укрытия и землянки, располагался на берегу, под плотиной, рядом с огородом, засаженным зелеными широколистными бананами, а дальше, за маленькой деревушкой, под песчаным откосом текла Красная река. Воды ее, отливавшие кирпичным цветом, напоминали огромное свежеокрашенное полотнище, расстеленное для просушки на солнце.

Когда закончилась установка орудий в гнездах и техника была приведена в боевую готовность, расчеты завалились спать прямо возле лафетов. Все было выполнено очень быстро, дела эти для солдат давно уже стали привычными, отработано каждое движение, каждая деталь. Наутро горожане, шагая по набережной, глянули вниз, на берег, и неожиданно увидели артиллерийские позиции, зенитки и деревянные самолетики на длинных шестах. За высокими брустверами, выложенными зеленым дерном, то и дело появлялись головы в касках; мелькали красные флажки командиров, указывавших направление огня, и следом за ними поворачивались прикрытые маскировочными листьями стволы. Листья бананов, уложенные на брезентовые кровли палаток, успели уже пожелтеть. Вот, пожалуй, и все, что могли разглядеть с набережной прохожие. Но все внимание и все помыслы солдат, привыкших денно и нощно находиться на земле, в окопах, были прикованы к небу. Прежде всего, важнее всего – небо! А уж потом, оторвав от него взгляд, солдаты глядели на широкую реку, спешившую к морю, на мост Лонгбиен – прямую линию, как бы нарочно проведенную, чтобы разграничить воду и небо. Неподалеку среди городских улиц высились одна подле другой трубы электростанции, невозмутимо выдыхавшие в небо клубы дыма. По ночам шум и грохот электростанции разносились особенно далеко. Вдобавок еще на водонапорной станции гулко шумела вода, и рокот ее настолько напоминал звук дождя, что спавшие в палатках солдаты вскакивали иной раз среди ночи и звали товарищей накрывать чехлами пушки. Но такое могло почудиться только спросонок. Майское небо и по ночам оставалось прозрачным и чистым; ярко горели звезды, и, если долго глядеть на них, звезд становилось все больше и больше. Над электростанцией по-прежнему поднимался дым: одно мутное облачко, второе, третье…

На новых позициях До первую неделю чувствовал себя новобранцем, все казалось ему необычным и интересным. За три года он не раз участвовал в боях и где только не побывал со своей частью. Начав службу рядовым бойцом, он закалился под огнем, многое узнал, многому научился и теперь командовал расчетом, причем считался хорошим командиром. Но, вернувшись сюда, в свой родной город, он снова с волнением и трепетом ждал боя и, как бывает перед первым сражением, спрашивал сам себя, что его ждет и как повернется бой. Он подолгу глядел на небо, стараясь определить, что же в нем особенного, и убеждался: оно такое же, как в других местах – знакомое и близкое, – небо его родины.

Синее пространство над плывшими вперегонки белыми облаками всегда вызывало у зенитчиков особенно пристальный интерес: там, за облаками, мог укрываться враг. Нередко противник, подойдя на большой высоте, вдруг пикировал на цели именно сквозь просветы в облаках. Темные черточки стремительно принимали очертания реактивных чудовищ, оглашавших все вокруг ревом и скрежетом. Во время боя одни из них обрушивались наземь грудою лома, другим удавалось уйти, но все они сеяли пламя и смерть. После боя небо, как бы подавив вспышку гнева, смолкало, и купы белоснежных облаков стирали оставленные врагами следы. Но как на земле стереть следы их деяний? Он своими глазами видел сожженные дотла деревни, разбомбленные и рухнувшие в воду мосты. Теперь настал черед Ханоя пройти сквозь эти страшные испытания. А небо над городом сегодня, накануне вражеского налета, было еще прекрасней и спокойней, чем всегда.

Все расчеты получили приказ: подправить и привести в порядок палатки, разбить рядом с позициями огороды и высадить вдоль ведущей в расположение части дороги бананы. Принадлежащие роте куры[24]24
  Каждая часть Народной армии ведет свое подсобное хозяйство, где выращиваются овощи, откармливаются свиньи, куры и т. п.


[Закрыть] скоро освоились на новом месте; они шныряли повсюду и затевали жестокие бои. Зенитчики, взобравшись на лафеты, с изумлением глядели на птичьи побоища: полно, да наши ли это куры? А наверху, за плотиной, по дороге на Иенфу[25]25
  Иенфу – пригород Ханоя.


[Закрыть], целый день бегали трамваи. Длинные вагоны с раскрытыми окнами, громыхая, мчались друг за другом, звенели звонки, толкались пассажиры: одни выскакивали из дверей, другие прыгали на подножки.

Однажды под вечер До получил разрешение сходить домой. Он вскочил в трамвай и доехал до последней остановки.

Свернув в переулок, он увидел Лиен. Поднявшись на цыпочки, она ухватила ветку банга и гнула ее к земле, На ней была белая пижама, волосы стянуты кольцом на затылке. Завидев гостя, она отпустила ветку и убежала в дом.

До заметил, что их дверь прикрыта неплотно, а по земле к крыльцу тянутся влажные пятна. Наверно, мать недавно пронесла на коромысле воду. Он вошел в дом а вдруг оробел. Все вещи стояли на своих привычных местах, только почему-то уменьшились, и потолок в доме вроде стал пониже. Заглянув во внутренний дворик, он увидал мать с черпаком из консервной жестянки в руке, она поливала старые виноградные лозы. На стене кухни по-прежнему белели кривобокие буквы – он сам начертив их когда-то куском известки со всей прямотой и непосредственностью детства: «Берегись! Лиен воет громче сирен!»

– Мама! – окликнул он негромко.

Опустив черпак в кувшин с водой, она выпрямилась и долго молчала.

– Откуда ты, сынок?

– Мы сейчас стоим возле самой набережной.

– Лиен тебя видела там на прошлой неделе, не так ли?

– Да. Мы как раз переправляли орудия, вдруг слышу: кто-то поет. Я сразу узнал ее голос.

– А она мне тут нагородила! Или это ты велел ей скрыть все от матери?

– Я боялся, как бы вы сгоряча не побежали меня искать. Не хотел зря беспокоить.

– Глупенькие вы оба. Ты ужинал? Почему не пострижешься? Ишь как оброс!

– Мы это хозяйство еще не наладили.

– Ладно, умойся хотя бы. Лиен как раз натаскала воды.

Он быстро разделся и, оставшись в одних трусах, присел на корточки рядом с кувшином и заткнул пальцами уши, фыркая и вздрагивая каждый раз, когда мать не спеша выливала черпак ему на голову.

– Выходит, вы здесь, неподалеку. Надо будет тебя навестить. Я сейчас как раз работаю на набережной.

– Если надумаете, приходите – только вечером, днем не надо.

Она поднялась, взяла небрежно брошенные сыном на виноградные лозы гимнастерку и брюки, пропахшие машинным маслом и по́том, и протянула их До. Глядя на его широкую спину, по которой сбегали капли воды, она вдруг, сама не зная отчего, заплакала. Сколько лет мечтала она о таком счастье: сын ее вырос, стал настоящим мужчиной, сильным и смелым.

Во двор вошла Лиен. Она только что причесалась, волосы красивыми волнами падали на ее круглые плечи.

– Что, тетушка, он небось по уши в грязи? – спросила она насмешливо.

– Да они ведь там все время в земле возятся со своими пушками.

– А вы на позициях моетесь водопроводной водой, – спросила Лиен, – или в реке купаетесь?

– Обычно купаемся в реке, но сейчас вода очень мутная, приходится ходить в районную баню. Ну, а если лень тащиться в такую даль, плещемся в индивидуальных ячейках, там осталась дождевая вода.

Он заметил, как Лиен опустила голову, пытаясь скрыть улыбку. Над чем, интересно, она смеется? Наверно, он говорит нескладно?.. Или ей смешно, что они купаются в грязной воде?.. Пожалуй, второе; она и раньше вечно его высмеивала: мол, нет у него любви к чистоте. Ну и ладно, где ей понять, как беспокойно и трудно живется солдату! Глянула бы хоть разок, на что похож их обед после боя: все перемешано с землей и песком; непонятно, рис ты жуешь или камни грызешь, и ничего – закладывают за обе щеки.

Сверху во двор ворвался ветер и погнал по дорожке сухие листья.

– Скоро стемнеет, мама, мне пора.

– Торопишься как на пожар, не успел и дома побыть.

– В следующий раз задержусь подольше, мой расчет сегодня ночью дежурит.

– Ты-то хоть, Лиен, побудешь дома? Сама вроде говорила, сегодня у вас нет концерта.

– Схожу прогуляюсь немного и сразу вернусь.

Они остановились в начале переулка; переезд был закрыт: проходил товарный состав, и слова их утонули в звонком перестуке колес.

До, наклонясь к самому ее уху, спросил:

– Лиен, для чего вы хотели сломать ветку банга?

– Что вы сказали?

– Я спросил, зачем ветку банга…

– А-а, поняла. Я хотела поймать зеленого жука, только он сидел очень высоко.

– Бывает, жук – вот он, а неохота его ловить…

– Ничего не слышу! – она, покраснев, отвернулась и закрыла руками уши. – Вагоны очень гремят… жук и улетел.

Поезд наконец прошел, оставив после себя облако мелкой, похожей на морось водяной пыли. Зеленый жук, прятавшийся в ветвях, поднялся в воздух и, громко жужжа, перелетел через крышу двухэтажного дома.

По небу ползли белесые тучи.

Когда они дошли до перекрестка, в домах уже загорались окна; вспыхнули было уличные фонари, но потом замигали и снова погасли. Где-то звенели веселые голоса детей. В небе зажигались одна за другой звезды, словно огни далекого неведомого города.

* * *

Прислоненную к стволу шыа тачку мороженщика обступила целая толпа. До протолкался вперед, купил два эскимо и угостил Лиен. Они ели мороженое не спеша, маленькими кусочками. До почему-то вспомнил, как однажды минувшей зимой их подняли по тревоге холодным туманным утром: они заняли орудийные гнезда; До занял свое место, поставил ногу на педаль и… ступня словно вмерзла в лед – так охладился за ночь металл.

– Помните, как-то по дороге из школы вы купили мороженое и хотели угостить меня, а я отказалась?

– Ага, вы тогда обидели меня смертельно. Хорошо еще, сразу подошел трамвай, и мы вместе побежали к вагону.

– А потом, когда мы сели в трамвай, вы отдали мороженое мальчишкам, которые ехали «зайцами» на подножке. Мне стало ужасно обидно, я просто смотреть на них не могла.

– Будет вам обманывать.

– Да нет, правда. Знаете, после того, как вы ушли в армию, нашу школу эвакуировали в деревню. Пойдешь, бывало, к колодцу за водой и стараешься утопить черпак на самое дно, чтобы вода была похолодней. А сама думаешь: «Вот бы сейчас мороженого!..»

Как же быть, что сделать, чтоб он ей поверил? Он должен… должен ей поверить… У этого самого колодца она с ребятами распевала по утрам гаммы: рот открыт, губы округлены, как положено… «А-а… А-а-а…» От ее голоса даже рябь по воде шла. В колодце, когда она опускала черпак, отражалось синее небо. Все эти деревенские колодцы похожи один на другой: их роют обычно у подножий холмов, вода в них в любое время года стоит на одном уровне – не поднимается и не уходит, и можно разглядеть каждый камешек на дне. И если случалось – по неловкости – уронить черпак, в прозрачной воде ничего не стоило подцепить его и вытащить обратно. Зимой над колодцем легкой дымкой вился пар и вода была так холодна, что от нее коченели пальцы. Впрочем, женщины и девчата никогда не умывались возле колодца; набрав воды, они отходили в сторонку, там, у стены из пористого камня, их надежно укрывали густые кусты марсилии. А умывшись, они пристраивались у самого колодца постирать белье, рядышком с мужчинами, которые мылись тут же, поливая друг друга, шумно пыхтя и отфыркиваясь. Нескончаемые разговоры у колодца обычно не касались серьезных тем, зато здесь можно было услыхать всякие новости и сплетни, люди не скупились на острое словцо, то и дело звенел смех.

А Лиен – не все время, конечно, но когда на нее находило настроение – тревожилась о соседском парне, ушедшем на фронт. Фронт виделся ей хоть и не совсем верно, но зато очень-очень ясно. По трудным дорогам, через крутые горы и глубокие пропасти, ползут озаренные вспышками осветительных ракет тяжелые грузовики, а кругом распаханные поля. Колонны бойцов – среди них и Куи, и ее муж Куан, и их сосед До – день за днем идут по длинным безлюдным лесам и вдруг где-нибудь на речном берегу встречают девушек из молодежной ударной бригады[26]26
  Молодежные ударные бригады формировались в основном из девушек; они восстанавливали и строили дороги и переправы.


[Закрыть], они узнают своих землячек, но едва успевают переброситься несколькими шутливыми словами. Само собой, в бригадах есть и девчата из Ханоя. Они даже здесь умудряются выступать на праздничных вечерах в длинных белых платьях с разрезами (сами шьют их из парашютов осветительных ракет), напудренные собственноручно натертой из рисовых зерен пудрой, с подкрашенными губами (помаду заменяет маркая красная бумага – обертка от патронов). Лиен чудилось, будто она слышит властный зов этих людей, живущих напряженной и трудной жизнью; она мечтала поскорее отправиться в путь по дальним дорогам и петь для солдат на переднем крае. Ей и в голову не могло прийти, что Ханой вскоре тоже станет фронтовым городом и она будет петь перед солдатами здесь, рядом с торчащими из-за бруствера пушками. И, узнав ее голос, До найдет ее и крепко сожмет ее ладонь в своей большой горячей руке, вымазанной в песке и глине…

Он расспрашивал, как здоровье его матери, что пишет отец, есть ли письма от Куи и ее мужа. Она отвечала ему, а сама думала о другом: она знала, что полюбит До, от этого никуда не уйдешь; ему не придется больше робеть перед решительным объяснением, сейчас ни к чему эти клятвы на старинный манер…

– Кто-то стоит на той стороне улицы и смотрит на нас!

– Лиен, спойте мне что-нибудь, тихонечко.

– Что же спеть, может, вот эту… «Ханойцы»? Муж сестры, когда они собирались в дорогу, принес дан[27]27
  Дан – струнный щипковый инструмент.


[Закрыть], и Куи пела эту песню.

– Вот черт, трамвай! Не успел я послушать песню. Может, хоть скажете что-нибудь на прощание?

Она стояла молча. До хотел было что-то еще сказать, но понял: это уже ни к чему. Лиен вдруг обняла его и неловко поцеловала в губы.

– Будете теперь надо мной смеяться?

– Смеяться… я?

Ветер, легкий, словно пола шелкового платья, летел вдоль улиц. Зазвенел звонок трамвая, и из-под дуги снопом брызнули искры. Где-то над Зяламом[28]28
  Зялам – пригород Ханоя, отделенный от города Красной рекой, там находится аэропорт.


[Закрыть] по небу, точно прутья гигантской метлы, прошлись лучи прожекторов. Завтра Лиен будет выступать на том берегу перед артиллеристами и рабочими, восстанавливающими мост.

* * *

Ночь была темной, но До, вспоминавший свою встречу с матерью, не замечал этой кромешной тьмы. Мать была самым близким человеком на свете, а ведь он так редко думал о ней. Он, конечно, не помнил, как мать носила его на руках и какие она говорила ему тогда ласковые слова. Но он знал: мать любила его с самого первого дня и растила его в каждодневных трудах и заботах.

В апреле в зарослях огнецветных личжи куковали кукушки. Белые облака и небесная синь отражались в медленных водах реки Дай[29]29
  Дай – один из притоков Красной реки, протекает вблизи Ханоя.


[Закрыть]. В тех краях жили мамины родичи, и она переехала к ним вместе с сыном. Родня была так многочисленна, что он никак не мог запомнить всех в лицо. Тетки, родные и двоюродные, иные старше его лишь на несколько лет, задаривали его подарками. Все хорошо бы, да только родственники без конца подбивали маму снова выйти замуж. В такие дни она подолгу не выходила из кухни, и плечи ее платья становились белыми от пепла; очаг топили соломой, и от едкого дыма щипало глаза. Мать, женщина рослая и крепкая, выбегала во двор и, сняв с головы косынку, стряхивала пепел. Одна лишь бабушка противилась сторонникам нового мамина замужества. «Люди болтают дурное о моем зяте, а вы и рады! – твердила она. – Стыда не оберетесь, когда он возвратится». А мама говорила ей: «Наверно, его и вправду убили, осталась я одна с малышом, если уж сын совсем отобьется от рук, придется идти замуж». До приходил в ужас: нет, нет, он будет хорошим и послушным. И, прижавшись к матери, плакал навзрыд. А мама, глядя на него, смеялась и говорила: если он и впрямь такой послушный, пусть замолчит сию минуту. Ну а легко ли, когда разревешься по-настоящему, вот так, сразу остановиться? Мама же знай укоряла его…

Теперь-то он понял, у нее на уме тогда было одно: хоть бы он подрос поскорее. Мать с первого дня хотела, чтобы он стал солдатом. Когда их провожали в армию, на клумбах посреди школьного двора алели цветы. Мама, улыбаясь, разговаривала с учительницей, и он услыхал ее голос: «Гляжу я на До – вылитый отец! Похож на мужа как две капли воды». За эту веру в него он был благодарен матери. Лицо ее – в тот день, когда они прощались, – он запомнил на всю жизнь. И на дальних дорогах, и в минуты боя оно вдруг являлось ему как воплощение незыблемой веры, придавая ему силу и стойкость перед самыми тяжелыми испытаниями. Мать, провожая отца, не спросила, когда он вернется, она сказала только: «Ну, счастливо. Если будет возможность, черкни нам хоть пару слов, чтоб мы здесь не волновались». Отец ничего не обещал ей и промолчал в ответ на эту ее нехитрую просьбу, но сыну тогда сказал: «Запомни, куда бы тебя ни занесло, пиши матери регулярно. Будешь лениться, я, когда встретимся, тебе это попомню!» – «Да будет вам, – вмешалась мама. – Оба небось хороши, как ухватитесь за ружья, обо всем и думать забудете». До понимал: сказано это было лишь для острастки, сама она так не думала. Кто ж позабудет мать, что осталась дома одна-одинешенька? Каждый ведь только о том и мечтает, как он вернется домой и, скинув форму, усядется за сваренный матерью обед… То-то отец удивится, увидав за столом рядом с мамой девушку, живущую по соседству! Мама, конечно, сперва промолчит: пусть, мол, глядит, изумляется. А он сам и Лиен небось растеряются, не найдутся, что и сказать. Ну да отец хоть и строг, а мамино слово для него – закон. Так что придется им во всем положиться на мать. Он знал: этот день настанет, он ждал его и верил, как верил в неизбежную и полную победу. И это правильно, что мы уже сегодня думаем о прекрасном будущем, о тех радостях, которых мы так жаждем и которые с каждым днем все ближе и ближе, потому что рождаются из нынешних наших тревог, сомнений и поисков.

Этой ночью он бодрствовал у орудий вместе со своими однополчанами, чтобы мать могла спать спокойно. Будь она сейчас здесь, с ним, он поклялся бы ей, что готов, если понадобится, в завтрашнем бою пролить свою кровь, чтобы враг был разбит, чтобы радостный день победы поскорее пришел в ее жизнь и родной город снова узнал счастливые мирные дни.

Разве забудешь те вечера, когда синий туман, цепляясь за крыши деревьев, сползал на улицы и мать возвращалась с работы. Она наклонялась к нему, ласково улыбаясь своими добрыми глазами; теплое дыхание ее сразу согревало его, он протягивал руку и шел дальше, держась за мамины пальцы. Отсюда, из их переулка, растекались по большем улицам продавцы фо[30]30
  Фо – суп из рисовой лапши с мясом.


[Закрыть] с коромыслами, отягченными чугунными, полными похлебки печурками, в которых тлели багровые уголья, пирожники, тащившие глиняные котелки с решетчатым дном – над поспевавшими внутри пирогами бань кхук[31]31
  Бань кхук – начиненные фасолью и свининой пироги из рисовой муки и листьев полевого растения кхун.


[Закрыть] клубился пар, – и птицеловы с клетками; сидевшие там птицы нгой[32]32
  Нгой – небольшая, похожая на голубя птица с серым оперением.


[Закрыть] таращили круглые глаза, не понимая, как это их угораздило попасться в ловушку. Соседская девчонка, только что поднявшаяся после брюшного тифа, худущая, будто ее нарочно подсушили, вечно ревела, проливая слезы над бедными птичками, которых ни за что, ни про что тащат на продажу. Потом в переулок к ним зачастил живший по соседству солдат. Он играл с детишками в разные игры и научил их новой песне – «Мы любим родину и мир». И вдруг – это прямо как чудо – женился на девчонке-плаксе. Свадьба была незабываемая. Невеста приколола к волосам белый цветок, а жених нарядился в новехонький мундир и нацепил значок «Боец Дьенбьенфу»[33]33
  Дьенбьенфу – город в автономной зоне Тэйбак; здесь с марта по май 1954 г. развернулось сражение, решившее исход войны Сопротивления.


[Закрыть]. Гости, заполнившие переулок, были – словно на подбор – артисты, и не нашлось ни одного, чтоб не умел петь.

Мать с соседками сбились с ног, готовясь к свадьбе; раскрасневшаяся, с блестящими глазами, она то и дело покрикивала на ребятишек, примерявшихся, как бы пощупать роскошную скатерть, по которой, задрав рога, скакали друг за дружкой косули. Получилось, что и для мамы день этот стал счастливым. Лишь несколько лет спустя он узнал, что у матери с отцом и вовсе не было ни сватовства, ни свадьбы. В тот день она отыскала отца – он как раз рыл окопы – и подарила ему пилотку с вышитой золотой канителью звездой. Отец сразу надел ее, а назавтра, во время боя, когда пришлось прорываться сквозь колючую проволоку, где-то потерял.

Счастье похоже на распускающиеся в октябре цветы шыа, которые как бы подбадривают людей в начале осени. На удивление всем, они расцветают, как раз когда падает студеная морось, и пряный запах цветов затопляет город.

* * *

Бой начался утром…

Дорожная бригада тетушки Зоан приступила к работам на набережной, неподалеку от Угольных рядов[34]34
  Угольные ряды – улица, выходящая на набережную Красной реки, названа так, потому что когда-то на ее месте находилась деревня, где занимались обжигом угля и извести.


[Закрыть]. И вдруг заревела сирена. Над электростанцией поднялись густые клубы черного дыма и заволокли все вокруг. Замер, не успев повернуть на набережную, трамвай. Люди выскочили из вагонов и попрятались по обе стороны улицы. Тетушка Зоан едва успела спрыгнуть в индивидуальную ячейку, как стоявшие за плотиной пушки начали стрельбу. Залпы их на слух были схожи с разрывами бомб; канонада взметнула к небу желтые смерчи пыли, над артиллерийскими позициями заполыхали яркие зарницы. Раздирая небо воем реактивных турбин, промчались вражеские самолеты…

А До стоял у своего орудия и, высоко подняв флажок, указывал расчету направление огня. Вдруг прямо перед ним видневшийся между столбами дыма клочок синевы рассекло иссиня-черное вытянутое тело самолета. Выкатив глаза, он резко взмахнул флажком:

– Огонь!..

Из ствола вырвался похожий на воронку язык пламени. Грохот оглушил зенитчиков.

Совсем рядом, у входа в землянку, вырос куст зеленого огня. До вдруг почудилось, будто флажок в его пальцах налился тяжестью и чья-то гигантская рука оторвала его от земли и подбросила ввысь. Земля закачалась, точно огромный котел, вода в реке заалела и больно хлестнула его по глазам. Один бок онемел и стал совсем холодным, словно он лежал в холодной дождевой луже.

– Второе орудие! – кричал командир роты. – В чем дело? Где товарищ До?!

Стиснув зубы, До попробовал встать, но не смог приподняться. Тело пронзила острая боль. Комья затвердевшей земли впились в ребра. Он собрал все силы и крикнул:

– Есть второе орудие!.. Огонь!..

За плотными клубами дыма громыхнуло орудие. До терял сознание. Сквозь туманную пелену он видел, как один вражеский самолет перевернулся в воздухе и понесся носом к земле, волоча за собой шлейф черного дыма. Мгновение спустя чернота окрасилась багрянцем и в небе запылал жаркий костер, который тотчас охватил и его собственное тело. До торопливо нырнул в реку, спасаясь от гнавшихся за ним по пятам огненных языков. Потом он огляделся и увидел, что плывет уже посреди широкого озера. Вода была прозрачной и чистой, но очень мелкой; руки и ноги его то и дело погружались в вязкий ил. Огненные языки больше не преследовали его, они – один за другим – превратились в цветы лотоса. Вся бескрайняя водная гладь вдруг запестрела лотосами. Легкая зыбь тихонько покачивала его из стороны в сторону. Погрузив голову в воду, он сделал глоток-другой: вода оказалась прохладной, даже студеной. На берегу стояли рядышком мать и Лиен, они махали ему руками и говорили что-то, но слов он разобрать не мог. Он хотел крикнуть погромче, что сейчас вернется обратно, только нарвет букет побольше, чтобы поставить дома, и сам испугался: слова на лету обращались в музыку. Было похоже, что он лишился дара речи. Это рассердило его вконец…

Из соседних домов прибежали девушки с носилками. Кто-то из зенитчиков, сорвав, с себя гимнастерку, прикрыл ею голову До. Его перенесли в тень, как раз туда, где обычно девушки сучили джут и вили веревки. Одна из подружек, совсем коротышка, подбежала к раненому с медицинской сумкой и торопливо начала делать ему перевязку. Осторожно расстегнув пуговицы – одну за другой, – она принялась вытирать ватой бежавшую по его спине кровь. Кончики ее пальцев нащупали намокшие в крови песчинки. Движения ее стали еще осторожнее; уж она-то хорошо знала эти песчинки: принесенные водой, они ложатся пологими отмелями вдоль речного русла, сверкая на солнце, словно кристаллики хрусталя, и, впиваясь в кожу ступней, причиняют острую боль.

Едва стихли выстрелы, девушки доставили До в госпиталь. Коротышка-медсестра всю дорогу в машине скорой помощи бережно поддерживала, прижав к своей груди, забинтованную голову раненого. Машина проехала мимо работавшей на набережной тетушки Зоан, но она не обратила на нее никакого внимания. Накрыв голову пропылившейся косынкой и с трудом волоча тяжеленные свои сапоги, она разравнивала граблями не накатанный еще маслянисто-черный асфальт, по которому была разбросана щебенка. Машина с красным крестом тут же скрылась из виду, свернув в узенькую улочку.

Вечером ансамбль Лиен возвращался с левого берега реки в город. Сквозь кромешную тьму невозможно было различить вдалеке привычные контуры железного моста. Но едва они сошли на паром, широкая и шумная Красная река заговорила с ними, делясь новостями. Фары автомашин, вереницей въезжавших в город, высвечивали из темноты кружащиеся словно в хороводе водовороты. Катер тащил от одного берега к другому паром, с которого падали на широкую спину реки черные концы тяжелых буксировочных тросов. Посреди настила несколько досок, выбитых волнами из гнезд, изгибались, словно натянутые луки. Из прибрежных зарослей тростника – тихих и пустынных – вдруг появились люди – одна цепочка, за ней другая, с коромыслами и мешками на плечах они бежали по влажному песку, торопясь к парому.

Красная река вступала в пору паводка. Она вздулась и грозно ревела. Лиен – ведь она выросла здесь – давно поняла, что река эта похожа на жизнь – такая же кипучая, всеведущая и не знающая покоя. Всякий раз, встречаясь с рекой, люди вспоминали о великом народе, о тяжких его страданиях и горестях, неуемных его желаниях и чаяниях и неодолимой силе. А рядом, у самой реки, Ханой, красивый и ласковый город, зажигал навстречу Лиен свои огни. Вдоль берега, облокотись друг на дружку, стояли дома, на кровлях их огневые точки ополченцев ощетинились нацеленными в небо пулеметными стволами. Улицы эти, обсаженные деревьями, чьи шумящие зеленью кроны и нынче, в дни ярости и гнева, источали благоухание цветов, эти люди, такие знакомые и близкие, что сражались сегодня с захватчиками и способны были выдержать любые удары, любой натиск врага…

Поднявшись на набережную, Лиен сразу наткнулась на большую толпу, в центре ее конвоиры вели сбитых летчиков, сзади запряженная волами повозка волокла останки американского самолета. Чуть дальше, у большого дома, только что разбитого бомбой, хлопотали пожарники в касках и желтых брезентовых робах, подтягивая от своих машин толстые рукава брандспойтов. Минуту спустя из шлангов ударили мощные струи воды, и над пожарищем взвились клубы пара. Несколько человек в касках, с топориками на длинных рукоятках карабкались по лестницам на готовые рухнуть стены. И, заглушая всех и вся, гремел бодрый строевой марш.