Текст книги "Запах медовых трав"

Автор книги: Ле Чи Ки

Соавторы: Буй Хиен,Нгуен Нгок,До Тю,Нгуен Тхи Кам Тхань,Хюи Фыонг,Ма Ван Кханг,Ву Тхи Тхыонг,Фам Хо,Хыу Май,Нгуен Тхе Фыонг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Фидеос так глубоко ушел в свои раздумья, что встрепенулся только тогда, когда вспыхнули электрические фонари. Он медленно направился назад.

Обогнув Храм больших церемоний, Фидеос остановился как вкопанный: широкий мощеный двор был полон людей. В середине люди сидели, тесно прижавшись друг к другу. По бокам они стояли плотными рядами, заполонив открытые пристройки и все три арки Великих крепостных ворот. Вглядевшись, Фидеос заметил в толпе и старцев с седыми бородками, и совсем еще юных парней. Нарядные нейлоновые рубашки и повседневная коричневая одежда. Бантики в волосах школьниц и бархатные валики, поддерживающие шиньоны молодых женщин. Парусиновые шлемы рабочих, очки в золотой оправе, которые обычно носят интеллигенты, пожилые люди и совсем еще зеленая молодежь… Вся эта масса людей застыла в торжественном ожидании. Все с напряженным вниманием смотрели в сторону Храма больших церемоний, туда, где под черепичным навесом мерцали золоченые иероглифы горизонтального панно: Фидеосу было известно это изречение: «Прошлое и настоящее ясны, как солнце и луна». Под панно был установлен небольшой деревянный помост. Все очень просто, никаких украшений, ничего лишнего. Вот на помосте появился седеющий человек лет пятидесяти. Наверное, поэт. Он начал читать стихи чуть глуховатым голосом. Фидеос не знает, чьи это стихи. Он внимательно вслушивается, пытаясь уловить их общий смысл, но и это ему не удается. Но вот до его сознания дошли отдельные слова, сравнения, и этого оказалось достаточно, чтобы почувствовать необыкновенную образность и выразительность стихов. Фидеоса охватило радостное волнение. Он перевел взгляд на слушателей. Они словно замерли. Тишину нарушает только шум приближающегося трамвая из Хадонга. У стен Храма литературы трамвай замедляет ход, затем быстро катит по рельсам дальше, к Озеру Возвращенного Меча. А мелодичные стихи звучат все проникновеннее, они хорошо слышны даже в самых отдаленных уголках. Люди слушают с жадным вниманием. Звуки слетают с губ поэта и как бы растворяются на полураскрытых губах слушателей, отражаются в блеске их глаз… Распустившийся миндаль молча внимает поэту, тихонько шелестят густой листвой вековые деревья.

И этот древний храм, и вековые деревья, и мелодичные стихи в вечерней тишине – все вновь показалось Фидеосу волшебной сказкой. И это бездонное небо – небо Вьетнама… В какой-то момент его темная, почти черная синева напомнила Фидеосу густую синеву Средиземного моря. Накренившийся серп луны удивительно похож на древнюю ладью, зарывшуюся носом в сердитые волны.

У Фидеоса зарябило в глазах. Все вокруг разом стало как-то ближе и понятнее. В воображении промелькнули далекие образы Древней Греции, его родной страны. Наверное, две тысячи лет назад его предки с таким же упоением слушали стихи Гомера под рокот волн Средиземного моря…

И тут Фидеос увидел знакомое лицо. Это он! Фидеос едва успел подавить возглас изумления. Юноша сидел возле дерева с могучим, в два обхвата, стволом, которое называют железным деревом. Совсем рядом с деревянным помостом. Наверняка он пришел сюда намного раньше других, чтобы занять место поближе к декламаторам. Вот теперь-то Фидеосу стало ясно, куда так спешил этот парень.

Он сидел, прислонившись спиной к стволу, ловя каждое слово. Иногда он наклонялся и что-то быстро записывал в блокнот с синей обложкой, лежавший у него на коленях.

Только теперь Фидеос осознал, что ему окончательно стал понятен этот человек. Да, теперь он мог с уверенностью сказать себе, что до конца понял его. Никогда еще Фидеосу не приходилось видеть лица этого парня таким живым и одухотворенным. Выражение грусти непостижимо быстро сменялось радостным, почти ликующим, гнев – задумчивой меланхолией… Сам того не замечая, он то хмурился, то по-детски смеялся… Все его лицо словно светилось, особенно глаза. В этот момент он был прекрасен. А высоко над ним, под черепичным навесом, мерцали золоченые иероглифы: «Прошлое и настоящее ясны, как солнце и луна».

Фидеос молча направился к выходу. Выйдя за ворота, он сел в машину и на предельной скорости помчался к гостинице. В мгновение ока преодолел он все тридцать шесть ступенек, влетел в свой номер, приподнял настольную лампу, схватил конверт и спрятал в маленький чемоданчик. А потом, немного успокоившись, отправился на вокзал. И снова не выходила у него из головы все та же мысль: он уезжает, оставшись в долгу перед этим парнем. Но благодаря удивительному вечеру в Храме литературы он по крайней мере не совершил новой бестактности…

Перевод И. Глебовой.

Ма Ван Кханг

ПЕСНИ МЕО

Суан Фу из рода Зианг сказал девушке по имени Шео Тяй:

– Я – черный мео.

– Я этому не верю, – ответила Шео Тяй.

Да и все остальные жители горного селения Шеоми ответили бы точно так же. А старики еще добавили бы: «Больно ты много китайских слов мешаешь. У нас, черных мео, они не в ходу».

Так оно на самом деле и было. Люди мео пошли от одного корня, но побеги все были разные; так вот и у дерева – ствол один, зато веток много! Белые мео, пестрые мео, красные мео, черные мео, синие мео – все они отличались друг от друга главным образом одеждой и цветом отделки. Только потом уже шли расхождения в словах и совсем, казалось бы, незначительные различия в том, как произносились некоторые из них. Так, например, синие мео, когда хотели сказать «далеко», говорили «клиа», а пестрые мео говорили «кле». Ничего особенного, просто более коротко. Но ведь как раз эти почти незаметные расхождения и отличали их друг от друга!

Суан Фу был родом с востока провинции, он был пестрый мео. Пестрые мео жили вдоль границы совсем рядом с Китаем, и в речи их, конечно, встречалось больше заимствованных у китайцев слов, чем, скажем, в языке черных мео, которые жили в самой глубине провинции. К тому же Суан Фу еще в детстве пришлось распроститься с родными краями. Родителей его убили бандиты, и он десятилетним мальчиком ушел вместе с бойцами. Много разных мест он с тех пор повидал, и речь его не могла сохранить всех красок родного края. Зато он научился говорить и на языке хани, и на языке сафо, таи, зао, наконец, он кончил семь классов вечерней школы и вот теперь приехал на работу в местный уездный комитет.

Работа в уездном комитете требовала постоянных разъездов по горным селениям. Самым далеким из них и было Шеоми. Добираться туда приходилось целых три дня, и все три дня дорога шла вверх и вверх по крутым склонам. «Ох уж это Шеоми, – говорили про село, – неприступная крепость, да и только. Одно слово – скала! Там не то что движения никакого не наладишь, простой сход – и то не созовешь. Пусть уж идут туда те, кто не знает, что такое клещи да зеленые мухи!»

Так говорили люди, которые хоть раз побывали в Шеоми. Надо признать, что они не особенно преувеличивали. Уж очень высоко лежало Шеоми. Да и дворов там было не так уж много, всего каких-нибудь семьдесят, и очень разбросаны – один тут, другой там… Вот и получилось, что в то время, как в других горных селениях уже вовсю шла кооперация, здесь, в Шеоми, все еще были группы трудовой взаимопомощи. А уж на каких шатких ногах эти группы стояли!

Суан Фу из рода Зианг вызвался сам:

– Пошлите меня в Шеоми.

Секретарь уездного комитета подумал немного и согласно тряхнул головой.

– Хорошо, обсудим кое-какие детали, и завтра же отправитесь.

И Суан Фу из рода Зианг отправился в Шеоми, и ноги его, привычные к горным тропам, проделали этот путь всего лишь за два дня. Он не взял с собой ни рюкзака, ни дорожной сумки, какие обычно берут в дорогу командированные, только перекинул через плечо холщовую котомку, куда запихал свои нехитрые пожитки. Одет он был как и все пестрые мео – длиннополая холстинковая куртка ярко-синего цвета с матерчатыми застежками-жгутиками поперек груди и матерчатыми же маленькими пуговками, широченные штаны.

Юноши черных мео в Шеоми одевались совсем иначе. Они носили облегающие рубашки, которые сзади были намного длиннее, чем спереди, поверх рубашек они надевали еще безрукавки со стоячим воротом, вышитым желтым, и с каймой персикового цвета понизу, а на голову – маленькие матерчатые шапочки из шести клиньев.

Потому-то, когда Суан Фу, придя в дом старой Зу – старейшины местного рода Зиангов, – сказал ей и ее дочери Шео Тяй: «Я – черный мео», обе протестующе замотали головами.

– Никакой ты не мео, ты зиай!

Так сказала сама старая Зу, и для этого у нее были основания. Суан Фу с его вихрастой головой и небольшим удлиненным лицом, на котором выделялись живые черные глаза, говорившие о бойкости ума, был и в самом деле очень похож на людей народности зиай.

Суан Фу спросил:

– Почему же я тогда говорю на языке мео?

– Вот те на, – рассмеялась Зу, – да еще в то время, когда тут ловили бандитов, все канбо[52]52
  Канбо – кадровый работник. После победы Августовской революции в горах Севера скрывались многочисленные банды, состоявшие из бывших сельских богатеев и их наемников; на борьбу с ними были брошены кадровые работники и регулярные части.


[Закрыть] и бойцы, что к нам приходили, говорили совсем как мео. Они наши слова точь-в-точь, как мы, выговаривали и к тому же еще и петь умели.

– Господи, да у меня еще зубов-то не было, а я уже, как все мео, бобовую лапшу ел, и меня, как только я родился, сразу в холстинковые пеленки завернули! Кто же я тогда, если не мео? Петь? И петь я умею, и на кхене[53]53
  Кхен – музыкальный инструмент народности мео.


[Закрыть] играю!

Суан Фу совсем пал духом. Ведь все это означало, что его не признали и он остался за той чертой, которая ограждала людей Шеоми от всего остального мира. В Шеоми – так же, впрочем, как и в других горных селениях, – эту черту никто не осмелился бы переступить. Ведь этот край населяло множество разных народностей, да и история его сложилась весьма своеобразно. Революция, конечно, в какой-то мере стерла эту отчужденность, но следы ее были свежи и отношение к чужакам оставалось пока очень сдержанным.

* * *

Зу – старейшина рода Зиангов – была удивительно проницательной. Достаточно было ей услышать одну только фразу, чтобы тут же определить, настоящий вы черный мео или самозванец. Такой необычайной чуткостью наделены лишь те, у кого связи со своим народом проходят через самое сердце.

Суан Фу пришлось сознаться в том, что он пестрый мео с востока и с детства, можно сказать, оторван от своих корней. Довольная своей прозорливостью, Зу заулыбалась, и лицо ее засветилось, словно по нему разлилось лунное сияние.

– Верно, ты тоже мео, но только не черный. Мне ли этого не знать, я вон уж сколько на свете прожила!

Зу, хотя и была совсем старой женщиной, с седыми волосами и поблекшей кожей, но глаза ее оставались все еще зоркими – нитку в иголку сама вдевала. И спина совсем еще не согнулась. Зу бодро ходила в лес за хворостом, готовила свиньям пойло, носила воду. Но если здоровье у Зу, как говорится, было серебряным, то ум ее был и впрямь золотым. Обо всем, что только касалось ее народа, она хранила массу уникальных сведений. Канбо из отдела по делам нацменьшинств проделывали путь до Шеоми с единственной целью – выяснить у Зу, как пришли сюда когда-то – много сотен лет назад – люди мео. Управление культуры специально присылало человека, чтобы он собрал ее рассказы об обычаях и обрядах мео. И даже несколько музыкантов со своими инструментами добрались сюда и записали песни, которые она пела.

Ах, как прекрасно может петь человек, даже если ему и за семьдесят! Голос старой Зу по чистоте можно было сравнить разве только со звоном горного ручья; он звенел, как золото или серебро, играл, как водяные пузырьки в кальяне, шелестел, как ветер, нежно перебирающий листья деревьев.

Шео Тяй было восемнадцать лет, она была робка, стыдлива и прекрасна, как луна. Стоило Шео Тяй услышать, что мать поет, как она бросала все, оставляла любую работу, устраивалась поближе и затаив дыхание слушала. А руки ее тем временем пряли лен.

Как только старая Зу начинала песню, все вокруг замирало. Не стучала каменная ступа. Не трещал огонь в очаге. Не ссорились кузнечики и цикады. Не перекликались друг с другом птицы.

 
Про хмурое небо забудем,
Новое небо встает…
 

Песня мео! Ты сложна и глубока, ты проста и неприхотлива. Твоя мелодия внезапно взлетает на невидимые высоты, мягкая и нежная, словно льняные волокна, вымоченные в воде, легкая, словно шелковая паутинка. Звуки, резвясь, взмывают вверх и разлетаются во все стороны, точно ягодки па-пао – веселые и беспечные; они проникают в глубины души человеческой, и замирают в бесконечности.

Песня мео! Ты легкий шаг человека на горном склоне, тихий, ласковый шепот кхена и дана мой[54]54
  Дан мой – щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть]. Только тот, кто разделил с народом своим все его страдания и муки и пронес любовь к нему через всю свою жизнь, может петь так, как пела старая Зу, старейшина рода Зиангов.

 
Серебряные денежки, серебряные денежки…
Твой белый конь на ярмарку понес тебя чуть свет.
Везет тебе: на ярмарке ты, ничего не делавши,
Три звонких связки выиграл, и в каждой – сто монет.
Отец и мать бранят тебя – на случай ты надеешься,
Пора остепениться бы, но нынче как вчера
Твоя забота – только лишь серебряные денежки,
Серебряные денежки, удачная игра![55]55
  Стихи даны в переводе Р. Казаковой.


[Закрыть]
 

Суан Фу, дослушав песню до конца, спросил:

– Это «Серебряные денежки»?

– Да, а ты откуда знаешь? – спросила старая Зу.

– Когда-то эту песню часто пела моя мама. Я тоже ее знаю…

– А где сейчас твоя матушка?

– Душа ее уже отошла к предкам. Мама помогала революционерам, бандиты схватили ее и убили. Она хорошо пела и знала много песен. Вот я сейчас попробую…

 
Серебряные денежки, серебряные денежки…
 

Суан Фу запел, и голос его оказался высоким и чистым, как девичий. Только звучал он робко, скованно, на долгих нотах дрожал и прерывался – ему не хватало свободы и глубины.

И все же старая Зу заслушалась. Песня словно окутала ее, и женщина погрузилась в нее, отдалась на волю этой издавна милой сердцу мелодии.

И вдруг исчезло все, остались одни только звуки – то низкие и глубокие, то упруго вздымающиеся и парящие в вышине – это была сама душа певца, открывшаяся слушателям, передававшая все волнение его сердца.

Всю ласку и негу, всю свежесть и легкость улавливало чуткое ухо старой Зу. Она сидела зачарованная. А потом вдруг очнулась – слова-то у песни были совсем иные:

 
Снова весной день окрылен,
Девушки сеют весело лен.
Персик расцвел, он рад январю.
Парни на пашне встречают зарю.
А в феврале совсем не до сна
И борона в поле нужна.
 

– Да ведь это мотив «Серебряных денежек», только слова другие! – всплеснула руками старая Зу. – Никак ты и впрямь мео!

Суан Фу засмеялся:

– Это моя мама сама придумала новые слова и назвала песню «Календарь пахаря».

Только сейчас они заметили, что их слушает уже человек десять, – это собрались соседи. Кто знает, сбежались ли они на голос Зу или позвала их новая песня, но к тому времени, когда с охоты вернулся муж Зу, дом был битком набит.

Старый Зу, высокий краснолицый мужчина с ружьем через плечо и в маленькой шапочке черных мео на макушке, бросил к очагу фазана в золотых и огненно-красных перьях и воскликнул:

– Гость в доме! Как хорошо!

В тот вечер он сам приготовил фазана и курицу, поставил вино и пригласил Суан Фу к торжественной трапезе. Так черные мео в Шеоми выражают свое уважение к гостю.

Каких только яств тут не было – и мясо с приправой, и похлебка из фазаньих потрохов, и тушеные куриные крылышки с маринованными побегами бамбука, и, конечно же, непременное на праздничном столе у мео блюдо, приготовленное из крови птицы!

Зу был намного старше своей жены, но глядел совсем молодцом – гладкое румяное лицо, редкие пучки седых усов, торчащих над уголками рта. Задорно заблестели повеселевшие от вина большие глаза с припухшими нижними веками.

– Ешь, канбо! Будь как дома.

Старый Зу взял палочки, порылся среди кусков и торжественно положил на тарелку перед Суан Фу сердце фазана – хорошо прожаренное, ставшее темно-лиловым, оно было величиной с большой палец.

– Я не буду, – решительно замотал головой Суан Фу и поспешно убрал сердце со своей тарелки – положил рядом с блюдом.

– Почему?

– Я из рода Зиангов. Люди моего рода никогда не станут есть сердце животного или птицы.

– Канбо! Значит, ты и вправду из Зиангов? Выходит, ты чтишь обычаи предков!

Старый Зу разволновался. А Суан Фу невозмутимо продолжал:

– Предание говорит: жили когда-то на свете два родных брата, были братья людьми мео и принадлежали к роду Зиангов. И вот однажды решили они принести в жертву петуха. Сварили его братья, а когда доставали из котла жертвенное мясо, то не нашли петушиного сердца, и каждый брат подумал на другого, что тот тайком его съел. Злые люди подбили старшего брата на неслыханное злодеяние – убить младшего и отыскать петушиное сердце. Так он и сделал, но сердца не нашел. А когда вычерпали все из котла, увидели – петушиное сердце пригорело и пристало ко дну. С того самого дня и поклялись люди рода Зиангов не есть никогда сердце птицы или животного и помнить: брат должен верить брату, они не должны чинить друг другу боль и слушать злых людей.

Старый Зу положил палочки на стол и долго сидел ошеломленный. Оставляя на щеке дорожку, сбежала слеза и застряла, блеснув, в его редкой бородке.

Старая Зу и Шео Тяй застыли, не проронив ни звука, и даже перестали прясть лен. Слышно было только, как в очаге тихонько потрескивают горящие сучья.

* * *

С того дня Суан Фу окружали в доме Зу горячей и искренней любовью.

Старая Зу обошла все село, она заходила в каждый дом, где теплился очаг, и рассказывала:

– Он наш, мео. Он из рода Зиангов. Он умеет петь и не стал есть сердце птицы.

А Шео Тяй говорила своим подружкам:

– Суан Фу и в самом деле мео. Песни знает и истории всякие. Приходите сегодня к нам – услышите.

Теперь эта небольшая семья заботилась о Суан Фу, словно о своем родном сыне, которого долго не было дома. А потом случилось совсем уж невероятное. Старая Зу однажды сказала:

– Отныне ты, Суан Фу, будешь моим младшим братом.

Суан Фу растерялся, щеки его жарко вспыхнули.

– Мне всего только двадцать пять лет, и я могу осмелиться назвать себя лишь вашим сыном.

– Нет, не годится: ты канбо, а потому будешь моим младшим братом.

А старик Зу подозвал Суан Фу к алтарю предков. Он зарезал петуха, капнул его кровью в две чашечки с вином и швырнул птицу в угол. Они с Суан Фу вместе подняли чашечки.

– Мы, мео, так говорим: есть поле, но нет братьев – пропадешь; нет поля, но есть братья – выживешь. Отныне ты, канбо, мой младший брат. Пусть наши предки станут свидетелями. А тому, кто с этим не согласится, я сверну шею, как этому петуху!

От винных паров слегка раскраснелось простодушное лицо старого Зу. Родственные чувства в их семье, как и во всех остальных семьях черных мео в Шеоми, традиционно строились на давнишних клановых связях. Здесь люди очень легко дарили свою любовь и веру сородичам, если обнаруживали взаимную слаженность мыслей и чувств и уважение к древним обычаям.

На следующее утро Суан Фу, которого переполняла растроганность и благодарность, сказал старой Зу и ее мужу:

– Уважаемые старшие брат и сестра, пригласите в дом все село – я хочу познакомиться с сородичами. Нам ведь очень многое нужно сказать друг другу…

И старая Зу, старейшина рода Зиангов, обошла все село. А ее муж обошел соседей.

– Милости просим, приходите познакомиться с нашим младшим братом. Он хочет поговорить с вами.

На что уж просторен был их дом, но даже он оказался тесен – столько пришло народа. Те, кому не хватило места, остались стоять, но никто не ушел. Плясали в печурке золотые языки огня. И радостно удивлялись люди Шеоми:

– Так вот он какой, младший брат Зу… Красивый парень! Как же это до сих пор мы про тебя не знали?

– Господи! Да ведь страна наша так велика и столько в ней нас, братьев, как всех узнать? – смеясь отвечал старый Зу.

А Суан Фу кивал головой, показывая в улыбке ровные зубы, и подтверждал:

– Вот именно! Помните предание о том, как родились земля и небо: их соткали дева Гау А и юноша Драу Онг. Земля широка – ей нет конца и края, а небо высоко – его никогда не достигнешь.

– Вот-вот! Верно говорит!

– Так оно и было!

Прыгал, резвился в печурке огонь. Едва кончалось одно предание, как память уже подсказывала другое, столь же древнее, и так продолжалось всю ночь напролет. Спать никому не хотелось, и гостей в доме Зу становилось все больше и больше.

Одними только преданиями да сказками беседа в ту ночь не ограничилась. После того как старая Зу усладила слух гостей песней, Суан Фу встал и, обращаясь ко всем, сказал:

– Уважаемые, вы сами можете судить, сколь прекрасна эта песня. Так недаром же в ней поется: «Мы, мужчины, сообща дела решаем; мы, женщины, сообща лен прядем». Именно поэтому Хо Ши Мин и партия призывают нас: «Объединяйте свои хозяйства в кооперативы!»

И беседа сразу пошла об ином, точно в песне: там тоже каждое слово непременно ведет за собой другое. Люди Шеоми принялись обсуждать свои дела, свою жизнь. Отовсюду раздались голоса:

– Страшновато нам кооператив затевать, не умеем мы!

– Не умеем, так научимся!

– Почему никогда раньше к нам такой канбо не приезжал, с нами так не говорил?

– Ну, говорили, только неинтересно, нам непонятно было, вот мы и не слушали!

Допоздна затянулось в тот раз собрание.

– Партия посылала меня на работу в разные края. Я много мест повидал, был и там, где наши братья – мео – уже создали кооперативы. Многие села добились больших успехов, например Панфо, Нгайтхау, Лунгтинь, Зеншанг. Я сейчас вам о каждом из них расскажу…

Самые прекрасные отношения между людьми рождает доверие. После нескольких таких бесед Суан Фу подружился с жителями Шеоми. Одному он помогал обрабатывать поле, с другим ходил на охоту, а то, бывало, вместе с девушками примется прясть лен или носит воду старым людям. И частенько видели, как он что-то рассказывает окружившей его ребятне.

Недоверие и подозрительность к чужаку – стена, испокон веку окружавшая такие обособленные горные села, – постепенно стали таять.

А тут случилось еще и то, что для молодого канбо, поселившегося в доме Зу, было неотвратимым: с каждым днем Суан Фу и Шео Тяй все больше и больше тянулись друг к другу. Сами-то старики Зу очень быстро признали в Суан Фу человека одной с ними крови, а вот Шео Тяй почему-то совсем не хотелось видеть в нем родственника. Еще до того, как Суан Фу был объявлен членом их семьи, Шео Тяй ощутила, что между ними зародилось совсем другое чувство – какое обычно испытывают юноша и девушка.

– Канбо, почему ты все время один дома сидишь, ни песен не поешь, ни бесед не ведешь, ты ведь молодой… – попеняла ему как-то Шео Тяй.

Суан Фу рассмеялся:

– Не пристало молодым только песни петь, нужно еще работать, учиться, думать о серьезных делах.

Старый Зу одобрительно закивал.

– Если хочешь собрать молодежь, вели ей позвать всех к нам.

Со всего села собрались девушки и юноши. Шео Тяй села напротив Суан Фу. В отсветах огня он хорошо видел ее тонкое продолговатое личико, блестящие глаза, белую шейку и высокую грудь.

Шео Тяй готова была проглотить каждое его слово, а Суан Фу из рода Зианг рассказывал юношам и девушкам о Севере и о Юге. В его речи стало гораздо меньше чужих слов, теперь он говорил совсем как настоящий черный мео. Но не в этом было главное. Главным оказалось другое – Суан Фу первым сказал молодежи черных мео многие вещи, о которых они, как это ни удивительно, до сих пор ничего не знали. Да, конечно же, нужно создать кооператив и расширить поля, лежащие на горных склонах, нужно сдать поставки государству и послать парней в армию, чтобы они били врага.

В такие вечера старый Зу сидел и слушал вместе с молодыми. А однажды, после того как юноши и девушки разошлись по домам, он задал Суан Фу вопрос:

– Скажи-ка мне, почему мы обо всем этом узнали только теперь?

– Как же так, ведь вам все это уже рассказывали канбо из уезда, которых часто сюда посылали!

– Верно, бывать-то у нас они бывали, и говорить – говорили, да только слушать их никто не ходил. Наши жаловались, что говорят они уж больно непонятно.

Суан Фу скромно ответил:

– Вы, мой старший брат, наверное, просто хотите сделать мне приятное. У нас в уезде многие говорят гораздо лучше меня.

– Быть того не может! Сколько их к нам ни наезжало, все сразу созывали собрания. Соберут людей и давай говорить. Но говорят-то обо всем сразу, ничего и не упомнишь. Вот нашим и надоело на собрания ходить. Шеоми – самое отсталое село, мы это и сами знаем, и сознавать это горько и обидно. Мы ведь раньше так этих канбо ждали, а они приезжали ну прямо все на одно лицо, так как же нашему Шеоми не плестись в хвосте…

Суан Фу слушал старика и думал обрадованно: «Вот, значит, какое оно, Шеоми. Вовсе не отсталое!» И он с энтузиазмом принялся за дело. Он вникал во все нужды и заботы жителей села и скоро сделался здесь совсем своим человеком. Люди доверились ему и посвящали его теперь в самые сокровенные свои тайны.

Но вот однажды, неделю спустя после его появления в селе, старый Зу отозвал юношу за угол дома, и взглянув на него с опаской, помялся и нерешительно сказал:

– Ты мой младший брат, и я хочу тебя спросить напрямик. Вот тут один говорит, что правительство придумало кооператив, чтобы легче было собирать налоги. Я ему не поверил и хочу у тебя узнать, так ли это?

Суан Фу взглянул ему прямо в глаза и сдавленным от волнения голосом произнес:

– Старший брат, ты веришь мне? Я ведь уже объяснял тебе все это. Ты веришь мне?

Старый Зу поспешно схватил его за руку – быстро ее затряс и, отвернувшись, сконфуженно шмыгнул носом.

– Я тебе верю. Верю! Просто тот обманщик… вот я и хотел тебе сказать… А я ведь тебе верю, младший брат, и не слушаю тех, у кого черная душа.

Суан Фу кивнул и крепко пожал старику руку.

– Все, что говорит партия, – правда. Нужно в нее верить, старший брат!

А назавтра у них состоялся серьезный разговор.

– Суан Фу, скажи-ка мне, вот если к примеру мы пожелаем стать кооперативом, что для этого надобно? – спросил старик.

– Нужно, чтобы каждый написал личное заявление. Ведь партия никого не принуждает. Каждый должен сам хорошенько все взвесить, ну а уж потом поступать по своему разумению. Кооператив – дело добровольное.

– Ну держи тогда, вот они, твои листки!

Суан Фу осторожно взял пухлую пачку заявлений. Глаза его радостно светились и голос прерывался от волнения, когда он сказал:

– Знаешь, старший брат, мне нужно будет обязательно рассказать в уезде об этом. Только партия подскажет нам, что делать. И потом, нужен кто-то еще от партии, чтобы пришел сюда и помог нам.

На следующий день старая Зу приготовила Суан Фу все, что носят юноши черных мео: безрукавку, вышитую желтым, с узором персикового цвета понизу, маленькую шапочку из шести клиньев, серебряный обруч-ожерелье на шею, и еще дала ему на дорогу сверточек с клейким рисом.

Суан Фу ушел, а Шео Тяй, старая Зу и ее муж, как, впрочем, и все остальные жители Шеоми, нет-нет да и посмотрят в сторону дальних гор, за которыми он скрылся, – очень уж им хотелось, чтобы он поскорее вернулся.

Но дни шли за днями, а Суан Фу все не показывался. Прошла неделя, в Шеоми пришел совсем другой человек и принес листок бумаги, на котором рукой Суан Фу было написано:

«Я еще занят и должен немного задержаться. Уезд посылает этого канбо, его зовут Данг, он поможет нам создать кооператив. Дорогие старшие брат и сестра, вы привечали меня, прошу вас, примите и Данга. Он совсем такой же, как я. Ведь все канбо нашей партии – это дети народа мео, народа зао и вообще всех наших народов».

Старики Зу рассудили: родич их младшего брата им не чужой, и друзьям своих детей следует оказывать теплый прием. Старики Зу, а с ними и все остальные семь десятков домов в Шеоми приняли Данга с открытым сердцем.

Данг, высокий сухощавый кинь[56]56
  Кинь – собственно вьетнамцы – самая большая группа в многонациональном составе Вьетнама.


[Закрыть] в одежде, какую носили все канбо, не умел петь, да и слов мео знал совсем мало. Когда люди Шеоми собрались побеседовать с ним, он заговорил на языке киней, и старому Зу пришлось переводить его слова, иначе старики ничего бы не поняли. И все же старый Зу рассудил так: «Этот канбо говорит почти то же, что наш младший брат. Значит, мы можем ему доверять».

Вот так и расширялись связи Шеоми с внешним миром. Доверие, на первых порах зародившееся между людьми одного рода, в конце концов освободилось от рамок клана. Связь Шеоми с уездным центром теперь была налажена, и последнее белое пятно на карте уезда в самом скором времени обещало стать кооперативом.

* * *

Суан Фу пробыл в уезде целую неделю.

– Скажи, как удалось тебе собрать людей и добиться того, чтоб они тебя выслушали? – расспрашивал его секретарь уездного комитета.

– Да ведь люди в Шеоми такие хорошие!

– Конечно, это так. Но ты все же вспомни, как тебе удалось привлечь их?

Суан Фу нахмурил брови, задумался. Но тут же решил просто рассказать все по порядку. А под конец, пожав плечами, добавил:

– Я и сам не знаю, как это вышло. Я пел, рассказывал легенды и сказки, просто я знал, что они любят, и старался это делать, знал, чем они дорожат, и тоже дорожил этим, вот и все. А потом они поверили мне, стали относиться с уважением и назвали своим младшим братом. Правда, мне повезло – я умею петь, а песни мео пою с детства.

– Ну, вот и возвращайся в Шеоми, – рассмеялся секретарь. – Молодец! Тому, кто несет идеи революции горцам, нужно быть именно таким человеком. И знаешь, дело-то ведь совсем не в том, умеет он петь или нет!

– Может, лучше кто другой туда пойдет… – нерешительно сказал Суан Фу.

– А что такое?

– Да как сказать… В общем, Шео Тяй, выходит, мне теперь вроде как племянница. Ну, а она и я… мы…

Но что бы там Суан Фу не рассказывал секретарю, а на следующий день он в рубахе черных мео, в матерчатой шапочке и с ожерельем на шее, перекинув через плечо холщовую котомку, шагал в Шеоми.

Перевод И. Зимониной.