Текст книги "Рельсы (СИ)"

Автор книги: Lady Trickster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Вот уж недобрый знак.

Она меня заметила, изменилась в лице. Спрыгнула со своей жёрдочки, подошла. Блок даже не обернулся. Он не карту смотрит, а в пустоту! Загипнотизировала она его, что ли?

– У нас важный разговор. Может быть, самый важный разговор в нашей жизни. Ты не мог бы нам не мешать?

– О чём говорите?

– О войне. О преступных приказах. Об истории. О чести. О долге. О правде. Сейчас мы говорим о словах. Ты не мог бы уйти?

Она прижимает к груди руки. Очень белые руки, будто она долго терла их с щелочным мылом. Кровь смывала? Смотрит на меня внимательно. Я никак не могу понять, злая у неё улыбка, или добрая. Как будто под одним лицом кто-то другой прячется. Наблюдает. Видит меня, по-настоящему.

Отгоняю морок. Просто девчонка, странная, блаженная. Главное, на её руки не смотреть.

– Ты... со мной только не делай так никогда.

Клара смотрит на меня, в глаза заглядывает, хмурится, мрачнеет.

– Что ты делаешь, Потрошитель? Уходи. Сейчас же.

– Мне нужно поговорить с Генералом. Придётся тебе потерпеть.

– Ты не понимаешь, тебе нельзя здесь быть!

Неважно.

Отодвигаю протестующую Клару в сторонку. К ней даже прикасаться неприятно.

Блок, наконец, отвлёкся от своих мыслей.

– Да?

Вот ты какой, генерал Пепел.

У него прямой взгляд. Честные глаза. Он не убийца и не подлец. Просто человек, которого загнали в угол. Невольно встаю по стойке смирно. Муштруют в армии хорошо, этого не отнять.

– Вы генерал Блок? Артемий Бурах, хирург. Город ещё можно спасти. Мы нашли способ добыть панацею.

– Даже если вы нашли источник сырья, уже поздно. Мы исполняем приказ и отбываем на фронт. Решение принято.

– Значит, будет бомбардировка?

Блок на секунду отводит глаза.

– …Приказ можно исполнить лишь формально. Мне нужно указание точной цели за подписью чрезвычайного правительственного комиссара. Это даст нам законную лазейку пощадить город. Скажите спасибо вот этой девочке, – кивок на Клару, – Она ручается, что эпидемия не вырвется наружу. Я ей поверил.

Поверил? Или попал под её чары? Ну что ж, вольно или невольно, она оказала всем нам большую услугу.

– Стрелять вы будете в любом случае?

– Только если будет обозначена цель.

Протягиваю ему бумаги. Папка истрепалась по уголкам, на ней засохшие пятна крови.

– Вот. Инквизитор сделала расчёты.

Я вижу в его глазах проблеск надежды.

– Вы принесли распоряжение о цели бомбардировки и сопровождающие документы, так? Обоснование и доказательства за подписью комиссара тоже?

– Да.

Блок забирает папку. В нём сразу как будто силы прибавилось.

– Благодарю. Вы свободны.

– Генерал!

– Что ещё?

– Выделите нам людей. Производство панацеи потребует человеческих ресурсов. В городе трое врачей. Нам просто не хватит рук.

– Мы отбываем в десять. Вам придётся справляться самим. Не обсуждается. Свободны.

Вновь невольно выпрямляюсь по стойке смирно.

– Слушаюсь.

Генерал внимательно изучает меня, но ничего не говорит. Подавляюще Блок действует на людей. Чувствуется, что привык командовать, и его приказы обычно исполняются с радостью. Разворачиваюсь, чтобы уйти.

– Бурах? Стойте.

– Так точно. Стою.

Всё уже сделано. Что ещё?

– Отправляйтесь с нами. Нам нужен опытный медик.

Не могу удержаться от сарказма.

– Возьмите Данковского.

«Честь имею», как же. Посмотрел бы я на этого чистоплюя с портфельчиком в окопе, под обстрелом.

Направляюсь к выходу. Клара, стоящая в углу, провожает меня странным взглядом.

Удхар кажется не в пример легче, чем час назад. Я выполнил поручение. Сделал всё, что могло от меня зависеть. Теперь можно и домой.

Домой.

В любом случае, нужно поторопиться. Убедиться, что Спичка и Аглая в порядке. Как она? И почему я так переживаю? Все наши разговоры по пальцам одной руки можно пересчитать. Как-то она отпечаталась во мне. Ещё несколько дней назад я не знал о её существовании. Ещё день назад мне было всё равно.

Выхожу из управы. Кажется, даже воздух стал свежее. Ветер, что ли сменился…

Слева от входа, прислонившись к театральной тумбе, стоит Самозванка.

Я точно знаю сейчас, что это именно Самозванка, не Клара. Отчего-то знаю.

Она смотрит на меня с гневом и презрением. Теперь я вижу эту разницу. Клара старается быть доброй для всех, залезть человеку под кожу. А Самозванка по какой-то причине кажется более человечной. Сейчас она не стремится понравиться. Она хочет просто выжить. И гнев её – непритворный.

– Я говорила, что ты прольёшь реки крови, Потрошитель. Что, разве не сбывается моё предсказание?

Да. Так и есть. Но то, что я считал грозным предзнаменованием, оказалось спасением. Спасением для всех.

– Оставь свои проповеди. Я уже передал бумаги генералу. Многогранник снесут. Город выживет.

Город – это люди. Я сделал свой выбор. Теперь она бессильна.

Самозванка точно не слышит меня. Заламывает грязные руки, переплетает пальцы. Выражения на лице сменяют друг друга так быстро, что я не могу уследить.

Правая не знает, что делает левая. Левая – не знает, что делает правая.

Морщусь, отгоняя морок. Лучше на неё прямо не смотреть. Голова кружится.

– Если бы вы двое только доверились мне, если бы только развязали мне руки… Я же умею творить чудеса!

– Ты про кого сейчас говоришь «вы двое»? Про Бакалавра этого столичного? Никогда мы с ним не…

– Вы двое вечно играете против меня!

– Мы что, по-твоему, в игрушки играем? Тут люди умирают!

– Вот именно! Они живые люди! К ним прикоснулась чужая воля, а значит, они теперь совсем живые!

Я как будто уже вёл с ней этот диалог раньше… Обрывок сна?

Ты же кожей соприкасаешься с миром. Это твоя граница.

Граница – это про мозг. Всё, что нас ограничивает, рождается в голове.

Главное это органы. И кровь, потому что кровь – это связь.

А прикосновения – это перемены. Ты можешь изменить человека только тогда, когда коснёшься его. В нем изменится всё, а он даже и не заметит.

– …Касаться вещей, и смотреть, как они преображаются. Всё, что нужно – это любовь… Ты что, не слушаешь меня?

Она неожиданно замолкает. Смотрит на меня с возрастающим ужасом.

– Я не знаю, что ты делаешь. Но перестань.

Я не могу перестать, всё уже сделано. Реки крови скоро прольются. Она пятится от меня, точно от прокажённого, не сводит глаз.

– Ты уничтожишь нас всех. Ты разве не чувствуешь, как всё вокруг меняется, истончается? Как прогибается земля под каждым твоим шагом? Бурах, ты играешь с тем, что понять не в состоянии, своим маленьким, ограниченным мозгом степного Потрошителя!

– Хватит меня демонизировать!

– Оставь высокие материи Хозяйкам! Ты пытаешь, ты мучаешь этот город, разве ты не чувствуешь?! Разве ты не видишь, как ему больно?

– Прекрати! Я даже не знаю, о чём ты говоришь!

– Ты знаешь! Ты прекрасно знаешь, о чём я говорю! Ты… ты прикоснулся к чему-то… К чему-то по-настоящему, окончательно, совершенно мёртвому… И тащишь это за собой!

О чём она говорит? Долг отца? Умирающий Удург?

– Дай мне всё исправить, ещё не слишком поздно. Ради всех нас. Ради этого Города…

Я её не понимаю.

– Ты меня сейчас не слышишь, похоже. И никто не слышит. Я ухожу.

Она кричит мне вслед.

– Ещё не поздно, Потрошитель! Ты ещё успеешь всё исправить! Только дай мне помочь!

Ухожу не оборачиваясь.

У Берлоги меня поджидают гости. Травяная невеста верхом на рыжем быке. Черви. Шабнаки. Странные и чудесные порождения степи. Они сбились маленькой стаей, стоят сразу за рельсами, жмутся друг к другу, точно мёрзнут. У меня сжимается сердце.

Степное существо поднимает голову на тонкой длинной шее. Слова льются откуда-то изнутри. Тяжело, наверное, говорить, не имея горла.

– Тебя ждут. Тебя ждүүт. Говори, говори сейчас – выполнишь ли ты свой дөөлг?

Подхожу ближе. С трудом вспоминаются степные слова; правильные слова.

– Сайн байна, хатангэ. Что вы хотите мне сказать?

– Битэ хараан, убшэ у нашего порөга стоит. Большая үтрата. Всё, что осталось от нас, здесь, перед тобой. Мы сделаны из земли. Мать Бодхо кормит нас живой кровью. Суок смотрит на нас из глубины.

– Я знаю. Вас осталось совсем немного.

– Тебе её кровь нужна. Выпустишь кровь из земли. Мать Бодхо умрёт. Ты ведь этого хочешь? Болииш, болииш, бүү алыш...

Эти создания связаны с землёй. Всё здесь связано с землёй. Даже Песочная Язва.

– Без этой крови не обойтись. Мне придётся принести эту жертву.

– Если погибнет она, Мать Бодхо, то погибнем и мы. Зоболон, бузарлахаа, больно, жалко... нас осталось совсем немного. Мать Бодхо полна живой кровью. Из своего тела нас лепит. Мы живые, покуда она жива. Она жива, пока живая кровь в ней течёт. Смерть не страшна, но разве не жалко тебе?

Жалко. Жалко слабых и обречённых. Жалко, когда умирает последний тур на земле. Жалко, когда уходят чудеса. Когда заканчивается детство. Но этому городу нужно повзрослеть, чтобы выжить.

– Земля убивает город. Мать Бодхо убивает своих детей. Она выплюнула песчаную язву. Её кровью и сотрётся этот кошмарный мор. Всё связано. Всё так, как должно быть.

– А что человек с ней творит? Зачем протыкает её? Зачем города такие строит на ней? Тяжело ей. Грудь матери Бодхо раздавил этот город. Хоть и мал, а тяжелее многих больших. Перед отцом ты своё слово тогда сказал. Теперь матери слово скажи. Мать Бодхо, земля, тебя ждёт.

Найти подходящие слова на этом забытом, умирающем языке. Правильные слова для этих несчастных. Чтобы поняли, что только так и можно поступить.

– Вы – дети Бодхо. Она лепит вас из своего тела, питает своей кровью.

Существо качает головой на тонкой длинной шее.

– Тоонто. Я вырос здесь. Ходил по этой земле. Я знаю, что всё здесь живое. Ваша мать – и моя мать тоже. Я – ноготь Уклада, чешуйка на теле Уклада. Матерь Бодхо согревает мои следы, даёт мне щедрый урожай, на ней пасётся мой скот, и она родит твирь, когда невесты гладят её ногами.

Черви раскачиваются на месте, соглашаясь с моими словами.

– Тиимэл даа, всё так.

– Разве я сделал бы худо нашей общей матери? Разве может верный сын смотреть, как Мать мучается и страдает, когда ничто не в силах унять эту невыносимую боль? Вы говорите мне, что грудь матери Бодхо раздавил этот город. Я скажу Вам, что видел её сердце. И видел рану, которую нанёс ей Многогранник. Её нельзя исцелить. Но ещё можно спасти её детей. Тех, кого она выкормила собой, кого она исторгла из своих глубин.

Травяная невеста роняет голову.

– Пожалей нас.

– Жалею.

Мне нечего больше им сказать.

Степное существо выгибает шею, точно кланяется.

– Слова кончаются у нас, эсэгер. Звуки кончаются. Говорить трудно. Горла нет. Языка нет. Слов больше нет. Пожалей нашу общую мать, эсэгер. Не убивай. Болииш, болииш, бүү алыш...

– Не могу.

Не о чем больше говорить.

– Значит, мы пришли проститься с тобой. Баяртай, эмшен.

Шабнак касается меня крохотной головой. Она гладкая как кость.

– Баяртай, эсэгер.

Невеста на секунду прикасается к моей руке. Стараюсь не двигаться, чтобы не задеть её платье.

– Баяртай, холбоон.

Бык тыкается мордой мне в грудь. Тоже ведь понимает. Прощай, буха.

– Баяртай, хаяала.

Последними уходят черви. Я смотрю, как крохотные фигурки исчезают в степи. Смотрю, пока не начинают слезиться глаза. Издалека они кажутся брошенными детьми. Их мать умирает. Наша общая мать. Простите меня.

Скрипит дверь. Петли надо смазать.

– Ну ты чего так долго? Я уж думал, не вернёшься.

– Чего засов открываешь, не проверив? Я чему тебя учил?

– Как это, не проверив? Я из-за двери услышал. Ты со степными разговаривал, ну, с этими. Которые раньше пришли. Эту, от тебя которая, запустил. Когда потом в дверь тарабанили, не открыл. Степным тоже не открыл, хотя очень хотелось на альбиноса степного поближе посмотреть. И вообще. Чужим не открываю – недоволен, тебе открываю – недоволен… Всё тебе не так и не эдак. Дома не ночевал опять. Зато эта пришла, от тебя, значит.

– Где она?

– Да не волнуйся ты, спит. Как пришла, так сразу в твой закуток шмыгнула, плащом этим укрылась и уснула. Я как увидел маску эту птичью, думал сам Песчанку подхватил, всякое мерещится. А она мне сказала, мол, от тебя, и чтоб я тут, значит, не трогал ничего, пока ты не появишься. И про склянку твою разбитую, знала откуда-то…

– Какую ещё склянку?!

– Да неважно, я убрал уже. Ну, короче, она это так сказала, что я ей сразу поверил. Она кто вообще такая?

Знала, значит?.. Умеет она людей за ниточки дёргать. Спичку недоверчивого и того окрутила.

– Инквизитор. Аглая Лилич.

– Та, что кучу народу перевешала? Она же всех казнила, кроме преступников и сумасшедших!

– Ты откуда такое услышал?

– Дак, все говорят.

– Кто это «все»?

– Ну, ноткинские там, и мужики ещё у «Сердца».

– Выходил, что ли? Я тебе что сказал делать?

– Ну так я же ненадолго, и дверь открытой не оставлял.

– У тебя же ключей не было!

– Так я через форточку. Да аккуратно я, не волнуйся. Надо же мне новости узнавать, ну, а то сижу как дятел на цепи, склянки сторожу… Тебя ж дома вечно нет, а мне присматривай... всё хозяйство на мне.

– Ты мне поговори тут. Если что, где выход знаешь.

– Да не кипятись ты, ну. Так чего она, правда всех перевешала?

– Наговаривают на неё. Она преступников казнила, кто воровал, грабил, мародёрствовал. Кого на рудники сослала.

– А Норкиного батю, значит, того. А он и не делал ничего такого. Только то, что он от Норкиной мамки-то гулял, все знали. К бакалейщика жене по утрам захаживал. Так эта его, того, повесила со всеми отморозками.

Предательство – это смерть. Налево.

– Она столичный инквизитор, у неё особые полномочия. Знаешь, что это значит?

– Что?

– Что решать она здесь всё может по своему усмотрению.

Молчим.

– Что делать теперь будем?

– Ждать. Услышишь выстрелы пушек – наружу не высовывайся.

– А что, палить будут?

Ишь, глаза загорелись.

– Ни ногой, я сказал. Из окна смотри.

– По городу будут стрелять? Из пушек?

– Да, снесут Многогранник.

– Ка-ак? Розу снесут? И Хан это позволит?

– Хана никто не спрашивал. Меня спросили. Пришлось делать выбор. Город или Чудо. Я выбрал Город.

– Зачем?

– Чтобы всех спасти.

– Получается, ты нас выбрал? Меня, и Мишку, и Хана с Ноткиным, да? Хан, конечно, обидится. Очень он к Башне привязан. Но оно, значит, к лучшему, раз ты так говоришь… А чего это, военные, получается, знали? Раз они детей вчера всех оттуда вывели? Знали, ну?

Я и сам задаю себе этот вопрос.

– Ещё раз услышу это «ну», точно полы мыть заставлю. У нас, кстати, работы скоро прибавится. Готов помогать?

– …По-настоящему?

– По-настоящему.

– Не шутишь, нет? Где работать будем?

– Да прям тут. Армейские нам не помогут. Придётся справляться своими силами. Наверное, Стах придёт. И Бакалавр этот, который с портфельчиком. Хотя я его до алембика не допущу, будет лекарство раздавать, пусть общается, так сказать, с населением, приобщается к степной культуре... Нам нужны люди. Может, Сабуров выделит человек десять. Или Ольгимский, младший... Точнее, он старший теперь… Но всё равно будет тяжело.

– Ты дашь мне делать лекарство?

Смотрит горящими глазами, только хвостом не виляет.

– Нееет, маловат ты ещё для этого. Будешь пробирки мыть да бочки таскать.

Вижу вытянувшееся лицо.

– Шучу. На месте разберёмся. Только спрос будет как со взрослого, понял? Ещё чего грохнешь – прибью.

– Значит, теперь я твой ученик? По-настоящему?

Два ученика. Рубин обидится, наверное. Хотя я теперь Учитель. Значит, мне и решать. Будет два ученика. Там, глядишь, школу открою.

– Посмотрим, как справишься. Ладно, пострел, дай нам с ней поговорить.

– Иди, милуйся со своей кровопийцей, подглядывать не буду.

– Я тебе...!

– Ладно, молчу, молчу, чего ты сразу, ну…

Аккуратно переступаю порог, ботинок предательски скрипит. Не умею я ходить на цыпочках. Чувствую себя огромным и неуклюжим. Медведь и есть.

На тахте Аглая, спит, завернувшись в плащ костяной птицы. Один нос торчит. Красивый нос. Не разбудить бы.

Наверное, я размечтался. И она тоже. На одну секунду мы оба поверили, что у нас двоих что-то может получиться. А теперь я даже не уверен, что смогу прямо посмотреть ей в глаза, когда она проснётся. Разные мы с ней. Ничего у нас не выйдет.

Аглая Лилич, комиссар всемогущих Властей... и Артемий Бурах, ноготь на теле забытого всеми народа. Славная пара, нечего сказать.

Глаза у неё обычно холодные. И улыбка холодная. Вот только когда я схватил её за руку, тогда, в Соборе…

На секунду, мне показалось…

...Неважно.

Опускаюсь на пол рядом. Прислоняюсь к стене. Слушаю её дыхание.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Кажется, я сам сейчас…

Открываю глаза. Щека замёрзла. Я лежу на рельсах. Кругом ночная степь. Шепчет твирь.

Опять этот сон. Мне нужно встать и идти.

Зачем? Куда я шёл? В город? В какую сторону город? Почему мне снится один и тот же сон, начинается на том же месте, где закончился в прошлый раз? Будто книга, которая открывается на странице с закладкой.

Медленно встаю. Хрустят колени. Ломит шею. Дерёт горло.

Разве бывают такие живые сны? В которых чувствуешь боль, жажду, усталость?

Здесь, наверное, бывают. Сентябрь. Твирь в цвету.

Иду вперёд, по рельсам. Уж куда-нибудь они меня выведут?..

…

Мне кажется, я иду очень долго. Во снах смутное представление о времени. Рельсы не кончаются. Пейзаж не меняется. Ночь. Степь. Твирь. Никаких ориентиров.

А вдруг эти рельсы ведут меня по кругу, и я буду бесконечно двигаться, пока не упаду, пока не умру от истощения? Может, просто остановиться?

Стоило мне подумать об этом, впереди забрезжил свет Многогранника в дымке. Как огромное фосфоресцирующее осиное брюхо. Напитался жизнью Матери Бодхо. Манит детей, точно мотыльков на огонь. Чудо, построенное на крови.

Теперь хотя бы понятно, что я иду в правильную сторону. Вот только глаза закрываются под мерные звуки собственных шагов…

– Вставай. Вставай, ну?

– Спичка, погоди, я до города уже почти дошёл…

– Просыпайся, говорю, ну.

Не открыть глаза.

– Спичка, я чего это, опять сплю?

– Знаешь... мечта у меня была. Я однажды видел это существо с длинной шеей... вот как эта кукла твоя... Оно существует на самом деле. Выслеживал его даже, в степи ночевал... кому ни говорил, на смех меня поднимали... Но я его точно видел! Это последний вампир... шабнак-адыг...

– Спичка, только ты от меня не уходи никуда, слышишь? Я не знаю, почему вы мне снитесь – ты, Рубин, Лара, я просто чувствую, что наяву с вами происходит что-то плохое.

– …Шея у него длинная. Тулово толстое. Ножки копытцами. Значит, альбинос. Вот и говори потом, что не Земля такое слепила…

– Малой, ты меня слышишь? Ты со мной сейчас разговариваешь?

– Моя ветка называлась «Наперекор». Я почти выследил эту странную тварь, но потом нашел себе занятие поинтереснее. И вот я решил стать врачом.

Шудхэр, как же вырваться из этой дрёмы? Мне нужно проснуться, мне необходимо проснуться прямо сейчас!

– Давай прощаться, что ли? Ну это... на всякий случай.

– Не смей, пострел! Слышишь, не смей!!!

– Прощай.

====== Тая Тычик ======

Я резко подскакиваю.

– Спичка! Чёрт, Спичка! Ты где?!

Из другой комнаты слышится звон задвигаемых куда-то осколков и знакомый ворчливый голос.

– Да здесь я, здесь. Чего разорался…

В дверях показывается Спичка. Живой. Целый и невредимый, только чумазый как всегда. Что у него за гнездо на голове? Надо бы постричь его, совсем зарос.

Смотрит на меня вопросительно.

– Чего орал-то?

– Да приснилось… неважно.

Значит, просто сон?

– Приснилось ему. Гляди вон, разбудил…

Спичка возвращается к своим делам. Снова слышу звон подметаемых осколков.

Оборачиваюсь.

Аглая приподнялась на тахте, птичий плащ соскользнул на пол. Смотрит куда-то вдаль, будто прислушивается. Невольно любуюсь. Красивый у неё профиль.

Она подносит руку к лицу, разглядывает, точно впервые видит.

– Ну здравствуй, госпожа правительственный инквизитор.

Морщится, будто я сказал какую-то пошлость.

– Генерал получил расчёты?

Сразу к делу. Это мне в ней и нравится. Помогает избежать неловкости. В отцовской берлоге, логове языческого степняка-целителя, Аглая и вправду выглядит чуждо. Но исчезли эти темные тени под глазами, и маятник над головой больше не отмеряет оставшиеся минуты.

– Да, получил. Хотя мне пришлось за ними изрядно побегать. Военные отбывают в десять. До тех пор тебе нужно где-то укрыться.

– У меня нет в этом городе никого. Была сестра, но она умерла несколько лет назад. А её семья меня не примет.

– Ты не Нине ли Каиной случайно сестрой приходишься?

Молчит.

Я пошутить хотел, но…

Что, серьёзно?

– …Она твоя сестра?!

– Ты и правда удивительный человек. Некоторые вещи ты просто чувствуешь.

Сын Исидора Бураха и сестра Нины Каиной. Мы все связаны. В этом городе не бывает случайных совпадений. Только Линии.

Чёртовы Линии.

– Я и правда почувствовал что-то такое в тебе… инфернальное.

– Не будем об этом сейчас. Я сделала всё возможное, чтобы навсегда отрезать себя от этих людей.

Аглая поднимается, поправляет шпильку в волосах. Тонкая, стройная как стрелка часов.

А который час? Сколько я проспал, слушая её дыхание?

Часы показывают половину восьмого. Кажется, я и правда закрыл глаза всего на пару минут. У нас ещё есть время.

– Скоро здесь будет многолюдно. Когда Многогранник снесут, мы с Рубином приступим к производству панацеи. Работать будем здесь. Поэтому, тебя нужно где-то укрыть. Хотя бы на несколько часов. А лучше на сутки.

– Я не знаю таких мест, где мне были бы рады.

В городе есть приют… Дом Лары Равель. Она бы помогла, зная, что досадит этим Блоку, и я мог бы отвести Аглаю туда, но…

У меня появилась другая мысль. В город вести её сейчас опасно. Но есть ещё степь. И люди, которые очень хотят, чтобы я вёл их.

– Подожди минуту. Спичка, иди сюда!

Из комнаты недовольный вздох.

– Ну чего тебе ещё?

– Давай приступай к своим обязанностям ученика. Вот тебе первое поручение.

Роюсь по карманам, в шкафу. Сгребаю в кучу все крючки, бритвы, ножницы. Всё в дело сгодится. А ещё мне нужно написать пару записок. Должна же здесь быть бумага, где-то…

Наконец, нахожу какие-то смятые обрывки в ящике рабочего стола. Быстро черкаю несколько строк. Почерк, конечно, как курица лапой…

Отдаю Спичке две записки и горсть острых побрякушек.

– Добеги до ноткинских. Сам в город носу не показывай, слышишь?! Попроси пацанов доставить письма. Вот оплата. Если попросят больше – скажешь, завтра занесу. Пусть доставят лично в руки. Одно – Мл… в общем, Владу Ольгимскому, второе – Александру Сабурову.

К полуночи мне нужно хотя бы десять человек. И бочки у Многогранника. Много бочек.

– Я-то, конечно, схожу. А что, если меня слушать не станут?

Вытирает нос рукавом. Надо бы отучить его от этой привычки.

– Станут. Ты теперь мой ученик. У тебя есть определенная власть теперь… Эй, а ну не зыркать мне тут! Узнаю, что моим именем мутные дела проворачиваешь – отправлю в помощники к Грифу, понял? Хочешь стать врачом, давай соответствуй.

Подобрался, штаны подтянул.

– Ясен пень. Сказал же, сделаю. Чего сам не сходишь?

– Пойду за твирью. Нам её много понадобится.

Спичка вздыхает, рассовывает добычу по карманам.

– И не задерживайся. Одна нога здесь, другая – там. Понял меня?

– Ну понял, понял…

Закрывается железная дверь.

Оборачиваюсь к Аглае. Тикают часы в каморке. Мы остались одни, и я чувствую, как у меня опять краснеют уши. Как школьник, честное слово…

Шудхэр.

– Я выведу тебя из Города. Туда, куда военные точно не сунутся. Сейчас нужно будет двигаться очень тихо и быстро. Иди за мной след в след. И постарайся реже дышать, пока мы не покинем город.

Кивает.

Ну, с Богом.

Смеркается. В воздухе кружат черные хлопья. Боль матери Бодхо. Черные облака, летящие в лицо – её крик. Не дышать. Осталось недолго. Я держу Аглаю за руку, а у самого все волосы на руках встали дыбом. То ли от грозящей опасности, то ли от близости этой женщины.

Мне кажется, даже время замедлило бег. Я не помню, когда в последний раз испытывал подобное. Испытывал ли вообще хоть раз.

Гулко стучит сердце, мне кажется, его слышно за километр. Я веду её за руку. В степь, прочь от чумных костров. И вскоре на горизонте я различаю другой дымок, мягкой спиралью поднимающийся в небо. Это теплый, домашний огонь. На этих кострах не жгут тела. На них готовят еду. Возле них собираются, чтобы рассказывать истории, семьёй и близкими людьми, Таглуром. Это огонь Уклада. Шэхэн.

Здесь воздух не такой затхлый, пропитанный песочной язвой, но дышать всё равно тяжело от травяных запахов, терпких и пряных. Ни ветерка, как назло. Я начинаю задыхаться, наши шаги сбиваются.

– Стой.

Аглая отпускает мою руку. Мы как раз прошли мимо кургана Раги, где я когда-то раскрывал для Уклада совершенного быка. Кажется, это произошло целую вечность назад.

– Бурах, постой… Поговори со мной. Пожалуйста.

Прикоснись ко мне словами

Когда она говорила это? Говорила ли? Я не помню.

Но понимаю, что она права. Поговорить надо. Только время утекает быстро. И столько ещё предстоит сделать…

Я не могу больше избегать её взгляда. После того разговора ночью, в Соборе, я так ни разу прямо не посмотрел ей в глаза. Наверное, она чувствует…

Что именно она чувствует? И что чувствую я?

Она стоит среди звенящей твири, опустив глаза долу, и я не могу разглядеть её лица. Темнеет.

– Бурах… Артемий. Я, если честно, не знаю, как мне тебя теперь называть. Мне хочется обратиться к тебе по-другому, вот только не знаю, как. Неласковое у тебя имя. Чувствую себя дурой.

Хорошо, что темно. Хорошо, что она на меня не смотрит. Потому что я тоже чувствую себя полным дураком. И все слова из головы улетучились разом.

– Друзья зовут меня Медведем. Наверное, из-за фамилии. Бурах – «бурый». Как медведь.

Качает головой.

– Нет. У меня не получится. Я не знаю тебя с детства. И мы с тобой не друзья. А кто мы друг другу – я сейчас и сама разобраться не могу.

Мне остаётся только неловко пожать плечами. Какая разница, какими словами называть друг друга? Может быть, Уклад прав в своих попытках отказаться от имён?

– Ты, наверное, думаешь сейчас, что я воспользовалась тобой, чтобы сбежать от расправы…

– Я вовсе так не думаю.

– Но в этом есть доля истины. Не отрицай. Ты и правда спас меня. Но я хочу, чтобы ты знал: я не лгала тебе. Ты стал для меня очень важен. С момента моего прибытия сюда. С нашей первой встречи. Я ведь попросила тебя ежедневно являться ко мне с отчётом, помнишь? В этом не было большой практической необходимости. Но я поймала себя на мысли, что с нетерпением жду этих встреч. Как глотка воздуха. Когда ты заявлялся ко мне, пропахший дымом, усталый, едва держась на ногах, я… Эти минуты были лучшими за весь мой день, полный трудных задач и невозможных решений.

Она зябко обхватывает плечи.

– Поэтому поговори со мной. Всего несколько минут. Как мы разговаривали каждый вечер. И мы пойдем дальше.

–... Я не знаю, что говорить. Ты у нас инквизитор.

Опять голос не слушается.

– Какой я теперь инквизитор… – грустный смешок, – Ты не поверишь. Когда я проснулась в твоём убежище, я целую минуту не могла вспомнить, кто я такая. Я смотрела на свои руки, и они казались мне чужими. Будто все линии на ладонях изменились. Смешно сказать, по всем моим расчетам, я должна была умереть сегодня. Даже по самым оптимистичным прогнозам, уже целый час, как я должна быть мертва! Если бы ты не вытолкнул меня из этого чёртова Собора, меня расстреляли бы на месте!

Она смеётся, и в этом смехе больше растерянности и удивления, чем радости. Поднимает голову и я вижу, что она плачет.

– Я не понимаю, почему я до сих пор жива. Ты что-то сделал… Дотронулся до меня, и будто разом обрезал все нити, что меня держали. Я не знала, что ты способен на такое.

Я и сам не знал.

– И сейчас я просто не знаю, что мне делать дальше. Мне… очень страшно, Бурах.

– Скоро… когда всё закончится, ты сможешь просто жить. У тебя будет много времени. Гораздо больше, чем год или два. Целая жизнь. И с твоим умом, ты сможешь прожить её так, как сама захочешь.

– Ты очень высоко оцениваешь мои умственные способности.

Она вытирает глаза.

Слова не даются. Корявые, неловкие, как почерк первоклассника. Но я не знаю, как сказать по-другому.

– С недавних пор я превыше всего ценю твоё сердце.

Мы встречаемся взглядами и замолкаем. Только невидимая ниточка звенит между нами.

– Пойдём. Я не знаю, как нам теперь называть друг друга, или что делать дальше. Я просто очень хочу тебя уберечь. И когда всё закончится, мы сможем говорить с тобой столько, сколько сами захотим. У нас ещё будет время.

Я беру её за руку. Это, оказывается, совсем просто. Она слегка пожимает мою ладонь.

– Идём. Поговорим по дороге.

Приближается каменная арка, похожая на головы двух быков. Это поселение такое же старое как Бойни. Может, это первое человеческое поселение с самого начала времён.

– Сюда перебрался Уклад после того, как ты велела открыть Термитник. Стоило больших усилий уговорить их уйти.

– Что же их держало?

– Сначала месть Ольгимским, потом раскол. Мне удалось решить вопрос почти бескровно, но Большого Влада я не уберёг. Теперь Уклад хочет, чтобы я вел их. Не знаю правда, куда…

Не могу скрыть раздражение в голосе, и Аглая, кажется, это заметила.

– А это так важно?

– Для Уклада это жизненная необходимость. Они разом лишились Настоятеля Тычика и моего отца, не признают больше власть Ольгимских и Оюна. Дочь Тычика ещё слишком мала, её носят на руках и исполняют все прихоти. Но она все равно, что степной божок для них… Укладу нужен кто-то во главе, кто будет решать споры и вести верные Линии.

Аглая минуту молчит.

– Получается, это вопрос преемственности?

– Получается так.

– В таком случае, для них не имеет значения, как именно ты распорядишься своей властью. Это титул, и кто-то просто должен его носить?

– Да, но это же ответственность. За всех, кто остался в живых. За будущее Уклада…

– Послушай.

Она всё так же быстро идёт рядом со мной, не сбавляя шаг. Мы почти пришли.

– Это же монархия в миниатюре. Есть монарх – это дочь Тычика, и есть премьер-министр – это сейчас ты.

– Я…

– Не перебивай. Основная власть – у монарха, а премьер решает задачи, с которыми корона не справляется своими силами. По докладам, местный народ довольно самостоятелен в решении многих вопросов. Погребение, свадьбы, степные обряды, внутренние разногласия – всё это Уклад решает внутри сообщества, не привлекая городские власти, так? И до сих пор они как-то справлялись. Я читала, что Уклад считает себя единым живым существом, как муравьиный рой с маткой во главе? Это коллективный интеллект. В таком случае, тебе нужно будет лишь номинально принять власть, а все твои знания, мудрость менху и прочая, прочая просто «вольются» в тело Уклада, став частью этого коллективного разума. Так, по крайней мере, считают местные. Получается, всё, что останется делать тебе – это решать медицинские вопросы. Лечение, родовспоможение, хирургия. Ты ведь, кажется, и так собирался обосноваться здесь врачом? В чём тогда разница?