Текст книги "Рельсы (СИ)"

Автор книги: Lady Trickster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Слишком многое было сломано, исковеркано по его вине.

Если бы не Оюн, я застал бы отца живым. Я смог бы попрощаться и попросить прощения. Оюн украл у меня эту возможность.

Я знал бы больше о том, что происходит, и мне не пришлось бы тыкаться, как слепому котёнку, пока весь город играл со мной свою изощренную игру. Оюн отобрал у меня это знание.

Не объявили бы охоту за убийцей Исидора. Не поджидали бы поезда молодчики на станции. Как их звали? Яков Стерх, Кирик, Лома. По вине Оюна эта кровь на моих руках.

О Песчаной Язве узнали бы раньше. Не закрыли бы Термитник, старший Ольгимский бы не позволил. Может, он был и черствый человек, но расчётливый хозяин, этого не отнять. Сгинул почти весь Уклад, запертый лицом к лицу с мучительной смертью. По вине Оюна погибли тысячи.

Не было гвоздя – подкова пропала…

– Ты думаешь, это хорошая мысль – убить того, кто ищет смерти?

Думаю с минуту.

– Я не… я не думаю, что хочу его убивать. Я сказал детям, что не убью. Ноткину. Он поверил мне, и сам отказался от убийства. Но… я по-прежнему хочу причинить Оюну такую же боль, какую он причинил мне.

Аглая не оборачивается.

– Когда ты встретишь его… Когда выслушаешь, что он должен тебе сказать… Дай мне с ним поговорить. Хорошо?

Я вспоминаю ночные представления в театре. Алый луч прожектора. Голос Аглаи, гулко разносящийся по залу, многократно отраженный от каменных стен.

Расплата за предательство – смерть. Следующий.

Оглядываюсь по сторонам. Знакомые места. Не совсем понимаю, куда мы идём. Мы движемся по опустевшим улицам, вглубь Земли, мимо стаматинского кабака, миновав особняк Анны Ангел. Аглая смотрит только вперед, не оборачиваясь, будто чувствует, что я, как привязанный иду следом.

Мы движемся к дому моего отца. Вот он, за тем поворотом. Аглая пропускает меня первым. Скрипит калитка.

Сгорбленная огромная фигура у дверей.

Оюн.

Она вела меня сюда. Вела меня к нему.

Старшина поднимает на меня красные сухие глаза.

– Здравствуй, кровный. Ты пришел, а значит, ты понял. Связал линии, даже лучше, чем получилось бы у твоего отца. Ты взял власть над ними, как я и велел тебе.

У меня снова каменеет лицо. Но я чувствую ровное дыхание Аглаи, которая стоит у меня за спиной. И это придает мне сил.

– Нет. Я не пролил крови. Я повел свою линию по-другому, и она привела меня сюда. Это был ты.

Оюн не отводит взгляд.

– Умираешь ли сам или несёшь смерть другому – ты прикасаешься к смерти. Важно, много ли ты понимаешь в эту минуту. Если мало – ты не переживёшь этого прикосновения. Умираешь ли сам или убиваешь – всё равно не переживёшь. Так говорят старики.

Холодная голова. Какая-то страшная лёгкость внутри. Вот я, стою перед ним, смотрю в его глаза. Я хочу, чтобы он вздрогнул, отвернулся, отвёл глаза. Но он смотрит прямо. Верит в то, что сделал всё правильно. До сих пор.

– Что ещё старики говорят?

– Ещё старики говорят, что надо делать что должен.

Я не уверен, что хочу это слушать. Но это его последние слова, так или иначе. Поэтому я должен предоставить Оюну возможность рассказать. Так будет правильно.

– Рассказывай всё.

Оюн вскидывает голову в удивлении. Но начинает говорить, будто против воли.

– Я чтил твоего отца. Друзьями мы не были, но уважали друг друга. Он понимал меня. Не презирал меня, как другие. Понимал, почему я служу Ольгимскому. Он был мудрым, твой отец. Но потом я понял, что он потерял разум и принёс нам смерть.

Он мучительно замолкает.

– Говори, я слушаю.

– В ту ночь он ходил в степь с Симоном Каиным. Тем самым, который строил город, вёл его вверх. Через реку. Они ведь дружили с твоим отцом. В степи они копали землю. Их видел один из хатангэ. Я узнал, поспешил к нему.

– Зачем?

– Хотел понять. Зачем копать землю, если не укладывать в неё мертвеца?

Кружится голова, но я держусь на ногах. Глупый великан с бычьей головой. Что же ты наделал? Ты же не видишь ни единой Линии, ты никогда их не видел. Почему я вообще поверил тебе? Почему я послушал тебя?

– Говори.

Оюн вздрагивает, как от удара хлыста. Слова даются ему с трудом.

– …Застав его дома, я увидел, что он заболел. Он сам сказал мне, что болен песчаной язвой. Что её уже не остановить, и что не нужно её останавливать. Что это нужно городу. Он говорил как безумец. Я понял, болезнь свела его с ума. Я решил избавить его от мучений. От мучений безумия, и от мучений песчаной язвы. Пять лет назад я не был в Сырых Застройках. Я слышал их крики, и это было страшно – хотя меня трудно испугать. Песчаная язва мучительна, и от неё нет спасения.

Зачем же ты вмешался, глупый великан… Я хотел бы пощадить тебя. Очень хотел бы. Но ты смотрел мне в глаза. Ты спал в доме убитого друга. Ты вернулся из степи слишком поздно, чтобы что-то исправить.

– Отец мог сам решать за себя.

– Он говорил как безумец. Он не мог решать за себя.

Оюн смотрит на меня, не отводит взгляд. Он не понимает. Он не в состоянии понять. Упрямец.

Наконец, он опускает голову.

– Я не дорожу своей жизнью, кровный. Я сам хочу умереть. Моя вина велика, и совесть пожирает меня изнутри как песчаная язва. Тёплая плоть матери Бодхо меня успокоит. Делай что должен и уложи меня в землю.

Убить его? Сейчас?

Ещё вчера я жаждал его смерти. Теперь я понимаю.

Есть вещи, похуже, чем смерть. И Оюн это знает. Он испуган сейчас. Не от близости смерти, нет. Он боится моей пощады.

Дай мне с ним поговорить

Не воспоминание, а почти беззвучный приказ. Ровное дыхание за спиной.

Я делаю шаг в сторону.

Аглая стоит перед Старшиной, прямая и тонкая, как чёрная мраморная статуя, как стрелка часов, и несмотря на полдень её тень кажется длинной, острой, угольно чёрной. Оюн отшатывается назад, как и я сам. Непроизвольно.

Я не видел, что произошло с Аглаей за те несколько минут, что она стояла за моей спиной. Не мог представить, что увижу сейчас.

Темные, почти чёрные глаза. Аглая не смотрит на нас с Оюном, она будто слушает землю. От неё пышет внутренним огнём. Кажется, даже воздух вокруг полон знойным маревом, настолько горячий, что танцует и плывёт от жара.

Дикая Нина. Безумная Нина. Алая Нина.

Нет. Это другое.

– Здравствуй, Старшина. Я пришла к тебе. И я расскажу, что будет дальше.

Она начинает говорить, и теперь я слышу. Это тот же голос, который я слышал ночью. Сонм голосов, на которые отзывались даже камни.

«Хозяйка подержит в своих руках игрушку – и та оживет. Подумает о ней – и кукла вспомнит свою историю до седьмого колена. Увидит ее во сне – и эта кукла сможет творить».

Это не моё воспоминание. Чьи это слова?

Я почти не могу смотреть на Аглаю. Да и Аглая ли эта женщина, под взглядом которой бледнеет и дрожит степной Голиаф, старшина Боен?

– Ты предал своего друга, кровный. Ты распорядился его жизнью, но сделал это не зная Линий, не видя нитей, которые потянутся от твоего поступка. Так слушай же моё тебе наказание. Отныне ты не сможешь заговорить ни с единым человеком из Уклада. Не услышишь ни одного слова, обращенного к тебе. Не сможешь прикоснуться, дотронуться, обнять. Не сможешь переступить ни одного порога тех, кто чтут Уклад. Двери этого дома закрыты перед тобой навсегда. Таково моё повеление.

Она вскидывает голову, и теперь Оюн тоже видит её глаза, и не может сдержать крика ужаса. Потому что в этот самый момент Аглая вошла в силу.

– Это говорю тебе я, Хозяйка Земли.

Почему эта фраза не удивляет меня? Я знал? Чувствовал ещё тогда, той ночью, когда она разговаривала с пустотой? Или, вернее, с тенью своей сестры. Дикой Нины.

Я вижу, как Оюн беззвучно открывает рот. Я читаю по его губам.

Убей меня, кровный

Отворачиваюсь. Он сам выбрал свою судьбу.

Аглая смотрит мне в глаза. Ниточка звенит между нами. Мы связаны. Чувствую головокружение. Я не хочу, я боюсь выпасть туда, на рельсы, мне нужно поговорить с ней сейчас.

– Когда… Когда всё изменилось?

Она качает головой.

– Я не знаю.

– Хозяйка? Ты – новая Хозяйка? Как?

– В этом городе всё взаимосвязано, Тём. Детские игры. Город и Степь. Три правящих семьи. Хозяйки. Как, по-твоему, становятся Хозяйками?

Я не знаю.

– Расскажи мне. Я думал, Хозяйки появляются в правящих семьях, все три Хозяйки – Нина, Виктория, Катерина – были жёнами…

– Правителей, да.

– Но разве власть не переходит теперь к их дочерям? Катерина – да, Катерина бездетна. Но Мария и Капелла…

Аглая подходит ближе, берет меня за руку. Марево расступается. Её рука тёплая. Глаза тёплые. Это всё ещё она, просто не опаляет меня своей силой. Сдерживается.

– Они придут ко мне сегодня. Не хотят, но придут признать мою власть. То, что они говорили и делали все эти дни. Да, создавалось ощущение, что они входят в силу. Они чувствовали её отголоски, этих потоков. Теперь я ясно вижу. Это детские игры, Тём. Как в дочки-матери, похороны, свадьбу. Эти девочки играли в Хозяек, примеряли на себя роль своих матерей. Но Хозяйкой может стать только женщина правителя.

У меня кружится голова.

– В городе не осталось правящих семей. Георгий и Виктор скончались. Ольгимский мёртв. Сабуров сложит свои полномочия завтра. Остаётся только…

– Уклад. Значит, когда…

– Да. Ты принял власть Уклада. Ты взял меня. Присвоил себе. Теперь я не могу быть никем другим.

Я чувствую, как сгущается темнота. Ещё минуту, не сейчас, я не могу сейчас исчезнуть!

Прикосновение руки к щеке, тёплое, осторожное.

– Не бойся меня. Пожалуйста. Ты боишься сейчас, боишься, что я стану такой, как она. Дикой, Алой, огненной. Я не стану. Это я могу тебе обещать. Я укрою эту землю своим покровом. Всё, что тебе дорого. Все, кого ты любишь. Они будут в безопасности, я прослежу. Я прикоснусь к сердцу Города, и оно снова забьется. Я чувствую, что я могу это сделать. Теперь, когда нет больше этой невозможной Башни. Я сумею защитить всех. Здесь всё правильно, всё на своих местах. И таким останется. Просто будь со мной. Что бы ни случилось теперь, ты не должен ничему удивляться. Обещай только, что не усомнишься во мне…

Я соскальзываю, отчаянно цепляюсь за эту реальность, но она замирает, тускнеет, замедляется. Обеспокоенное лицо Аглаи надо мной. Голос. Головокружение. Темнота.

Звуки шагов по железнодорожной насыпи.

– Держись. Мы почти на месте.

– Я…

Голос не слушается. Ноги тоже. Спотыкаюсь на каждом шагу. Чувствую, как дрожит плечо Клары, на которое я опираюсь. Пытаюсь сместить центр тяжести, но тут же начинаю заваливаться вбок.

– Давно… ты меня тащишь?

Самозванка поднимает на меня уставшее лицо.

– Сначала ты опять начал вырываться, но потом притих, и пошёл сам. Давай, нам нужно торопиться. Осталось чуть-чуть.

Глаза слезятся от дыма. Впереди, по сторонам от железнодорожной ветки – три догорающих костра. Ветер дует нам в лицо. Захожусь в приступе кашля, пытаюсь прикрыть лицо рукавом. Клара останавливается.

– Тебе нужно посмотреть. Увидеть… Вспомнить, наверное.

Там есть что-то ещё… Что-то маячит там, за кострами.

Внутри меня всё сжимается, не могу вдохнуть. Я не хочу, я не могу туда смотреть. Пытаюсь отвернуться, вырваться, но Самозванка, мерзкая девчонка, не пускает меня.

– Бурах. Бурах, ты должен, понимаешь? У тебя не осталось больше времени.

Тёмные очертания крупного объекта, прямо на рельсах, впереди.

Я…

Лицо Аглаи, обращенное ко мне. В глазах робкая тень надежды. Почти выбрались.

– Скоро мы будем на месте. Ещё немного. Там впереди огни… Видишь?

Нет.

Скрежет тормозов.

Нет.

«Почему мы остановились?»

Нет, нет, нет…

Равнодушный, казенный голос.

– Вы в стороночку отойдите.

– Я врач. Санитарная проверка патруля. У вас заболевшие есть?

– Это кто с вами?

– Это моя жена.

– Направляемся куда?

– Подальше отсюда.

– Эй! Что встали там? Выводите!

– Я не хочу! Я не буду это вспоминать!!!

– Потрошитель, не надо! Не вырывайся! Тебе нужно это увидеть, понима…

Треск выстрелов.

– Я не могу, нечем дышать, мне нужно вырваться, вырваться отсюда, это всё не по-настоящему, этого нет! Этого не должно быть! Он обещал мне!

– О чём ты гово…

Как животное, попавшее в капкан, отгрызающее себе лапу, я вырываюсь, выдираюсь, прогрызаю себе путь из этого кошмара. Я чувствую, что эта грань рядом. Я хочу выйти! Выпустите меня!!!

Свет.

Полдень. Лицо Аглаи склонилось надо мной. Складочка между бровями.

– Тём. Тём, проснись.

– Это… Это всё не по-настоящему. Мы заснули вдвоём в степи. В сентябре очень живые сны, и я, кажется, всё ещё сплю…

– Тём…

Мягкое прикосновение ладони к щеке.

От неё пахнет степью. И порохом. Этот горький запах – это запах пороха. Теперь я знаю.

Хлеб и молоко. Похоронная еда.

Мы проснулись среди белой плети. Печальная трава.

Я поднимаюсь на ноги. Всё тело дрожит. От напряжения. Или страха.

Мы в степи. Рядом с железнодорожной насыпью. Перед нами чёрной громадой высится вагон.

– Нас здесь нет. Это не по-настоящему. Скажи мне, что это не по-настоящему… Как мы здесь оказались? Я же потерял сознание там, у дома моего отца…

Она молчит. Улыбается одними уголками губ. Улыбка грустная.

– Это по-настоящему, Тём. И мы никуда не уходили отсюда. Мы всегда были здесь.

Нет.

Нет, нет, нет…

Вырываюсь.

Выдираюсь из сна.

Мне нужна точка опоры. Хоть что-то настоящее, хоть одна реальная вещь!

Вагон. Самозванка ведёт меня вперёд.

Вагон. Аглая. Тёплая рука на щеке.

Вагон.

Везде вагон.

Я стою на рельсах. Один. Вагон стоит передо мной.

Внутри сидит Попутчик.

====== Выбор ======

Попутчик.

Смотрит на меня внимательно, исподлобья.

– Вернулся, значит. В который раз уже.

В который раз?

Усмехается.

– Я видел, как ты шёл по рельсам. Доходил до костров, разворачивался. Возвращался. Тебе помогли сюда добраться, да?

– Это…

Голос не слушается. Прочищаю горло. Я, кажется, понял теперь.

– Это был ты, да?

Человек в вагоне (человек ли?) трёт рыжую щетину на подбородке.

– Знаешь, я так не люблю повторяться. Давай сделаем так…

Он щёлкает пальцами.

Образы.

Рельсы.

Холодно. Пусто. Не могу дотронуться до лица.

В ушах тонким комариным писком звенит от выстрелов.

Не смотреть назад.

Я ушёл оттуда, не оборачиваясь. Не давая себе обернуться. Заставляя себя смотреть вперёд, только вперёд.

Я двигаюсь в город.

Город – это на север.

Кружится голова.

Фигура впереди, выступает из сумрака.

Слышу хруст щебенки под тяжелыми рабочими башмаками. Человек на путях поднимает рыжую взлохмаченную голову.

– А, старый знакомый. Ну и далеко же тебя занесло.

Это тот человек, ночной меняла. С которым мы, кажется, виделись в поезде по пути в город. Приближается ко мне, засунув руки в карманы потрепанного пиджака. Оглядывается через плечо.

– До города ещё далече. Ты чего молчишь? Случилось чего?

Я не могу. Не могу об этом говорить. Язык точно прилип к нёбу.

– А, я понял. Неудачный побег, да? Я слышал, там дальше застава, молодчики Лонгина обосновались. Ты молчи, молчи. Всё знаю.

Закрываются глаза. Странный разговор. Странная встреча. Я хотел бы уйти… вот только куда? Куда теперь? И зачем?

– Ну, ну… Не переживай ты так.

Попутчик хлопает меня по плечу, чуть не сбив с ног.

– Знаешь, я мог бы… Хотя нет, неважно.

Он искоса смотрит на меня, будто прикидывает что-то в голове.

– Впрочем, отчего бы не попробовать? Я смотрю, терять тебе уже особо нечего. Хочешь, назад всё отмотаю? Переиграем мизансцену, как сказал бы знакомый тебе режиссёр, сторонник… как его… творческого метода?

Я не понимаю. О чём он говорит?

Попутчик пристально смотрит мне в глаза. Начинает кружиться голова.

– Я тут обнаружил одну интересную вещицу. Думал, бесполезная совсем, с собой не унесёшь, да и мало кто согласится на такую меняться. А поди ж ты. Тебе, кажется, она как раз впору придётся. Я тебе, друг, обмен предлагаю. Честный.

Он делает пару шагов вперёд по рельсам, встаёт вровень со мной, смотрит куда-то мне за спину.

Не оборачиваться. Нельзя. Нельзя…

– Хочешь, верну её тебе? Живую. Тёплую. Хочешь?

Я медленно поворачиваю голову. Попутчик не смотрит на меня. Только на уходящие вдаль рельсы.

– Ты меня только послушай внимательно. Один раз такое предлагаю. И сам не знаю, выйдет или нет. Это, браток, только от тебя теперь зависит. Хочешь вернуть свою ведьму?

Не могу отвести взгляд от его зубов. Белые. Очень белые зубы.

– А взамен я возьму… Так, мелочь. Безделицу. То, что ты оставишь позади. Что оставишь – то моё? Идёт?

Он заискивающе смотрит мне в глаза. Где-то в его предложении я чувствую что-то зловещее. Но…

Аглая.

Застегнута на все пуговицы. А глаза тёплые.

(Прикоснись ко мне словом)

(Мы ушли от своей судьбы)

(Там впереди огни… видишь?)

Сердце точно сжали в кулак. Не вдохнуть.

– Ты… – голос будто чужой, – Ты правда… Можешь?

Попутчик кивает с нарочитым безразличием.

– Да, дружок, могу. Тут много всего совпало, очень удачно. Я верну её тебе. Как насчёт… Пяти часов? Пять часов назад. Хватит тебе времени? Начнёшь прямо с этого самого места, дальше пляши как хочешь. Сядете снова в этот вагон – всё повторится, разве что с небольшими вариациями. Захочешь повернуть по-другому – воля твоя. Всё в твоих руках. Карт-бланш.

– А взамен ты хочешь…

– …всё то, что ты оставишь позади. От чего откажешься сам. Добровольно. Простые вещи, мусор. Для тебя – мусор. А мне, в мою коллекцию безделиц, как раз подойдёт.

Вещи? От чего откажусь сам?

Впрочем, он ведь барахольщик. Собирает всякое старьё. Хочет в моём мусоре покопаться – пускай. То, что мне уже не нужно? В обмен на… Аглаю? Живую. С тёплыми глазами. Улыбающуюся одними уголками губ.

– …Идёт.

Слово натягивается между нами тонкой дрожащей нитью. Попутчик обнажает свои белые зубы. Я слышу нарастающий гул в ушах. Голова, кажется, сейчас разорвётся. Будто что-то неподъёмное, огромное взвалили мне… Даже не на шею, а…

Голос Попутчика, удаляющийся, удаляющийся.

– Я должен предупредить тебя, дружок. Это может оказаться невыносимо тяжело. Но ты у нас сильный, если кто и потянет, то только ты. На счёт три: и-и раз, два…

…Степь. Я двигаюсь в город. Город – это на север. Кружится голова. Спотыкаюсь. Падаю. Возможно, теряю сознание на долю секунды. Лежу с минуту, собираясь с силами. Встаю. Иду дальше. В голове шумит от выстрелов. Дым костров разъедает глаза. Светится впереди Многогранник в дымке, как огромное фосфоресцирующее осиное брюхо. Город близко.

Звук – будто бумагу смяли и выбросили. Она не зовёт, но лучше прийти. Внеурочно. Я ей очень нужен. Я иду к Собору. Там она ждёт меня. Возможно, это мой единственный шанс.

– …Это был ты.

Попутчик сидит в проеме, свесив ноги, переплетя пальцы на коленях. Смотрит на меня с любопытством.

– Ну, технически, это был ты сам. Я лишь подтолкнул немного. Всё уже было создано до меня – рукотворное место, способное хранить души. Всё, что требовалось – огромное, почти нечеловеческое напряжение мысли, удерживающее душу, до тех пор, пока она не поселится внутри. Я уеду скоро, а эта махина останется. Что-то мне подсказывает, что я не первый, кто использовал её по назначению. И не последний.

Я понял.

Наконец-то понял до конца.

То, о чём говорил мне Бакалавр.

Философия Каиных. Здания, позволяющие расти, и здания, позволяющие сохранять.

– Это… не Башня… не только Башня, да? Внутренний Покой – это весь город? Весь этот город?

Попутчик пожимает плечами.

– Да. Я и сам, признаться, был изрядно удивлён, когда заметил. Наверное, только в этом месте возможно что-то подобное. В том месте, где ещё живы последние чудеса.

Он окидывает меня взглядом.

– Ну как, не слишком тяжела твоя ноша? Я смотрю, ты едва на ногах стоишь.

Да. Ноги подкашиваются и темнеет в глазах. Я чувствую, что во мне осталось жизни всего на несколько минут. Максимум, полчаса.

В горле пересохло.

– …Тяжеловато.

– Я же не думал, что ты всех отбывающих на свой горб взвалишь. Думал, только ведьму свою. И сбежишь с ней из города, как планировал. А ты остался, почему-то. И продолжаешь нести не только её – вообще всех. Весь город на спине. Не многовато для одного человека?

Я не знала тогда, что ты горбишься, потому что… ну, потому что взвалил на себя целый город.

Так вот, о чём говорила Клара…

Попутчик тем временем достает заплечный мешок.

– Знаешь, приятно было с тобой иметь дело. Хорошая сделка получилась. Выгодная. Смотри, какой богатый улов собрал. Хочется перед кем-то похвастаться. Перед ценителем, так сказать.

Улов?

Попутчик бережно, почти любовно достаёт из мешка вещи. По одной.

То, что ты оставишь позади

Что оставишь – то моё

Вещи.

Синий наплечный платок со следами крови и пороха. Ржавый скальпель. Треснувшая колба. Бусы из ягод, косточек и цветных ниток. Нашейный цветастый платок. Куколка размером с ладонь. Кожаный ошейник. Маленький компас. Он достаёт и достаёт вещи. Некоторые я узнаю. Некоторые – нет. Но я начинаю понимать, ЧТО именно я оставил позади.

Попутчик внимательно смотрит на меня. Приглашающим жестом разводит рукой, точно предлагая мне осмотреть лучший товар.

Приближаюсь. Беру в руки платок. Чувствую знакомый запах. И слышу слабый голос. Шёпот. Откуда-то изнутри.

(…Моя ветка называлась «Дом живых». Я была самой доброй. Я же до самого конца не знала, что встречусь с убийцей своего любимого отца…)

Окровавленный мешок выносят из Управы, сваливают за баррикады, набросанные из тюков с песком. Из мешка выглядывает уголок знакомого синего платка. Сплёвывает в сторону угрюмый солдат.

Лара.

Скальпель.

(…Моя ветка называлась «Служитель». Я накормил город плодами своего святотатства…)

Несколько одонгов подходят к дому. Скрипит, открываясь дверь, впуская слепяще-жёлтый свет из прихожей. Скрипят, прогибаясь, деревянные половицы. Они смотрят. Смотрят. Продолжают смотреть.

Стах.

Дурак. Какой я дурак…

Колба. Сеточка трещин блестит в свете единственной лампы вагона.

(…Моя ветка называлась «Наперекор». Я почти выследил эту странную тварь, но потом нашел себе занятие поинтереснее…)

Грубый окрик из-за спины: «Эй, а ну стой, сука!». Топот тяжёлых шагов, сбивчивое дыхание. Погоня настигает, он бросает ящик с инструментами и бежит со всех сил. Выстрелы.

Спичка. Прости меня…

Бусы.

(…Моя ветка называлась… не помню, как она называлась. Чего-то там про быков…)

Хочется пить. Нестерпимо. Невыносимо. Темно в глазах. Вкус крови во рту. Крики и стук из-за стен.

Нет, я не хочу на это смотреть…

Тряпичная кукла, глазки-пуговки.

(…А моя ветка называлась «Покормите куколку». Я тоже хотела, чтобы родители были рядом…)

Спрятаться за занавеской. Не дышать. Может, в этот раз она пройдёт мимо, мнимая подружка? Не будет стучаться в голову? Вот только от неё не спрячешься…

Нет, не могу, довольно…

Ошейник.

(…Моя ветка называлась Двоедушники. Я хотел создать дружное братство из детей и зверей…)

Нет. Ноткин. Я не хочу больше смотреть.

Вот только вещи не дают мне уйти. Будто поняли, что я могу их услышать, и заговорили разом, наперебой.

(…Моя ветка называлась не «Паук», а «Шелкопряд»…)

(…Моя ветка называлась…)

(…А моя ветка…)

Гул голосов в голове. Печальных, как при расставании. Так прощаются уходя на войну, на верную смерть, уходя навсегда.

Попутчик злобно цыкает. Вещи испуганно умолкают. Только жалобно всхлипывают бусы Таи Тычик. Ночной торговец деловито закидывает всю свою добычу обратно в наплечный мешок, затягивает горловину. Смотрит на меня выжидающе.

– Пока ты спишь, я работаю. Видишь, сколько добра собрал.

Каждая вещь – чья-то жизнь.

Те, кого я оставил позади, когда…

…когда переместил весь город во Внутренний Покой.

– Чего ты хочешь?.. Ты же не просто так мне это показал.

Попутчик смотрит на меня. Я не могу прочитать его выражение лица.

– Они были не нужны тебе. Ещë немного, и тот мир станет сильнее. Так какая разница, что происходит здесь? Город почти мëртв, он почти выработал свой ресурс. Эта машина по переработке душ. И тебя он уже почти перемолол, ты и сам чувствуешь.

Да. Чувствую.

– Однако…

Он ухмыляется.

– Если ты хочешь, я готов поменяться. Я всегда не прочь обменяться на редкую диковинку. Я верну всë вспять, снова. На этот раз – по-настоящему. Внутреннего Покоя не станет. Я верну всё, как было раньше.

Голос не слушается.

– Что ты хочешь взамен?

Попутчик обнажает зубы.

Злая улыбка, за которой прячется едва скрываемая жадность.

– Еë.

Почему-то я не удивлён.

– Я готов поменяться. Ты знаешь, я всегда охотно меняю сломанные вещи. Уговор такой: ты отдашь мне её. Сам. Добровольно. И снова окажешься в том вагоне, до заставы. У тебя будет достаточно времени, чтобы успеть к некоторым из них… Возможно, ты сможешь спасти всех. А может, и не успеешь. Это меня уже не касается. Отдай мне её.

– Она… не вещь.

– Разве? – он удивленно поднимает брови, – Ты и в самом деле не понимаешь?

– Чего?

– Она не говорила тебе? Не рассказывала про свои отношения с Властями? С этими маленькими монстрами. Её они ненавидят. Она всю жизнь их любила, когда они были еще совсем крошки, мечтала, что вот, они наконец подрастут и примут её в свою игру… А они сразу возненавидели её. С первого взгляда и навсегда.

– Я… не понимаю…

– Она их самая ненавистная игрушка, Бурах. Та, которую им так нравится мучить. Они бдительно следят за тем, чтобы злая ведьма из их сказок не ушла от наказания. Что бы ты ни делал, как бы ни старался, еë невозможно уберечь. Ей выворачивали шарниры, сорвали нарядное платье, нарядили в рубище из пыльной тряпки. Ей играли изощрённо и жестоко. Злая Королева. Мачеха. Колдунья. Инквизитор. Она почти сломалась… когда встретила тебя.

Попутчик пристально смотрит на меня.

– Ты думаешь, это ваша первая встреча? Ты не помнишь? Это случалось снова и снова. Рыцарь и колдунья. Слуга и убийца. Пугало и ведьма.

Он смотрит вдаль.

Я чувствую, как уплывает сознание.

– Каждый раз, в каждой их игре. Даже странно, почему ты каждый раз тянешься к ней. У вещей тоже есть душа и память, наверное. Не до конца понимаю, как это происходит. Это даже занятно. Ведьму всегда ждёт костëр. И она никогда не жаловалась, научилась с этим жить, если можно так выразиться. Именно поэтому меня так позабавило, когда она предложила тебе сбежать. Видимо, что-то в ней все-таки сломалось. А я люблю сломанные вещи. Коллекционирую.

– Но… Она живой человек. Они все – живые люди. Не вещи.

– Да-да, можешь верить в это, если хочешь. И я предлагаю тебе выбор: все твои друзья, все, кто тебе дорог, всë, что имеет для тебя значение – за неё одну. Ты прикоснулся к ней своей волей. Да, может быть, она уже не вещь. Она почти живая. От этого приз в моих глазах становится ещё более ценным. Я не знал, что у тебя такая сильная воля и воображение. Ты почти оживил еë. Но ты должен отдать мне еë сам, добровольно. Я готов на убыточный обмен. Все они – Попутчик указывает на свой рюкзак, – за одну почти живую вещь. Что скажешь?

Он скалит зубы.

Белые. Неестественно белые.

Он не человек. Он никогда не был человеком.

Я закрываю глаза. Меня опять поставили перед выбором. И я не справлюсь один.

Помоги мне.

Ты слышишь меня сейчас?

Я знаю, что слышишь. Ты смотрел моими глазами, слышал моими ушами все эти двенадцать дней.

Я знаю, что ты где-то рядом.

Помоги мне сделать этот выбор. Я не могу сделать это один.

Перед глазами в полной темноте всплывают две надписи.

Отказаться от обмена

Согласиться на обмен

Маячат перед глазами, не уходят. И я вижу что-то ещё. Какой-то символ, похожий на стрелку. Замер между двумя строчками, слегка подрагивает.

Значит, ты здесь. Ты видишь.

Прошу тебя.

Для тебя это просто действие. Да или нет. Чёт или нечет. Для меня это – будущее. Единственное, которое останется.

Подумай хорошенько.

Для меня это не игра. Переиграть не получится.

Помоги мне. Сейчас.

Теплая рука Аглаи на щеке

Самозванка ведёт меня по рельсам

Попутчик щурится и ждет моего ответа

Я чувствую как ускользают последние секунды моей жизни. У меня больше не осталось времени.

Почему же ты медлишь?

Помоги мне.

Прошу. Помоги.

Отказаться от обмена

Согласиться на обмен

====== Внутренний Покой (Дневная) ======

– Нет.

Попутчик смотрит на меня с вежливым удивлением.

Он как будто не может поверить в то, что я только что сказал. Притворился, что не расслышал. В его глазах вопрос и… что-то ещё, чему я пока не могу найти подходящих слов.

У меня начинает темнеть в глазах. Я знаю, что у меня осталась пара минут, не больше. Но я сделал свой выбор.

Теплая рука на щеке. Волосы разметавшиеся по степной траве. Тонкая стрелка часов, отбрасывающая огромную, угольно-чёрную тень. Но глаза… глаза остаются тёплыми. Живыми.

«Просто будь со мной. Что бы ни случилось теперь, ты не должен ничему удивляться. Обещай только, что не усомнишься во мне...»

И я верю.

Верю.

До конца.

– Я отказываюсь. Спасибо, но нет.

Попутчик кривится. Я продолжаю.

– Этот город – Внутренний Покой. Действующий Внутренний Покой, созданный Симоном Каиным. Каждый дом, каждая лестница, каждый поворот дороги создавался с одной-единственной целью – хранить память. Не просто хранить. Давать ей развиваться, жить, расти, отдельно от носителя, даже после смерти. И я…

– Чушь!

Это прозвучало так резко, что я вздрагиваю. И на секунду – на одну секунду – я понимаю.

Он боится.

Попутчик смотрит на меня с нескрываемой злобой.

Значит, я всё делаю правильно.

– Я перенёс их всех во Внутренний Покой. Каждого. Всех, кого я знал. Всех, кого мельком видел на улице. Всех, кого помню. И ты не можешь… ты не властен их забрать, если я откажусь, верно? То, что ты держишь в рюкзаке – это ведь просто вещи, отголоски памяти. А настоящие люди…

Глаза Попутчика становятся угольно-чёрными. На мгновение мне становится страшно.

– Окстись, Бурах! Они мертвы! Они все мертвы! Я видел смерть каждого из них, лично, я был там! Я подтолкнул некоторые события, которые привели именно к такой развязке! Хватит витать в облаках! Тот мир – фальшивка! Самообман!

Он тяжело дышит. Я вижу теперь. Он связан нашим договором.

– Соглашайся, Бурах. Это моё последнее предложение, другого не будет.

– Нет.

Шудхэр, как же легко стало от этого слова. Подкашиваются ноги.

– Это мой мир. Он не может быть фальшивым до тех пор, пока я в него верю. И там у тебя нет власти, Жнец.

Тьма смыкается надо мной, обволакивает, закрывает глаза, забивает уши.

Я слышу яростный крик Попутчика, но он удаляется, удаляется, пока не остаюсь только я. И темнота.

Я плыву в темноте.

Темнота принимает меня.

Ничего.

Это ничего.

После смерти отосплюсь.

Все, кого я люблю, будут живы. Я знаю, что перенес их всех. В то место, которое живёт и развивается по своим, внутренним законам. Чудо, которое было возможно только здесь, в этом самом месте.

Где была создана зеркальная Башня. Где земля живёт и разговаривает. Где смешались город и степь, наука и народные поверья, язык и безъязычие. Где дети играют в недетские игры, а взрослые порой наивны как дети. Только здесь и мог быть создан Внутренний Покой.

Место, где их не достанут ни Власти, ни Шабнак, ни Песчанка, ни Попутчик.

Где все, кого я люблю будут живы…

А я… Что ж. На такую жертву я готов пойти.