Текст книги "Рельсы (СИ)"

Автор книги: Lady Trickster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Нет ответа.

– Слушай, ты не выходи лучше пока. Здесь... – оглядываюсь по сторонам, обозревая комнату. Два мертвых тела. Кресло посреди комнаты. Горелые пятна на полу, – ...беспорядок. Я пришлю сюда человека из Управы, если встречу кого по пути. Посиди пока в кабинете.

А мне-то что теперь делать? Думай, Медведь, думай...

Было три курьера, так? Они ищут генерала. Одного убил Данковский, больной ублюдок. Двое... Где могут быть оставшиеся двое?

Генерал сейчас старается подавить бунт. Значит, его стоит искать там, где расположены отряды Лонгина? Те солдаты у Собора говорили о трёх отрядах. Два – внутри города, один – на железнодорожных путях. Станция. Пока это самая верная из моих зацепок.

– Форелька, я вернусь. Может быть, вечером. Принесу тебе чего-нибудь поесть. Не выходи отсюда, ладно?

Надеюсь, никто сегодня больше в “Дом живых” не заявится...

Выхожу на улицу, дневной свет бьёт в глаза после сумрака занавешенных комнат. Ещё два трупа у входа. Солдатская форма. Очень надеюсь, что Исполнители скоро этим займутся. Город превращается в кладбище.

У меня мало времени.

Все подходы к станции перекрыты. На рельсах пушки, армейские вагоны. Подбираюсь ближе. Офицер на перроне, стоит, заложив руки за спину, обозревает окрестности. Несколько солдат что-то грузят в вагоны. А рядом...

Это Рубин? Я не видел его дней пять, не меньше, когда он просто перестал являться в госпиталь на дневное дежурство. Учитывая, как быстро развиваются события сейчас, это можно сравнить с полугодовой разлукой. Он похудел, осунулся. А взгляд такой решительный, точно на войну собрался.

...Или и правда, собрался?

– Стоять!

Офицер замечает меня, хватается за кобуру на поясе. Видно, что на взводе.

– Стою.

– Руки покажи.

Поднимаю руки, медленно приближаюсь. Кажется, мой жест делает только хуже. Офицер целится в меня из револьвера.

– Три шага назад, кругом. И по дуге – марш. По широкой.

– Не нервничай, командир. Доктор я.

Я врач. Санитарная проверка патруля. У вас заболевшие есть?

Резко болит голова. Когда я это говорил? Кому?

Офицер хмурится, не опуская оружие, оборачивается к Рубину.

– Знаешь его?

Стах мельком смотрит на меня. На секунду я боюсь, что он скажет нет. Прекрасная возможность посмотреть, как расстреляют человека, которого он винит во всех своих бедах. Тогда мои дела плохи. Затем Рубин опускает голову, и спустя пару мучительных секунд сообщает офицеру:

– ...Местный мясник, из степняков. Помогал нам в госпитале.

Ну, спасибо хоть на этом.

– Разрешите пообщаться с коллегой?

Офицер смотрит на часы. Двое солдат проносят ящик с боеприпасами в вагон. Куда они все собираются?

– Давай быстро.

Я подхожу к Стаху. Он уже не смотрит на меня. Опять этот сосредоточенный, угрюмый взгляд вдаль, туда, куда тянутся эти бесконечные военные составы.

– Пришел, значит. Славно, что удалось повидать тебя на прощанье.

– Я не ожидал тебя тут увидеть. Считай, Линии привели. Ты здесь почему?

– Я уезжаю. Не поминай меня лихом, Медведь.

Так прощаются навсегда. Так прощаются перед казнью, или уходя на верную смерть.

– Уезжаешь... с солдатами? Ты не рехнулся ли?

Рубин не смотрит на меня.

– А что тебя удивляет? Я всегда этого хотел. Армия – это моё. Куда мне ещё деваться? В нашем городе я уже совершил достаточно, чтобы мне было трудно смотреть людям в глаза. Там будет проще забыть обо всём.

Он будто не мне, а себе всё это рассказывает. Ищет подтверждения в своих словах. Утверждается в мысли, что у него не осталось других путей. И он уже почти убедил себя.

Почти.

– Значит, вот так ты решил... Твёрдо решил. Смерти ищешь?

– Может и так.

Чёрт его знает, что он задумал. За что он себя наказывает? Что он хочет доказать? И кому?

Нет. Это неправильно. Всё неправильно.

Но как найти подходящие слова? Я чувствую, как он уходит мыслями всё дальше и дальше. Вчера я чуть не потерял Лару. А сегодня Стах собирается всё бросить и уехать. Отрезать себя от этого города. Может, он и в самом деле не видит другого выхода для себя?

Но я умею чертить Линии. Можно ли вывести для него новый путь?

– Тогда я тебе предложу пожить ещё немного. Выслушаешь?

Я не видел его несколько дней. Он скрывался, занимался какой-то темной, запретной работой по ночам... Будь я более суеверным, решил бы, что он занялся некромантией, поднимает людей из мертвых, раскапывает могилы. Или ещё чего похуже.

Расскажи нам, что твой друг делает по ночам

За ним охотился чуть ли не весь Уклад. С каждым днём в госпитале он выглядел всё более изнуренным, измученным и опустошённым. С крепнущей мрачной решимостью в глазах.

Он как будто переступил какую-то черту, после которой не видел для себя будущего в этом городе. Не видел будущего вообще.

Что же ты сделал, старый друг?

Чёрт с ними, с секретами. Но тебе есть место в этом городе.

Пробую наугад.

– Иди ко мне в ученики, Стах. За три года я сделаю из тебя приличного врача. Закончу то, что начал отец. Мне нужен помощник.

Рубин с презрением смотрит на меня.

– Ты настолько меня не уважаешь?

Но за этим презрением я могу разглядеть проблеск надежды в его глазах. Он невыносимо хочет, чтобы я уговорил его остаться.

– Я не в обиду это говорю. Наоборот. Это знак уважения. Ты мне дорог, Стах. И... это твой долг. Как сам считаешь?

Рубин отворачивается. Смотрит на уходящие вдаль рельсы. Затем медленно распрямляется, точно сбросив тяжёлый груз с плеч, и на секунду я вижу прежнего Стаха.

– ...Ты меня удивил. А ты и в самом деле занял его место... место Учителя, я имею в виду. Говоришь совсем как Отец.

Ему нелегко даются эти слова. Я чувствую его горечь и ревность.

Их многое связывало. Стах находился рядом с отцом все эти годы. Он один его здесь и держал. Это из-за него Стах говорил, что никуда ни ногой отсюда. Он, может, потому и решил уехать, что моего... нашего отца не стало. Кто ему теперь его заменит? И если взять на себя долг моего отца, значит, помимо прочего, занять его место в жизни Рубина...

Я нащупал Линию.

– Ты гораздо больше на него похож, чем я. Верь или нет, но потому я и прошу тебя. Ну... остаться.

Ты нужен этому городу, Стах. Я не справлюсь один.

Рубин не оборачивается. Но это правильные слова. Я чувствую. Он останется.

– ...Хорошо.

До нас доносится отдалённый звон колокола.

Полдень?!

Шудхэр! Генерал! Бумаги!..

– Стах, я здесь бегом и по делу. Если я прав, город ещё можно спасти. Я ищу генерала. Или курьера с бумагами. Появлялся тут кто-нибудь?

Рубин оглядывается по сторонам, как будто только сейчас вспомнил, где находится.

– Слушай, здесь всё спокойно, как в морге. Насчёт генерала не знаю, но в районе Вороньего камня сейчас жарко – там штурмуют лагерь Лонгина. Сейчас, вроде, потише стало. Может, там кого найдешь?

Вороний камень. Да, помню. То место, где я впервые заговорил с мишкиной подружкой.

Хлопаю его по плечу, отчего Рубин чуть не падает. Черт, опять силу не рассчитал. Вот всегда с ним так.

– До встречи, Стах. Может, я загляну к тебе домой, через пару часов. Шли этого офицера к черту и возвращайся. Сегодня мне нельзя домой. Мне нужно убежище… и дружеский совет, наверное.

Стах кивает.

– Ты иди. Мне с офицером переговорить надо. Бумаг-то я пока не подписывал. Встретимся.

К нам направляется офицер. Лёгок на помине.

– Эй, гражданский! Заканчивай! Три шага назад и по дуге, я сказал!

– Командир, не нервничай. Хорошо? Я ухожу, всё. Спокойно.

Делаю три шага назад. Оборачиваюсь. Иду, быстро переходя на бег.

Солнце палит над головой. Жужжит по сторонам твирь, дразнит, отвлекает. Не до этого.

Когда добираюсь до Вороньего камня – пот заливает глаза. У камня стоит рядовой. Один.

Один?

На секунду мне кажется, что здесь привал. В тенёчке разлеглись солдаты, отдыхают от зноя. Кипит каша в походном котелке. Моргаю.

Нет, здесь не отдыхали. Переступаю винтовку старого образца. Один раз я уже держал такую в руках. Не хочу вспоминать тот день. Перевернувшийся котелок лежит на земле, каша растеклась. Или не каша. Отворачиваюсь.

Трупы солдат. Здесь человек десять, не меньше. Тот рядовой, которого я заметил первым, тяжело дышит, маску стянул. Лицо в саже и грязи.

– Курево есть?

Эй, да он же из местных... Я этот говор везде узнаю. Может быть, росли в одном дворе. Кошек гоняли из рогаток. Мне за это от отца крепко прилетало...

– Нету.

Моё лицо тоже кажется ему знакомым. Он хмурится, пытаясь вспомнить, но быстро бросает эту затею.

– А выпить, земляк? А? Водички хотя бы, горло промочить... Ну или покрепче чего... ежели жаба не жаба. А?

Роюсь в своём барахле. Где-то на дне початая бутылка твирина. Протягиваю солдату. Он зубами вынимает пробку и приникает к бутылке, точно не пил двое суток. Я смотрю как движется его кадык. Надо же, пьёт как воду. А там крепости чуть меньше, чем в абсенте...

Он отрывается от бутылки и старается перевести дыхание.

– Вот занесло же нас... три четверти личного состава за два дня потеряли! Это у Пепла-то! На Бродах нас было впятеро меньше, веришь? Убитыми потеряли одиннадцать. Ранеными сто восемнадцать. Пепел всегда людей берёг. А тут... сам чёртов ад под ногами раскрылся. Три четверти! Считай, шесть сотен ногами вперёд...

Да, Рубин прав. Здесь было жарко.

Не могу ему посочувствовать сейчас. Время дорого.

– Пепел где?

Солдат машет рукой в сторону города.

– Вон, к заводам отошли. Там и закончили вроде. Эй, ты чего так в лице изменился? Стой! Ты куда?!

Я не слышу, что он собирался мне сказать.

Бои переместились к заводам.

Там моя берлога.

Там Аглая.

Черт бы побрал этого генерала, этого Лонгина, всю эту армию и их внутренние игрища. Черт бы побрал Властей, что ими управляют, и людей, что подписывают приказы об их перемещении. Черт бы побрал слишком лояльных солдат и слишком принципиальных командиров. Чёрт, чёрт, чёрт...

Я бегу к своей берлоге, к своему убежищу. Что, если мятежники Лонгина искали укрытия и вломились внутрь? Что они сделают с инквизитором, которого винят во всех своих бедах, если встретят её там? Что, если...

Спотыкаясь, бегу по рельсам. Только бы успеть, только бы не поздно...

Еще за несколько метров я вижу тело у дверей. Сбавляю шаг. Первая мысль, что это Аглая. Не дошла совсем немного…

Нет, это мужчина. Гражданский. Сидит, скрючившись, прислонившись к стене, прижимая руки к животу. На железной двери кровавые отпечатки его кулаков. Отчаянно колотил, надеясь добраться до врача, застать меня внутри, получить помощь.

Сильные этого города не знали, где отец ведет работу. Это простые прохожие знают всё: у любого мальчишки спроси, безошибочно на мою берлогу укажет. За помощью пришёл, да не застал меня.

Человек ещё дышит, но его взгляд говорит, что спасать поздно. Пулевое ранение в живот. Критическая кровопотеря. Полуобморочное состояние, прерывистый пульс, смертельная бледность. Даже приди я вовремя, шансы у него были призрачные. А сейчас – уже не спасти.

Подхожу ближе. Он смотрит сквозь меня. Дыхание прерывистое и неглубокое. Лужа крови растеклась вокруг, уже впиталась в почву, став бурым маслянистым пятном. Вот земля-то порадуется, разродится твирью...

У него на плече ремень кожаной сумки. Курьер. Даже смертельно раненый, миссии своей не бросил, не потерял бумаги по пути.

Я тянусь к его сумке и, в этот самый момент, дыхание курьера останавливается.

Прости меня.

Кожаная папка, внутри несколько листов исписанных плотными рядами цифр. Некоторые страницы намокли от крови. Но текст хорошо читается. Бумаги у меня.

На секунду я хочу зайти внутрь, убедиться, что Аглая внутри. Останавливаю себя. Нельзя. Пока за ней идёт охота, пока есть хоть малейший шанс, что люди Лонгина ищут её, я не могу вернуться домой. Я могу только надеяться, что она там. Что она в порядке.

Тело курьера у дверей, следы крови на стене, отпечатки ладоней человека, отчаянно пытавшегося выжить. Это самый достоверный признак того, что внутри пусто. Искать здесь некого. Никто не открывал, никто не двигал тело, чтобы войти.

На секунду вспоминаю библейский сюжет Исхода, в котором двери праведников мазали кровью агнцев, в попытке защититься от божьего гнева.

Но если она внутри… каково ей было? Сидеть у забаррикадированной двери, слышать, как кричит и скребётся с той стороны человек, которого ты сам отправил на верную гибель?

Открыл бы я дверь, оказавшись на её месте? И мудрым это было бы решением? А внутри ли она? Добралась ли до условленного места, или стоит сейчас перед мятежниками, под дулами винтовок? Или истекает кровью где-то в переулке?..

Вагон

У меня зашевелились волосы на голове.

Нет. Это я всегда сначала делаю, а потом уже думаю. Аглая не такая. К лучшему или к худшему, она умеет просчитывать последствия всех своих поступков.

Нет, я не буду открывать эту дверь. Убираю окровавленную папку в удхар. Закрываю стекленеющие глаза. Тело ещё не начало коченеть, голова безвольно клонится на бок, как у тряпичной куклы. Не знаю, как тебя звали, друг. Я, наверное, мог бы успеть, если бы не плутал по городу так долго. Если бы выбрал другой путь. Я мог бы успеть. Прости меня.

Чувствую невыносимую усталость. Назад, к Управе? Домой нельзя. Нельзя останавливаться, когда конец так близок. Я почти физически чувствую, как утекает время. У меня, у Аглаи, у всего города. Бумаги у меня. Инквизиторский приказ. И я должен убедиться, что Генерал его получит. Ноги не слушаются. Я, кажется, проспал у Лары на полу целую ночь. Почему я чувствую такую тяжесть во всём теле? Или это состояние аффекта начало отпускать, теперь, когда я наконец-то получил искомое?

Иду в сторону города. Спотыкаюсь на рельсах. Сквозь дыру в кирпичной стене, мимо стаматинского кабака… Вперёд, тряпка. Сегодня ещё надо поработать. Чувствую, как начинаю заваливаться, только бы не отключиться сейчас, лишь бы не отключиться…

Чьи-то руки крепко подхватывают меня со спины.

– Эй, да ты совсем умотался, Учитель.

Слышу горький сарказм в голосе. Мне даже не нужно оборачиваться, чтобы увидеть, кто это. Улыбаюсь.

– Послал того офицера куда подальше, я надеюсь?

– Да, он очень красочно ругался. Слушай, ты, конечно, говорил, что тебе требуется убежище через пару часов. Но, мне кажется, ты сильно переоценил свои возможности. Когда спал-то в последний раз? Держись, похромали до моей конуры.

Скрипит деревянная дверь, нас встречает полумрак занавешенных комнат. Рубин тащит меня до койки, и сваливает на неё как тюк с песком.

– Ну и тяжелый же ты лось!

– Чего это я лось? Вроде вчера ещё на Медведя откликался…

– Медведь, лось – какая разница. Пора взрослеть, Бурах.

Рубин тяжело опускается на стул, переводя дыхание.

– До койки я тебя дотащил. Какие ещё будут приказания, о Мудрейший?

– Ты давай, не паясничай, умник. Лучше б дал чего пожрать.

– Это как в сказке, значит? Тебя напоить, накормить и спать уложить?

– Ага. Ещё в баньке попарить. Серьёзно, Стах. Я ел, кажется, позавчера. И это было что-то мерзкое.

Рубин копается в походном рюкзаке, достаёт тканевый свёрток. Разворачиваю. Внутри сухари, вяленое мясо, варёное яйцо. Походный рацион, для длинной дороги. На фронт собирал, наверное.

Делю на двоих. Сухарь совсем старый, крошится.

– Давно за генералом гоняешься, что ноги тебя не держат?

– Да с утра, как от Лары вышел.

Стах ощутимо напрягся.

– Там такая история была, я тебе потом… Стой, ты что, ревнуешь?

Рубин равнодушно пожимает плечами.

– Да чего ревновать-то… Я помню, как она тебе обрадовалась, когда ты приехал. Прибежала ко мне, за тебя просить. Чтобы помирились, значит.

И всё равно, я чувствую – что-то Стах не договаривает.

– Она всегда нас мирила.

Мы оба замолкаем на секунду.

– Помнишь, ещё взрослые удивлялись, что такая приличная, воспитанная девочка делает в нашей компашке? Дочь капитана Равеля! Ей бы за книгами сидеть...

– Ага, а она гильзы на пути подкладывает…

– …И жуков ловит в банки, разглядывает…

– Она и была из нас четверых самая приличная, иногда даже с книгой. Отвлекала внимание, пока мы набивали карманы ирисками.

Стах смеётся.

– Но она любила наши выходки. Слушала молча. Часто говорила слово «нет»... Но иногда соглашалась. Никогда не понимал толком, что она в нас находила...

Я вижу, что Лара дорога ему, хоть Рубин и не говорит об этом прямо.

– Это хорошо, что ты передумал уезжать. Отец ушёл, но может, появится кто-то, кто его место займёт в твоём сердце. Может, с Ларой поженитесь. Сам отцом станешь.

– Глупости говоришь. Придумал себе сказочку.

Он бросает на меня взгляд. Заметил мою ухмылку, смутился.

– Что смотришь? Весело тебе, что ли?

– Весело, не то слово. Это ты, брат, тут ревнуешь. Я и Форель? Да она ж тебя выбрала, ещё тогда... Помнишь?

– Меня? Ты что-то путаешь. Нет, не помню.

– Ну как же. Она мне однажды свитер связала. Я ещё удивился. Спросил, почему синий-то. Она ответила, что этот цвет идёт дуракам, и больше свитеров мне не вязала. Обиделась. А потом я тебя в таком же свитере увидел. И вообще, все свитера, что ты носил с тех пор... Они же Форелью связаны. Наверное, тогда она свой выбор и сделала. Какого цвета тот первый свитер был, я уже запамятовал. Мы ещё с Грифом над вами смеялись…

– Помню. Зелёный. Хороший свитер был. Тёплый.

Мы замолчали. Вижу, как он задумался. Серьёзно так думает, точно задачку решает. Смешно. Я знаю, что Форель ценит дела выше слов. Почему из нас троих Стах ей всегда был ближе всех? Потому что он не из тех, кто рассуждает. Что в сердце – то и на деле. И Форель такая же. Лара удержит его здесь, с нами. Свяжет нашу дружбу заново. Она тоже умеет связывать Линии, по-своему, по наитию. Наверное, все женщины в душе немножко Хозяйки.

Молчим.

– Ты какой-то другой стал, Медведь. Что-то с тобой случилось за эти несколько дней, что мы не виделись.

Скорее уж, за несколько часов.

 – Как-то мягче стал. Встретил, что ли, кого-то... Важного.

Да. Важного.

Кажется, у меня уши покраснели. Рубин отворачивается.

 – Зря спросил. Захочешь – сам расскажешь.

Расскажу. Когда всё закончится. Обязательно расскажу.

– Скоро у нас с тобой будет много работы, Стах. Тинктуры и панацея на крови, особой. Будем её производить литрами, бочками. Тяжелая, но чистая работа. Во внутренностях копаться не придётся.

Рубин оборачивается ко мне. Он побледнел?

– Бочками?! Какого великана ты собираешься разрезать, чтобы крови… панацеи хватило на весь город?

Стах смотрит на меня очень странно. Ах да, он же не знает, что там, под Бойнями. И я не уверен, что хочу сейчас всё это пересказывать.

– Не бери в голову. Кровь я добуду сам. Мне для этого и требовалось найти генерала.

– Ты что, всех армейских хочешь перерезать на панацею? Впрочем, неважно. Они отбывают сегодня вечером, в десять.

Что?! Мне Бакалавр что-то такое говорил утром, я ещё пропустил его слова мимо ушей…

Шудхэр, надо идти. Где сейчас искать Блока, скачет по блокпостам, как блоха…

– Мне, наверное, и правда нужно поспать, хотя бы пару часов. Это дело очень важное, я даже не могу доверить его никому. Но если пойду сейчас – свалюсь. Разбудишь меня?

– Как прикажешь, о Мудрейший.

Стах поднимается, берёт с полки несколько книг. Я мельком просмотрел их, ещё когда первый раз к нему вломился. Это учебники, в основном. Хирургия. Анатомия. Фармакология.

– Ты ложись, располагайся. Я мешать не буду. Пойду учебники перечитаю. Хотя в изготовлении тинктур вся европейская наука мне не поможет...

– Отец тебя разве не учил?

Стах горько улыбается.

– Он трудное дело делал. Составы, тинктуры… Людей лечил. Резать тоже резал, конечно, но когда иначе совсем нельзя было. А трупы вскрывать надо. Кто-то же должен был этим заниматься. Не мне тебя учить. Отец… он для Уклада сам знаешь кем был. Вроде и право имел, а всё-таки дело такое... Ну, всех собак на меня и вешали. Ничего, я не против. Патанатомия – основа нашего дела. Наука.

Наука.

Я чувствую странную гордость в его словах. Отец занимался лечением, сбором трав, он общался с Укладом и вёл новые Линии. Он разглядел что-то в детях этого города, собрал их вокруг себя. И что же осталось Стаху? Бегать по поручениям. Мыть пробирки. Резать. В тайне, в полумраке, за задёрнутыми шторами.

Стах поворачивается ко мне. У меня, наверное, на лице всё написано.

 – Это моя работа – мёртвых резать. Я это умею даже получше, чем ты. Во всем смыслах, Бурах. А вот сделать состав, какие умел Исидор, – для этого твоё чутьё нужно. И твои руки. Сам не рад, что приходится это говорить. Но это так.

– Стах, это не чутьё. Это тоже наука, такая же, как и прочие. И я могу тебя этому обучить. Что-то мы будем делать с тобой наощупь. Отец почти не оставил записей. И я сам еще многого не знаю. Правду надо искать в степных поверьях, приметах, обрядах. Путём проб и ошибок. Будем ставить эксперименты, проверять, искать рабочие составы. Но пройдём мы этот путь вместе. Это я могу тебе обещать.

Рубин не смотрит мне в глаза.

– Странно, что ты так сейчас заговорил. Отец ведь учил тебя. Вы ходили в степь, общались с Укладом. Он всюду брал тебя с собой. Ты умеешь слушать степь, находить твирь… Мне это не даётся.

Слышу ревность в голосе.

Я почти могу видеть картинку, которую Рубин нарисовал у себя в голове. Пока он мыл колбы, раскладывал органы по банкам со спиртом, кипятил бинты и марлевые тампоны, отец и сын ходили в степь. Постигать священные знания менху.

Ничего подобного не было. Я был ещё слишком мал. Пока отец общался с Укладом, я хохотал сидя на плечах у Оюна, пил тан из высоких бутылок, которым меня угощали степнячки, засовывал пальцы в ноздри быкам так, что они фыркали, менял булавки на смешные степные обереги у местных мальчишек, которые потом относил Ларе и менялся с ней на что-то ещё. В степи я больше глазел по сторонам, делал дудочки из травинок, дрых и расправлялся с походным обедом, добытым со дна отцовского удхара.

– Нет, отец не успел меня этому обучить. Он мне только рассказывал, а я пропускал мимо ушей. Я научился искать твирь уже здесь, вернувшись. Меня девочка одна обучила. Мишка.

Стах вздыхает.

– Я с детьми не умею.

– Не торопись. Появятся у тебя свои дети, тогда и научишься. Вот с Ларой детишек нарожаете, тогда...

– Всё, Бурах! Достал ты меня!

Ложись спать, пока я тебя отсюда не выставил!

Посмеиваюсь, но ложусь.

Поспать хотя бы пару часов. Хотя бы пару…

 ***

Спустя секунду после того, как голова коснулась подушки, я чувствую, что нахожусь уже в другом месте.

Открываю глаза. Рельсы. Воздух тяжелый. Во все стороны степь.

Я иду вперёд, спотыкаясь. Как будто и не прерывался этот сон. Как будто, это здесь я смежил глаза лишь на секунду, а не наоборот. Куда я иду? Что я должен здесь найти?

В горле пересохло. Ноги не слушаются. В глазах двоит. Что-то странное с руками: они как будто в высохшей земле, под ногтями грязь…

Подношу руки к лицу. Ноздри улавливают металлический, едва слышный запах. Руки в крови. Чья эта кровь?

Ты прольёшь много крови, Бурах. Реку крови. Родной крови. Любимой крови.

Не могу сосредоточиться. Закрываются глаза. Я падаю, падаю…

– Просыпайся, Медведь. Пора.

Голос Рубина. Откуда-то издалека. Не могу открыть глаза. Снова этот сон?

– Пришло время нам прощаться... Друг.

– Стах, куда ты? Что случилось?

– Пальцы не гнутся. Холод. Просто холод.

– Стах, ты слышишь меня?!

– Тебе нужно торопиться. У тебя мало времени. У неё мало времени.

– Стах, я не понимаю. Это сон? Пошевелиться не могу. Куда ты собрался?

Чувствую ледяное дыхание за спиной.

– Я уже почти ничего не чувствую. Это ничего, Медведь. Я совершил преступление, и отвечу за него. Очень скоро.

– Что ты сделал, дурак?!

– Нечто мясницкое. Совершил я, а обвинили, как водится, их. Многих перебили.

– Стах, что ты сделал? Отвечай! Чем ты мог досадить Укладу? Не иначе, могилу какую-то раскопал. Кого ж ты у них забрал, что они на тебя охотиться начали?

– Они приближаются, Бурах. Сжимают кольцо. Хотят на меня посмотреть. Возможно, они уже тут.

У меня всё внутри холодеет. Я знаю, как умеют смотреть в Укладе. Сам видел.

– Во что же ты влип? Кого ты там потрошил, а? Ясно же, что ничего подлого или корыстного ты совершить не мог. Лекарство пытался добыть? Панацею?

– Моя ветка называлась “Служитель”. Я накормил город плодами своего святотатства.

Пытаюсь удержаться внутри сна, чувствую, как он выскальзывает от меня, удаляется. Я вот-вот проснусь. – Что это было, Стах? Это был живой человек? Отвечай!!! – Прощай, Медведь.

====== Спичка ======

Слышу сквозь сон далёкий шум. Далёкий звон городского колокола. Один удар. Два. Три. Четыре. Пять. Тишина.

Пять часов?!

Подскакиваю на кровати. Пять часов, Шудхэр! Почему этот идиот меня не разбудил? Где он там?

– Рубин! Ты где?

Тишина.

– Рубин!!! Я же просил разбудить!

Тишина. Только тикают ходики в углу. Я один в квартире.

Куда он делся? Ушёл? У меня плохое предчувствие. Вот уже второй раз подряд по пробуждении я не могу найти людей, с которыми я разговаривал во сне. Он в опасности? Лара в опасности? Я ничего не понимаю.

Неожиданная идея. Вдруг он нашёл бумаги в моей торбе и решил отнести их сам? Меня, значит, не беспокоить? Чёрт!

Роюсь в удхаре свесившись с кровати, сам чуть не падаю на пол. Не проснулся ещё, значит. Скальпель, бинты, бутылки с тинктурами, мусор, мусор, да где же они?! Натыкаюсь на что-то острое, отдёргиваю руку. Набухает капелька крови, засовываю палец в рот. Так и столбняк заработать недолго. Что это там у меня? Рыболовные крючки. Зачем я таскаю с собой этот хлам? Глубже, почти на самом дне улмара, среди твириновой шелухи и тряпок вижу уголок картона в засохшей крови, тяну на себя. Вот она. Папка с завязками. Открываю, проверяю страницы. Вроде, все на месте. Я не считал.

Так где же Рубин? Может, к Ларе ушёл, проведать? Свитер свой первый вспомнить? Почему не разбудил тогда?

Странно.

У меня нет времени его искать. У меня самого времени с гулькин нос. Поспал, называется. Лучше бы и не ложился.

Где искать генерала? Целый город, ни одной зацепки.

Меня с детства дразнили тугодумом. Это если прямо, чтобы обидеть. А когда ласково, говорили, что сердцем думаю, или руками. Да, с соображалкой у меня не очень. Умный у нас как раз-таки Рубин. И Лара. По-своему, по-женски.

Если идти логичным путём, стоит ещё раз зайти в городскую Управу. Туда стекаются все курьеры, посыльные, там всегда есть люди. Может, кто-то слышал новости, видел генерала, знает, куда он пошёл. Если мне повезёт, я его самого там застану. Это же его дислокация, штаб, теперь, когда в город прибыли военные.

Да. Проверим Управу.

Надеваю за спину удхар. Тяжёлый, как камень. И голова тяжелая. Вроде бы и поспал, а вроде и нет. Всё эти выматывающие сны. Ничего, после смерти отосплюсь.

Покидаю квартиру Стаха, плотно закрываю дверь за собой. Дружище, только бы ты глупостей не наделал. Хотя мне ли говорить. Это я как раз по части глупостей.

Хлопья чёрного пепла кружатся в воздухе. В этот район вернулась зараза. Поправляю марлевую повязку. Она серая от постоянных стирок, местами протёрлась. Так себе защита. Но если двигаться быстро, задерживая дыхание…

Поворачиваю за угол. Вижу армейского с огнемётом. Он заканчивает выжигать что-то, лежащее на земле, ещё минуту назад живое. Он поднимает ко мне лицо, закрытое маской, кивает, как старому знакомому. Опускаю голову, прохожу мимо. Лучше не думать.

Сейчас через мост, направо, мимо опустевшего дома Ольгимских, на север по прямой до самой Хребтовки… Редкие прохожие, никто не смотрит по сторонам. Из дома сейчас может выгнать только крайняя нужда или смертельная опасность. Неожиданно ловлю на себе чей-то мимолетный взгляд. Сбиваюсь с шага. Женщина, из городских. Я её знаю? Лицо знакомое… Хотя, сейчас все прохожие на одно лицо. Но мы с ней встречались недавно. Я чувствую.

– Эй!

Она вздрагивает, не оборачивается. Ускоряет шаг. Решаю нагнать.

– Я Вас знаю?

Обгоняю, трогаю за плечо. Она на секунду поднимает на меня испуганные глаза. Я безошибочно угадываю первые признаки песчанки – сыпь, сухая шершавая кожа, озноб. Этой женщине осталось жить несколько часов.

– Я Вас знаю. Вы…

Черт. Имени не вспомнить. А она почему-то улыбается, хотя взгляд опять отводит.

– Дора. Вы помните меня?

Неужели не помнишь меня, холбоон?

Отгоняю это воспоминание. Дора. Дора… Погоди, вспомнил!

– Вы та женщина из Управы! Заботились о младенцах… и с Лаской мне тогда помогли!

Её лицо светлеет.

– Вы помните! А говорили, мы все для Вас на одно лицо… Врали, значит…

Я и правда начал плохо различать лица. Вот только что об этом думал.

– Я плохо запоминаю людей. С лицами вообще беда. Иногда вижу человека, помню, что знакомы, но вот откуда, или как его зовут – нет. У Вас, знаете, глаза добрые. По глазам Вас вспомнил.

– Главное, Вы помните меня. – улыбается, – Значит, не совсем исчезну. Не до конца.

Местные поверья. Умирая, мы не исчезаем, пока нас кто-то помнит. Хозяйки, например, так и остались частью города после своей смерти.

– Да. Дора. Вы в Управе работаете. Помню, сидели там в уголке, у детских кроваток.

– Я всегда считала, что моё место в уголке. В этом уголке мира. Что же тут дурного? Уголки – это уютно. А мне много не надо. В конце концов, работать они нам не запрещали. Ну... не очень запрещали.

– Военные-то? А отчего вы ушли?

– Да вы сами видите.

Грустная улыбка, лицо кривится. Кашель сухой, скручивающий.

Вижу.

– Не хотела… никого за собой потянуть. Уйду в какой-нибудь брошенный дом, где потише.

В уголок, значит. Умирать.

– Давайте, вы пока повремените со смертью? Продержитесь хотя бы несколько часов.

Снимаю удхар со спины. Немножко облегчу свою ношу. И совесть, что не вспомнил её сразу.

Даю состав, из тех, что посильнее.

– Их лучше залпом, натощак. Они горькие, но помогают. После приёма не есть и не пить хотя бы полчаса. И в Землю не ходите. Там, эти, работают. Выжигатели.

Серьёзное лицо.

– Если Вы так говорите, я постараюсь. Хорошо. Я ведь маленький человек. А вы для меня лекарства не пожалели. И доброго слова. Подождите.

Она роется в сумке.

– Вот. Я не люблю оставаться должна.

Дора уходит, не оглянувшись. У меня в руке тряпичная куколка, как раз с мою ладонь. Глаза-пуговки. Дети за такую душу продадут.

Я забыл спросить её про генерала. Оглядываюсь по сторонам. Никого.

Управа. Снуют солдаты. Суета.

Хороший знак.

Захожу внутрь.

Вот он.

Александр Блок, народный герой, генерал Пепел. Долго я за тобой гонялся. Стоит облокотившись, изучает карту города на столе. Рядом с ним, на спинке стула, как на жёрдочке, пристроилась девочка-Клара. Или, точнее, Самозванка?

Я даже не уверен, что это имена одного человека. Есть в ней какая-то двойственность. Иногда на неё посмотришь, и будто не одна девчонка перед тобой стоит, а близняшки. И никогда ещё она не приносила мне хороших вестей. Одни мрачные пророчества, угрозы да предостережения. И беды.

Следи за руками. Правая не знает, что делает левая. Левая – не знает, что делает правая. Передняя не знает про заднюю, средняя про переднюю, нижняя про вынужденную, задняя про нарядную.