Текст книги "Владычица Безвременья (СИ)"

Автор книги: Кшиарвенн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Снова человечье обличье он принял; смотрит Арслан на юношу-змея и видит, что во всем они с сестрой схожи, только у Людомилы волосы и глаза светлы как месяц, а у змея кудри черны, как темная ночь, а глаза цвета смарагдового. Смотрит Арслан на человеко-змея и глаз отвести не может. И змей на него смотрит, на хвосте поднялся и голову печально к плечу склонил.

***

Безвременье…

…было тихо, насторожено. Мадс вернулся с огромной охапкой хвороста – непонятно было, как ему удалось дотащить ее. Зара, уже пришедшая в себя после столкновения с тем, во что превратилась Жанна, смотрела на него с гордостью и снова была жизнерадостна и оптимистична. В голове у нее упорно сочинялась донельзя романтическая история, в которой главными героями были она сама и Мадс. Все действие происходило в мире, где сновали страшные чудовища и пришельцы, против которых отважно боролись главный герой и главная героиня. То, что они и сейчас находились в каком-то совсем необычном месте, проходило мимо сознания Зары.

Мадс что-то говорил Славе и Лине, и что-то те ему отвечали, но Зара ничего этого не слышала. Она была сейчас как ребенок на пикнике, не вмешивающийся во взрослые разговоры и ожидающий, пока взрослые приготовят все и пригласят ее к столу. Зара отошла к подножию холма поменьше. Там лишайники казались мягче, они приятно качали ногу, но были упругими и прочными. Зара подумала, как красиво на этом бледно-голубом небе смотрелся бы величественный космический корабль, как из него могли выйти они с Мадсом – в ярких комбинезонах и шлемах, сильные и отважные покорители чужих миров, избавляющие живые существа от зла.

Ужас навалился вдруг, как волной обдал. Зара заметалась, заоглядывалась – ничего не видать, только мир вдруг опустел, стих ветер и навалился страх. Она услышала гудение, но словно оцепенела, не в силах двинуться.

Что-то приближалось. Зара чувствовала, как от страха волосы шевелятся на ее голове, а по спине бегут мурашки. Она увидела огромную темную глыбу, несущуюся на нее. На миг ей показалось, что у глыбы сотни, тысячи глаз, и все они смотрят на нее с нечеловеческой злобой. “Оно скачет”, – сказал кто-то в сознании Зары, и она действительно увидела не глыбу, а несущегося на нее всадника на огромном вороном коне. Всадник летел совершенно бесшумно. Словно в замедленной съемке, он занес над ней оружие – нестерпимо сияющее, самое его сияние было острым и грозило разрубить напополам.

Как через толстое одеяло, глухо, до Зары донесся чей-то крик – пронзительный, отчаянный. И тут путь смертельному ужасному сиянию пресекла чья-то рука. Человек встал на пути надвигающегося ужаса. Зару словно вытолкнули с пути, по которому должно было прокатиться ужасное нечто. Она очнулась на земле, бок болел и саднило колено. А рядом с ней поднимался с земли незнакомый молодой парень.

– Ускакал? – едва ворочая языком и судорожно хватая воздух, пролепетал Зара. К ней подбежали Слава и Лина, а вслед за ними подошел Мадс.

– Чего тебе взбрело в голову карабкаться на холм?! – заорал Слава. – Тут не место для прогулок!

– Зара, ты в порядке? – Лина ощупывала ее руки, осторожно потрясла за плечи. Зара отрешенно кивнула, ужас медленно уходил из ее глаз. С холма медленно сползал синеватый туман, рассеиваясь и пропадая на глазах

– Он… ускакал?

– Кто? – раздраженно рявкнул Слава. – Ты полезла на холм, потом что-то как тряханет и на тебя покатился камень. Ты так заорала, что, я думал, все камни, какие тут есть, попадают. И стоишь! На месте! Как дура!

Слава замолчал, оглядываясь на незнакомого паренька.

– Если бы не… – Лина тоже оглянулась на незнакомца, окинула внимательным взглядом. – Тебя бы наверняка покалечило.

Покалечило! Зара подумала, что никакие калечества не сравнятся с тем непереносимым ужасом, что она испытала. И даже страхобесие в поезде, когда ей привиделось, что ее лицо изменяется, в сравнении с этим казалось безобидной шуткой.

А между тем Лина подошла к незнакомцу. Зара подумала, что в этом есть что-то от первой встречи белых и индейцев, но вот кто белый, а кто индеец, решить не смогла. А еще подумала, что видеть более красивого юноши ей не приходилось – разве что на фэнтэзи-артах, которые Зара втайне обожала рассматривать.

– Свейн, – услышала Зара имя незнакомца. Лина в ответ тоже представилась, потом представился Слава. Мадс назвался своей кличкой, и это показалось Заре вполне естественным – тем более, что Свейн очень походил на кого-нибудь из тех, которые играли в пригородных лесах, переодеваясь в древних воинов и молотя друг друга текстолитовыми мечами.

Но в этом странном месте появление молодого человека с мечом на поясе и луком за плечами почему-то не казалось чем-то необычным.

– Ты не знаешь, как выйти отсюда к Сурьеву? – спросил Слава.

– К Сурьеву? – переспросил Свейн. У него был странный выговор, и Заре пришло в голову, что это очень похоже на Стивена Хокинга, которого она видела по телевизору. Странная заминка, едва уловимая пауза вклинивалась между вопросами и его ответами. Ощущение было, что молодой человек, прежде чем ответить, выслушивал из невидимого источника перевод вопроса, а потом его ответ также вынужден был переводиться.

– Отсюда нельзя к Сурьеву. Это… не здесь, – ответил он, наконец.

– По пути от леса я нашел родник, – встрял вдруг Мадс. – Совсем близко отсюда.

К Заре вернулось чувство гордости за него. Пережитый ужас почти стерся из ее памяти как ненужный рисунок. Лина что-то говорила о роднике, который нашла она, но Зара видела, что сейчас ее не слушают ни Слава, ни Свейн. Да и самой Заре сказанное Линой стало казаться до странности нелепым. Только слова Мадса были сейчас важными и значимыми.

И когда Мадс повел всех к найденному им роднику, Зара первая побежала за ним. Родник и вправду был недалеко, он тихо струился между черных камней, влажных и ноздреватых. Вода была прозрачной, сквозь нее виднелись остроугольные камни на дне, казалось, они чуть колыхались от течения воды и были такими же черными, как и те, что окружали родник.

– Чистая, – уверенно заявил Мадс. Зара протянула было руки, чтобы зачерпнуть, но Свейн мягко, но настойчиво отвел от воды ее ладони. Снял с шеи шнурок с округлым небольшим оберегом серебристого металла. Зара успела разглядеть, что оберег составляли странной сложной спиралью свитые змеи. Свейн до половины опустил в родник серебристую пластину, и погруженная в воду половина прямо на глазах потемнела.

========== 8. Зло настигающее ==========

Безвременье

…принесло вечернюю тьму неожиданно быстро. Вот только что по небу разливался прозрачный, с жемчужным отливом свет – и вдруг почти в один момент упала тьма. Вернее, даже не упала, Заре показалось, что темнота выдавилась из-под кочек, камней, из невидимых земляных пор. Выдавилась, поднялась неощутимо, незаметно и заполнила собой все. И пришел страх. Зара не слушала, что там говорили остальные об исчезновении Харлампия, она слышала только собственный страх.

Очень страшно засыпать, не зная, когда снова будет светло и будет ли. Зара чувствовала, что ужас рвется из нее криком, абсолютно нецивилизованным и звериным. Дура, повторяя уже прилипшее к ней слово, сказала себе Зара. Дура!

– Не бойся, – тихонько проговорили над ее плечом. Зара и не услышала, как Мадс подобрался к ней совсем близко, к самому боку. И страх стал отступать. От большого мускулистого тела рядом веяло уверенностью и силой. Другой, незнакомой Заре силой, и сам Мадс был так непохож на других мужчин, которых приходилось ей видеть. Собственно, мужчина у нее до сих пор был только один – на самой первой работе. Сисадмин Николас, как он именовал себя, презирая слишком плебейское имя “Коля”, разобрался с новенькой с ловкостью опытного повара, разделывающего очередную тушку. Они зажигали на новогоднем корпоративе, гуляли по набережной маленькой городской речушки – а потом Николас, раздосадованный тем, что Зара отказалась прописать его в родительскую квартиру, переметнулся к “замше”. Которая и стала причиной того, что Заре пришлось сменить работу. Подруги считали, что Заре еще повезло – как говорила одна, ни разбитого сердца, ни гусарского насморка. Зара же, втайне считавшая Николаса сначала воплощением древнего ангела, а после его возмутительной измены – не менее древнего демона, уверилась в том, что обычный мужчина ей не нужен. А нужен необычный.

И вот этот необычный вполне обычно обнимает ее поперек живота – так же, как сама Зара обнимала дома своего кота Абраксаса, толстого, пушистого и лукавого, как все суккубы и инкубы вместе взятые. Мадс тихонько шептал ей на ухо что-то ласковое, расслабляющее и успокаивающее, унимающее нервную дрожь. Вокруг них словно сгустилось теплое облако, защищающее ото всех и всего. Ее герой, воин и покоритель… Зара решительно повернулась к нему и крепко обняла за шею, впившись губами в его губы. На мгновение ей показалось, что он готов отстраниться, словно испугавшись – но если в нем и было колебание, Мадс его успешно преодолел. Он ответил на ее поцелуй, руки гладили Зару, заставляя ее сладко обмирать, ласкали, шаря по спортивным брюкам девушки, пальцы быстро справились с кнопкой и молнией. И Зара, которую распаляли умелые ласки, то почти грубые, то нежные до ванили, захлебнулась собственным стоном, почувствовав вторжение – сильное и властное. Так берут свое.

Мадс двигался резко и размашисто, направляя ее таким образом, чтобы ни она, ни он не потеряли возбуждения. Если бы Зара была чуть более опытной в делах постельных, эта рассудочность была бы ею замечена. И возможно, оскорбила бы. Но Зара могла только придушенно стонать в такт его движениям, ощущая, как мужчина заполняет и ее, и весь мир вокруг. А когда он сильным движением разбил последний предел и обрушил ее в сладкие и горячие озера, вспыхивающие звездными фейрверками за закрытыми веками, Зара застонала в голос. И, содрогаясь, упала на едва прикрытый ее собственной курткой мох. Перед ее глазами кружились созвездия и вспыхивали сверхновые, собственное дыхание отдавалось в ушах гулом водопада.

И на приглушенный Линин возглас “Зара, ты… все хорошо?” достало сил только ответить с блаженной улыбкой “Все… прекрасно”. Лина и представить себе не может, что двое могут обрести друг друга и вот в таких обстоятельствах. На краю края земли, где небо ясное, припомнились Заре какие-то полузнакомые стихи.

Мадс что-то говорил ей, и что-то она ему отвечала – кивая, соглашаясь с каждым его словом. “Черное царство… мы с тобой должны противостоять…” И сама она послушно повторяла то, что он ей говорил. Зара была совершенно обессилена, ей казалось, что от ее рук, тела, лица струился едва видимый белесый пар. Она испарялась и становилась все легче. И мысли становились все яснее – больше не нужно пытаться увидеть во всем двойное дно. Жизнь проста и обыкнованна. Когда вернусь – выброшу прочь все фэнтэзи и книжки Лоры Фусу. И Петрова тоже выброшу. И Багирова.

“И пойду изучать оригами”, – произнес в ее сознании чужой голос.

***

Как та, вторая, могла ощутить их сквозь завесу? Ведь отвел он им всем глаза, никто из них не должен был слышать, как он берет силу у сильной. У костряницы-огневицы. Много силы, много – хотя без руля и без ветрил она, все равно не смогла бы сильная костряница этой мощью воспользоваться. Но что если бы появились и руль, и ветрила? Учитель о том и говорил – не дать сбыться тому, что речет его книга. Книга не лжет, но и Книга не говорит всей правды – говорит лишь о путях и о местах, где пересекаются пути-дорожки.

Свое, что учителем задано, он сделал. Будет теперь костряница во всем ему послушна. И нужно спешить – выбираться из этого края, где концы с концами расходятся. Пусть один пришлый останется, раз уж решил он потягаться с самою Владычицей…

До того, как уйдет тьма, еще есть время. Еще можно поспать. Он хорошо потрудился…

***

Гул и свист налетает, взрывает темную тишину. Глушит, слепит.

– Слава! Вставай! Скорее!!!

Мелькают в чернильной тьме сполохи белого огня, клинок отражает огонь, мечет его отблески, как молнии. И несется гул и грохот, хохочет.

Но Слава будто одурманен и Свейн тоже с трудом открывает глаза. Лина трясет обоих, тянет. Они откатываются в сторону – мимо них проносится что-то черное, огромное и злое, зло и ужас, будто стая черных птиц несется вокруг него.

– Что это?!

Фонарь в руках Славы наконец загорается, но ему не одолеть этой тьмы. Он может только отвоевать у тьмы кусочки мха и камней, и синеватого тумана. Отголосок жуткого хохота кажется Лине знакомым – и выскочившая на них следом за промчавшейся тьмою тварь, лохматая, всклокоченная, только рыжими волосами напоминает девушку, которой она ранее была. Жанна…

Ответом на хохот отблескивает обнаженный меч в руках Свейна – остро, ярко. Жанна… тварь, которая была Жанной, отпрыгивает в сторону, корчась и хохоча дико, с подвизгом. И в это время темнота уходит, ее словно разъедает свет, как ржавчина, как кислота. Темнота заползает туда, откуда пришла. С утихающим шипением, как погасающий в воде уголек.

Зара и Мадс вылезли откуда-то из-за пригорка, целые и невредимые. Зару, правда, трясло, она едва стояла на ногах и, показалось Лине, даже немного постарела. Мадс окинул Лину внимательным взглядом и поспешно отвернулся.

– Что это было? – стараясь говорить как можно спокойнее, спросила Лина, переводя взгляд с Мадса на Славу и под конец обратившись напрямую к Свейну.

Откуда-то она знала, что если кто и может хоть частично объяснить им происходящее, так только этот золотоволосый парень с лицом прекрасного эльфа и твердым взглядом воина.

– Страх, – коротко ответил Свейн. Он осмотрел лезвие своего меча и сунул меч в ножны.

– Если оно хотело нас напугать, то ему это удалось, – пробормотал Слава. Но Свейн покачал головой.

– Надо идти, – сказал он. Лина подумала, что у Свейна, вероятно, есть свои соображения о том, куда мог пропасть Харлампий. Она с готовностью кивнула, отогнав подлую и такую соблазнительную мысль о том, что от исчезновения Устюмова все они только выиграют.

– Я не могу, – услышали все тихий голос Зары. Та, подойдя к остаткам вчерашнего костра, почти упала на мох, глядя на остальных повлажневшими скорбными глазами.

– Не могу идти, – повторила она. – Ноги как ватные. Не могу.

– Может быть, это к лучшему, – ответил Слава. – Устюмов знает, что мы здесь, если мы разминемся – он найдет тут тебя.

– Постойте, вы что, оставите меня тут? Одну??? – воскликнула Зара с таким неподдельным ужасом в голосе, что у Лины сжалось сердце.

– Далеко до выхода отсюда? – спросил Слава, обращаясь к Свейну. Тот снова покачал головой.

– Здесь нельзя дойти до выхода, – ответил он. – Выход должен прийти сам.

Он наклонился и поднял свой лук, колчан со стрелами повесил на плечо.

– Нам все равно нужно идти. Добыть поесть.

– Я останусь с Зарой, – заявил Мадс. – Убийство живых существ противоречит моим принципам.

Лина вспомнила, с каким аппетитом Мадс поглощал бутерброды с колбасой в их последний вечер в нормальном мире и как жадно вчера ел доставшийся ему кусок печеного зайца. Но потом подумала, что это даже хорошо, что с Зарой останется Мадс – не придется оставаться ей. По какой-то необъяснимой причине Лина все больше чувствовала брезгливость в отношении секретарши.

– Я пойду с вами, парни, – тоном героини американского боевика заявила она. Слава попробовал было возражать, но быстро сдался – Лина умела поставить на своем. Свейн же возражать и не подумал, просто безразлично кивнул.

Они шли гуськом по мхам, стараясь ступать след в след – Слава опасался, что тут могут быть болотистые участки. Лина про себя подумала, что тут может быть вообще все, что угодно, включая спуск в преисподнюю, но ничего не сказала. Таким образом вооружившийся длинной палкой Слава ощупывал казавшиеся ему подозрительными кочки и низинки между кочками. Лина же шла, почти не ощущая страха. Необычайно ловко прокатывалась нога по мягкой пружинящей земле – колесиком, с пятки на носок, будто земля сама подстилалась под ногу.

Уже через пару сотен шагов стали попадаться достоверные признаки того, что здесь водилось какое-то зверье – Лина явственно различала на редких участках земли, видневшихся среди мха, следы лап и лапок – звериных и птичьих. И успокаивающе маленьких. В следах Лина не разбиралась совершенно, но парни, осмотрев их, в один голос заявили, что на зайцев можно рассчитывать. Слава сразу пустился рассказывать, как кружит и петляет заяц, то и дело поглядывая на Лину, словно ожидая от нее какого-то особенного одобрения. Но Лина и слушала, и не слушала, больше смотрела по сторонам, примечая, запоминая, впитывая окружающее. Так прошли еще с полчаса.

Словно из-под земли, вдруг перед ними возникли невысокие заросли, какие бывают при берегах речушек. Слева послышалось тяжелое хлопанье крыльев и над зарослями поднялась пара уток. Уток Лина могла отличить и в полете и почему-то очень обрадовалась этому обстоятельству. Свейн одним движением наложил стрелу и плавно вскинул лук. Легкий ветерок взметнул его золотистые волосы, и Лина подумала, что никакой Орландо Блум с желатиновыми ушками ему в подметки не годится.

Тонко звенькнула тетива. Утка, которую настигла стрела, закувыркалась в воздухе, теряя перья, и тяжело шлепнулась куда-то в кусты.

– Я достану! – Слава позабыл свой страх перед болотами и трясинами, быстро разулся и с горящими азартом глазами нырнул в заросли. Слышно было, как он шлепает по мелководью, что-то приговаривая.

– Здорово! – с искренним восхищением сказала Свейну Лина, показывая взглядом на лук. Тот чуть улыбнулся – отстраняясь и отстраняя. И Лина почувствовала, осознала всем существом, что этот парень, неизвестно откуда взявшийся, оказался в этом странном и пугающем мире не случайно, как они, а преднамеренно и с какой-то своей тайной целью. И эту цель он предпочитал держать в себе, оберегая, словно хрупкое пламя свечи.

– Тот медальон, которым ты воду испытывал, – немного обескураженная этой отстраняющей полуулыбкой, продолжила Лина, – он… на всякую воду действует? То есть им вообще воду проверяют?

– Он отличает чистое от нечистого, – ответил Свейн.

– Можно посмотреть? – Лина не надеялась, что он согласится, ей просто хотелось говорить, заполнять словами пустоту и тревожность. Но Свейн, секунду поколебавшись, снял с шеи амулет и протянул ей.

– Вот она, голубушка! – Слава выломился из зарослей с торжествующим видом, держа в руке утку. – Вот…

В это время раздалось зловещее шипение. Лина отпрянула, готовясь увидеть ужа, анаконду и лохнесское чудовище одновременно – но произошло нечто более ужасное. Какие-то плети – не то лианы, не то ставшие сверхъестественно гибкими ивовые ветви – выметнулись из зарослей и мгновенно обвились вокруг Свейна, сбив его с ног и потащив прочь.

Когда-то в незапамятные времена…

… конь нес всадников по жесткой сухой земле, по островкам редкой низкой травы. Спит Людомила, лежит головка ее на плече Арслана, и чует он ее легкое теплое дыхание на своей вые. А лицо у Людомилы тихо и спокойно, как озерная гладь, чуть заметно алеет румянец на щеках, будто закатное небо в озере отразилось. Спит. Лишь изредка брови взлетают страдальчески, будто тень печальной думы проходит по ее челу.

Смотрит Арслан на спящую невесту свою и чует, как с каждым конским шагом словно отрывается от нее его сердце, будто отпускает он ее, как отпускают на волю птиц. И даже дума о том, что в сонных мечтах видится сейчас Людомиле другой, что другого она в тех мечтах называет любимым и дарит своей лаской, не приносит более Арслану острого страдания, но отзывается лишь тупой болью. Шшшш! Спит Людомила, не разбудить ее.

Смотрит Арслан на спящую невесту – и видит, будто наяву, как темнеют ее светлые косы, принимают цвет ночи, непроглядной таинственной ночи. И кажется Арслану, что сейчас откроет Людомила глаза – и окажутся они не светлыми, разведенной светом месяца голубизны, а смарагдовыми, глубокими, как подземные копи карликов, в которых смарагды те добываются.

Едет Арслан, и все ближе он к Сурьеву, все ближе. “Отвези ее в Сурьев, схорони у князя, пока не вернется тот, к которому склонилось ее сердце”. Пусть вернется, говорит тайный голос, шепчет Арслану на ухо, вползает змием в самое сердце. Пусть вернется – тогда ты сможешь уехать. И забыться, и забыть.

Едет Арслан – и не знает, что уж давно послано по его следу. Скачет посланный, толстым задом в седле подпрыгивает – сыр, тяжел и непривычен к езде. Из другого века, из другой жизни, будто семечко чужое, ветром занесенное. И шепотки, слова старухи-колдуньи гонят его – “Настигнешь его, отберешь княжну… Отвезешь к отцу и получишь в награду богатства – несметные, невиданные…” Скачет посланный, несет его конь, колдуньиными чарами подгоняемый. И стелется перед копытами коня синеватый туман-дымка, плывет, дорогу кажет.

Вечер накрыл светлое небо над головой Арслана, затянул, запечатал в себе свет, провалил солнце за высокие холмы и облаками его укрыл – чтоб неповадно было вылезать до срока. Усыпает долина, и витязь на ночной отдых остановился, конь усталый тоже голову понурил – день в пути прошел, перед завтрашним путем передохнуть надо.

Как уложил Людомилу на мягкую траву, плащ подстелив, как лег чуть поодаль Арслан – так и уснул, будто как и солнце, провалился в вечерние темные облака. Догорел в облаках закат, и только месяц рогатый из темной тучи в темну тучу перекатывается, веселясь и пугая робкие звезды.

И снится Арслану каменный замок в мрачных скалистых горах, и смарагды… зеленые смарагды в темных стрелах ресниц. И не пугает Арслана тулово змеиное, и не страшит прикосновение к чешуе – оказывается чешуя живой и теплой, будто драгоценный оксамит.

Глубже, глубже сон Арслана, и не чует он, как наехал на поляну, где заночевал витязь, всадник. Спешился и, крадучись, подошел к спящим.

– Сокровища… награда… богатство… – шепчут губы. И глаза горят безумием, и почти ничего не видят – только мишень свою. Входит меч в тело Арслана, раз, другой и третий – неумелая, непривычная к мечу рука разит сейчас точно и твердо. Дрожит синий туман-росоед на кончиках травинок, будто смеется-заливается. А пришлец со спящею княжной уже скачет прочь.

Скачет пришлец, несет его колдовской конь выше земли-травы, леса темного пониже. “Привези ее, живу, здорову и невредиму – будет тебе большая награда. Но если что не так будет – берегись!” Так наказывала ему старуха, так велела. Скачет, и не может не смотреть на спящую в его руках Ойну, и другие голоса расстилаются, вползают под кожу, плывут в самые недра слуха. “Твоя она теперь… владей, бери… твоя…”

========== 9. Искушения ==========

Когда-то, в незапамятные времена…

…конские черепа светились, как огни на болотах, ярко освещали покрытые мхом зеленым темные стены. Избенка только снаружи жалка, кривобока – внутри стены ее вспыхивали самоцветами, синими, как речная вода или февральское небо, зелеными, как молодая зелень, алыми, как кровь или как вечерняя заря перед ветреным днем. Внутри пол убран коврами, внутри просторно, и воздух полон духовитых тяжких благовоний, что курятся по углам.

– Неси ее сюда, витязь, клади на ложе, – молодой голос не вязался со старухой, что возникла в углу, будто соткалась, сложилась из полутемной колдовской пустоты. Харлампий, не спрашивая ничего, уложил девушку на застланую мягким ковром широкую кровать.

– Будешь сторожем княжне Ойне, пока не вернусь, – журчал дальше молодой голос, и в глазах старухи вспыхнули болотные огоньки. – Сторожем и тюремничим.

Харлампий кивнул. У него будто отняло речь – он мог только смотреть на девушку, которая лежала на багряном покрывале, на ее будто светящееся изнутри белое простое платье, на едва вздымающуюся на вдохах грудь, на покойно закрытые глаза, бледные матовые щеки и сомкнутые алые губы.

– И не дай тебе доля прикоснуться к ней, – в голосе старухи задрожала угроза, и Харлампия пронзило ужасом. И с тем же ужасом смотрел он, как будто тает, бледнеет, пропадает старуха, как туман синеватый, что после нее остался, втягивается куда-то в подпол, в крохотные щели. И вот уж нет никого, пусто в большой зале, которую и не подумаешь найти в такой крохотной избушке.

Рассеялся туман. Почувствовал Харлампий, как дышать стало легче. Идет время, за окошком уже светать начало, и свет от черепов конских, что вокруг избушки лесной на частоколе насажены, потускнел. И солнце забороло его, прогнало.

Веселее стало на душе у Харлампия. К столу, камчовой скатертью застеленному, сел, руки на скатерть бросил, глядь – а перед ним напитков и наедок,.. откуда только взялись! Весь стол уставлен. Повеселел Харлампий, хмельного из кувшина налил себе, выпил, закусил пирогом, рыбой заел, мясом зажевал, снова выпил. Повеселел. Веселее поглядел на ложе, где княжна спала. Заиграло, зашептало снова шепотками, вползли вновь в уши шепотки-шорошки – “Твоя… владей, бери… твоя…”

Отвел Харлампий глаза, за еду принялся – угрозу старухи-колдуньи вспомнил, убоялся. Ест, пьет, только за ушами трещит. Хмельное питье ему кровь бодрит, горячит, возжигает. Страх силен да короток, а шепотки все ползут, а Ойна в зачарованном сне своем, будто раскрытый цветок – лежит, дышит тихо.

Харлампий подсел на ложе, смотрит на нее и думает, что не видел он еще девушки прекраснее. А шепотки все шелестят в уши, горячат кровь, будто огнем жгут… И вот уж большая рука Харлампия поползла по белому полотну платья, ощупывая, знакомясь, вбирая тепло тела. И словно помутился ум у парня – навалился он всем телом на девушку, ноги ее заголил, раздвинул…

Только чует – тело его будто и не его уже, сползает он на пол, на брюхо – а девушка, проснувшись, привстает на ложе и хохочет, скалит зубы.

– Дурачина! Пентюх! Нашла же бабка сторожа, думала, простой дурак, а он и того хуже – дурак с одной нижней головою!

И хочет Харлампий крикнуть, да не может – из горла только шип вырывается, тело все покрылось чешуйчатой кожей, голова сделалась вовсе плоской, а глаза разъехались по обе стороны того, что ранее было лицом. И стала из Харлампия тварь-саламандра, большая, как телок, на низких толстых лапах, с кожею мокрой и с холодной кровью.

Захохотала Ойна еще того веселее, оседлала ползучую тварь и взвилась на ней, и вылетела в распахнувшееся окно.

***

Нету ничего хуже, как увидеть наочное свидетельство того, что планы твои пошли прахом, осыпались тем самым серым прахом и древесной трухой, что вдруг оказывается в сердцевине могучего многосотлетнего дерева, сломленного сильною бурей.

И Финн, вчитываясь в полустертые письмена своей Книги, чуял, как запахом гнили и тлена полнится его жилище. Разграблено святилище, лишается силы великий Громовик, и Черный змей не пал от руки князя Арслана. Однако страницы шептали и иное – старой Наяне недолго осталось. И если выполнил ученик в ином мире его, Финна, наказ – не будет более Владычицы, и силы, которым служит она, уснут. Лишь власть Громовика – явья власть, белая, дневная, – будет царить в мире.

И силой волшбы своей понесся Финн быстрее ветра по-над землею. В тихой долине у древнего кургана увидел он Арслана – тот разметался, будто спящее дитя, разбросал руки. Конь, что бродил вокруг лежащего, то и дело нежно тыкался мордой в неживую холодную ладонь, в плечо, шумно фыркал в неподвижно застывшее лицо, надеясь, быть может, пробудить уснувшего хозяина. Но тот не шевелился, не вздымалась от дыхания грудь. И кровь ран его уже подсохла и не струилась.

Заметил тут волхв оружие Арслана, узнал тотчас же меч, из небесного железа кованый. Наклонился Финн над погибшим князем, меч к себе потянул. Тяжел меч, тянет руку волхва к земле. Пыхтел старый Финн, тщился поднять меч из небесного металла и не услышал, как рассекают воздух сильные крылья, вспарывают наваливающийся на небо закат, и не увидел, как из заката упал на долину черный вихрь. Вьется столбом вихрь – и опускается в долину Черный змей, брат Ойны-княжны. Не в силах двинуться, волхв смотрит, как принимает Черный змей обличье до половины человеческое, скользит к убитому. И замирает над ним, и горем плещет из смарагдовых очей.

– Это ты, волхв, направил его… Тебе содеянное и исправлять!

Затрясся от страха Финн, опалило его темным жаром от змеевых крыльев. Воззвал он к Громовику, молил того о защите – но слаб стал Громовик, зол на волхва, отвернулся от Финна Громовик.

– Говори! – зарычал Змей.

– За степями, за горами дикими… долина… Два ключа в ней… – едва ворочая языком, пробормотал Финн.

– Лжешь! Понесу тебя туда, наберешь воды целебной и оживишь его – а коли нет, то не быть тебе живу!

– Пощади! – от страха едва жив старик. – Долина та… в вотчине бабки твоей… где заря с зарей расходятся…

И не успел волхв ни заклятия защитного сотворить, ни руку с посохом выставить, как снова зашумели черные крылья, подхватил его Змей и взвился в поднебесье.

Безвременье

… словно растягивало каждую миллисекунду, замедляя движения и мысли. Слава, ринувшийся вслед за Свейном и поволокшим его плетистым нечто, поймал себя на том, что ему почти хочется, чтобы этого неведомо откуда взявшегося парня просто… не стало. Слава словно в замедленной съемке видел, как гибкие плети впились в тело, в руки, ноги своей жертвы, стискивая их с нечеловеческой силой, как Свейн быстро терял силы, пытаясь вырваться. Как затягивалась петля на его горле – медленно, почти сладострастно.

“Неужели я любуюсь… неведомый монстр душит, убивает живого человека… этого красивого юношу… я любуюсь… мне нравится, как петля выдавливает из него жизнь… неужели я такой? Такой?!”

Слава с усилием стряхнул с себя наваждение. Нет, он не такой! Не такой!

– Меч… Лина, меч! – заорал Слава, сдирая в кровь пальцы, пытаясь хоть немного ослабить петлю на горле Свейна. Лина кинулась ему на помощь. Вдвоем они пытались сорвать тонкие гибкие ветки с рук, с ног и горла задыхающегося парня. Но ветки были прочнее альпинистского троса, и даже нож не резал их. Все усилия привели к тому, что петли веток еще сильнее впились в тело Свейна, подтаскивая его к огромному корявому древесному стволу. Дерево казалось чудищем, изогнувшимся в муках, и это чудище жаждало разделить свои муки с уже теряющей сознание жертвой.

– Нет… – ровным, словно чужим голосом произнесла Лина. Слава удивился ее ненатуральному спокойствию.

– Мы так ничего не добьемся, – пробормотала Лина и добавила решительно. – Отойди!

Слава неожиданно для себя подчинился. Может, ей тоже нравится… смотреть, лизнул с изнанки подленький язычок злорадства… Но Лина неожиданно властно прикоснулась к бурой иссохшей коре дерева и, с усилием вдохнув и выдохнув, как можно мягче произнесла: