Текст книги "Бабочка в табакерке (СИ)"

Автор книги: Kreola Lita

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Когда в сенях стало наконец тихо, я тоже села на расшатанный табурет, устало сложила руки на коленях.

– Неужели это ты? Каким ветром тебя сюда занесло? Я слыхала, что ты теперь живёшь на югах. Смотри-ка! Прямо барин: в костюме, в шляпе.

– Я искал тебя.

– Зачем?

Мужчина склонил голову, постучал носком ботинка по трости, переложил что-то из кармана в карман.

– Сам не знаю.

Мы оба замолчали не зная, что сказать.

– Зря ты это… я давно уже не та девочка, с которой ты убежал

с фермы Каннингов. Я теперь, видишь, замужняя клуша, толстая и беззубая. И легче сдвинуть здание городского собрания, чем заставить меня лишний раз выйти из дому. Да и некогда мне. Видал, сколько мне богатства привалило? Зачем ты пришёл сюда, если не посмеяться над моим уродством?

Но он не слышал моих слов, кивнул в сторону распахнутой двери – с улицы слышался детский гомон, лай соседской собаки, басовитые вопли Михаила:

– Неужто все твои?

– Мои. Вот Катерина подросла, помогает.

– А муж где?

– Известно где. На Кавказ уехал. Туда теперь все мужики потянулись, кому дома делать нечего.

Неожиданно резко мужчина подался вперёд, стул отчаянно заскрипел.

– Пойдём со мной!

В глазах его я увидела и боль, и надежду, сама заморгала растерянно:

– Да куда ж мне. У меня стирка вот, и дети… На что я тебе?

– Прости, прости! Я глупость сказал, знаю. Но ведь это от сердца! Прости меня! – мужчина заговорил быстро, резано, боясь, что если не скажет сейчас всего, то оно сожжёт его изнутри. – И зря ты себя так! Ты всё такая же. У тебя глаза те же. Помнишь, Шерри, ты часто смотрела в зеркало прямо себе в глаза, словно старалась заглянуть в собственную душу.

Я ни слова не могла сказать в ответ, слёзы душили меня. Я вспомнила, как была молода, свободна и счастлива. Это было настоящее счастье – горячее, яркое и певучее. А теперь боль и горечь одиночества. Одиночество – при том, что тебя окружает столько народу!

***

Подлые рыжие лучи восходящего солнца ринулись через широкое окно на террасу, заблестели на золотом шитье покрывала, сбитого в ком, разбудили мужчину, полночи метавшегося в жару, успокоившегося лишь к утру. Лоб его блестел испариной, тёмные длинные волосы спутались, прилипли к горячим влажным щекам.

– Что со мной, где я? – он попытался сесть на кровати, сил не хватило.

– Нет-нет, не вставай, тебе нельзя! – к нему бросилась Дина.

Она всю ночь провела у его постели, тоже задремала только к утру. Проклятое

солнце и ей не дало покоя.

– Тебе ещё нельзя вставать, Рыцарь! Ты ещё слишком болен.

– Я не рыцарь, ерунда какая! Я художник, – взгляд у мужчины прояснился. – Дина. Что ты здесь делаешь, Дина?

– Ты – Рыцарь. Как можно не помнить? Меня же ты помнишь, или нет? Кто я, по твоему, если не твоя воспитанница? – девушка, измученная бессонной ночью, пыталась уложить мужчину обратно в постель. Опрокинулся кувшин, стоявший рядом с кроватью.

– Ах! Господи! Притиранье разлили. Что мне скажет госпожа?

– Оставь, Дина. Ничего страшного, я приготовлю новое, – на террасу влетела Хильге. – Не плачь, девочка, ты устала. Иди, поспи, я побуду с ним.

– Но ведь Вы же сутки пробыли в Храме, Вы тоже устали.

– Ничего, я привычная. А он из-за жара не может разделить реальности, так бывает, когда личность начинает осознавать множественность своего бытия. Не волнуйся. Иди, расчеши свои маленькие чудесные крылышки и припудри нос, раз не желаешь спать. Кое-кто с рассвета болтается у ограды и в нетерпении бьёт копытом.

Преподаватель живописи вернулся в мастерскую под конец рабочего дня. Не глядя, по привычке запер дверь на крючок.

– Где мои? Не работают? – прошёл вдоль мольбертов.

Натурщица сидела на подиуме накинув на плечи шёлковый халат. Студенты уже все до единого сбежали.

– Так всё уже. Уроки закончились.

Томный поворот головы, рука, картинно лежащая на обнажённом колене, глубокий взгляд. Столько раз виденный в разных постановках образ стал обволакиваться новым, незнакомым воспоминанием.

– А что же Вы?

Натурщица молча смотрела на преподавателя, а он, понимая, что происходит нечто, выходящее за рамки дозволенного, мучительно пытался это прекратить и не мог. От еле заметного движения плеч шёлк соскользнул на пол. Шаг к подиуму, лишь для того, чтобы подать халат. Мысль «Глупости. Я никогда не отношусь так к натурщицам. Это не профессионально». И он уже стоит на коленях рядом с подиумом обнимая обнажённое тело, прижимаясь горящей щекой к прохладному мраморно-белому плечу. Из разжатого кулака выпадает мятое розовое перо. Её тонкие пальцы в его чёрных с проседью волосах, жилка, пульсирующая под тонкой кожей на шее, раскручивающийся маховик дыхания, одного на двоих.

Вернувшись в осязаемую действительность, мужчина понял, что у него жутко чешется нос. Открыв глаза он увидел, что лежит уткнувшись им в мягкое пушистое крыло партнёрши.

– А ты быстро поправляешься, – мурлыкнула Хильге. – Это хорошо, потому что я должна идти, а Дина устала с тобой возиться, ей надо хорошенько поспать. От всей этой маеты у неё крылья уже полиняли и растут плохо.

– Я не хочу тебя отпускать. Давай уедем вместе.

– Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.

– Ах, как у вас, у жриц, всё сложно, – досадливо вздохнул Рыцарь, – я могу хотя бы проводить тебя до дверей?

Выйдя на балкон, они спугнули молодую парочку. Дина, перевесившись через перила в сад, целовалась с вишнёвым кентавром. Увидев Жрицу и Рыцаря, Холо отпрянул в смущении, и Дина от неожиданности чуть не кувыркнулась вниз. Хильге сдвинула брови, притворно посуровела:

– Холо, ты не слишком торопишь события?

– Разве счастье может быть преждевременным? – с грустью молвил Рыцарь.

========== Глава 14. Делай.что должен, и будь что будет. ==========

Над городом кружит стая птиц: чёрные точки на фоне монотонно серых облаков. Их крики царапают по сердцу. Уныло качают ветвями почти до гола раздетые деревья, им горько от своей наготы, но иначе они не могут. Середина октября. Уже который вечер подряд ужасно болит голова. Не могу поверить, что муж уехал всего полтора месяца назад. Кажется, что его нет целую вечность. Я хочу его настолько сильно и беспрерывно, что к вечеру меня начинает тошнить. Я всегда больше всего хочу именно того, чего сейчас нет. Но такого не случалось ещё со мною никогда! Опять это ожидание! Всю жизнь приходится чего-то ждать, будь оно проклято! Оно так тяжело от того, что сделать ничего нельзя, и узнать ничего нельзя. Я не могу отделаться от мыслей: как там, что там. Я боюсь. Я не могу больше не спать ночью, лежать, вперив глаза в потолок, и снова прислушиваться к шагам на лестнице точно зная, что никто не придёт.

Ветер затих в деревьях, дождь шелестит по крыше,

Где-то в углу, в простенке тихо скребутся мыши.

Тучи так низко повисли, словно в окне застряли.

Чёрным пятном тяжёлым кошка на одеяле.

Я задыхаюсь в постели, что-то должно случиться.

Жалко тревожно кого-то кличет ночная птица.

Что ж тебя нет так долго? Страшно одной средь ночи.

Слушая стоны дома я вспоминаю «Отче…».

В училище заходила Нато. Наконец-то! В последний раз мы виделись вскоре после выпуска. Тогда она была вполне счастлива. Диплом после продолжительных боёв она защитила, имела кое-какой заработок. У неё появился новый парень. За время нашего знакомства я видала Нато всякой: устраивающей пьяную сцену, злой и грубой, весёлой до истерики, решительно боевой. В этот раз она была потухшая, словно её высосали изнутри, оставив одну шкурку.

– Что с тобой?

– Не знаю. У меня всё хорошо.

– Может, это твой новый парень?

– Ну, что ты! Он замечательный, он мне выставку организует и вообще… Правда, я очень счастлива.

– Поцелуй меня.

Какая трогательная нежность.

Утром, наплевав на все дела, я сбежала в сад. Моросит дождь, мелкий, еле заметный, будто сам воздух сочится влагой. Я спускаюсь по узкой тропинке с пригорка к роще. Под ногами чавкают отсыревшие листья. Тихо кругом. Умиротворённо. Делать в саду особенно нечего. Я собрала упавшие яблоки, получилось три корзины. Смела с дорожек листву, она уже успела сопреть и густо пахла осенью. Во влажном воздухе все запахи будто тяжелеют и насыщаются. Стоит дотронуться до любой ветки, и запах смородины или калины обволакивает с головы до ног. В конце концов я бросила искать себе дел и села на скамейку – слушать. Если просто сидеть и слушать, что делается вокруг, приходят странное ощущения. Сначала кажется, что вокруг тихо-тихо, но потом тишина начинает наполняться звуками: с полигона на Щёлковском хуторе доносятся выстрелы, звонкие одиночные и по-басовитее очередями. Смена Рею готовится. С другой стороны ветер доносит шуршание шоссе, уже лет двадцать, как оно стало неотъемлемой частью звуковой картины. Из посёлка доносится собачий перелай.Слушать особенно хорошо в такие вот дни: звук разносится гулко, отчётливо. Каждый словно очерчен, оправлен в рамку, сам по себе единственный и достойный, в то же время гармонично сочетающийся с другими.

Постепенно отрешаясь от объёмных звуков начинаешь слышать совсем другое. Где-то тенькнула птица, как свисток детской игрушки, капает вода с крыши. Одна капля бьётся обо что-то звонкое, вторая глухо падает на кучу мокрых листьев. Кап-кап; кап-кап. Пахнет мокрым деревом и смолой, и я спускаюсь ещё глубже. Я слышу, как шуршит под осенним ковром ещё зелёная трава, как качнувшись, отпрянула ветка, отпустив от себя последний лист, а он лёг на землю где-то рядом с моими ногами.Я вливаюсь в окружающий мир, становлюсь им. Ушло всё лишнее – сомнения, страхи, боли. Вдох – я вбираю в себя тишину, выдох –смешиваюсь с воздухом, с землёй, с деревьями. Я дождь, я небо. Нет ожидания. Потому что нет времени. Всё предопределено бесконечностью повторений. Я мир, мир – я. Всё происходит так, как должно происходить. И в этой безбрежности тоненькой паутинкой звенит лёгкое «прощай». Я открываю глаза.Я знаю, что Нато больше нет в нашей реальности. И смерти тоже нет. Есть долгожданное отдохновение перед следующим всплеском жизни.

***

В больнице всё было по-прежнему. Мать уже устала плакать и волноваться. Она тихонько сидела рядом с постелью сына как понурая серая мышка. У него поднялась температура, он лежал неподвижно с закрытыми глазами, иногда шепча что-то невразумительное. Врачи разводили руками: « А что вы хотите? Бывший наркоман, организм изношен. Хорошо ещё из комы вывели». Мать вздыхала, обтирала влажным полотенцем лицо, плечи, руки непутёвого сына. Кто виноват в том, что так сложилось? Не повезло в жизни ей, не везёт её детям. Виновата она, что не усмотрела. А поди усмотри за двумя пацанами, когда с утра до ночи на работе, когда отца нет, а отчим, он и есть отчим.

В горячечном бреду Олешка опять видел лица. Хильге неслышно ругала его и звала, Давр хмурился, смотрел строго и выжидающе. С каждым разом видения становились всё отчётливее, пока однажды Олешка не услышал грозный рокот Давра:

«Душа единая в телах двух братьев,

В прикосновеньи двух миров проклятье

Лишь смерть преодолев, откроешь суть событий…»

И в догон быстрый шёпот жрицы: «Если первым окажется твой брат – мы убьём его. Падший не поведёт вышних. Торопись, Оленёнок!»

Олешка проснулся от холода. Меж деревьями просвечивало умытое росой солнышко. Парень лежал в уютной ложбинке меж камнями, обросшими мягким тёплым мхом. Вокруг шумел утренний лес, наполненный до краёв птичьим щебетом. Трава, цветы, огромные листья лопуха были мокры от росы. Олешка выбрался из своего убежища и огляделся. В нескольких шагах от него лес кончался, широкая тропа вела на гору, покрытую густым покрывалом разнотравья с яркими точками лилового клевера, жёлтых лютиков, белых зонтиков тысячелистника. Олешка с любопытством оглядел и себя тоже. Одежда на нём была чужая, великоватая. Плотные полотняные штаны мешком висели на его худосочном тельце, подхваченные разноцветной верёвочкой, меховой жилет болтался почти до колен, босые грязные ступни – и те были не похожи на его настоящие ноги. Меж камней, там же, где он спал, он нашёл сумку с длинным ремнём. В ней оказались фляга с водой и завёрнутые в крапивные листья куски жареного мяса. Он повздыхал и, жуя на ходу, направился по тропе в гору.Босиком идти было колко. Олешка попробовал как в тот раз, когда он путешествовал со жрицей, сказать себе, что он здоровый и сильный, расправил плечи, задрал подбородок, но это не помогло. Он всё равно чувствовал себя скверно. Впрочем, это всё равно было лучше, чем лежать прикованным к больничной койке. Тропа извивалась по склону выбирая путь полегче. Порхали с цветка на цветок пестрокрылые бабочки, стрекотали и разбрызгивались из-под ног кузнечики.Лес остался далеко позади, вокруг раскинулась от края до края незнакомая, полная загадок и ожиданий, реальность. Тропинка вела всё дальше в горы, кроме неё ничто не указывало на то, что здесь обитают люди. Олешка очень удивился, увидев впереди на каменном выступе статую. Ветер обтесал и выгрыз камень вокруг, но застывший кентавр выглядел так, словно природа и время не посмели прикоснуться к нему. Он твёрдо стоял уперев в камень все четыре копыта, лук в его руках готов был выстрелить. Лицо и торс принадлежали юноше, а конское тело украшали огромные, размахом в десяток метров, крылья. Олешка долго рассматривал

изваяние, осторожно перебрался на карниз и погладил ладонью лошадиный круп.Обычный камень, такой же как и вокруг, словно статую вытесали прямо здесь.Перейдя обратно на тропу, парень глотнул из фляжки и пошёл дальше.

Крутой поворот тропинки вывел Олешку к деревянной лачуге, притулившейся к склону горы.Лачуга была мала, но построена добротно. На камне близ входа сидел старик и штопал рубаху грубой серой нитью, вставленной в длинную с широким ушком иглу.Голова старика была совершенно седа, но тело дышало силой и здоровьем. Не поднимая головы, он проворчал: «Наконец-то. Сколько можно тебя дожидаться, Путник? Я стол накрыл давно и рубаху тебе заштопал. Ты еле тащишься. Пойдём обедать, там хлеб уж небось зачерствел, а мясо в твоём мешке, должно быть, протухло». Посреди лачуги стоял стол, рядом широкая лавка, служащая, по всей видимости, и лежанкой. Окна нет. Две стены сплошь закрыты полками, на которых вперемешку стоят книги, горшки и склянки. В правом углу немудрёный очаг. После еды навалилась дрёма, сладкая и лёгкая, не то, что муторное забытьё болезни.

Старик спросил не открывая глаз:

– Куда идёшь-то?

– Так. Иду куда-нибудь.

– Ты на запад иди. Когда спустишься до развилки, возьми влево. Скоро дойдёшь до усадьбы. Точно знаю, по вечерам туда частенько наведывается одна из жриц. Она тебе точно что-нибудь дельное присоветует. Они же, того, видят всякое там у себя в Храме.

– Будущее?

– Бывает и будущее, а бывает и не поймёшь что!

– А что за статуя тут недалеко? Как живая прямо.

Старик почесал лоб корявым пальцем и хмыкнул.

– Это не статуя. Это сам Лесь. Когда он родился, то все сразу поняли, что это Бог. Он ведь родился с крыльями. У простых кентавров, дело известное, и копытца-то вырастают только к пяти годам, а крылья уж только лет через двести. А тут на тебе – сразу всё! Ну, и нашлись, конечно, добрые люди. Пожелали зла-то мальчонке. Вот одна Богиня, особо ревнительная, взяла, да и в камень его. И стоит он тут уже не одну тысячу лет.

– И что же он так навсегда останется? – огорчился Олешка.

– Чой-то, расколдует кто-нибудь. Навсегда ничего не бывает.

========== Глава 15. ==========

Уже отгорела, отыграла самая яркая пора осени. Жаль. Сквозь слой серый одномастных облаков иногда, как нечаянный подарок, проглядывает солнце. Листья с деревьев облетели совсем. Только рябины светят в сером дне грязно-оранжевыми гроздьями ягод, да вишня под окном городской квартиры ещё не сдаётся, потряхивая на ветру жёлто-алым нарядом. Пришло ещё одно письмо от мужа. Опять всего на полторы странички.

«Здесь всё время идёт дождь. Грязь такая, что служебные УАЗики вязнут по самое днище. Тощие коровы пасутся на помойках вместе с бродячими собаками. Зато полно кругом грецких орехов и винограда. Только орехи не вкусные, а от немытого винограда у нас пол отряда дрищет, теперь в сортир заходить так же опасно, как на минное поле. Кормят нас в основном сечкой и килькой в томатном соусе. С каких древних НЗ они извлекают эту дрянь, даже думать не хочется. Может народ и вовсе не от винограда дрищет. Но на рынке здесь можно купить нормальной еды. Иногда удаётся сходить в баню. Баня здесь серная – воняет жутко, но зато бельё хорошо отстирывается. Так вот как-то живём. А во сне мне видится наш дом и двор весь засыпанный снегом. Как вы там без меня живёте? Не скучайте, скоро приеду.»

Невозможно из такого письма понять, что там происходит на самом деле. Там война, а он про виноград… Впрочем, это не так уж важно, главное, что вот оно – письмо, значит жив, здоров. Я стала писать ответ. Моё письмо получилось каким-то бестолковым и нервным.Странно, я люблю и умею писать письма, а тут ничего не выходит. Мои чувства уже не вмещаются в слова. Скорей, скорей бы он вернулся!

***

– Я собираюсь уйти, – Рыцарь сидел на разостланном ложе.

Повязки уже не было, свежий рубец от раны, полученной в бою за Южные Врата, выделялся яркой розовой полосой на смуглой коже. Хильге лежала позади него, накрывшись покрывалом, положив руки под голову.

– Пойдём со мной, – он печально посмотрел на жрицу, провёл рукой по её шее, груди свезя покрывало.

– Нет. Мы уже говорили об этом. Ты же знаешь, нам не суждено быть вместе ни в этой реальности, ни в той. Тебе действительно лучше уехать, мы все уже устали от этого карнавала.

Из парка доносилась нежная мелодия. Холо играл на флейте.

– Хильге, я люблю тебя.

– Любишь или хочешь?

– Разве в нашем случае это не одно и то же?

– Нет. – Хильге вздохнула. – Знаешь, по-моему, оставайся здесь до свадьбы. Кроме тебя у Дины никого нет. Она столько времени прожила с тобой под одной крышей. Ей будет приятно, если к алтарю её поведёт близкий человек.

Рыцарь кивнул.

– Ты стала реже навещать меня. Ты не скучаешь, Хильге?

– Скучаю, но очень много дел. И скоро я совсем перестану бывать у тебя. Рана зажила, у меня нет повода. Не вздыхай. Ты знал, на что идёшь, когда связывался с оручницей.

Мелодия смолкла. Под окном раздался цокот копыт и знакомые голоса. По плитам парковой аллеи гарцевал Таландре шумно приветствуя друзей. Следом за ним к крыльцу чуть прихрамывая подошёл человек. Он был не молод, мешковатая одежда явно с чужого плеча не скрывала его худобы. Огромные голубые глаза на бледном измождённом лице были так широко распахнуты, словно он жаждал вобрать в себя всё, что видел вокруг.

– Не рановато ли гости на свадьбу собираются?

Таландре гоготнул, затряс разноцветной шевелюрой:

– В самый раз! Но если по делу: я привёз вести от Давра. Цитирую дословно: «Не удержишь жизнь в тисках. Ключ созрел внутри цветка. Кхе-кхе, – это не я, это Давр кашляет всё время. – Гостя ласково встречай, косу на две расплетай», и ещё что-то там про кости, я не разобрал, говорю же, он кашляет.

– Ты без клоунады никогда не можешь обойтись? Он передал ещё что-то для меня лично? Чуть позже, – остановила Хильге открывшего было рот кентавра.

– А он ещё Рыцарю велел передать, чтобы не печалился, потому что кровь героев никогда не бывает пролита напрасно. Теперь всё.

Одним взмахом крыльев Хильге перенесла себя через перила балкона вниз. Олешка оказался прямо перед ней, машинально отпрянул назад и упёрся спиной в тёплый бок Таландре. Чуть склонив голову на бок, Хильге всматривалась в Олешку.

– Да, я так и думала. Я узнаю тебя, Путник. Я не зря привела тебя сюда, – и отвернулась к Дине. – Приготовь ему комнату, да и об остальных пора подумать. Скоро, совсем скоро…

Только после этого она сочла возможным удалиться с Таландре вглубь парка, чтобы ещё раз подробно расспросить обо всём, что говорил мудрый Давр.

Утро.Вроде бы сладко спалось Путнику на мягкой пуховой перине, отдохнули отпаренные в отваре ромашки ноги, не скреблась в висках боль, но, вставши, он почувствовал, будто бы сделал это слишком рано. Можно было бы ещё полежать, только радостное нетерпение заставило его покинуть комнату. Путнику предстояло открывать новый мир, который манил его возможностью начать всё с чистого листа.

В большом зале суетились девушки – во всю шла подготовка к свадьбе. Дина стояла на столе, длинное платье цвета серебра, отделанное бирюзой под цвет крыльев, подшивали прямо на ней. Увидев постороннего барышни поняли такой визг, будто к ним ворвался разъярённый хищник или как минимум одна мышь. Олешка опешил и замер на ступеньках не зная, то ли ему бежать обратно в комнату, то ли, проскочив через этот визжащий кагал, удрать прямо в парк. Он так и стоял до тех пор, пока одна из жриц не утащила его за руку в кухню. Оказавшись в безопасности, парень осознал, что видит знакомое лицо.

– Ах, Лиза! Как здорово, что я тебя здесь встретил, – и он взахлёб принялся пересказывать ей всё, что приключилось с ним с тех пор, как они виделись в последний раз.

Жрица торопливо выставила перед ним тарелки со снедью, налила из большого закопчённого чайника исходящий паром медвяно-ароматный напиток и негромко сказала:

– Извини, Путник, я не знаю, о чём ты говоришь. Меня зовут Озили, и ты явно меня с кем-то перепутал. И вот ещё что – когда ты поешь, пойди лучше погуляй.Нехорошо чужому мужчине разглядывать невесту наперёд жениха. Где-то в парке прохлаждаются два тунеядца – жених и его приятель – надеюсь, с ними ты не умрёшь от скуки.

Парк был хорош своей естественностью. Здесь не было вылизанных газонов и нарочитых своей парадностью клумб. Цветы, деревья, кустарники росли, казалось, там, где им заблагорассудится, составляя причудливые композиции и укромные уголки. В таких уголках неожиданно обнаруживались то скамейка, то декоративный фонтанчик, то маленький яркий цветник посреди зелёной лужайки. В одном таком месте Путник натолкнулся на заросли диких помидоров. В конце концов он, как и говорила Озили, отыскал двух кентавров. Холо в мечтательной тоске играл на флейте, а Таландре валялся посреди измочаленной лужайки задрав кверху все четыре копыта и стенал:

– Ох, Холо! Охохоло! Ты мне всю душу вымотал своей дудкой.Уж лучше бы ты играл на барабанах. А ты как считаешь? – обратился он к Путнику ища поддержки.

– Не знаю. По-моему красиво.

– Красиво, – передразнил Таландре. – Я это «красиво» уже вторые сутки слушаю, и до церемонии ещё целый день! Под барабаны хотя бы можно было танцевать. Я очень надеюсь, что Хильге, вернувшись, найдёт ему какое-нибудь занятие.

Холо, на секунду оторвавшись от инструмента, ехидно заметил:

– Можешь мне поверить, Дина боится отпустить от себя Хильге даже на секунду.

– А по-моему Хильге нет в доме. Во всяком случае я её там не видел.

– Как это не видел. Она что, ещё не вернулась от Давра? – забеспокоился Холо.

– Антер сказала, что Хильге была у него ещё вчера вечером, – Таландре зевнул и завозился устраиваясь по удобнее на травке.

Но Холо не дал другу расслабиться, поскольку впал в буйное волнение и потребовал немедленно отправляться на поиски жрицы, так как без неё могла не состояться свадебная церемония.

Разъезжая на широкой спине кентавра, Путник чувствовал себя этаким паразитом, всё-таки это не лошадь – тварь бессловесная – а существо интеллектуальное. Таландре то и дело отпускал по этому поводу едкие шуточки. Так втроём они обежали полгорода.Заглянув по пути в один из кабачков утолить жажду, они с удивлением узнали, что Хильге убралась отсюда несколько часов назад будучи в изрядном подпитии, что ей было категорически не рекомендовано храмовым уставом. Собрав всю доступную информацию и прихватив встретившуюся им на пути Антер, кентавры устремились в горы. Антер летела впереди над деревьями. Солнце уже перевалило далеко за полдень, когда они добрались до подножия гор. Путника изрядно укачало, он уже сто раз пожалел, что потащился на поиски вместе с кентаврами. Место он узнал сразу – здесь стояла лачуга старика Эльха, который и отправил его в усадьбу, снабдив кое-какими припасами и одолжив свою рубаху. Но теперь тут ничего не было. Может старик был лишь плодом его воображения?

– Не переживай, – ободрила его Антер. – Ты не принадлежишь нашей реальности в полной мере, по сему можешь видеть то, что нам недоступно. А уж Эльх – это вообще отдельная песня.

Тут они увидели на каменном карнизе яркое розовое пятно под цвет заходящего солнца. Хильге спала меж каменных ног Леся свернувшись в клубочек и закрывшись крыльями. Антер моментально вскипела и заорала:

– Какого чёрта! Ты с ума сошла? Мы ищем тебя целый день, Дина чуть не бьётся в истерике. Ты решила испортить девушке свадьбу?

Хильге разлепила веки и злобно ухмыльнулась, она всё ещё была пьяна.

– Свадьбу-свадьбу?! Давр тоже говорил про свадьбу. Старый, полоумный Давр! Ненавижу его! Не буду его слушать! Я нажралась, как свинья-а-а, и-ик, ой. Если бы тебе такое сказали, ты бы тоже нажралась!

Хильге топталась по краю карниза. Она прикладывалась щекой к каменному крупу, ласкала спину меж крыльев, обнимала торс каменного юноши.

– Боженька мой дорогой! Истукан ты каменный. Я должна стать твоей. Слышишь, любезный, ну-ка, поцелуй меня! И выброси свой вонючий лук. Он теперь тебе не нужен, стрелять больше не в кого, все, с кем ты воевал, уже умерли, и-ик, – она потеряла равновесие, взмахнула крыльями и уцепилась за ногу изваяния. – Все бросили тут тебя одного, как зайку, под дождём. Ты с уступа слезть не мог, весь до камешка промок. Несчастненький мой Боженька, я останусь с тобой, чтобы тебе не было так сыро и холодно.

Хильге заплакала и уселась под ногами кентавра, свесив ноги с карниза. Антер подобралась к ней и стала тихонько уговаривать ехать домой.Хильге кивала, размазывая слёзы по щекам, вдруг снова закричала:

– Почему, если родился с крыльями, значит, Бог, а если с ногами, значит, отребье? Если бы не случай, он даже Рыцарем никогда бы не стал.Почему? – её крик эхом разнёсся по окрестностям.

Наконец жрица успокоилась, и все двинулись в обратный путь. Добирались медленно. Хильге то и дело опускалась на дорогу и шла пешком.Путнику стало заметно хуже, Таландре приходилось поддерживать его, чтобы он не сваливался с его спины. До усадьбы Рыцаря добрались только к полуночи. Хильге успела протрезветь и ринулась исполнять упущенные за день дела. Путника отнесли наверх и уложили в постель. Над ним хлопотала Озили. Она успела устроить молодым кентаврам хорошую выволочку за то, что потащили с собой Путника, которому и так нездоровилось. И Путника теперь тоже ругала шёпотом за его легкомысленную выходку. Но он уже спал. Во сне он увидел маму. Она плакала и смотрела куда-то сквозь него. А потом он увидел зеркало и не мог понять, то ли это он отражается в нём, то ли заплаканное лицо матери. Зеркало переливалось цветными пятнами, как тогда в операционной. Он коснулся рукой радужной плёнки, и она пропустила его. Он подумал и не захотел возвращаться.

========== Глава 16. ==========

– Мамочка, ты не плачь, мне там хорошо, – он произнёс это громко и чётко, но глаз так и не открыл.

Мать вздрогнула, заметалась, не зная, что делать. Аппарат в изголовье кровати издал ровный писк и отключился. Свет погас разом во всей больнице, не смотря на аварийные генераторы и прочую безопасность. В тёмные окна вошёл, сверкая огнями, равнодушный ночной город.

***

Путник умирал. Пот крупными каплями выступал на бледном холодном лбу. Дыхание было прерывистым и сухим. Хильге ругалась шепотом, она знала, что уже ничего не поможет. Антер оправдывалась, вчера он не выглядел таким уж больным. Путник открыл глаза и тихо проговорил:

– И здесь то же самое. Антер, дай руку мне. Не ругайтесь. Хорошо, что я вчера поехал с вами. Хоть мир ваш ещё посмотрел.

– Да, уж. Концерт ты вчера посмотрел, в трёх действиях, с антрактом и музыкальной паузой, – пробурчала Хильге. – Надо оставить с ним кого-нибудь. Только не говори ничего Дине, она и так еле жива от переживаний. Никогда не понимала, почему свадьба вызывает столько лишних эмоций. Я уже рада, что церемонию организовали с повозкой. Ещё не хватало, чтобы невеста брякнулась без чувств со спины жениха прямо в дорожную пыль.

К крыльцу подкатили украшенную цветами и лентами повозку, в которой должны ехать Рыцарь и Хильге. Традиционные свадьбы в Королевстве обходятся без подобных ухищрений. Может впервые за долгую историю существования Западных Врат невесту к алтарю поведёт человек. Клан жриц высказал недовольство (и чуть не удавился с досады), но отказать невесте не посмел, ведь Рыцарь вырастил Дину, как родную дочь. Молодежь же была только рада подразнить надменных храмовниц. Неунывающий Таландре потребовал, чтобы его тоже украсили цветами и бантами, и впрягся в повозку. Глядя на то, как невесту бьёт нервная дрожь, Хильге решила:

– Помирать, так с музыкой! В повозке с Рыцарем поедешь ты, а я прокачусь на спине твоего жениха, молодого и красивого, – она подмигнула Дине и потрепала её крылья, чтобы девушка хоть немного расслабилась. – Ты красавица! Всё будет хорошо, лишь бы Таландре от усердия не вывалил вас на дорогу.

Озили проводила процессию до самого выхода из поместья и вернулась. Путник полулежал на подушках, от отваров и притираний ему стало немного лучше, он видел в окно, как собирался в путь свадебный кортеж. Ему было неловко, что Озили из-за него не полетела со всеми. Ему тоже хотелось туда, на воздух, на простор. Он тихонько плакал, так, чтобы не услышала его сиделка. Смерть не обманешь. Кто сказал, что её нет? От неё не спасёшься даже в другой реальности. Так даже хуже. Это надругательство над надеждой.

– Ну, уж нет! Я не сдамся так просто! Я ещё поборюсь. Кто сказал, что я и здесь должен умереть? Мне помогут жрицы. Мне поможет сам Давр, это ведь он меня сюда вытащил. Я ему так и скажу – я не хочу, не хочу умирать!

Озили слышала из-за двери, как решительно кричит их странный гость «Не хочу! Не хочу». Она задрожала от страха и напряжения. Теперь ей нужно сделать всё в точности так, как наказывал Давр.

Нарядная кавалькада с шумом и песнями продвигалась по дороге обратно в усадьбу. Венчальная ночь пролетела быстро, но праздник продолжается! Впереди всех следовали счастливые новобрачные. Вокруг них отплясывал взлохмаченный Таландре. Повозку теперь тащил другой кентавр. Он то и дело останавливался и с громогласным воплем «За здоровье молодых» прикладывался к увесистому бурдюку. Пассажиры его мало обращали внимания на происходящее. Между ними шёл вовсе невесёлый разговор.

– Я решил: я уйду сегодня же. Дина счастлива, пока она поёт и танцует, пока не видит никого, кроме Холо, мне самое время исчезнуть.