Текст книги "Бабочка в табакерке (СИ)"
Автор книги: Kreola Lita
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
боюсь таких лестниц, они с детства снятся мне в кошмарных снах, но Рея я боюсь ещё больше, а там – там спасительный выход. Мозаичная дверь открывается пропуская меня на зелёную лужайку парка. Меня встречает мужчина в плаще цвета вечернего неба. Длинные чёрные волосы, изящно очерченные брови, пронзительный взгляд тёмных глаз, который невозможно забыть. Рыцарь Западных Врат, тот самый, что поспешил на помощь воинам в алых плащах. Ещё тогда – два года назад – когда мы столкнулись впервые, я всем телом прочувствовала, как от его взгляда по всем жилочкам пробежал огонь. И как я могла не узнать его тогда у ворот? Он подхватывает меня и уводит за густую изгородь из акаций и сирени в незаметную беседку.
Небо расчистилось и засияло весёлыми огоньками звёзд. Рыцарь укутал меня в свой плащ. На листьях и цветах сирени, окружающей беседку, блестят капли растаявшего снега. Наплевав на приличия, я прижимаюсь к этому чужому мужчине, стараясь унять дрожь и сберечь тепло разгорячённого бегом тела. А он успокаивает меня, аккуратно, стараясь не сделать мне больно, выпутывает из волос обтрепавшийся шиповник. Мы молча сидим в беседке, небо уже начинает набухать рассветом. Незаметно для себя я засыпаю, положив голову на плечо своему нежданному стражу.
Проснулась я на диване в своём сером закутке с вешалками. На улице уже светит по-весеннему яркое солнце. Всё в комнатке провоняло табаком после вчерашнего гульбища. Я встаю, чтобы открыть поскорее форточку, на подоконник из спутанных волос выпадают шпилька и маленькая гроздь белой сирени.
Весь мир раскрыл для нас свои объятья,
Вселенная манит мерцаньем звёзд.
Здесь сердца стук и лёгкий шорох платья,
И музыка, что ветер нам донёс.
Река весны бурлит, играя маем,
Мешая краски-души напоказ.
Ковёр из трав, усеянный огнями,
Сто тысяч солнц цветёт на нём для нас.
На аромате лип настоян тёплый вечер.
Нас нежным шёлком трав манят к себе луга,
Где пышный окоём сирени подвенечной
И сладкозвучный плач ирландского рожка.
========== Глава 10. “До свиданья, лето, до свидания. На тебя напрасно я надеялась” ==========
Дождь зарядил с вечера и до самого утра настукивал по карнизам то тише, то громче. Я проснулась около пяти утра и больше толком так и не спала, но вставать не хотелось совершенно. На работу собиралась почти два часа, уже муж успел вернуться с ночной смены.
В маршрутке пахло как в общественной бане: сыростью, потом и чем-то таким, мыльным. Глаза закрывались сами собой. Всю дорогу пришлось стоять, но за то мне достался счастливый билет. Интересно, его надо сразу сожрать или можно поберечь до выхода из автобуса? Жизнь наполнена какими-то суматошными делами, я всё куда-то езжу, собираю бесконечные справки, нервничаю, и в то же время всё словно замерло на месте, не происходит ничего стоящего. Суета в пустоте. Июль. Дождь. Хочется покоя и тишины. Похоже, что лето в этом году пройдёт стороной.
Отец умер пятого числа ранним утром, когда дома никого не было. Что было в последние часы – известно одному Богу. Первый день прошёл в нервозной суете, хотя к организации похорон я и руки не приложила. Мама со своего телефона позвонила во всякие нужные бюро, муж сходил в поликлинику за справкой и ещё куда-то, а мне оставалось только сидеть дома и ждать.
Отца я собирала сама. Я не знаю, откуда взялся обычай приглашать для этого каких-то посторонних тёток. Наверное, они же – эти тётки – этот обычай и придумали, чтобы было на чём подзаработать. Я не изошла слезами и не упала в обморок над бездыханным телом отца. Человек завершил наконец-то свой тяжёлый земной путь, его страдания окончены. Больше нет боли и бессилия, проблем и волнений. В день похорон установилась отличная погода: яркое солнце, свежий ветерок. Машина-катафалк катила по загородной дороге, по мосту через заросшую камышом маленькую речушку и сосновый лес, насквозь пронизанный светом. Ветки изредка попадавшихся вдоль дороги берёзок шуршали по крыше «Пазика» и заглядывали в верхние открытые люки. Такое впечатление, будто выехали на загородную прогулку, если бы не раздувшийся синий апельсин в деревянном ящике. Дни стояли тёплые, и покойник начал распухать. Голова сделалась как шар, лицо изменилось до неузнаваемости, синюшная кожа, кое-где уже пошедшая трупными пятнами, казалось, вот-вот лопнет. Может оно и к лучшему. Меня не покидало ощущение, что я хороню совершенно постороннего человека.
Вернувшись с похорон первым делом пришлось приводить в чувства кошку. Пока гроб с покойным был дома, мы сами уехали ночевать к матери, а Фросю заперли в квартире. Лучше бы я оставила несчастную на улице. Бедняжка забилась в угол, мяукала совершенно душераздирающе, по квартире передвигалась буквально по пластунски, поставив дыбом всю шерсть. Зверёныш не успокоился до тех пор, пока квартиру как следует не проветрили, намыли с хлоркой полы, выпрыснули чуть не половину баллончика освежителя.
На следующий день мы с мужем разбирали вещи в отцовской комнате. Тряпки, разобранные часы, приёмники и магнитофоны, куча фотографий – всё в помойку. Перебирая фотографии, я раздумывала о никчёмности существования. Вот жил человек, собирал вещи, тащил всё в дом, чинил, налаживал, наснимал чемодан фотографий, и что? Теперь это никому не нужно, и кипа фотобумаги – дорогой, хорошей фотобумаги – отправилась в мусорный контейнер. И после нас будет то же. Всё, что было нам дорого и мило, станет никому не нужным мусором. Так стоит ли затеваться? Тратить силы, нервы, деньги? Что останется после нас, кроме добрых слов, которые скажут наши друзья самим себе и, может быть, детям. Кто, кроме них, будет нас помнить? Никто, низачем и ни к чему. Хорошо, если вслед за этой жизнью наступит другая, если вправду после смерти душа перенесётся в лучший мир или хотя бы вернётся в этот. А если нет? Тогда выходит, что мы должны всё успеть в этой жизни. Только всё равно не успеем. Значит, надо сделать что-то главное. А что? Что главное? Опять всё упирается в извечный вопрос о смысле жизни. Муж всегда говорит, что для полноты жизни необходимо поставить перед собой цель и идти к ней, преодолевая препятствия. Тогда и жизнь будет наполнена смыслом, не покажется бесцельной и пустой, и по достижении результата испытаешь настоящее чувство удовлетворения. Так Рей говорит. Что ж, я согласна, но на деле ничего подобного не наблюдается. Какие высокие цели он преследует лёжа на диване перед телевизором или распивая водку «сотоварищи»? И, в общем, какие цели достойны того, чтобы потратить на их осуществление столь драгоценный отрезок времени, называемый жизнью? Промелькнуло смутное чувство осознания истины. Ведь когда-то я ответила для себя на этот вопрос. Чётко и аргументировано – так мне, по крайней мере, тогда показалось. Это было здорово! Только вот со временем ответ позабылся. Теперь мне кажется, что время, когда я могла быть счастлива, ушло безвозвратно. Остались лишь обиды и непонимание. Временами я чувствую, что Рей самый близкий человек на свете. Но что он хочет? Что думает, чувствует? Как понять другого человека, когда себя самоё понять невозможно. Разум глух и неповоротлив, сердце слепо, но в то же время полно ожидания. Я знаю, что хочу любить. Почему не могу тогда ответить любящему? Почему при приближении к мужу я чувствую глухую прочную стену? Куда девалось наше счастье, которое несомненно было? И душа была открыта и пела, и плакала в унисон с другой.
***
С понедельника стоит невыносимая жара – всего пять дней, а мне кажется, уже целую вечность, потому что я опять мечусь по городу с какими-то бумагами, справками, оформляя и получая остатки отцовской пенсии, сдавая по описи вещи в его общаге. Опять сорвалась договорённость с шофёром, а надо срочно вывезти оттуда кое-какое барахло, ещё годное к употреблению. После похорон я обнаружила пропажу пятисот рублей (почти целая зарплата по нынешним временам), не знаю, что и подумать.
Город к вечеру прогревается градусов до 45! В квартире духота и комары. Откуда только они берутся в такую жару? Выспаться невозможно. Постель пропитана потом, как у молодожёнов в медовый месяц. Слава богу, завтра я смогу наконец уехать на дачу! Под сень старых яблонь, в рассохшийся, скособоченный домишко, который я так люблю. К зарослям пионов и флоксов, собирать последки виктории, объедаться крупной, сочной малиной. Каждое лето приезжая сюда я испытываю чувство, будто вернулась домой. Именно здесь дом родной и настоящий, где легче всего дышится и верится. И солнце здесь куда как ласковее. С тех пор, как родился Мишутка, я с ним и мамой провожу здесь всё лето. К счастью сад наш близко к городу, и я езжу на работу прямо отсюда. Но в этом году всё не так. В этом году я не увидела, как расцвели под мохнатыми пихтовыми лапами голубые фонтанчики сцилл, не вдыхала тёплым вечером медовый запах первоцветов, не слышала, как поёт соловей. Даже у костра мы с мужем ни разу не
посидели. Казалось бы, такие мелочи. А ведь это, должно быть, и есть счастье…
***
Августовская ночь, как и положено, холодная и звёздная. Самое время для звездопада. Точно! Мелькнула маленькая! Загадать бы желание, да, разве успеешь? Вот ещё одна! А муж так и не приехал. Я сижу на топчане закутавшись с головой в ватное одеяло и думаю. Говорят, что человек надолго запоминает лишь хорошее, а плохое забывается. По-моему всё наоборот. Когда хорошо – не думаешь, не ищешь слов и ассоциаций. Всё летит мимо, мир кружится, сверкает, и за этими бликами мелочей не разглядеть. А когда плохо, всё становится тягучим и серым. Таким, что поневоле обращаешь внимание, начинаешь думать, докапываться до смысла и тонешь в своём состоянии. Очень трудно из этого выползти. Может не у всех так? Если почитать мой дневник, сразу бросается в глаза обилие слёзных излияний. Если же было что-то хорошее, об этом упоминается лишь вскользь и, как правило, post factum, когда всё хорошее закончилось, и опять наступили серые будни.
По тёмному кобальтовому океану медленно и чинно шествует Большая Медведица. Если долго смотреть на звезду, начинает казаться, что видишь её движение. Одна из звёзд ручки ковша мерцает так, словно за ней прячется ещё одна. Проплыл яркой точкой по дуге спутник и скрылся где-то в тени. И грусть куда-то ушла, растеклась по ночному небу, стала незаметной, неважной. Я почувствовала, что рядом со мной кто-то есть.Незнакомый, но вовсе не страшный. В сумраке ночи я вижу только его руки и слышу голос. Почему-то я верю ему, хотя даже не могу разобрать, мужчина это или женщина.
– Почему ты не летаешь?
– Я не умею.
– Это же так легко. Ты просто забыла. Даже лист может планировать, а ты ещё легче! Ты – маленькое семечко, заключённое в нежную пуховую оболочку. Даже пьяница Михей, и тот летает…
И я верю безоговорочно! Я выглядываю в окно – четвёртый этаж – жёлтые огни ночного города внизу, впереди тёмные силуэты спящих домов. Заглушив проклюнувшиеся было ростки страха, я шагаю с подоконника. Летать и вправду легко! Раскинув руки, я несусь над ночным городом не чувствуя более никаких оков, всё дальше и дальше. Рассвет застаёт меня за городом. Небо из
тёмно-фиолетового становится серым, но солнце ещё не думает показываться из-за горизонта. Деревья уже можно различить по силуэтам. Я чувствую усталость и понимаю, что пора возвращаться.
Дома все выглядят какими-то озабоченными. Я всё пытаюсь заглянуть в глаза матери, но она отворачивается, делая вид, что не замечает меня. Почему я смогла полететь? Может быть я умерла? О смерти подумалось с лёгким сожалением, но не более того. Вдруг мать заговаривает со мной:
– Вот, я тут для тебя принесла, это обязательно должно помочь.
– От чего? Зачем мне помогать? Я не больна. Мама, я умею летать!
Но мать не слышит, она достаёт из сумки крестик. Нет, огромного лохматого паука! Он страшный, с острыми жвалами и длинными ногами.Его опускают на пол, и он медленно ползёт, переваливаясь с ноги на ногу, а крест украшает его спину. Он ползёт прямо ко мне и старается ухватить меня за ногу! От него во все стороны разбегаются маленькие паучки. Они взбираются на людей, чтобы повиснуть у них на шее. Я понимаю, что, если такой паучок повиснет на мне, то я никогда уже, никогда не смогу летать. Я в ужасе отдёргиваю ногу и просыпаюсь.
***
Я всё лето не звонил ей, я давно понял, что это бесполезно. А вчера вдруг совершенно машинально набрал номер.
– Знаешь, – сказала она, – я боюсь, что с моей подругой случилось несчастье.Она пропала, я не видела её с самой защиты и, говорят, что она могла уйти, – Лиза чуть запнулась в этом месте, наверное, испугалась, – насовсем.Понимаешь, она уже пробовала смерть на вкус, она уже отравлена ею. Мы все боимся за неё.
Я не знаю, что в голове у её подруги, но я очень хорошо знаю, что, не смотря на самый приятный вкус, в последний момент становится жутко, и ты изо всех сил начинаешь грести обратно. Мне повезло. Кому-то может показаться, что никакое это не везение, когда тебя в двадцать лет разбивает паралич, ты лежишь как чурка с глазами. Тебя корёжит и ломает, а ты ничего не можешь сделать. И жена, отчаявшись помочь другими средствами, дрожащими руками неуклюже попадает тебе в вену. Но и это уже не помогает. Меня ставили на ноги больше года. С иглы соскочить удалось, но заплатил я за это дорого – опухоль мозга. Хожу я будто пьяный, говорить почти не могу, слюна капает изо рта как у бешеной собаки. Хорош, нечего сказать. Почему Лиза обратила на меня внимание там в больнице?
Пожалела наверное, или просто скучно было. Она болтала чепуху, читала стихи. Хотела, чтобы я поверил в то, что есть люди, способные повернуть мир так, как им нужно, лишь силой своего желания. Нужно только правильно захотеть. Полный бред. Поправиться – вот моё самое сильное, заветное желание. Я этого очень хочу! Но всё становится только хуже. Голова стала болеть так, что терпеть невозможно и ничего не помогает. Я гоню от себя мысли, только бы дотерпеть до операции… Впрочем, Лизина болтовня хотя бы чуть-чуть отвлекала меня. Только зря я размечтался. Дурак. Каждое её дежурство ей звонил. А она приезжала ко мне в больницу поздравлять меня с днём рождения. Тогда больницу на карантин закрыли, но она как-то сумела проскочить. Целовалась со мной и уговаривала с женой помириться. Я Зойке про неё рассказал зачем-то. Она сразу сказала, что эта Лиза – просто дура, а сама стала её в гости звать. Наверное, все бабы такие двуличные. Но я всё равно ей звонил уже из дома. Сначала она болтала со мной, мне казалось, она рада. Потом стала просто вздыхать в трубку и говорить, что новостей никаких у неё нет, сказать нечего, и мы молчали с телефонными трубками у уха как два идиота. Теперь она сразу извиняется, говорит, что у неё срочные дела и тому подобное. В общем, мне всё ясно.
Начал накрапывать дождь, и тощий парень поднялся с парковой скамейки. Черты лица заострены то ли от природной худобы, то ли от болезни. Светлые волосы реденьки, рот чуть приоткрыт – вид его жалок. Только большие голубые глаза с зеленоватым отливом живут, но жизнь эта беспомощна и полна страдания. Парень ковыляет к воротам парка, приволакивая ногу, и думает о том, что разобрался в женской натуре и теперь будет смотреть на них исключительно свысока, слегка презирая и лишь в самых исключительных случаях одаривая лёгкими знаками внимания. Только бы операция прошла успешно.
***
Рей уезжает. Он всё-таки уезжает. Не могу, не хочу верить. Всего два дня назад мы поругались, и я выставила его за дверь, но он вернулся с букетом и шоколадом. Я обозвала его подхалимом и перестала сердиться, а он на следующий день опять пропал. Бесчувственный идиот! Мне так хочется побыть с ним, просто сидеть рядом, чувствовать его, видеть, а он ушёл к друзьям.
Вчера до поздней ночи упаковывали вещи, потом любили друг друга второпях и бестолково. А сегодня в пять утра он взвалил на плечо огромную клеёнчатую сумку в красно-белую клетку и ушёл. Со стороны, наверное, кажется, что я спокойна, но на самом деле я места себе не нахожу. Отвела сына в детский сад, собрала ещё кое-что прихватить на вокзал и села у окна курить. Мне и курить-то не хочется, я просто не знаю, куда себя деть, из дома выходить ещё рано, на вокзал их привезут к самому поезду.
Пока я ехала в трамвае, мне казалось, что тело моё заледенело, и ноги вот-вот отнимутся. «Вот сейчас доеду, а встать не смогу. Господи, что же это? Не хватало ещё в обморок грохнутся.» Но я встала и не упала в обморок. На вокзале я была за час до отхода поезда. По платформе уже слонялись и другие провожающие.Подали состав. Из тоннелей потянулись на посадку ребята в форме с автоматами и одинаковыми огромными сумками. Люди бестолково заметались вдоль поезда. Номера вагонов нигде не указаны. Проводники только бестолково пожимают плечами. Секретность. То, что я сумела в этой сумятице отыскать мужа, кажется мне чудом. Я уже проскочила мимо него, но услышала голос и обернулась. Он тоже просмотрел меня в толпе, заметил только тогда, когда я подошла вплотную. И опять всё было неправильно! Хотелось обнять его, прижаться вплотную всем телом и плакать и целовать, и не отпускать никуда. Но вокруг толпа народу, и я лишь держу его за руку, словно всё ещё не верю, что он уезжает. Лишь в самый последний момент я целую его, оставив на щеке яркий след помады, и утыкаюсь носом в воротник его форменной куртки. И всё улыбаюсь, улыбаюсь. Потом выискиваю его в окнах вагона, махаю, идя вслед тронувшемуся поезду, и словно наблюдая за всем этим со стороны. Он тоже улыбается, подкручивает свои чапаевские усы и повторяет «Не бойся, оно не тонет…» Конечно, что ему, он вернётся в любом случае, через три месяца или через сто лет – у него одна жизнь. У меня может оказаться уже другая. Очень-очень грустно. Слёзы так и норовят вырваться наружу, покатиться по щекам размазывая тушь.
***
Слёзы словно замёрзли у меня внутри и прорвались наружу только теперь. Я сполна прочувствовала то, о чём раньше даже не задумывалась. Нет у меня человека ближе Рея. Даже не смотря на то, что он постоянно меня подводит, обманывает мои ожидания. И не всем, далеко не всем можно с ним поделиться, подругам рассказываю куда больше. Но никто кроме него
не умеет меня жалеть. Даже мать. Она только даёт полезные советы или язвит. Иногда мне кажется, что мама – это бесчувственный, но очень дельный автомат по исполнению правильностей, оплот рационализма, готовый в любой ситуации устроить «разбор полётов». А Рею можно плакать. Никому, кроме него, потому что он чувствует меня и жалеет именно так, как мне нужно.
Одиночество навалилось и придавило своей мощной тушей слабенькую, издёрганную бесконечными хлопотами, душонку. Лечь бы сейчас куда-нибудь в уголок, свернуться калачиком, как кошка, и ждать, и думать только о Нём. И сойти с ума.
То ли снег, а то ли дождь на дворе.
Настроение как в декабре.
Всё ведь было хорошо,
Только было, да прошло.
Настроение как в декабре.
Я опять не буду спать в эту ночь.
Буду я сидеть и слушать, как дождь,
Дождь рассказывает мне
То, что было в декабре.
Я опять не буду спать в эту ночь.
Колпаком накрыла дом тишина,
Как хрусталь она светла и нежна.
Слышу в этой тишине,
Будто ты идёшь ко мне,
Но опять накрыла дом тишина.
Знаю что я от тебя далеко.
Без тебя мне вдалеке не легко.
Жду я тысячу ночей,
Возвращайся поскорей,
Возвращайся и меня пожалей.
========== Глава 11. ==========
Олешке всё-таки решили делать операцию, но до неё ещё надо дожить. Какой-то подленький голос внутри нашёптывал: «А стоит ли? Может оказаться, что всё бесполезно. Может проще найти кого-нибудь из старых друзей, один укол, и ты тихо и с удовольствием откинешь копыта». Иногда это кажется самым реальным выходом из ситуации. Только одно останавливает – вдруг коньки не отбросишь, а парализует всерьёз и навсегда. Что тогда? Остаться моргающим бревном на руках у матери. А скоро брат вернётся с зоны, ему всё это надо?
Передачи по всем каналам закончились, уже глубокая ночь. Он лежит в темноте, сон не идёт. Сколько времени он уже не спит? Почти год. Сон приходит слабый, неуверенный, лишь на несколько часов отпуская в хрупкое забытьё. Мысли не складываются в слова. В мозгу мелькают образы, лица, они живут какой-то своей жизнью, не зависимой от желаний Олешки. Жена с сынишкой вдруг превращается в Лизу, а через секунду её место занимает незнакомая, но отчего-то очень близкая женщина. Он никогда раньше не видел этого лица, обрамлённого медно-рыжими волосами. Лицо хмурится, женщина ругает Олешку за что-то. Вообще-то он давно не видит снов. Это болезнь. Лишь в последние несколько недель они вдруг стали приходить – скоротечные и расплывчатые. Наверное, лечение всё-таки немножко помогает. Парню даже несколько раз снилось, что он летает. Никогда раньше, даже в детстве, он не испытывал такого ощущения свободы, лёгкости. Обнажённое тело купалось в солнечных лучах. Он знал, что сейчас может всё на свете! Но это продолжалось лишь краткий миг, а потом падение. Все мускулы сжимались, душа сворачивалась в точку, дышать становилось невозможно, и он погружался в тягучий, осязаемый мрак.
Проснулся Олешка в холодном поту с замершим криком на губах и тут же вспомнил о брате. Сколько раз ему снился этот сон, столько раз он просыпался с мыслями о нём. В ту пору, когда Олешка стал принимать наркотики, связь с братом практически не ощущалась, словно они и не были близнецами. Всё развалилось – семья, жизнь.Теперь только и есть, что лекарства в ящике стола и головная боль. Если бы он продолжал колоться, наверняка уже окочурился бы где-нибудь в подвале или канаве. Но он получил шанс. И зачем только Господь дал ему этот шанс, чтобы снова забрать? Не может быть такого. Олешка только-только начал поправлять то, что было разрушено, снова начал улыбаться. Наркоманы – они ведь не смеются. Жена стала приводить сынишку, появились новые друзья. Словно в насмешку над его проснувшимися надеждами всё опять вернулось на круги своя: боль и бессилие, только теперь-то он уже понимал, что теряет, и от этого боль становилась ещё нестерпимее. Неужели ему дали время лишь для раскаяния?
***
Рей стоял у окна, прислонившись спиной к стене, и курил. Все окна бывшего детского сада, в котором расквартировали сводный милицейский отряд, были забиты досками и завалены мешками с песком. В щели влетал ветер, крутил пелену табачного дыма, чем-то скрипел. Сигарета «Прима» – уже пятая за последний час – драла горло и воняла так, что от неё дурела голова. А может быть голова дурела от мыслей. Рей думал о жене, не слыша казарменного гула, не обращая внимания на тычки и приколы товарищей по оружию – или по несчастью. Вчера он смог дозвониться ей на работу. «Мы соскучились, мы тебя ждём, возвращайся скорее…» – прекрасные слова, очень приятно их было слышать, особенно если не думать, что за ними стоит. У Лизы неформальный взгляд на некоторые вещи: «Я тебя люблю, но почему я не могу переспать с другим мужчиной? Я же не собираюсь от тебя уходить». В голове не укладывается. Чего ей не хватает? Уж, кажется, всё для неё сделал. Терплю её бесконечные истерики и болтовню о том, что секс и любовь вещи разные, что ревность это чувство собственничества и унижает партнёра. Фу, «партнёр» – слово-то какое противное, чем-то казённо-неприличным отдаёт. Хоть бы мужиков выбирала стоящих – это ещё можно понять. Но ведь в последний раз связалась с каким-то наркоманом. Впрочем, если бы там что-то было, я бы знал. Может в том вся и беда – что я ВСЕГДА знаю. Даже здесь – в такой дали – знаю, что ждёт. Пока ждёт. Но впереди ещё целых три месяца. А предчувствие, раз закравшись в душу, не желает убираться, и томит выедая мозг. Неужели опять придётся поступиться своим самолюбием, простить, понять ради того, чтобы только оставаться рядом с ней? «Бог – гениальный извращенец – жестоко наказал меня за то, что я посмел вторгнуться на его территорию. Он наказал меня любовью. Сколько раз, теряя её, я давал себе слово больше не искать эту женщину, не вглядываться в лица и судьбы. Плюнуть на всё. Нет, каждый раз всё начинается сызнова.»
Рей вспомнил, как когда-то уходил в море. Его шхуна отчаливала от скалистого берега Северной Франции, чтобы через пролив выйти в Атлантику и, обогнув Европу, достигнуть берегов Африки. Он жарко поцеловал жену на прощанье, она наморщила нос, уколовшись об его встрёпанную бороду. Ветер насвистывал в снастях и брызгался водой, словно торопил в дорогу. Рей долго видел женский силуэт на высоком берегу и был уверен в себе и в ней. А когда вернулся, маленький домик, притулившийся на береговых уступах, был пуст. Никто не встретил его. Весь остаток той жизни Рей потратил на бесплодные поиски, но жена исчезла без следа. Умирая в грязном кабаке от загноившихся ран, полученных в бестолковой уличной драке, Рей дал себе слово все последующие жизни не искать встречи с этой женщиной. Но никто не услышал его обета. Новая жизнь вновь столкнула их, ехидно усмехнувшись своей проделке. Как разорвать порочный круг? Рей давно забросил чтение премудрых книг, уже несколько сотен лет в них не попадалось ничего нового. Может что-то он всё-таки упустил?
От табачного дыма стало до тошноты горько во рту. Всё равно пока он здесь, на войне, исправить ничего невозможно и незачем ломать себе голову.
***
Это было во вторник. Я вернулась со двора с охапкой травы. Дом наполнился горьким ароматом полыни. Я пристраивала пучки травы где ни попадя, развесила на гардинах белые головки тысячелистника, воткнула в кованые завитки книжной полки уже начавшие буреть головки пижмы. Растерев меж пальцев серебряные листья вдохнула полынный запах. Он меня успокоил, и я, будто окончив важное дело, улеглась на диван и уснула. Мне снилась светлая комната. Солнечные лучи лились через белые шёлковые занавеси. Я сидела на небольшом диване с резной спинкой и полосатой обивкой, рядом со мной сидел мужчина. Я не видела его лица, но точно знала, что это снова был он. Рыцарь обнял меня за плечи, я ощутила прикосновение его щеки, обросшей уже не колючей, но жёсткой бородой. Почувствовала его нежные губы, они были влажными и от того казались холодными. Мельком я подумала о том, что для сна эти ощущения настолько реалистичны, что я не могу отказать себе в удовольствии и не отдаться им. Невозможно словами передать нежность поцелуя, трепетность прикосновений… Наши взгляды встретились. Он спросил чуть слышно: «Да?». И я так же ответила одними губами: «Да!». Но в тот момент, когда всё должно было случиться, сон поплыл, смешался, и последнее, что я запомнила, это лицо Рея. Его большие карие глаза выражали не то удивление, не то укор. Не смотря на последние «кадры», проснувшись, я пребывала в блаженном состоянии. В последнее время сны мои наполнялись удивительно реальными ощущениями, и я снова стала видеть во сне мужа, как когда-то давно, на заре наших отношений, влюблённая в него по уши, я засыпала в мечтах и видела их воплощения во сне. Это уже потом муж стал мне сниться в дурных снах, а во всех остальных фигурировали какие-то совершенно не знакомые мужчины. И только уехав чёрт знает куда, Рей вернулся в мои сны. Почему вдруг сегодня явился Рыцарь? Зато я наконец-то узнала его! И теперь сама себе удивляюсь: как можно было забыть такой жгучий, пронизывающий взгляд, и то желание, которое он всегда возбуждал во мне при встрече? Впрочем, теперь мне это безразлично. Муж даже во сне не дал мне насладиться собственными фантазиями. А сны, между прочим, личное дело каждого.
***
Очень страшно. Ведь это последний шанс. Кафель операционной, холодный стол, люди в белых халатах вокруг. Должны дать общий наркоз. На мгновение ему показалось, что прямо над ним на потолке операционной висит сумеречное зеркало, покрытое бензиновыми пятнами. Всё затянулось туманом, и Олешка погрузился в глубокий сон.
Очнулся он на рыночной площади. На помосте шёл торг. Свои рабы и иноземные пленники продавались по сходной цене по одному и целыми партиями. Жар полуденного солнца, пыль, клубящаяся под сотнями ног, многоязычный гомон начисто лишили Олешку способности соображать. Он нисколько не воспротивился, когда с очередной группой оборванцев его вытолкнули на дощатый помост. Продавец и покупатель долго торговались, кричали. Жадный купец с противным угреватым лицом выдёргивал на середину то одного, то другого из рабов, заставлял поворачиваться вокруг себя, напрягать мускулы, показывать зубы. Судя по всему его устраивали все, кроме Олешки. Продавцу же было выгодно сбыть его с рук в куче других, так как отдельно такого доходягу продать будет уж вовсе невозможно. Дело чуть не дошло до драки, когда у самого помоста появился человек в длинном чёрном плаще с широким капюшоном. По толпе прокатился шепоток. Человек откинул капюшон. Это оказалась женщина. Волосы цвета меди окаймляли лицо как прямоугольная рама.Олешка сразу узнал её – девушка из сна! Очень красивая! Но даже свободный плащ не скрывает огромного горба у неё на спине. Кто-то из стоящих рядом прошептал испуганно: «Королевская жрица». А она в упор смотрела на Олешку. «Ну, всё! Сейчас тебя купит и унесёт, чтобы принести в жертву своему слепому кентавру!» – не унимался доброжелатель. Девушка легко вскочила на помост. Стройные ноги мелькнули на мгновение, но плащ свисал до самого пола, и больше ничего невозможно было разглядеть. Жрица молча ткнула пальцем в перчатке Олешке в грудь, бросила продавцу мешочек с монетами и кивком головы приказала парню следовать за собой. Им даже не пришлось проталкиваться, толпа сама расступилась перед ними.
Жрица шла легко и быстро, парень еле поспевал за ней хромая и дёргаясь от напряжения.Когда они порядком отошли от рынка, жрица обернулась и посмотрела ему прямо в глаза.
– Зачем хромаешь?
– Я? – Олешка растерялся, – Я не могу по другому, я инвалид, калека.
Девушка рассмеялась громко и заливисто.
– Окстись! Ты видишь, куда попал? Здесь твоё тело никто не успел испортить. Это другая реальность. Выкинь из головы все свои дурацкие привычки. Идти придётся быстро и долго. Нам предстоит пересечь ещё две страны. На границе Круга Западных Врат нас встретят. Если ты меня не разочаруешь, остаток пути сможешь проделать верхом.
Олешка, не поверив, сделал два неуверенных шага и почувствовал, что может нормально идти. С непривычки поспевать за девушкой было нелегко. Когда они вышли за городские ворота, она сбавила шаг и снова обернулась:
– Меня зовут Хильге. Вижу, что ты устал. Это ничего, привыкнешь.Сегодня мы пройдём ещё две-три мили и остановимся ночевать на постоялом дворе у Мати.
