Текст книги "Француженка (СИ)"

Автор книги: kirillpanfilov

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Устав бродить, я поднимаюсь к своим вещам и кладу бесполезный телефон в рюкзачок, но взгляд мой останавливается на дверце. Она едва видна в скупом свете уличных фонарей, и я, улыбнувшись, тяну на себя ручку. Дверца – маленькая, ниже меня, обшитая листом железа и небрежно окрашенная в цвет стен,– неожиданно подаётся, и я, покрывшись мурашками с головы до ног, распахиваю её.

========== Пока ещё 21 декабря, ранний вечер ==========

Лена съедает всё, что осталось в холодильнике, а оставалось там не так уж много: огурец, соевый соус и кусочек сыра. На столе ещё находится несколько листков засушенной морской капусты, и из этого всего девушка сооружает нехитрую японскую закуску, пропитав листки морской капусты соусом и завернув в них огурец и тонко нарезанный сыр. После чего Лена начинает беспокоиться, потому что после утреннего сообщения от Анж ни слуху ни духу. Телефон её выключен, и дозвониться не получается; скоро совсем вечер, и где она может быть? Лена быстро собирается, бежит в университет, но там никого, и все аудитории уже закрыты. В ближайших кафе и магазинах подруги тоже нет, и когда девушка пишет наугад кому-то из однокурсников, все говорят, что уже давно разошлись и разъехались; никто ничего не знает.

Лена ума не может приложить, куда подевалась подруга, и она даже пару раз бегает к дому Анж, но запасного ключа у неё нет, а дверь она просто захлопнула, оставив внутри несколько своих вещей. Приходится возвращаться в общежитие. Телефон у подруги наверняка разрядился, но если она придёт домой, она обязательно станет заряжать его, и тогда до неё можно будет дозвониться. Поэтому всю ночь Лена не спит, пишет, звонит, но, конечно, ответа не получает. Под утро, выпив вторую чашку кофе, она без сил откидывается на подушку, смотрит в потолок и, проснувшись через три часа, когда солнце уже светит в окно, одетая, подскакивает на кровати и снова пытается дозвониться до Анж. Соседка по комнате сердито смотрит на Лену, но ничего не говорит, отворачивается к стене и снова старается уснуть.

Лена достаёт в четвёртый или пятый раз их общий с Анж блокнот, разбухший после летних поездок, листает его, пытается найти какие-то подсказки, но не находит. Весь день, даже не подумав про завтрак или обед, она бегает по всем местам, где они с Анж бывают вместе; несколько раз подряд она, затаив дыхание, нажимает до упора кнопку дверного звонка и слушает осточертевшие соловьиные трели, но, конечно, безуспешно; да и шторы на окнах задёрнуты, а если бы Анж была дома, она бы первым делом их распахнула. В университете никто не видел девушку, в полицию Лена пока идти не решается, но ладони противно холодеют от страха, и девушка покупает и торопливо съедает горячую булочку с сосиской, чтобы не упасть в обморок от голода и переживаний, и запивает невкусным кофе из автомата.

На следующий день всё повторяется, и Лена бегает по вокзалу, и по автобусной станции, и снова везде, где уже бывала по десять раз. Отчаяние всё чаще охватывает её, и она душит в себе нехорошие мысли, опять пьёт кофе, опять стоит у закрытых дверей.

День серый, затянутый тучами, непонятно, утро или вечер – девушка глядит на часы, 16:12 – она, не в силах сдерживаться, садится на лавочку на автобусной остановке и, расплакавшись, судорожно всхлипывает, втягивает морозный воздух, от которого слипаются ноздри и застывают слёзы, в горле комок, и от выпитого кофе уже тошнит. Высморкавшись в платок, Лена вытирает слёзы и оглядывается в пустой надежде, что подруга появится откуда-то из-за поворота как ни в чём не бывало.

Но, конечно, Анж ниоткуда не появляется.

Голова почти не работает, поэтому Лена с минуту соображает, в какую сторону нужно пойти, чтобы найти полицейский участок. Она оттягивает с этим до последнего, потому что никак не может поверить, что Анж просто пропала. Но это нужно сделать, а звонить снова родителям подруги будет очень сложно: вчера уже звонила и осторожно узнала, не приезжала ли дочь, и бабушке её в посёлок тоже звонила.

Лена вздыхает и встаёт с лавочки. Темнеет стремительно, и в каждой проходящей девушке Лена надеется разглядеть Анж.

А потом у неё перехватывает дыхание.

========== Ночь. Третий этаж университетского корпуса ==========

Дверца распахивается, и я отшатываюсь от потока воздуха, одновременно горячего и свежего. Держась за ручку, я осторожно, маленькими шажочками, подбираюсь к порогу и смотрю вниз. Подо мной – не два этажа, а по меньшей мере семнадцать, и я, оторопев от неожиданности и крепко вцепившись в выступ на стене, вглядываюсь в огни незнакомого города. В том, что это не мой город, я уверена с первой секунды. Слишком много цветных огней и лент света от бесконечно мчащихся машин внизу. Они едва различимы, золотистые и платиновые, алые и, как такси в Нью-Йорке, приглушенно-жёлтые. Люди бессмысленными потоками вливаются в распахнутые двери глубоко внизу, воздух дышит почти по-человечески, чувственно, и мне так тепло, что я стягиваю кофту и остаюсь в своей легкомысленной футболке с короткими рукавами, глубоким вырезом на груди и нарисованной Эйфелевой башне. Подарок Элен, конечно же. К этому времени я понимаю, что воздух за дверцей плотный, как морская вода, и мне нечего опасаться.

Я сижу на самом краешке, свесив босые ноги в бездну, любуюсь незнакомым ночным городом и отчаянно жалею, что у меня разрядился телефон. Сейчас бы я наделала красивых фото и отправила бы подруге. А ещё лучше, если бы она со своей волшебной камерой оказалась рядом; как я ей сумею рассказать про этот город? Я вздыхаю и прислоняюсь к стене, неожиданно тёплой и уютной. Через полчаса я думаю, что неплохо бы удивиться, но удивления во мне не находится.

Весна. Тут только до меня доходит, что там, внизу, на глубине семнадцати этажей – совсем не затянувшаяся зима, а весна, такая весна, когда дождь прошёл, и через минуту уже снова тепло, и деревья робко покрываются молодой листвой, и весенние люди поскорее раздеваются до рубашек, элегантных костюмов и лёгких платьев. Туфли и босоножки наконец приходят на смену сапогам и ботинкам, и окна можно не закрывать на ночь, а кофейни расставляют столики и стулья на тротуарах рядом. И я почти чувствую все эти запахи снизу – асфальта после дождя, майских духов, сладковатых и свежих; молодой листвы и свежего кофе и хлеба; и звуки, хоть и слились почти в один гул, всё равно весенние. Я поднимаю голову и гляжу в небо. Там сияют необычайно яркие звёзды.

Долго сидеть в одном положении я не умею, поэтому я встаю и, прикрыв дверцу, чтобы не вывалиться ненароком, разминаюсь и потягиваюсь. Удивительно, но в аудитории свежее, чем снаружи, в этом безвестном городе. Мне всегда нравилось зимой открыть балконную дверь и стоять на границе тепла и холода в тонкой футболке, прижать руки к груди и ощущать, как ветер охлаждает лицо, шею, ноги и локти, но спиной чувствовать надёжное домашнее тепло. Здесь почти наоборот, и это удивительно. Я понимаю, что проголодалась; я уверена, что у меня в рюкзачке ничего не припасено, но наудачу всё равно перерываю всё содержимое. И на дне обнаруживаю маленькую шоколадку. Я совершенно не помню, когда я купила её, но сейчас я себе ужасно благодарна и стараюсь только не проглотить шоколадку разом.

Мне хочется снова и снова любоваться этим городом. Это ровно такой город, где я с удовольствием затерялась и бродила бы, исследовала и впитывала его запахи, звуки, огни и голоса. Он большой и утончённый, яркий и глубокий. Я раскрываю дверцу.

Долгие две или три секунды я щурюсь на утренний неясный свет, который кажется неожиданно ярким, хотя солнце ещё только встаёт, и небо персиковое, а сверху жемчужное. Ветер бросает мне под ноги горсть серебристого песка. Гул, который не спутаешь ни с чем. Запах, свежий и наполняющий лёгкие волнующей тяжестью. Ветер с привкусом, оседающим на языке, с таким, который хочется ощущать снова и снова. Огромное побережье, далёкие рощицы деревьев, склонивших свои лохматые кроны к океану. Я сразу чувствую, что это океан, а не море. Он вздыхает по-особенному, слишком глубоко, так, что мурашки по всей коже, и кажется, что холодно, хотя воздух влажный и тёплый. Я порывисто вздыхаю в ответ.

Как плохая хозяйка, я сгребаю ступнёй песок к выходу, чтобы не осталось никаких следов. Оглядываюсь – за окнами аудитории ещё совсем темно. Я выхожу и притворяю за собой дверцу. Снаружи это приземистое строение, замазанное белой глиной, и дверца точно так же обшита плохо закрашенными листами металла, как и внутри. Ветер поднимает сыпучий песок и бросает на дверь, мне на ноги; звук песка по металлу джазовый, как щётками по тарелкам на ударной установке.

Я закатываю джинсы до колен и иду к воде. Океан так грохочет, что поначалу мне закладывает уши. Я запоминаю и это ощущение. Ещё удивительнее, что в этой массе воды волны не кажутся огромными, но я понимаю, что это лишь видимость. Ветер упрямый, и ноги тонут в толще песка по щиколотки, но потом я дохожу до отмели, и по мокрому плотному песку идти сразу легче. До воды ещё десятки метров, но я уже вся в солёных брызгах, и в лёгких гораздо больше воздуха, чем за всю мою жизнь. Я знаю, что до глубин океана ещё сотни и сотни километров, и передо мной лишь маленькое море, предисловие к океану, но дыхание гигантских течений красноречиво, и у самой воды, поддавшись порыву, я сбрасываю футболку и стою лицом к лицу перед огромным простором воды, мокрая, наполненная, бесконечно счастливая и растерянная.

Грохот волн тихий и нежный, я давно уже привыкла к нему и заранее горюю о том, как мне его будет не хватать. Вокруг на километры – никого. Я знаю, что где-то в четырёх или пяти километрах справа, в лагуне, рыбаки. Я не вижу их, просто знаю и чувствую, и запах рыбы и костров сочится сквозь густой сноп ароматов воды, песка, камней и воздуха. Я набираю красивых ракушек и камней, набиваю ими карманы джинсов, чтобы подарить Элен, нахожу мокрую футболку, отряхиваю её от песка и натягиваю – ветер тут же высушивает её на мне. Я иду вдоль побережья, по колено в воде, в джинсах с мокрыми штанинами, к рыбакам, не заботясь о том, что сквозь тонкую влажную ткань футболки мои соски видны слишком явственно; скоро, через час, я нахожу рыбаков, приветственно машу рукой, и мы говорим на каком-то ясном языке, просторном и простом. Мне кажется, что это малайский, но это не сильно важно.

Рыбаки, старые, морщинистые и щербатые – их улыбки всегда широкие – угощают меня жареной рыбой, а я выгребаю из карманов остатки монеток и дарю им. «Русиа», удивляются рыбаки, выспрашивают меня про вечную зиму, а я, так недавно страдавшая от затяжной зимы, смеюсь и говорю, что всё это сказки. Вот бы мой телефон был жив, я бы могла показать им наши с Элен летние фотографии. Но я лишь рассказываю им всё, что приходит в голову, и рыбаки жадно слушают меня, а потом один из них достаёт старенький кнопочный телефон, и мы вместе фотографируемся. Я сижу, вытянув ноги к огню, уплетаю вкусную рыбу, и мне тепло и так хорошо, что навечно бы тут осталась. Но солнце давно уже перевалило через зенит, я, опомнившись, обнимаю всех по очереди – «Русиа!» – снова удивляются рыбаки моей дикости и дарят мне сломанный серебристый рыболовный крючок; смеюсь над ними и с ними и бегу обратно, к приземистому строению с дверью, обшитой листом металла. Отряхиваюсь от песка, осознавая, что это бессмысленно, что он уже въелся в меня, и проведу я в душе час, не меньше, когда вернусь домой; распахиваю дверцу и забегаю в пустую аудиторию; вещи мои на месте, я снова отряхиваю ноги от песка и обуваюсь. Я заматываюсь в шарф, надеваю куртку и перекидываю рюкзачок через одно плечо. Как это странно после тёплого побережья. Я чувствую в своей груди океанские волны, поэтому поскорее выбегаю из корпуса и скорым шагом иду домой. Смеркается, на каких-то часах над входом в банк четыре часа пополудни, я ускоряю шаг и вижу на аллее заплаканную Элен. Она идёт куда-то быстрым шагом. Я бросаюсь к ней.

– Анж? Анж! Анж!

Она рыдает, намертво схватив меня за воротник, и я вижу, что кулачки её побелели, и губы тоже белые, прижимаю её к себе, целую в мокрую щёку и шепчу, чтобы успокоилась, обещаю всё рассказать, но она не может успокоиться и тоже обещает рассказать, но голос её прерывается, я тормошу её, требую, прошу, умоляю, чтобы начала дышать воздухом, а не слезами; захожу с ней в ближайшее кафе, прошу воды, чая, пирога, насильно кормлю её.

Мне становится легче, когда я наконец слышу от неё следующее слово:

– Балбесина!

И только тогда мы начинаем говорить.

========== 23 декабря, очень поздний вечер ==========

– Не понимаю,– говорит Лика. Она делает слишком большие паузы, потому что никак не может собраться с мыслями.– Куда делись целые сутки? Я уверена, что была ночь, утром побережье, после обеда я побежала обратно.

– Так. Давай ещё раз, и будем записывать всю предысторию,– отвечает Лена. Она сидит на постели, и Лика закутала её в два пледа, потому что девушку трясло беспрерывно, и только после второй чашки чая, завернувшись накрепко в пледы, неуловимо пахнущие Ликой, она начала немного успокаиваться. В руках у неё блокнот и ручка.

– Давай,– соглашается Лика. Она сидит рядом, по-турецки, всё в тех же джинсах, только ракушки и камешки грудой теперь лежат перед подругой. Время от времени, замечая, что Лену начинает знобить, Лика крепко прижимает её к себе и гладит по голове. Подруга успокаивается, и они продолжают расследование.

– Двадцать первое число, суббота. Часов в одиннадцать ты выходишь из кафетерия. Видишь, что все однокурсники уже разошлись. И зачем-то идёшь на третий этаж. Так?

– Ага.

– А зачем?

– Я сама не знаю. Мне было грустно, что все разбежались, и хотелось уединиться. Вот и бродила по корпусу. Забилась в свой уголок в триста шестнадцатой.

– Так, подожди.– Лена тщательно записывает всё.– Потом ты ложишься отдохнуть. У тебя сил не было?

– Да. Когда меня Ру стал расспрашивать про португальский, у меня руки опустились, потому что я не знала сама, что и думать. И эта фотография ещё.

– Ну на фото точно соседка, я тут тоже не сомневаюсь. Света.

– Вот.– Лика снова делает паузу.– Я просто проваливаюсь в сон, а просыпаюсь только ночью. Телефон у меня уже разрядился, так что я даже не могла посмотреть, сколько времени было.

– Погоди-ка. А может быть такое, что ты проспала не до ночи на воскресенье, а до ночи на понедельник? То есть больше суток?

– Вообще я последние дни очень сильно не высыпалась,– подумав мгновение, отвечает Лика.– Так что запросто. Хотя знаешь, я столько сказок прочитала и столько фантастических фильмов посмотрела, что не удивлюсь, если за дверью время течёт не так, как здесь.

– Тогда вся хронология сбивается,– растерянно замечает Лена.

За окном ветер грохочет старыми жестяными карнизами, проводами, вывесками и лязгает неплотно прикрытыми дверьми, раскачивает сутулые фонари, бьётся в окна, и на стенах тени от голых деревьев жутковатые. Лена плотнее укутывается в плед.

– Ветер жуткий.

Лика рассеянно кивает, и через несколько минут ветер стихает – медленно, как будто пылесос выключается; только с крыш что-то капает, как весной.

– Ну а про этот город и побережье я уже всё записала,– с любопытством взглянув на неё, говорит Лена.– Всё это ужасно необычно.

Лена поджимает ноги, когда подруга пытается вытянуться на краешке кровати, а потом ставит их поверх колен Лики.

– Ты наверняка сильно устала, а потом ещё меня пришлось успокаивать.

– Пришлось,– улыбается Лика.– Ты меня напугала немного. Я не могла подумать, что меня не было двое суток.

– Даже больше.– Лена протягивает руку и сжимает ладонь подруги в своей.– Это было тяжело. Я уже направлялась писать заявление на розыск пропавшей.

– В полицию?

– Да.

– До чего я тебя довела. Извини.

– Ну правда, я просто не знала, что и думать.

– Так,– Лика приподнимается на локтях и внимательно смотрит на Лену.– Сейчас я буду тебя развлекать. Иди на кухню.

– Ты в меня столько чая влила, что лучше бы не на кухню.

– Хорошо, сначала не на кухню, а потом сразу на кухню.

Лена пытается выбраться из кокона из пледов – приходится ей помочь; убегает в ванную и закрывается там. Тут же что-то с грохотом падает на пол. Лика тихо смеётся. Она уже научилась не подпрыгивать от испуга в такие моменты.

– Ты забыла сказать, зачем мне на кухню,– через минуту в комнату просовывается мордашка Лены.– Не есть же. Я в прошлый раз уже всё съела. Там только горчица и сельдерей.

– Просто побудь там и… Встань на то место, где ты в прошлый раз поломала мой стул.

– Я его поломала? – возмущается Лена.– Он сам.

– Я знаю,– улыбается Лика.– Встань за стеной. Улыбнись. Сострой рожицу. Можно хоть на голове стоять. А я попробую угадать, что ты делаешь.

– Ага,– с сомнением отвечает Лена и исчезает за дверью, для надёжности прикрыв её.– На голове.

Лика встаёт, зажмуривается и упирается ладонями в стену.

– У тебя очень милая улыбка, когда ты думаешь, что тебя никто не видит.– Приходится говорить чуть громче, чем обычно,– хоть дверь прикрыта неплотно, но Лика хочет, чтобы её точно услышали.– Язык ты мне тоже показываешь очень мило. Да, волосы дыбом – это прямо твоё. Зачем ты крадёшься к холодильнику? Ты же говорила, что там ничего нет. Не делай удивлённое лицо, я пообещала угадывать и держу слово.

Лена с подозрением появляется на пороге:

– Ты провертела дырочку в стене? У тебя камера наблюдения? Дяденька фокусник, ну раскрой секрет, ну пожалуйста.

Лика едва успевает принять непринуждённую позу:

– Давай ещё раз.

– Ну как так-то! Ну ладно…

Лена снова скрывается.

– Я не знаю, как выглядит танец диких папуасов, но ты сейчас танцуешь очень похоже на них. Так, погоди, погоди, не ешь свою коленку, она тебе ещё пригодится. Лучше пойдём в какое-нибудь ночное кафе или закажем пиццу.

Лена хохочет и забегает в комнату:

– Убедила. Скажи, ты уже не удивляешься, когда обнаруживаешь что-то подобное?

– Что-то подобное?

– Ты управляешь погодой.– Лена выставляет вперёд руки, видя, как подруга начинает протестовать.– Управляешь, причём часто сама этого не замечаешь. Ты знаешь все языки, которые только можешь представить. Знаешь, уже за это тебя в Средние века сожгли бы на костре. Два раза подряд, для надёжности.

Лика улыбается:

– Продолжай.

– Ты видишь сны-предсказания.

– Они не каждый раз сбываются.

– Но ты знаешь, когда они сбудутся, а когда нет.

– …Это точно,– помедлив, говорит Лика.

– И теперь ещё выясняется, что ты видишь сквозь стены. Всё это чуть-чуть необычно для обычной девушки, так?

– Так. Ещё чашка с горячим шоколадом.

– А что с ней?

– В ней шоколад никогда не заканчивается. И всегда горячий.

– Это меня добило, честно,– признаётся Лена.– А ещё дверь…

– Погоди-ка. Я дверью не управляю, это скорее она мной…

– Я понимаю,– терпеливо говорит Лена.– Но мне вот, например, нечасто встречается дверь, которая ведёт на берег Тихого океана.

– Знаешь. Я ведь прикасалась к этой двери. Но ничего за ней не видела и не ощущала. Это как будто что-то за гранью.

– Анж.

– Да?

– В ближайшие дни ни у тебя, ни у меня нет экзаменов.– Лена внимательно смотрит на Лику. Лика, рассмеявшись, берёт её за руки и проникновенно говорит:

– Только две вещи. Не забудь камеру.

– Я скорее одеться забуду. И почистить зубы, а это вообще фантастика. А какая вторая вещь?

– Не факт, что мы попадём на то же самое побережье.

– Я тоже об этом подумала. Но ведь попытаться стоит?

– Конечно. Я попробовала всего два раза, а потом торопилась обратно.

– Ты как будто пытаешься меня отговорить,– укоризненно говорит Лена.

– Нет, ты чего! – пугается Лика.– Просто мы обе будем разочарованы, если ничего не получится. И кроме того, я ужасно боюсь, что ты подумаешь, что я фантазирую. Или что мне это всё приснилось. И перестанешь мне верить.

– Я тебе верю всегда,– коротко отвечает Лена.– Идём.

Помолчав, она добавляет:

– Даже если ничего не получится, я, конечно, посомневаюсь, но ты меня убедишь любым другим способом.

– Да. Завтра, как только откроется университет.

– Да. И ещё я смутно помню, ты что-то говорила про ночное кафе. Я ужасно проголодалась.

Лика улыбается:

– Конечно. Одевайся. Да, кстати. Я так и не ответила на вопрос.

– На какой? – удивляется Лена.

– Удивляюсь ли я, когда обнаруживаю свои странности… Удивляюсь. Но как-то потом. Спустя несколько часов или даже дней. Это странно, но зато потом как ковш ледяной воды за шиворот.

Лена, обуваясь, поднимает голову и говорит серьёзно:

– Пообещай одну вещь. Когда научишься летать, сначала приземлись, а потом удивляйся. Чтобы я за тебя не волновалась.

========== Назавтра ==========

Обычно я терпеливый человек, но в холле общежития я уже час, и все четыре раза, пока я звонила Элен, она обещала спуститься через три-четыре минутки. Хронология явно нарушилась не только у меня. Я запарилась, сняла куртку, замёрзла, вспомнила принцип «одна нога из-под одеяла, когда не то жарко, не то холодно», попыталась применить его к куртке, не преуспела. Сыграла в две игры на телефоне, прочитала все объявления на стене, начала подпрыгивать от нетерпения, но во время очередного прыжка зашёл высокий, красивый и темноволосый местный житель, я смутилась и чуть не упала, но всего через двадцать минут спустилась Элен и тут же принялась убеждать меня:

– Я старалась быстро, как могла, просто хотела всё предусмотреть.

– Я уже устала сердиться, поэтому не сержусь, так что бегом, а то пока ты копаешься, корпус закроют.

У Элен на плече рюкзак. И всё.

– Я думала, ты два чемодана собираешь. На колёсиках.

– А говорила, что не сердишься,– примирительно улыбается Элен, одновременно делая жалобные глаза. Под распахнутой курткой у неё синяя клетчатая рубашка и свободно повязанный шарф. На ногах джинсы – совершенно обычные, и я удивлена, что они не красные с зелёными заплатами,– и тёплые ботинки.

– Да как на тебя сердиться. Просто я могла поспать немного подольше.

– Не забывай, что ты на днях уже выспалась впрок.

Я не знаю, что на это ответить, поэтому просто пихаю её в бок локтём.

Погода прекрасная, и хоть под ногами снег, а ветер дует в лицо, но солнце сияет, и до университета мы доходим быстро, деловито показываем студенческие билеты на вахте и идём сразу наверх, к триста шестнадцатой аудитории.

Между вторым и третьим этажом Элен спрашивает меня:

– Слушай, а если там сначала опять будет город? Только не тот, а другой. Например…

– Например, Париж,– перебиваю я её.

– Это я и имела в виду.– Подруга смущённо улыбается.

– Нет,– качаю я головой.– Даже в этом случае не хочу.

– Поняла, для достижения мечты нужно страдать и преодолевать сложности.

– Да никакая это не мечта. Ну и кроме того, паспорт, деньги. Отель. Проблемы с полицией. И так далее.

– Какая ты скучная.

– Практичная. Я всё же наберусь сил и подробно объясню тебе, почему я не хочу в Париж.

– А в Лимож? Нант, Ниццу? – сладким голосом перечисляет Элен.– Лилль? Гренобль? Монпелье, наконец? И… Прованс?

– Ты наконец-то начинаешь улавливать суть.

– Ах так? Я все эти годы была недалека от истины?

Я растерянно смотрю на дверь триста шестнадцатой аудитории. Она закрыта.

– Не бежать же за ключом на вахту… Они-то дадут ключ. Но через пару часов забеспокоятся.

– Разумеется,– хладнокровно говорит Элен.– Доверься мне.

Она сбрасывает рюкзак и садится возле него на колени. Достаёт из кармашка что-то, пристально смотрит на замочную скважину и просовывает в неё две разогнутых скрепки. Через пятнадцать секунд она распахивает дверь.

– Элен,– поражённо говорю я.

– Видишь ли,– невозмутимо отвечает она.– Я часто ищу места для фотосъёмок. Все самые интересные места обычно закрыты на ключ. Приходится идти на компромисс с законностью и осваивать новые специальности.

– С кем я связалась…

Мы оказываемся вдвоём в пустой аудитории, залитой солнечным светом. Видно, как в воздухе летают частицы пыли. Вокруг нас – тишина, и мы, стараясь ступать потише, поднимаемся к верхним рядам.

– Ты специально не стряхивала паутину с дверцы, для конспирации?

– Я её в темноте даже не заметила,– признаюсь я.

– Волнуешься?

– Очень.

Дверь подаётся не с первого раза. Мне приходится дважды дёрнуть за ручку, и на мгновение меня посещает мысль, что Элен снова должна побыть взломщицей.

========== В тот же самый день ==========

Волосы взлетают, плещутся на ветру и тут же полны песка. Всё песчаное – и цвет волос, и цвет лиц, и мраморный рассветный воздух, и даже синяя и красная рубашки. Веснушки на лице проявляются, как изображение на фотобумаге, невидимо, и все моменты замедленные и полные воздуха.

– У тебя почти никогда не видно веснушек, а сейчас есть.

– Здесь всё другое… Даже цвета другие.

Камни и роща не слева, а далеко справа. Обе девушки, босоногие, в закатанных джинсах и почти одинаковых рубашках, спускаются с барханов вниз, к огромной полосе мокрого песка. Куртки, ботинки и сапожки где-то сверху, у приземистого белого строения. Ветер кружится, налетает порывами, успокаивается ненадолго, а потом снова бросает на ноги горсти песка. Девушки прикусывают губы и хмурятся, наступая на шершавые камни и на чьи-то засохшие клешни.

Волосы попадают в рот, и они пальцами, морщась, достают их из губ. Кончики волос блестят, испачканные в бесцветной гигиенической помаде. Одна из девушек останавливается, бросает рюкзак на песок, достаёт из кармана тонкую резинку и забирает в пышный хвост непослушные курчавые волосы. Две или три короткие пряди остаются свободными и щекочут виски. Потом она расстёгивает клетчатую рубашку, и ветер тут же распахивает её, и ткань трепещет на ветру за спиной, как флаг неизвестного острова. Девушка поднимает руки и, прикрыв глаза, подставляет лицо и тело мокрому ветру с неясным будоражащим запахом. У неё тонкая шея, а на груди под левым соском маленькая родинка. Грудь и живот покрываются мелкими мурашками. У девушки смуглая кожа, как будто она уже много дней провела на побережье.

– Здесь бесполезно строить замки из песка, да?

Вторая девушка улыбается, глядя на неё, и садится у её ног. Расстёгивает несколько пуговиц на своей рубашке, чтобы ветер забирался под одежду, и запрокидывает голову. Солнце уже поднялось, и девушка ощущает его лучи на лице почти по-настоящему, как прикосновения. Она погружает ступни в песок – он влажный, но не тяжёлый. Потом подтягивает завёрнутые джинсы ещё выше к коленям и стряхивает со щиколоток налипший песок. От прикосновения рубашки к груди, когда ткань натягивается, по телу пробегает мягкий приятный разряд, а сама грудь наполняется чем-то воздушным и одновременно приятно тяжёлым, и девушка выпрямляет спину. Рубашка от брызг воды почти насквозь влажная.

Берег издалека кажется чистым и нетронутым, но когда сидишь, видно не только прозрачные камни, но и водоросли, остатки медуз и маленьких рачков, не справившихся с волнами, и это выглядит как первобытный орнамент.

Волны кажутся живыми, как спины огромных блестящих животных, поднявшихся со дна.

– И никого.

Девушка, сидящая на песке, кивает. Её шоколадные волосы и непослушная чёлка в лучах солнца почти золотистые. Шум волн заглушает всё, даже мысли, но звон пряжки ремня слышно. Девушка наблюдает, как подруга сбрасывает на песок рубашку, стаскивает джинсы и неуверенно входит в воду, оставшись в одних чёрных узких трусах. Волны тут же окатывают её тяжёлыми слюдяными брызгами, и она тут же обхватывает себя руками за плечи.

– Он как живой…

– Здесь ещё залив, поэтому волны пока не такие большие. Видишь, там полоска берега, как в тумане? – девушка, сидящая на песке, показывает рукой влево.

– Анж. Идём тоже.

Лика улыбается, встаёт и отряхивает джинсы сзади. Правда, тут же понимает, что это бессмысленно. Расстёгивает рубашку до конца и мгновение стоит, наслаждаясь ощущением мокрого ветра на груди. Она даже прикрывает веки, чтобы почувствовать и запомнить сильнее. Стаскивает джинсы, потом снимает рубашку и складывает аккуратно, а потом так же аккуратно кладёт одежду подруги. Находит два увесистых выбеленных камня и прижимает ими одежду, чтобы не разлетелась по побережью. Пристраивает рядом оба рюкзачка, объёмный свой и второй – компактный, но тоже увесистый. Поправляет трусики, такие светлые, что в них она кажется обнажённой, и, шлёпая по набегающей воде и идёт к волнам, оставляя следы, которые тут же размываются и исчезают. Она смотрит на свои босые ноги – волны, расплёскиваясь по берегу, вспениваются, на мгновение становятся прозрачными, как стекло с подтёками, и в этот момент ступни едва видны, и пальцы призрачные, не нарисованные до конца. Девушка наклоняется и погружает кисти рук в воду – они тоже призрачные. От того, что вода блестит на солнце, а пена волн, мгновенно распадаясь, из белой неуловимо превращается в хрустальную, голова немного кружится, и Лика, прищурившись, ищет глазами подругу. Та уже успела зайти по пояс, и на залитом солнцем небе она почти чёрная. Воды непривычно много, стоять по колено в ней уже кажется сложным.

– Только не вздумай здесь плавать. Там правее лагуна, там можно будет поплавать.

– Я просто хочу это почувствовать. Я как будто одна посреди мира.

– Я тебе не мешаю? – Лика спрашивает почти серьёзно.

– Только дополняешь картину. Я же взяла с собой камеру, как ты можешь мешать?

Они стоят рядом, и волны колышутся, и только горизонт спокойный и безукоризненный. Ветер дует, не прекращая; где-то над берегом кричат невидимые птицы, и плотная вода не даёт стоять спокойно – девушки смеются, скрывая смущение, когда приходится хватать друг дружку за руки и за талию, чтобы удержаться на ногах. Мелкие камни бьют по коленям и по бёдрам, а по щиколоткам скользит кто-то мягкий и тоже невидимый, Лика взвизгивает, а Лена вдруг хватает её за запястье и тащит к берегу:

– Медузы! Вдруг они ядовитые?

В воде беспокойное умиротворение, и солнечный свет сливается с бликами на воде, но когда девушки оказываются на берегу и растягиваются на прогревшемся песке, мир вокруг кажется ещё более бесконечным, и океан – сплошное дыхание, смутно опасное, но притягивающее.

Лена легонько касается ступнёй щиколотки подруги, и Лика, почти не открывая глаз, вопросительно приподнимает брови. Обе экономят слова, потому что за шесть лет знакомства слова можно оставлять для того, чтобы подшучивать друг над другом или говорить самые серьёзные вещи.

– Спасибо за такой подарок,– тихо говорит Лена. Её хорошо слышно в шуме набегающих волн.

Лика, чуть улыбнувшись, кивает.

– Здорово, что я смогла показать тебе это.

– Пожалуй, это стоило пары дней беспокойства.

Лика не глядя находит её ладонь и сжимает в своей.

– Ещё раз прости. Я не нарочно.

– Да я знаю.

Солнце заполняет их. Оно всё выше. Кажется, что так можно лежать часами или даже столетиями. Сквозь ажурные облака солнечные лучи совсем не кажутся палящими. Метрах в трёхстах выше рощица деревьев с широкими листьями, в ладонь, но шума листьев на ветру не слышно – всё заглушает океан. Лика переворачивается на живот, и Лена тоже – лениво болтает ногами в воздухе, смахивает с плеча какое-то насекомое. Потом опускает ступни на песок, устраивается щекой на сложенных ладонях и смотрит на умиротворённую Лику. Тихо, чтобы не услышала подруга, вздыхает. Почему в самые хорошие моменты всегда есть место грустным мыслям? Она думает о письме, что отправила Лике на прошлый день рождения, и о том, как они извинялись друг перед дружкой за слишком скромные подарки, потратив все деньги на поездки,– но Лика приготовила для подруги крошечные космические пирожные и в каждое вложила записку с тёплыми словами; думает о родителях, о странной мечте, о том, что за камеру ещё до конца не расплатилась. Ей хочется снова ощутить в руках чёрную надёжную камеру, она вскакивает, легонько пихает подругу ступнёй, и садится на колени у своего рюкзака.