Текст книги "Француженка (СИ)"

Автор книги: kirillpanfilov

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

========== 12 июля, полдень ==========

В те туманные времена, когда бургундское и шампанское не были ещё винами, а были всего лишь угасающими наречиями старого французского языка – приблизительно тысячелетней выдержки,– некоторые вещи выглядели так же, как и в наши дни. Тысячу лет назад точно так же плескались под ногами волны, а берег, поросший пахучей горьковатой травой, плавно спускался к воде; ветер шумел в ивах, и солнце, раскаляя добела небо, медленно поднималось в зенит. Очень может быть, что даже дома за пригорком выглядели очень похожими на те, что стоят там сейчас.

Лика ложится на дощатом понтонном мостике, опустив ноги в воду, и чуть заметно покачивает ступнями, отчего на волнах расплываются малахитовые круги; она улыбается своим мыслям. Река такая же неспешная, сонная, подогретая полуденными лучами, как и столетия назад. Мягкий ветер налетает и ерошит волосы, щекочет щёки и нос. Даже сквозь прикрытые веки и спутанную чёлку солнце на воде слепит бликами, и девушка сдвигает светлую соломенную шляпу на лицо.

Вдалеке на катере кто-то пролетает вдоль изрезанного берега, оставив плотные настойчивые волны по бокам,– подол длинной юбки уже совсем мокрый; но вода освежает, и ноги вынимать из воды совсем не хочется. Клетчатая рубашка, застёгнутая на две пуговицы, то и дело распахивается, почти обнажая грудь, но Лика придерживает лишь шляпу, чтобы не улетела. От тёплого воздуха и солнечных пятен нападает дремота, и девушка, почти проваливаясь в сон, видит себя со стороны на деревянном мостике в колышущемся мареве, и звучат в голове песни на старофранцузском языке.

Её имя почти рифмуется с бликами на воде; Лика убирает шляпу с лица, садится, щурясь, встряхивает головой; рассыпаются по плечам густые тяжелые волосы, и девушка поднимает с дощатого настила книгу. На ветхой светло-бежевой обложке написано: «История французского языка».

Пикардский язык, лотарингский, шампанский – эти названия звучат как музыка. Лика листает тонкими пальцами хрупкие страницы; хорошо, что бумага уже пожелтела от времени, иначе страницы слепили бы глаза. Девушка снова надевает шляпу, поглубже натягивает её, придерживая обеими руками за поля, пока ветер сам перелистывает страницы.

Галло, анжуйский, бургундский языки, пуатевинское наречие. Она пробует названия на вкус, перекатывает на языке. Дотрагивается кончиками пальцев до напечатанных строк, как будто они могут быть такими же приятными на ощупь. Но буквы едва ощутимо вдавлены в старую бумагу, от ветхости пыльно-бархатистую. Лика неожиданно улыбается и быстро распрямляет ноги, поднимая целый фонтан брызг, и серебристые брызги эти, загораясь огнями на солнце, на долгое мгновение повисают в воздухе, прежде чем обрушиться обратно и взволновать спокойное течение реки. Спрятав книжку за спину, девушка смеётся, вся мокрая, вынимает ноги из воды и садится по-турецки на самом краешке деревянного настила, чуть подтянув светло-синюю выгоревшую юбку. Ветер приносит с пригорков запахи цветов и земляники.

Перед тем, как отправиться на лето в посёлок у реки, Лика побросала в сумку книги; среди тех, что выдали в библиотеке на следующий семестр, оказались два учебника по истории французского языка. Устроившись на низком берегу с подветренной стороны, девушка опускает босые ноги в воду и погружает пальцы в тёплый мягкий ил, а мысли её погружаются в путаницу французских диалектов. По кусочку распутывая плетение из слов и правил, снимая с носа налетевшую серебристую паутинку и заправляя влажные пряди волос за уши, Лика скользит взглядом по строчкам песен, написанных десять столетий назад, вчитывается и неожиданно для себя понимает их без перевода, и даже напевает, хотя готова поспорить, что никогда не слышала этих мелодий. Песнь о Роланде, Рено де Монтобан и Нарбонна, стихи трубадуров и труверов, пасторали и бретонские лэ; откуда в её ушах звучит эта музыка, почему ей так легко вполголоса петь эти песни? Лика вновь и вновь приходит по утрам на берег, гуляет по щиколотку в воде, сидит на обрыве, свесив ноги, или ложится на прогретые доски понтонного мостика, и с ней неизменные книги по старофранцузскому языку. Она, прикрыв глаза, отчётливо видит и торговцев на площадях, и напыщенных певцов с маленькими арфами, и смешливых девушек в неудобных башмаках и тканых платьях с передниками и чепцами, и слышит их голоса; никому об этом не рассказывает.

Лика находит в учебнике ошибку. В рассуждениях о косвенном падеже и о порядке слов: девушка перечитывает абзац, хмурится, а потом сердито восклицает:

– Да никто так не говорил!

И замолкает удивлённо. Откуда она-то знает? Не могла она слышать, как говорили шесть или семь веков назад, ей месяц назад исполнилось жалких восемнадцать лет. Шелестит рогоз; какие-то птицы, возмущённо переругиваясь, пронеслись над самой головой, и девушка в замешательстве встряхивает головой. Шляпа, воспользовавшись моментом, тут же улетает и плавно садится на зелёную воду.

– Ну чёрт!

Девушка смеётся сама над собой:

– Дурочка…

Запахивает рубашку и босиком сбегает на берег, по мокрой траве спускается в вязкий ил и умоляет шляпу прибиться к зарослям рогоза. Шляпа и правда плывет туда и застревает в кустах. Лика спускается в воду, придерживая юбку у коленей, ил тут же облепляет ступни, но шляпу с третьей попытки удаётся вызволить из воды. На ярком солнце она высыхает за считанные минуты, а девушка перелистывает тексты на старых языках и ищет подтверждение своей догадке. Жарко, Лика оглядывается в поисках тенистого места, но не находит – до ближайшей рощицы идти и идти, у воды лучше. Девушка вытирает мокрый лоб и снова заправляет волосы за уши, временами вспоминает про шляпу, но та теперь не делает никаких попыток скрыться. Рубашка на спине влажная, а Лика находит удобное местечко, где можно сесть и снова опустить ноги в воду.

Через несколько минут небо начинает хмуриться – свежий ветер подул и принёс увесистые сизые облака. Пахнет дождём, и Лика, раздосадованная, бормочет, всматриваясь в небо:

– Дождя ещё только не хватало. Не нужен мне тут дождь, я дочитать не успела.

Ветер пахнет рыбой и норвежскими берегами, налетает рывками, торопливо переворачивая страницы и пригибая траву, немедленно угоняет облака за горизонт и затихает где-то за холмами, но девушка, увлечённая книгой, только через час вспоминает, что собирался дождь, да так и не собрался; встаёт, находит на пригорке брошенные шлёпанцы, обувается и идёт домой в раздумьях. Она понимает, что вряд ли будет всерьёз готовиться к экзамену по истории французского языка через полгода.

– Погода два раза менялась,– сообщает бабушка, пока Лика разувается и тщательно вытирает ноги о половик у входа.– Тебя дождь не промочил?

– Я как-то отогнала его,– улыбается Лика,– не успел ничего со мной сделать.

Она устремляется к столу, потому что на столе уже горячая жареная картошечка с луком и шкварками, и рядом ледяные солёные помидоры в тонкой кожице, газированные и обязательно лопнувшие с одного бока, и девушка выкидывает из головы все французские мысли.

========== Конец июля, 8 часов утра ==========

На улице ещё не так жарко, я умываюсь ледяной водой из-под рукомойника и чувствую, как окончательно покрываюсь мурашками, когда раздается стук в калитку.

Я босиком иду прямо через грядки с мягкой землей – открываю в полной уверенности, что это кто-то к бабушке. Но, едва дотронувшись до шпингалета на калитке, понимаю, кто стоит сейчас за высоким забором – ощущение, словно вижу воочию, и у меня начинают дрожать руки. Меня едва не сбивают с ног и с воплем:

– Привет, балбесина! – начинают душить в объятиях.

Я смеюсь и плачу одновременно. Месяц назад мы с моей Элен повздорили, как обычно, из-за глупости, и на целый месяц я осталась без общения с любимой подругой.

– Потрясающе выглядишь, свинтус молчаливый…

Я совсем не считаю, что выгляжу потрясающе – длинная юбка, потому что в первые же дни на берегу обгорели на солнце ноги, и рубашка узлом на животе, и волосы, ещё взъерошенные после странных снов, но Элен всегда убеждала меня, что даже простые вещи придают мне шарм.

– Я не молчаливый. Я тебе уже раз десять порывалась позвонить или написать, ты же знаешь.

– Если бы знала, приехала бы ещё быстрее. Мир?

– Конечно, мир, ты ещё спрашиваешь… Во сколько же ты встала? – спрашиваю я. Ехать сюда из города почти два часа, а Элен обычно не отличается любовью к ранним подъёмам.

Но она лишь неопределённо машет рукой, и я понимаю: не ложилась спать совсем, чтобы не проспать первую электричку. Элен, моя Лена, как всегда – растрёпанная, в невообразимых греческих сандалиях и безумной расцветки комбинезоне, с сумкой через плечо, со своей чудовищно большой фотокамерой. Мы день не можем наговориться, засыпаем вповалку на веранде вместо обеда и потом после обеда. Она постоянно фотографирует меня, мои губы, ключицы и ноги; из-за неё я гуляю по лесу почти голышом и вся в комариных укусах, но что могу сделать, когда творится искусство? Я чуть ли не подпрыгиваю от неожиданности, когда в очередной раз слышу щелчок затвора, совсем того не ожидая. Я могу плавать, переодеваться, задумчиво бормотать что-то со своими книжками, знакомиться с ёжиком, забежавшим в сад, но подруга всегда начеку. Она поднимает меня в пять утра, и на её кадрах я купаюсь в нежных рассветных лучах, в каплях ледяной воды, которую она стряхивает на меня с веток, и я смеюсь от ужаса и восторга. И нужно признать, на её снимках я на самом деле получаюсь сказочной и даже нежной. Такой настоящей, что я сама себе начинаю нравиться. Спать мы ложимся тоже примерно в пять утра, и для меня загадка, откуда она черпает силы, потому что я сонная, что на языке Элен называется «лиричность», «нежность» и «загадочный взгляд». Он не загадочный, начинаю спорить я, а сонный, просто нужно хоть иногда отдыхать, но спать летом не в её правилах.

Вечером светит луна, мы гуляем босиком по большой песчаной отмели, слушаем шелест в тростниках и глухие удары невидимой лодки, привязанной где-то рядом. Садимся у самой воды, и Элен строит замок из мокрого песка. Как она объясняет, ровно такой же, только чуть побольше, стоит в Осаке с шестнадцатого века. Или стоял, задумчиво поправляю я. Ага, говорит она вполголоса, так точнее. Волны под луной чёрные и масляные, они иногда купают наши ступни, и это всегда неожиданно и сопровождается чуть более сильным всплеском воды. Я достраиваю башенки из мокрого песка. У нас получается целый маленький город. Впервые за эти дни Элен без камеры, я обращаю внимание на её руки. Они тонкие в запястьях, а пальцы одновременно сильные и женственные. Элен скрещивает ноги в щиколотках, ложится на спину и раскидывает руки, глядя на облака, бегущие по небу. Мне не нужно смотреть вверх – ощущение, словно я смотрю на облака её глазами. Я набираю горсть влажных камешков и строю дорогу от замка к её ладони. Тонкими пальцами она почти не глядя раскладывает камешки более красиво, чем получается у меня. Трава рядом с замком превращается в рощи, и в чёрных тенях может прятаться кто угодно. На обратном пути, когда ветер с реки стал совсем свежим, Элен неожиданно обнимает меня и говорит:

– Какое хорошее лето!

Ранним утром она безжалостно будит меня, шурша чипсами в пакетике, уже с камерой наготове, и мы снова идём на отмель, фотографировать постройки в рассветных лучах. Но вместо песчаного замка мы находим руины и отпечатки сапог.

– Анж, ну кому это нужно было? – печально спрашивает Элен.

Она единственная, кто называет меня Анж – «ангел». Я спорю и доказываю, что я темненькая, с карими глазами, крыльев у меня даже не планируется, я никак не сойду за канонического ангела. Элен, Леночка моя безбашенная, говорит, что всё это пустяки.

– Пролетая сквозь плотные слои атмосферы, слегка опалила крылышки, всего-то.

В качестве утешения она говорит, что может называть меня не ангелом, а балбесом, балдой, дубиной или ещё как-то ласково. Я настаиваю на более компромиссном решении вопроса:

– Зови меня, например, Ликой.

– Это не так экстраординарно, как мне требуется.

Элен – удивительная девушка. Она может потерять носки во время прогулки; она умеет приготовить обед на шесть персон, имея в распоряжении только хлеб и сыр; она с одинаковым терпением слушает о тех поразительных случайностях, которые выпадают на мою долю, и об увлекательных фактах из истории французского языка, и ещё рассказывает немыслимые истории, когда хочет, чтобы я поскорее заснула, отчего, конечно, сразу просыпаюсь и с интересом слушаю дальше.

Единственное, чего она не может принять – что я не хочу поехать во Францию. Она считает, что я говорю это, потому что я не могу себе позволить такую поездку, и придумывает что угодно, чтобы помочь воплотиться той мечте, которой у меня нет.

Элен спрашивает, массируя мне плечи:

– Если бы у тебя появилась возможность делать что угодно… Видеть сквозь стены, управлять погодой, летать на метле, видеть вещие сны, оказываться в любой точке мире – какую бы способность ты выбрала?

Я долго думаю. Потом говорю:

– Если бы была возможность выбора – я бы так и не смогла выбрать.

– Потому что сомневалась бы?

– Нет,– я смущённо улыбаюсь.– Просто это как-то нечестно.

– Вот ты удивительная…

В те редкие ночи, когда нам удаётся поспать хотя бы шесть часов подряд, я вижу сны. В одном из них я ростом два с половиной миллиметра и путешествую по складкам и карманам комбинезона на моей подруге, и путешествие это бесконечно. Она сажает меня двумя пальцами в нагрудный кармашек и сообщает, что уже взяла мне билет на поезд номер 166, Сызрань – Париж, вагон семнадцатый, место сорок второе, верхнее боковое. Я просыпаюсь, раскрываю форточку и дышу свежим воздухом, слушаю рассветный шум листвы, а после завтрака Элен проникновенно говорит мне, отдуваясь:

– Пойми меня правильно, Анж. Твоя бабушка – чудесный человек. Но съесть столько, сколько она накладывает мне в тарелку, обычному человеку не под силу. Тут требуются сверхспособности. А я совершенно заурядная в этом плане.

Я пробую не смеяться. Это сложно.

– И ещё,– продолжает она,– я опасаюсь, что я разбухну и перестану проходить в двери. Комбинезон мой лопнет. В абсолютной сферической идеальной фигуре ты перестанешь узнавать меня. И перестанешь со мной дружить. Давай сбежим?

– Куда?

– Например, в Сызрань! – с воодушевлением предлагает она.

Я начинаю икать от неожиданности.

– Почему именно в Сызрань?

– Ну, если я заикнусь про Париж, ты снова будешь ругаться,– миролюбиво говорит Элен и протягивает мне стакан с водой.

– Да нет… Я что, болтала во сне?

– Почему? Нет, честно… – Она поражённо смотрит на меня.

Я рассказываю ей про свои сны. Мы записываем все эти странные совпадения в наш общий блокнот, который ведём ещё со школы.

========== 4 августа, 19 часов 23 минуты ==========

Француженка. Брюки клёш, рыжие ботиночки как из прошлого века, под распахнутой рубашкой тонкий бежевый свитер, а на шее небрежный шарф – до того небрежный и длинный, что дух захватывает, а в голову лезут всякие вольные мысли о её губах и своенравной чёлке – вот бы прикоснуться. Но она, словно слыша мои мысли, упрямо встряхивает головой. И ещё сжимает пальцами на коленях шляпу. Никто из моих знакомых не носит шляпы, только она. И рюкзачок с наклейками и нашивками, отчего вид ещё более заграничный. Только в глазах печаль слишком русская, древняя и тоже красивая.

Я подсаживаюсь рядом – всё купе свободно.

– Привет, Лика!

– Руслан?

На мгновение я вижу в её глазах седые облака, и по окнам, как из ковша, плещет дождь косыми неряшливыми струями; потом снова темнеет, и её глаза шоколадные и бездонные.

– Я тоже рад тебя видеть!

И она наконец-то улыбается, пусть совсем мимолётно, но скулы её розовеют, а губы, и без того нежные, покрываются озорными складочками, и у глаз тоже крошечные складочки. В вагоне сразу чуть светлее от этого.

– Привет, Руслан. Я задумалась, прости.

– Да было бы за что. Никогда не видел, чтобы погода так совпадала с настроением.

– У тебя тоже настроение так себе?

– Я про твоё. Едва отъехали, как осень наступила.

И правда, кажется, сейчас все листья на деревьях в одну минуту станут бурыми, облетят, и деревья костяными остовами будут неуютно качаться на ветру. Вот только светило солнце, и тут же промозглый ветер, электричка несётся сквозь холодные струи, из полураскрытых окон капли падают точно за шиворот, и я бы совершенно не против сидеть сейчас в тёплом кафе с кофе и горячим пирогом. Желательно с Ликой напротив, конечно.

– Ты тоже сел на Партизанской? – удивляется Лика.– А почему раньше не подошёл?

– Любовался тобой издалека,– объясняю я, наклоняюсь к сумке и достаю термос с чаем, в первую очередь, конечно, чтобы не краснеть. Лика всё равно краснеет за обоих нас.– Будешь?

Девушка с благодарностью глядит на меня и берёт обеими руками большую крышку от термоса, куда я налил чай. У неё удивительно тонкие пальцы. И даже ногти какой-то совершенной формы. Она не пользуется ни лаком, ни, кажется, косметикой, но выглядит гораздо красивее всех остальных однокурсниц вместе взятых.

– Сладкий,– удивлённо говорит она.– Уже так отвыкла сладкий чай пить.

– Не нравится? – я стараюсь скрыть разочарование в голосе.

– Удивительно,– задумчиво говорит Лика.– Но из термоса чай вкуснее с сахаром. Это из детства. Вкус походов на холмы, когда с собой сладкий чай в термосе и бутерброды с сыром и колбасой.– Она смущённо улыбается.

У меня тепло разливается в костяшках пальцев и в ключицах. Не знал, что там какие-то особенно чувствительные нервные окончания. Но то, что Лика говорит, как будто на мгновение приближает её ко мне. У меня те же самые воспоминания. Именно холмы и походы.

Девушка допивает чай до последней капли и возвращает мне крышку от термоса.

– Согрелась. Спасибо тебе большое!

Глаза её поблёскивают: за окном стремительно темнеет, и фонари проносятся и мелькают за сумрачным стеклом.

Лёд неловкости сломан, и Лика рассказывает мне, что со здоровьем у бабушки неважно – ездила её навещать. Грустно, а погода и правда в настроение.

– Представляешь, летом был момент, когда я грозу отогнала. Небо хмурилось, дождь прямо готов был политься. А я сижу на берегу, читаю, мне совсем не до дождя. Я так прямо и сказала, ну и тучи сразу разбежались за горизонт.

Я улыбаюсь – у неё такой голос, как будто берёшь какие-то светлые мягкие аккорды на гитаре, и под них хочется петь песенки без особого смысла, лишь бы все улыбались. Не высокий и не низкий, а когда волнуется, даже с лёгкой хрипотцой, а в остальные моменты чистый, и такой скороговоркой, что ей наверняка идёт говорить по-французски. Наугад я говорю на французском что-то про сны и мечты, вспоминаю первые попавшиеся слова, но у Лики тут же загораются глаза, и она мне отвечает так быстро, что я едва успеваю следить за смыслом и, кажется, даже рот раскрыл. В соседних купе на нас оглядываются, потому что голос у Лики звонкий.

Она смеётся над моей растерянностью:

– Просто постоянно читаю книги про историю языка и вообще. Про бриттов, галлов, франков, там жутко интересно. Пропиталась, прониклась.

Глаза её в полумраке совершенно космические, и я делюсь с ней бутербродами и наливаю ещё чаю. Ехать ещё почти час, хотя я бы был не против, чтобы мы где-нибудь застряли часа на три. Провизии хватит, а болтать с этой девушкой и говорить ей всякие успокаивающие вещи я точно смогу несколько часов подряд.

Лика рассказывает мне, как сбываются её сны и как она угадывает погоду. Даже если она мне будет зачитывать гороскоп на следующую неделю, я всё равно буду слушать её с удовольствием. В нужные моменты я удивляюсь, и девушка довольна произведённым впечатлением.

– Вот только про бабушку совсем не хочу, чтобы сон сбылся.

Она тут же сникает, но к концу поездки мне удаётся её снова рассмешить, и я долго стою, глядя, как развевается её поэтический шарфик на ветру, пока она шагает в сторону своего дома.

Цветок на пляшущих волнах. Серебряная звёздная чешуйка, повисшая над грохочущей бездной. Я собираю фразы из Ремарка, чтобы однажды написать ей их. Сам я не в состоянии описать словами, насколько она кажется мне хрупкой лодочкой в океане обыденной жизни.

========== 12 августа, 18:40 ==========

Она погружается под воду, и крики птиц, все дневные звуки, шум ветра, голоса на том берегу – всё стихает, остаётся лишь мерный невнятный гул, и то он больше ощущается, чем слышен. Глаза раскрывать страшно, но она решается и уже через несколько мгновений привыкает к зеленоватым оттенкам, неясным пятнам солнца, угрожающим теням, к медлительным глубинным корягам и меланхоличным лентам водорослей. Пора бы глотнуть ещё воздуха, и девушка, едва коснувшись пальцами ног мягкого неровного дна, отталкивается и, как в замедленной съёмке, движется вверх, к солнечному расплывающемуся кругу, но он как будто не приближается, и вот что странно: это и неважно. Страха нет, он остался на поверхности, и воздух уже тоже не нужен, вот только вода прохладная, и короткое платье, облепившее тело, совсем не даёт тепла; в нём девушка сама себе кажется обнажённой. Но вот она почти у поверхности, стремительно движется вверх, и вытянутые ладони упираются в ледяное и скользкое, твёрдое, и только в этот момент девушку парализует страх. Лёд! Она бьётся об него снизу плечами, руками, переворачиваясь в мутной воде, отталкивается ступнями, ударяясь больно, и снова погружается на глубину: воздуха всё меньше, и только гул в висках, в ушах нарастает, пропитывает её тело. Она неловко вдыхает, чувствуя, как острый ком в груди жжёт её изнутри, захлёбывается водой и, мокрая и несчастная, рывком садится на постели.

Сумерки. За окном гудит дождь. Струи такие плотные, что даже грохота воды по подоконнику не слышно, и ощущение совсем как под водой.

Лика вытирает мокрые виски ладонями, промокает влажной простынёй плечи и грудь, потом комкает её и бросает на пол. Сползает с постели, шлёпает на кухню и залпом выпивает остывший чай, оставшийся в чашке. Потом долго стоит под прохладным душем, приходя в себя. Дверь в ванную она на всякий случай не закрывает. Тщательно, до красной кожи, вытирается и возвращается в полутёмную комнату, садится голышом на краешек растёрзанной постели и смотрит в окно, хмурясь. Ей совершенно не хочется, чтобы этот сон тоже сбылся.

Плечи и пятки болят, как будто она ударилась обо что-то твёрдое.

Лика подходит к балконной двери, приоткрывает её – запах дождя сразу в тысячу раз сильнее; она глубоко вдыхает, ощущая, как капли дождя долетают до её ног, запускает пятерню в густые мокрые волосы и думает, что, конечно, дождя хотелось, но не настолько сильно. Весь город же затопит… Прикрыв грудь, как будто кто-то может её увидеть через густую пелену падающей воды, она вглядывается вверх. Бессмысленное занятие; вообще ничего не видно; тогда Лика раскрывает дверь и, полностью осознавая безумие поступка, выходит на балкон, осторожно наступая на скользкие плитки. Дождь – во всех направлениях сразу, и поначалу девушка судорожно пытается вдохнуть; струи ледяные, плотные, ощущаются всем телом разом, и неожиданно это вызывает совершенно непривычное восхищение – посреди пустого города под беспощадным дождём, совершенно обнажённая, прижавшая локти к груди; она зажмуривается, запрокидывает голову. Ветер налетает снова и снова, и девушка думает, что это как музыка – духовые, мерный гул ударных, звенящие струны линий электропередач, грозящих оборваться – вдалеке под порывом сорвался какой-то рекламный щит, и даже звук его падения – как удар по струнам бас-гитары.

На мгновение дождь прекращается, и в эту паузу девушка остро ощущает свою беззащитность и наготу; она быстро поворачивается и толкает балконную дверь, захлопнувшуюся от порыва ветра. Та подаётся не сразу, и Лика леденеет, сразу вспомнив сон; но дверь всё же раскрывается, и девушка залетает внутрь, запахивается в огромное полотенце, и больше всего сейчас ей хочется, чтобы светопреставление закончилось. Она уже не видит в этом ливне ничего романтичного или захватывающего.

Дождь, впрочем, скоро совсем стихает, и улица выглядит как квартира после праздника детей, которых оставили одних дома на пару часов. Порывы ветра и дождь справились со всем, что можно было сломать, уронить или оборвать. Становятся слышны заунывные звуки сигнализации на машинах. Но город оживает и наполняется привычным шумом, хоть и не сразу. Звенят трамваи, слышны голоса, едут уже куда-то машины, видны витрины и кофейные будки.

День угасает быстрее, чем обычно, и это почему-то расстраивает. Девушка медленно одевается, когда в дверь звонят; она торопливо натягивает джинсы, оправляет футболку и босиком бежит в прихожую.

– Не твоих рук дело? – в шутку, как обычно, спрашивает Элен, включая весь свет и заполняя пакетами и рюкзаками тесный коридор. Она отряхивается, как пудель; от дождя её волосы всегда кудрявые.– Зонтику досталось больше, чем мне, спасай его.

Лика улыбается – с приходом подруги всё становится хорошо. Правда, в квартире все вещи сразу оказываются сдвинутыми с мест и опрокинутыми, да и капли от зонтика теперь всюду.

– Там даже трамвайные пути затопило. Я была как странник на распутье, мой навигатор промок в семислойном кармане, и меня можно выжимать, как полотенце.

– Мне уже приступать?

Лика бежит на кухню и ставит вариться кофе, а Элен распаковывает пирожки и шоколад и умещается с ногами на стуле. Она кивает на мокрые следы у балкона:

– Ты сегодня загорала?

Лика смущается. К счастью, в этот момент кофе начинает выкипать, и можно переключиться на его спасение. И уже разлив кофе по чашечкам, Лика не удерживается и рассказывает подруге про своё приключение под дождём.

Элен обиженно смотрит на неё:

– Я со своей камерой опоздала всего на полчаса.– Она театрально всхлипывает.– Жизнь потеряла смысл… Если только…– Девушка выразительно смотрит на подругу.

– Знаешь…– подумав немного, говорит Лика.– Мне кажется, я смогу устроить это для тебя снова.

– И дождь? В точности такой же?

Лика, всего мгновение посомневавшись, кивает. И рассказывает подруге обо всех этих совпадениях. Как получилось прогнать погоду летом; как она весь конец июля и август просила, даже в мыслях смущаясь, чтобы было солнечно, потому что ей ужасно нравились будоражащие ощущения в обнажённом теле, пока Элен её фотографировала. Рассказала про электричку, про встречу с Русланом – за окном на самом деле была погода под стать настроению. Сегодняшний случай, конечно, тоже в копилку.

Элен, озадаченно уставившись на Лику, спрашивает после долгой паузы:

– И ты до сих пор думаешь, что это совпадения? Где наш блокнот?

========== 16 сентября, вечер, на часы никто не смотрел ==========

– День факультета – жутко утомительная штука,– сообщает Элен, сбрасывает туфли на каблуках, садится на стол и болтает ногами. В голубом бальном платье это выглядит трогательно и мило – у неё маленькие узкие ступни, а платье пышное; поэтому я достаю из сумочки телефон и тайком делаю несколько кадров. Элен, конечно, замечает это, улыбается мне и красиво ложится, вытянувшись на столе и скрестив ноги в щиколотках.

– Ой,– изумляюсь я,– лежи так и не двигайся.

Несколько минут, совершенно измучившись, я пытаюсь сделать достойный снимок на телефон, но глазами я вижу это более красиво.

– Сейчас бы твой фотоаппарат пригодился,– уныло говорю я.

– Он у меня в сумочке, там, на стуле.

– В сумочке? – ошарашенно спрашиваю я.– Как ты его туда уместила?

– Если у тебя подруга – немножко ведьма, то приходится учиться всяким таким штукам.

У неё в сумочке и правда притаилась её огромная камера. Я вызволяю её и, бережно держа в руках, включаю. Кажется, это всё, что я умею с ней делать.

– Открой диафрагму на максимум,– советует Элен.– Так картинка будет намного мягче.

– Диафрагму,– растерянно говорю я.– На максимум. Ага…

Подруга улыбается:

– Вон то колёсико под твоим указательным пальцем. Я тебе про него рассказывала. Крути его влево.

Я смущённо киваю и делаю снимок.

– Присядь на стул,– продолжает Элен.– Так будет выгодный ракурс с перспективой. И не будет казаться, что я на операционном столе. Или что меня подали на ужин.

– И правда. Но всё какое-то жёлтое.

– Ты готова услышать правду о балансе белого и цветовой температуре, измеряющейся в кельвинах? – вкрадчиво спрашивает Элен.

– Не готова. Я опасаюсь, что ты увлечёшься и потеряешь непринуждённую расслабленность. Правая нога намекает, что поза не слишком-то удобная.

– Конечно,– ворчит девушка.– Стол жёсткий и деревянный.

Я улыбаюсь.

– В общем,– говорит она.– Слушай, делай и не спрашивай. Большой палец твоей левой руки – нет, Анж, не правой, а левой. Под ним маленькая кнопка, вторая сверху. Нажми и не отпускай. Теперь колёсико под большим пальцем правой руки. Ещё не запуталась? Отлично. Вращай его неторопливо вправо на два деления. Расслабься. Мягко положи указательный палец на кнопку спуска. Убери ошарашенное выражение с лица. Вдохни глубоко. Сядь на стул так, чтобы я не боялась, что ты упадёшь с него. И теперь делай снимок. Умница.

Кадр со смеющейся Элен, расслабленно валяющейся на столе босиком и в красивом платье, получается великолепным, хотя и совсем не таким, как я хотела сначала.

– Получается, что ты даже сейчас сфотографировала себя сама, только моими руками.

– А ещё твоими глазами, любопытным носом, пересохшим от восхищения горлом, что уже немало,– улыбается подруга и неловко садится на столе.

– Что случилось? – испуганно спрашиваю я.

– Нога затекла,– хмуро говорит она.– Ты была права насчёт неудобной позы.

– Вот скажи,– я массирую её правую ступню, пока не чувствую, что нога девушки расслабляется,– фотографы всегда такой героический и самоотверженный народ?

– В поисках красивого кадра мы порой доходим до безумия,– подтверждает Элен,– и иногда результат того стоит.

– Балбесина.

– Но симпатичная балбесина, согласись,– замечает Элен.

– Соглашусь,– улыбаюсь я.– Так, погоди-ка.

Подруга вопросительно смотрит на меня, а я снова беру её камеру и делаю ещё пару снимков – на них Элен сидит, нахохлившись, как птичка, и обхватив ладонями босые ступни.

– Диафрагма, говоришь. И баланс белого. И ещё всякие загадочные слова.

Элен, к моему удовольствию, хохочет, показывает мне язык, вытягивает перед собой ноги, потом изображает томную задумчивость, а я вхожу во вкус и делаю всё новые кадры.

– Так, стоп. У тебя ноги замёрзли. Идём ко мне чай пить. Не хочу, чтобы ты заболела.

– Идём,– подруга с готовностью спрыгивает со стола и застёгивает ремешки на босоножках.– Не хочу сейчас возвращаться в общежитие.

– Очередная неудачная любовная история,– почти утвердительно говорю я.