Текст книги "Жёнка (СИ)"

Автор книги: Katsurini

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

   Увидала я воеводу прячущегося в густой растительности в отдалении, он тихонько свистнул, позвал Бера. На сей раз я его разглядела хорошо. Телосложение у него было поуже Бера в плечах, но ростом тому не уступал. Светло-русые волосы свисали с головы, образуя с бородою единую растительность одной длины. Нависающие на светлые очи немного редковатые брови, прямой нос, немного выпуклый высокий лоб.

   Пока я рассматривала воеводу, Бера рядом не стало. Вот как он ходит так тихо?

   Я встала, сказала бабам, что иду в кустики, пошла туда, где ещё недавно прятался ордынец. Бер, уже хмурый, возвращался в стан, когда я его заметила.

   – Что он тебе сказал? – спросила тихо, дабы не привлекать ненужного внимания.

   – Плохо дело. На деревню напали. Повезло, что там по большей части народу почти не осталось. Обошлось несколькими разоренными домами, людей же всех отбили. Ежели б не наше с тобой дело... А так воевода вовремя вернулся с пленным, дабы опросить по горячим следам.

   – Узнали что?

   – Да. Сего человека наняли, дабы отвлечь внимание. Убийство было запланировано.

   – Но зачем было стрелять в нас? Ведь ежели хотели просто отвлечь внимание... – начала я, имея в виду, что выгодно было обнаружить тела. Зачем тогда давать себя поймать?

   – Слишком рано тела обнаружили. Вначале должны были хватиться пропавших, злоумышленники не учли пору сенокоса.

   Не нравилось мне се. Что-то не то, что-то мы упускаем из виду.

   – А что насчёт той, первой, женщины?

   – Не знаю. Мне не сказали.

   Я кивнула и ушла к остальным бабам. Болтать о сём не стоит, начнётся шумиха. Всё, что надо, Бер скажет другим мужикам, а те своим жёнам. Я всё равно не знаю местных.

   А то, что знает двое, знает вся деревня...

   Голуба глянула на меня и отозвала в сторону.

   – Василиса, что у тебя за дела с мужем? – начала она допрос. Се она о сегодняшнем говорит? Разве Бер ей не сказал?

   – Дела? – кошу под дурочку.

   – Я не хочу ссориться.

   – Вот и я не хочу.

   – Понимаешь, надо жить в мире, иначе се добром не кончится.

   – Так я что – против? – ежели честно, мня уже не нравился сей разговор. Ссориться мне не на руку, или Голуба на что-то намекает?

   – Ага, тогда почему ты избегаешь нас? – она начинала уже злиться. И хотя голос был по-прежнему спокойным, но она теребила передник каждый раз перед тем, как ответить мне. Пытается успокоиться?

   – Ну, я не хочу мешать вашему счастью.

   – А ты не се делаешь? Убегая каждый раз, ты выносишь сор из избы.

   – Что? – я возмутилась. Нет, ну как се понимать?

   – Я понимаю, се внове строить такую семью. Но мы должны попытаться подружиться. – первая жёнка смущённо отвела взгляд. Я удивлённо хлопала глазами. Она се серьёзно? Она меж тем, не замечая моего недоумения, продолжала: – Ты заставляешь его выбирать. Он мучается, боясь обидеть меня и с тобой мается.

   – И что ты предлагаешь? – я само спокойствие.

   – Прекращай шептаться с ним по углам. Хочется тебе внимания мужа, так попроси. Приди к нам, в конце концов.

   Я просто задохнулась от возмущения. Она как себе се представляет? Спят они вдвоём на печи, прихожу я и втискиваюсь между ними? И Голуба просто лежит в сторонке или тоже целует мужа?

   Помотала головой, стараясь отогнать видение.

   – Васька, ты меня поняла? Никаких обжиманий в сторонке! – она взглянула на меня сурово.

   – Ты мне грозишься? – бросила я вызов, дразня её.

   – Да нет. Но ты вряд ли войну выиграешь, мы с Бером долго вместе прожили и знаем друг друга. И ты ему просто больно сделаешь. Оно тебе надо? Неужели ты не желаешь ему счастья?

   Я обиделась и ушла к реке, в заводь, где бабы купались. Огляделась по сторонам – нет никого. Разделась до нижней сорочки и влезла в воду, думая о своём.

   Нет, я понимаю, что Голуба в чём-то права, но как же больно признать се.

   Принять мужчину, а вместе с ним его жену. Как? Разум говорил, что се правильно, а сердце не могло покориться.

   Как же Голуба смирилась? Она ведь его любит. Как она пошла на се? Без сомненья, она мудрее меня, она привыкла уступать мужу, она его чувствует так, как я не ощущаю.

   Я вылезла на берег и стала отжиматься, сняв мокрую одёжку. Вытерлась рушником, стала одеваться в сухое.

   Ко мне подбежала Веснянка и схватила за руку, как только я была готова. Ждала, пока я закончу?

   – Мама, пойдём ко всем, что ты тут одна? – я присела и просто обняла кроху. Дети ведь всё чувствуют, всё понимают. Странно, что она сказала лишь "мама".

   Мы какое-то время просто обнимались.

   – Как мне принять се? – прошептала я себе под нос.

   – Мамочка, пойдём, надо быть вместе.

   Даже дитя се понимает. И я пошла. Как там Голуба говорила, постараемся быть подругами?

   Я попробую, ради него.

   Голуба, увидев меня, улыбнулась. Я попыталась тоже, но, как мне показалось, вышло кривенько.

   Села напротив, Голуба протянула мне мешочки со старым рваньём и нитками да иголками, и я занялась починкой одежды, которую захватили с собой, а то скоро стемнеет, уже не пошьёшь.

   Мужчины натянули полотна меж редко стоящими деревьями, под ними полагалось спать, прямо на траве. Всё же начало липеня*, жарко. Земля уже достаточно прогрелась за засушливый червень*.

   Детей разместили посерединке, меж взрослыми. А мне куда податься? С большухой рядом не хотелось находиться, а с Бером я не осмелилась.

   – Васька, ступай сюда, – позвал муж.

   Помотала головой. Нет! Голуба на меня зыркнула недобро. Они что – сговорились?

   Бер ждал. И взгляд не сулил ничего хорошего. И где ж тот нежный муж, который сегодня сделал меня своей женой?

   Я легла рядом, накрываясь полотнищем. Широкая ладонь легла мне на живот, согревая своим теплом. Всякие мысли лезли в голову, но я решила ни о чём не думать.

   Сон не заставил себя ждать.

   Проснулась от лёгкого шёпота, на сей раз не в моей голове.

   – Ну и долго ты будешь тянуть? – говорил кто-то.

   – Ты предлагаешь мне взять её прямо тут, при тебе и детях? – се Бер, что ли?

   – А что такого? Дети спят. Чем раньше она станет твоей, тем быстрей свыкнется, – а се, видно, Голуба.

   – А как же ты? – Бер вздохнул.

   – А что я?

   – Тебе будет приятно, что я милуюсь с другой прямо у тебя на глазах?

   – А ты думаешь, мне приятнее, ежели ты где-то с ней будешь прятаться по кустам?

   – И как ты предлагаешь разорваться мне между вами двумя?

   – Скажи, что ты к ней чувствуешь?

   – Я люблю тебя.

   – А её?

   – Тоже люблю. Но вы разные, я не могу с двумя быть сразу. Нас с тобой многое связывает. Вы разные и каждая хороша по-своему.

   – А ежели б меня не было? – вновь большуха.

   – Не говори так. Се как спросить, кто мне больше нравится: Веснянка или Вран.

   И наступила тишина. Рука Бера скользнула чуть выше моего живота, развязала завязки на сорочке, протиснулась внутрь.

   Я перестала дышать, а он повернулся на бок, спиною к детям, вычерчивая коловоды* на моей груди.

   Бер, что же ты творишь? Зачем соблазняешь? Я ведь не железная. Ты ведь только жене говорил о том, что не можешь вот так, при детях...

   – А знаешь, я передумал, – шепнул он. Мне? – Я попробую.

   И он наклонился надо мною, пробуя на вкус мою грудь.

   Я глядела на него, не в силах пошевелиться. Ночь была тёмная, без Месяца, он заметил, что я не сплю? Борода приятно щекотала тело. А я ощущала смущение. Ведь ОНА не спит, всё слышит... Как же так, при ней? А что же она должна чувствовать?

   Муж отстранился от меня и лёг на место, прошептав мне в самое ухо "прости".

   – Так я и думал, – прошептал он .

   И только сейчас я услышала сбившееся дыхание Голубы, она плакала.

   – Прости, – услышала её слова. А она-то за что извиняется?

   – Видишь, никто из нас не готов к такому. Давай, положимся на волю Богов, – сказал муж.

   – Угу, – только и смогла выдавить она из себя, скрывая свой расстроенный голос. Мне стало обидно за Голубу, она ведь его так любит! Даже готова была пойти на такое... А он, он... Как же он может глядеть на меня, ежели любит её? Как же больно, должно быть, быть ею! Слёзы сами потекли из глаз.

   Вспомнилось, как он чувствует Голубу! И как вот с этим жить?

   – А ежели меня не станет... – вновь она за своё.

   – То мне будет очень грустно. Я не хочу терять никого из вас. Думаю, Боги пошутили над нами, разделив мою суженую на два тела.

   И как мне жить? Я чувствую себя здесь лишней. Она говорила о смерти, может, мне се сделать? Я сглотнула, стараясь проглотить ком в горле. И они ведь мучаются... Муж сгрёб меня в охапку, вытирая слёзы. От сего жеста было приятно, но отчего-то больно. Хотелось и оттолкнуть его, и чтобы он наоборот прижал к себе. И мысли о смерти меня тут же покинули. А как же она? Как ты можешь быть таким жестоким по отношению к ней?

   Бер вновь полез своей рукой, куда не следовало. А во мне поднималось возражение. Я попыталась тихонько вынуть его руку, но он не позволил. А потом впился в мои губы поцелуем.

   Что на сей раз? Почему ты се делаешь? Я ведь против. Так отчего же? Ты ведь обещал! Слёзы текли по щекам. На что я надеюсь, что он слышит мои мысли?

   Я попыталась отстраниться, но он перехватил мои запястья, ложась на меня и придавливая своим телом так, что невозможно было пошевелиться. Отчаяние захлестнуло меня. Теперь ты точно в своём праве. На что я, глупая, надеялась?

   А потом муж встал, сгрёб меня в охапку и потащил куда-то.

   – Я закричу, – сказала я, когда мы отошли далеко от стана. Почему раньше не дала о себе знать?

   – Кричи, – последовал сухой ответ.

   – Что на тебя нашло? – я совсем не понимала Бера, но шуметь не хотелось. Что, как разбужу кого. Точно не похвалят. Люди ведь уставшие, а завтра рано вставать и тяжким трудом заниматься.

   – А на тебя? С жизнью решила расстаться? Совсем спятила? Или может Голуба права, пора сделать тебя моей? Ребёночка тебе заделать? – его шёпот был страшным. Не думала, что Бер может быть таким? Каким? Сердце учащённо билось. И я уже и не знала, от страха или ... Чего? Он беспокоился? Но как он может быть таким? Непредсказуемым? Откуда он знает, о чём я думала?

   – Почему ты вытирал мои слёзы, а не её?

   – Потому что её держат в сём мире ещё и дети. А тебя что? – он был прав, во всём.

   Глава 7

   Бер меня пристроил на бревно недалеко от нашего шалаша и сел рядышком. Времянки стояли в отдалении друг от друга, возле которых спали роднями. Под мерное журчание речки и стрекотание ночных насекомых спокойствие расползалось в душе. Я уже не злилась и какое-то время мы просто молчали.

   – Ты знал, что я не сплю? – решила я расставить все точки над "i", нарушив словами единение с дикой жизнью, намекая на подслушанный разговор с Голубой.

   – Знал.

   – Тогда что из твоих слов правда? – ведь ежели он знал, то зачем так поступил со мной?

   – Всё. Я и правда, хотел попробовать тебя на вкус. Она ж разрешила. Но не смог продолжить начатое.

   В душе вновь появлялась злость. Они меня просто используют в своих разборках, испытывают меру своих чувств, играя моими. Как же мерзко!

   Я встала, развернулась к нему, а когда он сгрёб меня в охапку, ударила в грудь кулаком.

   – Прекрати, – он был само спокойствие. Интересно, что его может вывести из себя?

   – Ненавижу! – прошипела в ответ.

   Муж усадил к себе на колени и на ухо прошептал:

   – Отныне ты спишь со мной. Там, где я лягу. Ты всё поняла? – и он перехватил ещё один удар и впился поцелуем в губы.

   Раздражение лишь усилилось, но муж держал крепко. Разорвал поцелуй.

   – Будешь вырываться, могу ненароком сделать тебе больно, – се он намекает на то, что мне надобно быть послушной аки овечка?

   Мы какое-то время просто сидели замерши: я у него на коленях в капкане его рук. Потом он распустил мои волосы и, казалось, наслаждался их запахом, а я прильнула к его груди и незаметно разомлела.

   Не заметила, как задремала под мерный стук его сердца.

   Проснулась я от того, что меня двигали. Я села и попыталась осмотреться: мы находились со всеми нашими, а муж выбирался из-под меня, и было уже светло. И когда се Бер перенёс меня обратно, неужели я так крепко спала, что не почувствовала? А как я очутилась у него на груди? Я подскочила, глянула на спящих деток, встретилась взором с большухой.

   Бер встал и пошёл в кустики. Веяло дымом и кашей. Значит, кто-то уже встал и готовил вовсю стряпню. Се я такая засоня? Подскочила, нашла свой передник, в нём гребень и стала расчёсываться. Всё же я не должна пред чужими предстать простоволосой* и распутёхой*. Солнышко откидывало причудливые тени, выглядывая сквозь небольшие кустики.

   Приведя себя в порядок, я принялась суетиться возле костра, сбегала за водой на речку, поставила кипятиться воду. Каждый костёр был огорожен камушками, а золу после раскидают под деревьями как удобрение. Но люди, хоть и часто собирались вместе, кушали в своём кругу и готовили каждый на себя, может создавая таким чином собственное простор? Когда я была ещё девицей, мы с родными тоже выезжали на сенокос, там варили еду в общем котелке, готовя по очереди. Кто-то развлекал деток, выступая нянькой, кто-то готовил, потом менялись. Было весело и как-то по-домашнему, словно мы были в кругу одной большущей семьи. Но не мне указывать как жить в чужой деревне. Взгрустнулось. Соскучилась по батюшке с матушкой, братьям и сёстрам. Увижу ли я их когда-то? Надо будет написать им по возвращении и передать через военных или купцов. А то они небось не знают где я. Интересно, я сообщала им про Микулицы? А то слухами земля полнится, ежели там набег был, так, может, уже простилися со мною?

   – И ты ничего не скажешь? – решила я нарушить молчание, раз Голуба всё равно не спит, в отличие от сопящих детей и вернувшегося мужа. Не так далеко запели первые птички, наполняя окраину луга утренними звуками.

   – А что сказать-то? – она была вся такая спокойная. Неужели и её ничем не прошибёшь? Но ведь вчера плакала. Вот, два сапога пара. Что Бер всегда невозмутимый, что Голуба.

   – Ну не знаю, что тебе обидно, или ты злишься на меня, на Бера, на себя, на Богов, на Борова, – подсказывала я. Даже если не знает, что её обижает, ведь начало разговора и подсказки должны помочь осознать. Женщине ведь нужно поплакаться.

   – Как далеко у вас зашло? – задала она встречный вопрос.

   Не знаю, кто меня за язык дёрнул, но я слово за слово поведала о своих переживаниях, что они оба меня используют, я не вытерпела и перешла черту, ударив мужа, и про наказание сказала, что теперь спать мне с ним.

   Но и на се большуха лишь спросила:

   – А волосы? – неужели её не волнует то, что я с ним буду рядом? Я ей тут душу открываю, а она...она... Слёзы наворачивались на глаза. И я просто отвернулась. Завидует? Захотелось сделать гадость и рассказать не то, что было, но я не смогла подавить приступ рыдания. Пусть думает, что хочет. Разговор так и завял, не начавшись. За готовкой я успокоилась.

   Голуба с остальными встала только к завтраку, так и не сомкнув очей. Думала о чём-то или просто лежала? Или за мной наблюдала всё время?

   На сей раз работали мы все в одном месте. Бер косой орудовал, а мы с Голубой разбивали сено граблями, дабы лучше просыхало. Вчерашнее сено, собранное вечером в валы, сгребали в копны. Луг наполнялся благоуханием свежескошенной травы. И я вдыхала полной грудью воздух, наслаждаясь запахами. Бабы затягивали песню, и так хотелось поддаться всеобщему веселью, что я иногда подпевала вполголоса. В обед передохнули маленько и вновь за работу взялись.

   Время текло быстро, хотя деньки и были насыщенными. Вечерами я возилась с детками, мы вместе мылись в речке, плескались, что доставляло мне радость. В то время как большуха разогревала ужин, приготовленный ею в обед. А вот общалась с Голубой я несколько отстранённо, больше по делу, стараясь не готовить о своих чувствах. Постепенно она стала открываться мне, говорить о том, что её тревожит. Неужели се моя холодность помогла ей сделать шаг навстречу? Лишь про мужа мы не говорили.

   После ужина собирались в бабском кругу сплетничать да шить. Порою в сё время кто-то из нас шёл на речку стирать одёжку, в зависимости от того, кто обедом и ужином занимался, тот в сей день не стирал. Муж в мужском кругу точил косу, проверял грабли и прочие инструменты. А потом уж и спать пора. Но мы ещё долго в темноте общались с мужем да с большухою. Почему-то тьма расслабляла, позволяла мысли привести в порядок, развязывала язык.

   Постепенно я расслабилась и поддалась настроению окружающих, пела вместе со всеми, шутила. Всё же пора сенокоса – самая весёлое время лета. Потом будет жатва и уже не отдохнёшь вот так, близ речки, когда после трудного дня можно охладиться и смыть всю усталость. Поля обычно далеко от рек да на них не выезжают. А дойдёшь до дома, уже ни на какую речку идти не хочется, обольёшься ведром воды в лохани и сего достаточно.

   Бер порою ложился около Голубы, но меня за собою тянул. И мы были рядом, втроём, говорили о чём-то. И он распускал наши косы и перебирал их руками.

   И вот в одну из таких ночей, незадолго до завершения сенокоса, который затянулся на засушливый жаркий месяц липеня*, меня и накрыло.

   – Василиса, что с тобой? – забеспокоилась Голуба. Боль была невыносимая, а муж просто прижал к груди мою голову. – И часто у неё такое? – спросила она.

   С Бером и правда стало как-то легче, но вот все звуки отдавались острой болью. Муж же шикнул на большуху.

   Когда боль отпустила, муж отдал распоряжение Голубе:

   – Будь с детьми!

   А я встала, и пошла вслед за шёпотом да и Бер не отставал.

   Не знаю, сколько мы шли, пока показалось селение. Домики мелькали пред очами тёмными очертаниями в лунной ночи. А я шла всё вперёд, спотыкалась, падала, потому что не видела дороги. Бер уже удерживал меня за руку после двух падений на ровном месте. Лишь нужный дом вдалеке стоял, казалось, предо мною.

   В одном месте я остановилась по велению голоса и повернула к неприметной калитке. Отворила, прошла мимо заброшенного дома. В глубине заросшего сорняками участка стоял колодязь*. Я уверенно прошла к нему и перегнулась через борт, влекомая шёпотом и не имея возможности ослушаться.

   Меня обхватили крепкие руки мужа, не давая упасть. Он меня оттянул от источника воды, снял верёвку с колодязя и, бросив рядом ведро, ударившееся о землю с противным глухим звуком, привязал к какому-то дереву. Затем выломал ворот*, и, держась за другой конец верёвки, стал спускаться.

   Нелюдимый заброшенный участок озарялся лунным светом. Деревья отбрасывали причудливые тени. Только сейчас заметила, что зрение обычное людское, хотя в первый приступ я ночью видела. Интересно, способности от чего зависят? И зачем я нахожу этих людей? Потому что спасти я их не смогла бы, ежели ни Бер рядом...

   Я ощутила кожей, как волоски на ней подымаются дыбом, а меня покрывает липкий пот от страха. И только после услышала шорох и треск сучьев.

   "Стой на месте," – предупреждали меня об опасности.

   Я прижалась к стволу дерева, обходя его медленно по кругу. К колодязю, хромая на одну ногу, шёл мужчина с топором на плече.

   Лохматый, в грязной рубахе он остановился на полпути. И только сейчас до меня дошло, что он собрался сделать. Меня накрыла волна ужаса. Он замахнулся топором. Тело среагировало быстрее, чем я успела подумать. Я выскочила из-за дерева и окликнула мужика:

   -Эй! – топор прошёл мимо верёвки и, не найдя препятствия, ударил мужчину по ноге. Раздался вскрик.

   Он рухнул наземь.

   – Помогите мне! – протянул руку ко мне незнакомец.

   Но его просьба осталась без внимания. Меня сковал ужас, от вытекающей чёрной жидкости из раны. Ноги подгибались, с трудом сделала шаг назад и опёрлась о ствол дерева. Подняла взгляд и увидеть мужа, выбирающегося из колодязя с ношей на плече. Злодей, проследив за моим взглядом, обернулся. Стал пытаться ползти на спине, потом шарить руками в поисках оружия.

   Через несколько мгновений Бер прошёл мимо мужика, бросив на него быстрый взгляд, отвернулся, отпихнул ногою топор куда подальше и пошёл в мою сторону. Поравнялся со мною, движением головы позвал за собой и последовал в сторону калитки. А меня трясло от страха, и я не могла пошевелиться.

   – Ты идёшь? – послышался издалека голос мужа.

   Меня оцепил ужас, глядя на безумные очи злодея, развернувшегося ко мне и делающего попытки привстать. Горло тоже не слушалось.

   Бер вернулся ко мне:

   – Что, что-то забыли? – его речь раздавалась словно из какой-то ямы. Меня колотило, и тело замерзало.

   Муж перекинул ребёнка через одно плечо, схватил меня и перекинул через другое и тьма поглотила меня.

   Очнулась я уже в тепле, слыша потрескивание огня. В нос ударил запах сушёных трав.

   – Пить можешь? – послышался старческий женский голос недалеко. – Пей!

   Ощутила во рту терпкий неприятный привкус, захотелось пить.

   Открыла очи, приподняла голову и встретилась с любимым серым взглядом.

   Только сейчас, отлепляясь распластанной грудью от его тела, поняла, что лежала на нём обнажённая, ощущая волосистость его тела. Я смущённо отвела очи, полусадясь на него, разводя ноги для упора. Хотела слезть с него, но Бер обнял меня за стан, не позволяя се сделать.

   – Как ты? – спросил, одной рукой поворачивая моё лицо к себе и заглядывая в очи. – Согрелась?

   Я прислушалась к себе, кивнула, вспомнила про то, что сижу на нём и меня бросило в жар.

   Его руки заскользили по моим бокам, перешли на руки, откидывая пряди расплетённых волос назад.

   – Где мы? – попробовала я через смущение задать мучающий меня вопрос.

   – Дома у местной знахарки, – неужели она позволила нам на печи быть в таком виде? Бросила взгляд по сторонам: закрытые колышушиеся тёплым воздухом зелёные цветастые занавески, рисунок на печи, пучки рябины и калины на стене. Возвращаюсь взглядом к картинке: женщина с распущенными и развевающимися волосами, обнажённая, с малышом во чреве, одной рукой прикрывает животик малыша, а второй протягивает мне руку, как бы намекая к ней присоединиться.

   – Она сказала, что только так тебя можно согреть, – слова мужа дошли не сразу, а когда я сообразила, поняла, что он словно отвечал на мои мысли. Вспомнила, про картинку и смутилась ещё больше.

   Я попыталась спуститься с него, идя задом на четвереньках, и ощутила, как во что-то упёрлась.

   – Цветочек, – голос мужа изменился, стал более глухим и хриплым. Нет, я поняла, чего именно я коснулась. И поняла последствия, но отступать не хотелось, не сейчас, когда он не воспользовался моей слабостью и такой доступностью. Ведь во второй раз я не осмелюсь, потом вновь будет стоять Голуба меж нами. А сейчас он только мой.

   И я вновь продолжила свой путь к слиянию. Ощутила боль в женском естестве. Подняла непонимающий взгляд на мужа. "Почему боль?" – проскользнула мысль.

   И в следующий миг он перевернулся, подминая меня под себя.

   – Не торопись, любимая, – прошептал Бер и стал покрывать мои уста, шею, тело страстными и в то же время дразнящими поцелуями.

   Неприятные ощущения пропали, и я отдалась напору его страсти, забыв обо всём на свете, кроме его поцелуев и прикосновений, шёпота греющих душу слов любви.

   Глава 8

   Я лежала в его объятиях и думала. А что се случилось такое? Нет, я всё понимаю, просто... А как же... как мы дошли до такого? Как я осмелилась?

   Муж спал, а я мучилась.

   А ежели Голуба спросит, что было меж нами? Солгать, чтобы не расстраивать? Но шила в мешке не утаишь, особенно, ежели последствия будут. Сказать правду или вообще промолчать? Постепенно, решив отвлечься от тяжких дум, стала глядеть по сторонам.

   Свет даже сквозь зелёные занавески на печи проникает. Запах свежеиспечённых пирогов, мяса жареного, шкварчание чего-то, стук посуды, намекает на то, что хозяйка возится у печи. А значит, много времени, уже завтрак почти. Залежалась я. Вставать надобно. Но так не хочется, ведь сейчас Бер только мой. Вдыхаю его запах, такой родной. Прикасаюсь к его выпуклым мышцам груди, покрытым тёмными курсавыми волосками, твёрдому животу. Приподнимаю голову, волосы спадают на лицо. Бер откидывает их перстом, ненароком касаясь щеки. Как приятно! Интересно, сколько мы поспали? Полночи ведь ходили спасали, потом на какое-то время я сознание теряла. А потом, уже с рассветом, близость.

   Всё так неожиданно.

   Сама ведь виновата, так что теперь думать о сём?

   Вздохнула и отринула все мысли. Встала на четвереньки, принялась спускаться, вновь задом, наткнулась в ногах мужа на свёрток. Развернула – новая одёжка женская и мужская. Зачем? А где наша?

   – Подарок жителей, бери, – сказал муж, садясь рядом и обнимая меня. – Нашу обещали постирать.

   Одевшись и спустившись, поздоровались с дородной женщиной Меланьей. Она и была местной знахаркой. Уж не знаю, сколько ей лет, но я б дала не больше тридцати.

   Дом был пропитан ароматами еды, забивая остальные запахи. Здоровенный стол, за который нас пригласили, накрытый свежей праздничной скатёркой, ломился от деревенских яств. Малосольные огурцы, мясо, овощи, каши, запечённая утка, грибы, ягоды, напитки. Нас принимали как дорогих гостей.

   – Умываться будете? – спросила Меланья.

   Пока мыли руки в сторонке да освежали лица, гостей прибавилось. Три семейных пары.

   Местные были на сенокосе, а вот старики не доглядели за детками. Сей стол – была их благодарность. На немой вопрос, что же всё-таки случилось, муж помотал головой, мол, не вежливо спрашивать.

   Прежде, чем сесть, я возжелала увидеть то дитя, из-за коего весь сыр-бор затевался. Меня провели в соседнюю горницу, отделённую такой же зелёною занавескою, находящейся рядом со сходами* на второй ярус. На лавках, накрытых периною и простынками лежало трое деток. Выглядели все неважнецко. Худющие, все в синяках. Два мальчика и девочка. Все примерно одного возраста, лет восемь.

   Но меня вновь словно вели, на сей раз без шёпота. Я подошла лишь к одному мальчику. Не знаю, почему, но знала, что именно его Бер вытащил из колодязя.

   – Здравствуй, добрый молодец! – я присела рядом с ним. Мальчик с трудом приоткрыл глазки. – Как ты?

   Он силился что-то сказать, но я лишь улыбнулась, приложив палец к его губам.

   В голове зазвучал шёпот, и я принялась передавать слова, переделывая их от себя:

   – Ты станешь важным человеком. Уж не знаю, кем, но Боги не позволили тебе перейти в Навь*. Ты нужен здесь. Береги себя и учись, много читай, знания не бывают лишними. А ещё ты должен запомнить то, что с тобой случилось. Почему вы так поступили, какую глупость сделали, как не допустить сего впредь? Думай малыш, время летит быстро. Запоминай всё, что сможешь. А что не осилишь – записывай. И знай, всё в наших руках. Мы – Боги! – в голове наступила тишина.

   У мальчика очи стали блестящими, и он просто закрыл их, по щекам стекли слёзы. Я обняла мальчишку и вышла. Чем помочь не знала, да и уже сделала сверх того, что могла. Остальное – в руках знахарки.

   – Васька, кто ты? – муж стоял по ту сторону стены.

   – Женщина.

   – Кто твои родители?

   – Земледельцы.

   – Ага, тогда я кузнец, – Бер чуть прищурил глаза. – У тебя иногда проскальзывает вовсе не деревенская речь. Я слыхал раз такую.

   – А ты уверен, что се я глаголила? – шепнула я и подмигнула ему. – У нас дома было много книг. Ходила за отцом хвостиком, пока не научил в три лета читать. Хотя, азбуку у нас обычно в пять дают, – время! Я спохватилась. – Хорош болтать, надо к своим ехать!

   Мы сели за стол, ведь люди старались – отказать было нельзя. Муж хвалил квас, но мне запретил пить, попросив взвар*. Старики, сидящие за столом, лишь переглянулися, улыбнулися. Да подали прошеное.

   За трапезой больше молчали, разве что пытали, откуда мы, как сенокос, какие новости? Бер сказал лишь о набеге. Ведь воевода наш и здесь присматривает. Да видно, недостаточно хорошо. Я съела кусочек уточки с гречей да на ягоды налегала. Муж же предпочитал мясо с овощами. Завтраки в пору сенокоса плотные были, ведь основная работа по уборке скошенного и просушенного сена лишь до обеда сейчас.

   – Благодарствуем, люди добрые, – после завтрака мы вместе встали, поклонилися.

   На том нас и отпустили.

   Во дворе знахарки встретились с воеводою. Тот поведал, что злодея нашли почти при смерти, он истекал кровью. Но Меланья и его на ноги поставит. А в доме у него нашли ещё двоих детей. Все морились голодом. Хуже всего было тому мальчику, которого муж достал из колодца. Злодею же вменяется отрабатывать сделанное зло, тяжкого труда сыскать не трудно, а все хвори разума исключительно от праздности. Мужик тот ещё самогонку гнал, допился. Всякое ему уж мерещилось. Слуги Мары с козлиными ногами да хвостами привиделись, что явились за ним да обхаживают.

   – Ничего, не впервой, вылечим! Не даром самогон под запретом, – сказал воевода на прощанье, пожав мужу руку и похлопав по плечу.

   Нам выдали лошадь, Бер посадил меня впереди себя, обхватил нежно за стан, натянул поводья, и мы помчалися к своей семье.

   Сомневаться в том, что Голуба волновалась, не пришлось. Синева залегла под покрасневшими очами.

   Я-то спала хоть сколько-то, а она, похоже, слёзы лила всю ночь. Ощутила укол совести. Они ж меня приняли как дорогого гостя, а я так поступаю с ними.

   Бер обнял большуху, да времени общаться просто не было. Дело-то стоит.

   И лишь вечером, когда дети намаялись и уже спали, Голуба стала допытываться. Бер лёг с нею рядом, впервые за время сенокоса меня положив отдельно. Се значит, что наказание кончилося?

   Странно, но в сей раз обидно не было. Я бы и сама отправила его к Голубе, не хотелось участвовать в сём разговоре да и оправдываться. А может Бер захочет того самого... Но я отринула все думки и уснула.

   Возвращались с сенокоса в селение мы всей гурьбой, предварительно по избам разделив плод нашего месячного труда. Девчата затягивали песню, им вторили бабы, потом присоединялись отроки, а за ними и мужики. Дети редко подпевали, да и голоса их среди остальных были почти незаметны. И на многие вёрсты слышалась песня. Забавно начинать петь не сначала, а продолжать, включаться в общий хор, по отголоскам слов выстраивать догадки, какая будет следующая песня.

   Трава от засухи пожухла, некоторые берёзы пожелтели. Ох, словно и осень наступила. Как долго простоят ещё сухие деньки? Успеем ли мы урожай убрать? Возы порою поднимали тучи буса*, радовало лишь то, что следовали несколько в отдалении друг от друга, и пыль успевала осесть. Мы проехали мимо ржаного поля – нашего. Бер спешился, взял с собою Снежика и пошёл глядеть зрелость хлеба.