Текст книги "Ярче солнца (СИ)"

Автор книги: Kaoru13th

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Самая тотальная задница была в том, что за последние месяцы я влюбился в него так сильно, как даже и не думал, что умею, и теперь, несмотря на всю его жестокость, я хотел во чтоб это мне ни стало вернуть его себе такого, каким я знал, он может быть.

На третий день мне ненароком пришло в голову, что, может, всё уже кончено и я зря бьюсь лбом в закрытую дверь. Эта мысль буквально заставила меня испытать ужас. У меня в голове не укладывалось, что я могу не быть с ним, что вся эта эпопея с женитьбой закончится лишь тем, что мы разбежимся…

Когда вечером третьего дня я пытался уснуть один в спальне, эти размышления достигли своего апогея: так паршиво мне давно не было. Будто тебе четыре года, и вдруг мать говорит собирать вещи и идти жить на улицу, раз ты не умеешь себя вести; от этого жутко и страшно, и мать такая равнодушная, и ужас парализует так сильно, что не можешь вымолвить ни слова.

Я был готов пойти и разыскать Ганнибала, но, каждый раз вспоминая его спокойный без помпезности тон, я не решался. Я боялся удостовериться в том, что он навсегда потерял ко мне интерес, какой бы ни была невинной та сцена, свидетелем которой он стал. Тогда бы я мог бесконечно оправдываться перед ним, но в этом бы не было никакого смысла, если ему всё равно, существую ли я вообще. Ровно тогда, когда я сам глубоко в него вляпался, вдруг он просто меня разлюбил и я ему больше не нужен?

Очень, очень долго и тошнотворно я мучил себя этими мыслями, а Лектер как-то не спешил меня в них разубеждать.

Днём четвёртого дня я едва не расплакался перед студентами. Едва успев сдержаться, я накарябал им на доске мелом тему занятия, сказал, чтобы что-то писали, и улизнул в подсобку, а там, уже плюя на всё от своей безысходности, заревел, зажимая рот рукой. Я слишком нервничал тогда, любая чушь, как упавший со стола листик, могла вывести меня из равновесия.

Одним из скверных обстоятельств всей этой ситуации была одна маленькая деталь, которую я и сам не сразу вспомнил, но которая имела место быть в действительности. Тогда, когда мы говорили с Аланой в уединённом месте, после чего она и поцеловала меня в щёку, в голове моей мелькнула мысль: а не поцеловать ли её самому и не в щёку, а куда-нибудь вроде губ?

В своё пусть хилое, но оправдание я могу сказать, что в свои телодвижения я не вкладывал никакого особенного смысла, кроме переполняющего меня удовольствия бытия супругом Ганнибала; поцеловать Алану было всё равно, что поцеловать целлофановый пакет. Но поцелуй я её в действительности и узри это Ганнибал, не знаю, были бы у нас какие-то отношения, но вот голову бы мне оторвали сразу до выяснения обстоятельств.

Всё-таки, какими бы тщедушными отговорками мои оправдания не выглядели, мне всё равно кажется, что между нами всё было совершенно мило и безвинно. Утешение слабое, но хоть кто-то из нас с Лектером был в этом уверен твёрдо.

Спустя сколько-то там дней, в течение каждого из которых я не оставлял попыток донести свою невиновность до сознания Лектера, я осознал, что больше это не выдержу. Меня уже в прямом смысле слова трясло от собственной беспомощности.

Вернувшись домой в тот вечер, я целенаправленно дождался возвращения Ганнибала и как только смог – поймал его. Сначала я хотел поговорить по-хорошему, спокойно, как сильный и уверенный в себе мужчина, но потом нервы взяли своё: я захлюпал носом, бормоча в стопятитысячный раз, что «ничего не было». Ганнибал, хоть и смутился от моих слёз, но хотел уйти, но на этот раз я был переполнен решимостью разобраться во всём до конца и вцепился в него мёртвой хваткой.

То, что было после этого, я помню смутно. Смутно – от потоков льющихся ручьями слёз из моих глаз.

Никогда в жизни я не унижался так, как в тот вечер. Я рыдал в голос, обнимался с его ногами, умолял дать мне шанс, приводил миллиарды доводов. Я ползал перед ним на коленях, как тварь дрожащая, понимая, что, кажется, другого выхода у меня нет. Наконец, на некоторой особенно жалостливой ноте, он меня поднял и дал обнять себя. Тогда я ещё сомневался – он мог просто меня пожалеть.

Он оторвал меня от себя и вытер мои солёные реки на щеках ладонями, тогда я уставился на него мокрыми глазами и рассказал ему всё о том, насколько сильно я его люблю. Я глядел ему прямо в лицо и говорил, говорил, что очень-очень-приочень ужасно невероятно охренеть как люблю его, что он самый золотой, бриллиантовый и яхонтовый, что никто-то с ним не сравнится, что он единственный-разъединственный, никогда и ни с кем я не хотел ничего даже на миллиграмм, ни за что.

Я говорил и говорил, и очень много наболтал. Так, что даже высохли ресницы, пока говорил.

Выслушав весь этот поток признаний, Ганнибал, наконец, заметив, что перед ним стою живой и чувствующий я, а не любой другой предмет в комнате, он взглянул на меня, уже точно прямо на меня, и вдруг сказал:

– Мне кажется, что ты мне врёшь.

Услышав это, я едва не умер прямо на месте, а, чуть придя в себя, снова почувствовал, что из глаз хлещут слёзы, которые я не могу остановить. Я только мотал головой, выражая этим то, что нет, не вру, и, не умея сказать ничего убедительнее, уселся на диван. Он сел рядом.

Я пытался что-то сказать, оспорить, оправдаться, но из-за слёз только заикался «я не… я не…». Ганнибал взял меня за руку и проговорил серьёзно:

– Расскажи в точности, как всё было.

Тогда я, наконец, немного успокоился со своими рыданьями, собрался с силами, вытер лицо от слёз и, припоминая, стал всё рассказывать: зачем ушли, о чём говорили, кто что сказал, она смеялась над тем и над этим, в щёку поцеловала, рассказал и о том, что хотел поцеловать её, но ничего – святые мне свидетели! – ничего интимного в этой мысли не было!

– И мне можно не бояться, что однажды я случайно увижу у тебя в телефоне сообщения от неё? – спросил Ганнибал.

У меня перехватило дыхание на мгновение.

– Да ты что… – пролепетал я, как только смог говорить.

Я в шоке смотрел на Ганнибала, смотрел, и вдруг почувствовал, что у меня не хватает человеческих слов, чтобы объяснить – и тогда я сорвался на новый приступ и снова зарыдал навзрыд! Тогда я обнял его, весь истекая слезами, за шею, уткнулся макушкой ему в плечо и заговорил всё самое правдивое, о том, что никогда такого не случится, что буду я ему верен, пока свет стоит, что я только с ним, только для него…

– Пожалуйста, поверь мне, – бормотал я, порывисто вздыхая от слёз. – Я так люблю тебя… – и я снова плакал. – Так люблю!

Говоря это, я оказался со временем в его крепких и горячих объятьях. И только тогда, когда уровень моей самооценки, уважения, достоинства – все они дружно сползли ниже уровня плинтуса, распространяясь о полу, как я, ползая у него в ногах, только, когда кончились слова, какими можно умолять, когда я натёр мозоли на коленках от ползанья перед ним, когда я десять тысяч раз сказал ему, что люблю, вот только тогда взамен на всё это я получил право наконец-то и впервые в жизни поплакать в воротник рубашки собственного настоящего мужа.

– Ладно, – сказал Ганнибал, тут же на всякий случай осадив: – Тш-ш! Ладно.

И он поцеловал мою щёку… Шершавую, не как у Аланы. Да и поцеловал он хорошенько, не для вида, как она меня.

– Господи, – сумасшедшим шёпотом прошептал я, не веря благополучному исходу. – Никогда я тебя, Бог, ни о чём не просил… Но за это спасибо. Спасибо…

– Перестань, – просил Лектер тихонько. Может, посчитал эти слова моей типичной шуточкой, но я испытывал такое колоссальное облегчение в этот момент, что мне было плевать. И я даже не думал об этом шутить.

Тогда уже я обнял его очень, очень крепко. Как умеют только на секундочку отчаявшиеся, которых с порога возвратили обратно в жизнь.

Я заметил, пока мы обнимались, как Лектер сам легонько тронул собственное веко. Он сделал вид, что этого не было, но понял, что я знаю… Что моя яхонтовая скотина поганая… то есть любимая тоже чуть не расплакалась в сочувственном экстазе. Возможно, сообразив, что чуть-чуточку перегнула палку с втаптыванием в грязь и сопли чужого самомнения…

Впоследствии я думал о том, что в моей жизни происходили разные вещи, но вот такого невероятного пи8деца никогда ещё не случалось! Когда и любимый он, и единственный, но ни одна па9ла на свете не делала тебе так больно! Да ещё и ерундой такой…

Радостно осознавать, однако, что позже и ему тоже прилетело бумерангом… С тех пор, как-то так вышло, что я боялся оставить его одного и на пять минут. И он отзванивался мне после каждого своего пациента с утра до вечера. И он сообщал мне о своих планах и отчитывался во встречах. И да, он покорно терпел мои 500 сообщений с вопросами где он, куда пропал и что случилось, когда он просто отошёл в туалет.

И нет, я не считаю, что это хоть сколько-нибудь жестоко.

Комментарий к 8. Джаст факин мэрид, бич.

8. Джаст факин мэрид, бич. – Новобрачные, б##дь.

(из комментария ниже:)

> Ганнибал повёл себя как самая настоящая ревнивая женушка, застукавшая мужа в объятиях соперницы.

“До Грэма” у Ганнибала было другое восприятие партнёрской верности, у него вообще были другие, не такие “грэмоватые” люди до Грэма. Не такие безалаберные, не такие неприглядно-неэстетичные в зелёном пиджаке, в котором можно закапывать в лесу трупы. А когда отношения с элитным надрывом, тогда и измены другие, не такие настоящие.

У Ганнибала был и “Д.” из смс, Ганнибал, бывало, подумывал о сексе с другими минуя Уилла, в чем он ничего кощунственного не видел – все так делали и делают в его прошлой жизни.

Ганнибалу было стыдно. Он посмотрел на себя в зеркало и ему стало до пунцового румянца стыдно, и стыдно признаться в этом. Он и не предполагал, как настоящая измена может сделать больно и быть навсегда.

Ему надо было подумать, пережить ненависть к себе, к Грэму, который ничего не понимает, не может помочь, перед которым стыдно-пристыдно, и именно поэтому тот никогда и не узнает. Ганнибалу нужно было выбраться из ямы самоосуждения и смочь принять Уилловы извиняхи с умным таким видом. Как-то замять тот факт, что он, может быть, чудом избежал звания сволочи по случайности так и не отважившись до сих пор на измену. Он как с края обрыва себя отдёрнул и обомлел, как близко тот, оказывается находился.

========== 9. Тешатся, тешатся… ==========

– Ганнибал! – раздался мой громкий не слишком довольный возглас от машины. – Дьявол его побери… Ганнибал!

– Не так громко, будь добр, – попросил Лектер, подплывая к поданному авто, не переставая копаться в своей элегантной и очень мужской сумке.

– Чёрт, – буркнул я, облокачиваясь на крышу своей машины. – Ты бы не мог, пожалуйста, тащиться ещё медленнее, а то я недостаточно долго тебя прождал!

– Осторожнее, – предупредил Ганнибал, останавливаясь напротив меня и спокойно глядя поверх крыши машины. – Если ты продолжишь себя так вести, я с тобой никуда не поеду.

– Серьёзно? – с усмешкой взмахнув рукой, произнёс я. – Мы едем отмечать день рождения какого-то ТВОЕГО друга, да?

– Уи-ильям, – всё так же спокойно одёрнул меня Лектер.

Понимая, что спорить бесполезно, я помолчал секунду и сказал:

– Садись в машину.

Сказав это, я сейчас же сделал это, стараясь как можно скорее пропасть из-за поля зрения Ганнибала, чтобы тот не успел ничего ответить. Лектер же, прерванный весьма грубо, испытал лёгкий приступ раздражения, но, не находя иного выхода, был вынужден тоже усесться на своё сиденье и, боясь переигрывать, даже не хлопнул дверцей.

– Послушай… – начал Ганнибал тоном психолога.

– Хватит, хватит! – прервал я в некоторой панике, заводя машину и планируя поскорее отчалить от дома, чтобы наконец продвинуться хоть немного вперёд после крайне длительного бездействия.

– Нет, я всего лишь…

– Хватит! – взмолился я.

– Уилл, останови машину, – не строго, а с интонацией просьбы проговорил Лектер.

– Давай уже просто поедем, и всё!

– Уилл, останови машину! – настойчиво повторил Ганнибал.

Внутри себя едва ли не плача, я подчинился, прижимаясь обратно к краю дороги и заглушил мотор. Ощущая на своих плечах бремя некоторой безысходности, я оперся руками на руль, и на них – лбом.

– Давай, иди, – до смерти уставшим голосом подбодрил я. – Иди в дом, потом приду я, буду просить прощения… Иди.

– Уилл, – по-прежнему мягко произнёс Лектер.

Он сцарапал мою руку с края руля, потом другую, стискивая обе в своих ладонях. Я, конечно, демонстративно пялился в своё окно на соседский куст.

– Уилли, – позвал Лектер. – Посмотри на меня.

С полнейшим равнодушием во взгляде я повернулся к нему.

– Можно попросить прощения здесь? – спросил я.

– Скажи лучше, – глядя на меня, попросил Лектер. – Скажи, что ты сейчас обо мне думаешь.

Я азартно стиснул зубы, покачивая головой, будто готов был размазать своего доктора по стенке единственно собственными словами.

– Т… Такой ты шикарный… Но как же я тебя ненавижу! – выпалил я, наконец, сжав руки в хватке Ганнибала. – Люблю тебя… Но… как же ты меня сейчас бесишь! Придушил бы…

– И я тебя, – со спокойным видом, подтвердил Лектер. – Потом взял бы клюшку подлиннее и засунул бы тебе её в задницу.

– Биту бы бейсбольную взял. И изорвал после на маленькие кусочки!

– Вспорол бы тебе глотку.

– Разбил бы тебе череп монтировкой.

– Воткнул бы кухонный нож тебе в…

– Собственными руками убил бы!..

Лектер быстро наклонился к моему уху, обхватывая его губами.

– Ганнибал… – сглотнул я, значительно помягчев от череды перечислений взаимно пожелаемых зверств, чувствуя, как край уха и мочку нежно обсасывают чужие губы. – Ну что ты…

Эпизод этот почти был готов окончиться примирительным неглубоким поцелуем, после которого у обоих чувство раздражения уступило место тихому удовлетворению, однако…

Я вновь завёл мотор, поездка продолжилась. Ганнибал молчал минуты две.

– Никогда не кричи на меня, особенно на улице, – сказал он как бы невзначай.

– Ганнибал! – не сдержавшись тут же выкрикнул я.

– Это ужасно выглядит! – сообщил Лектер. – Кто ты такой, чтобы на меня покрикивать издалека?!

– Я твой муж! – возмущённо заявил я, и был полностью, я считаю, прав. – И я имею право выражать своё недовольство, когда того требует случай!

– Выражай его спокойно. Как нормальный человек.

– А я иногда не хочу спокойно! Иногда я хочу орать!

– Я перестану с тобой разговаривать, если ты не успокоишься.

– Хватит мне угрожать! – фыркнул я, почти обиженно покосившись на Ганнибала. – И больше я ничего нигде останавливать не буду! Всё, хватит!

– Я предупреждал, – отвернулся Лектер.

– А ты должен простить меня! – не унимался я, войдя в раж, но с каждой следующей фразой говоря чуть тише. – Потому что ты прав! Потому что надо говорить спокойно!.. Прости меня. Я всё понимаю. Да, нельзя повышать голос. Да!.. Я постараюсь никогда этого не делать. Но ты должен будешь простить меня, если вдруг я снова сорвусь и заору… Я буду стараться. Мы должны прощать друг друга.

Он молчал, и я ненадолго умолк.

– Ганнибал, пожалуйста, – протянул я, тяготясь тишиной. – Говори со мной.

– Я и так говорю с тобой, – цокнул на меня Лектер. – Дурачка кусок… Просто задумался.

– Мы же должны прощать друг друга? – спросил ещё раз я.

– Ну, а как ещё ты себе представляешь совместную жизнь? – спросил Лектер. – Конечно, должны… И хватит. Ты всё понял, я всё понял. Мы оба хотим запихнуть клюшки и биты в задницы друг друга.

Я криво, но улыбнулся, признавая себя ко всему прочему побеждённым.

– А, может, ну его, возьмём выпивки, нажарим гренок с чесночком, креветок в пиве… – вкрадчиво и тихо начал я.

– Так! – складывая руки на груди, остановил Лектер, сдержанно усмехнувшись. – Вези меня, шофёр, куда задумано.

– Эх… Хорошо, – вполне уже довольно после всего высказанного отозвался я, от усталости забыв даже покривляться или пошутить.

Комментарий к 9. Тешатся, тешатся…

“больше я ничего нигде останавливать не буду”

– Нельзя ли у трамвала вокзай остановить?

Вожатый удивился —

Трамвай остановился.

========== 10. В пылу. ==========

Это случилось в обычный ничем не отмеченный вечер. Не было ни дня рождения, ни рождества, ни круглой даты, ни идеи устроить домашнее свидание с макаронами и свечами, ни попытки освежить отношения или чего-то в этом роде.

Ганнибал, как и в предыдущие тысячу вечеров, мирно читал книжку в постели, я, приняв уже душ, в одних трусах босиком шарахался по спальне, разыскивая по полкам и тумбочкам свой телефон и думая о завтрашнем рабочем дне. Телефон я, разумеется, отыскал и, не отрывая взгляда от его экрана, пришёл к кровати, собираясь просто лечь спать, но то ли доски пола покачнулись, то ли притяжение Земли меня подтолкнуло – шатнувшись, я внезапно очутился у стороны кровати, которую уже занимал Лектер.

Я поднял голову и с недоумением осознал, куда пришёл. Ганнибал посмотрел на меня из-под очков.

– Ну, что? – добродушно поинтересовался он, и в блеске его глаз и стёкол мне почудилось что-то от Санта-Клауса.

Я собирался сказать, что, в общем, нечего особенного не планировал, приходя к нему, но в этот момент запнулся о бок кровати, ударившись ногой.

– Ай! – вскрикнул я.

Ганнибал кинул книжку, хватая меня и осторожно помогая мне опуститься на кровать.

– Я обойду, – улыбаясь, протестовал я.

– Перелезь уже так, – качал головой доктор.

И я собрался лезть на свою половину кровати через колени Ганнибала, когда он остановил меня. Я замер на четвереньках, так и не успев сделать первого движения, и вопросительно посмотрел на него.

Ганнибал кинул на тумбочку книжку, очки, откинул края одеяла, сполз вниз, поворачиваясь и забираясь башкой под мои бёдра, обхватывая их ладонями. Я поглядел на него, нагнувшись. Он не обращал внимания на мой взгляд, хоть я и с трудом мог распознать, чем именно он занят.

Дальше всё было так: он стал целовать мои бёдра, подтянув их поближе, потом он как-то вывернулся, чтобы погасить свет прикроватной лампы, после чего мы нервно в четыре руки стянули с меня трусы и тогда он принялся ласкать губами, языком всё, что ему удавалось найти между моих ног и рядом с этим местом. Мне оставалось лишь удобно для этого расположиться, чтобы не мешать.

Я сам вжимал пальцы в его бёдра. Я был бы и рад сделать с ним то же, что он творил со мной, но он умел отвлекать. Я никак не мог собраться с силами, чтобы это осуществить. Дальше ласк руками я так и не продвинулся, хотя, чёрт возьми, мне так нравилось в ту секунду его тело, что даже просто обнимать и гладить его бёдра или ноги казалось мне чем-то невероятно выразительным.

Так и не дав ни ему, ни мне закончить, я сильно отвлёкся, пока снимал с него бельё – мне пришлось проползти вдоль его ног и после этого швырнуть то, что держал в руках на стоявший у шкафа стул. Обернувшись из этой позы, я понял, что просто так занять предыдущую уже не смогу. Тогда я повернулся к нему лицом и просто рухнул на руки, наклоняясь и целуя его в губы.

Ганнибал откликнулся на это с таким рвением, как будто это была его идея. Он обнял меня рукой, гладя меня по спине, а, спустя немного времени, азартно перекувырнул меня и уложил на лопатки, целуя уже сам.

Я усмехнулся в поцелуй, это развеселило и его: мы оба поняли, что произошло и что после этого будет – он со мной заигрывал, а я снова сменю позицию и всё-таки буду сверху на этот раз.

Мы целовались как-то особенно открыто в этот вечер. Мы распалились, разожгли весь этот костёр сильно и жарко, но остановиться уже не могли, не хотели, не позволяя праведному рассудку напомнить нам необходимую технику безопасности.

Доктор был свален на спину, оттого, что я так хотел. Я сжимал его колени, сцеплял пальцы с его, пока, наконец, не перестал по чуть-чуть подступаться и не перешёл к главному, и тогда, очень того желая, протиснулся членом внутрь него, входя и чувствуя горячую отвратительно-прекрасную плотность.

И я снова цеплял его пальцы, мял их, сжимал его колени, скользил по коже на его икрах, стискивал бока и проникал в него одновременно со всем этим.

Своим членом доктор занимался сам, и у меня было чувство, что он не хочет кончать и вместе с тем – хочет, ему больно от собственных же движений, и ему хорошо от них, и он будет продолжать, что бы на самом деле не чувствовал.

Но я вышел из его тела, не доделав начатого.

– …одожди, – вяло, на выдохе буркнул я, срываясь с кровати нетвёрдой походкой, как пьяный.

Лектер был даже рад этой передышке.

Я вернулся через несколько секунд, прихватив с собой вибратор. Я встречался с психоаналитиком – моей совести было этого достаточно для оправдания пары вибраторов на моей полке шкафа.

Вот и в тот вечер я почувствовал, что мне нужно усилить происходящее.

Я вернулся в постель, приласкался вновь к Ганнибалу и снова вошёл в его тело. Расслабившись, я вязкими пальцами включил принесённое устройство, отправляя его внутрь себя, а свой член – в Лектера. Вибрацию чувствовал и я, и он. И, конечно, оба мы слышали и чувствовали этот назойливый стыдливо-пошлый звучок в глубине моего тела.

Я стал подрагивать, вжимаясь в Ганнибала. Доктор больно царапал мою спину отсутствием ногтей. Мой позвоночник напрягался, я старался расслабить его усилием воли. В конце-концов, не без труда и не без стонов неудовольствия оседлав волну, я кончил… и это было мощно! Щемяще, даже вымучено, но безумно сладко, глубоко. Это было так сильно, что, кажется, я даже закричал, когда испытал оргазм.

Я вытащил вибратор сразу же, как только схлынул первый сильный спазм… Мне пришло в голову прижать его к бедру Лектера, пока тот не кончит, и он, направив мою руку, благосклонно воспользовался помощью, вытаскивая из себя собственной рукой и оргазм, и стон, и семя.

Я отщёлкнул переключатель, чтобы эта хрень в руке заткнулась, после чего провалился в кровать и умер на две минуты.

Чувствовал я себя странно: я всё ещё ощущал эхо наслаждения в теле, и от этого наслаждения у меня кружилась голова, меня мутило. Я лежал, не двигаясь, перекинув только руку с вибратором через живот Лектера. Признаться честно, я начинал чувствовать дискомфорт в том месте, в которое в пылу страсти не слишком нежно впихивал вибратор, и я очень надеялся, что это скоро пройдёт. Какое-то время я не мог двинуть ни рукой ни ногой, и продолжал неподвижно лежать.

Когда, наконец, я более-менее пришёл в себя, то первым делом стянул с вибратора презерватив, отшвырнул и то и другое куда-то подальше от себя, вытер чем попало руки и принял решение ещё немного полежать, перевернувшись на спину.

Пока я был занят мыслями и расслаблением, Ганнибал медленно поднялся с постели и неторопливо ушёл в ванную комнату. Через минуту он распахнул дверь ванной, озаряя тёмное пространство далёким жёлтым отсветом, и встал на пороге с зубной щёткой во рту. Привалившись к дверному косяку, он принялся лениво чистить зубы, придерживая телом дверь, чтобы не закрылась.

– Уилл? – позвал он, видя, что я устало и ласково гляжу в его сторону.

– М? – сонно улыбаясь и поблёскивая из темноты бликами в глазах, мыкнул я.

– Поедем на выходных на пикник? Как тогда, когда мы только начали встречаться…

– Мгм, – расплылся в ещё более довольной улыбке я.

– Поедем?

– Поедем, – шепнул я.

– А Фредерика возьмём с собой? – осторожно спросил Ганнибал.

– Пошёл он в жопу, – выдохнул я со счастливым выражением лица. – Я только тебя хочу.

Ганнибал бросил на меня укоряющий взгляд.

– Дурак, – сообщил он мне обстоятельно, но ничуть не обидно, и нырнул в ванную комнату полоскать от пасты рот. Дверь с заминкой захлопнулась за ним сама.

========== 11. Его свитер – мои кудри. ==========

Время от времени – хотел я того или нет – я волей-неволей глубоко и надолго задумывался о природе собственного житья-бытья. О выборе, случайностях, о том, на что я транжирю драгоценные минуты собственой жизни, обесцененной до звенящей мелочёвки присутствием рядом со мной грандиозной фигуры доктора Лектера, скрадывающего моё существование собственной величественной тенью вневременного гения…

Мой муж без сомнения являл собой личность чрезвычайно выдающуюся. По этой причине я и позвал его в своё время замуж – за его не с первого раза нащупанные мною «выдавахи».

Но я соврал бы, рискнув предположить, будто его существо исчерпывается положительными – возвышенными и прекрасными – качествами, которые мне в нём так дороги. Нет, нижняя граница его «выдаваний» спускалась аккурат в преисподнюю, и тамошний дьявол, конечно, крылся в деталях.

Иногда я поражался логике его взаимодействия с окружающим миром. Например, однажды я был свидетелем того, как он в высшей степени, что называется, психанул. Со стороны это выглядело следующим образом: Ганнибал чинно и тщательно гладил белоснежную рубашку. Внезапно, отдёрнув утюг от оглаживаемой поверхности, он замер, смотря прямо на ткань. Секунда, две, три, четыре… Я считал, сидя на диване в гостиной неподалёку от него, и делал вид, будто смотрю телевизор. Пять… шесть… Лектер отставил утюг на подставку, аккуратно выдернул его из розетки и куда-то ушёл. Спустя минуту он вернулся с ножницами в руках и аккуратно отрезал вилку от утюга. Уже тогда я понял, что имею честь лицезреть наивысшую точку кипения ярости доктора и, если это скоро не закончится, то лучше б иметь под рукой телефон, чтобы вызывать службу спасения.

Отрезав шнур, Ганнибал всё с тем же размеренным ритмом в движениях взял утюг и снова куда-то ушёл. Я снова считал. Через минуту, почувствовав запах гари, я отправился тушить своего психиатра: он жёг утюг над газовой горелкой. Надо же было додуматься!

Я отобрал у Ганнибала опасную игрушку, исцеловал все его руки, заставил выпить специальную таблетку на случай глубоких психов, одел в другую рубашку и поскорее отвёз в его шахматный клуб, чтобы он вышел из неадекватного состояния и вернулся сам в себя. Ночью после этого, надо ли говорить, у меня был секс.

Когда вспоминаешь о таком или рассказываешь кому-то это обычно вызывает разве что улыбку. Но когда ты живёшь с этим в доме, когда это происходит в твоей собственной семье – не всегда это кажется смешным. Иногда это выглядит весьма пугающе, ведь когда что-то такое случается в режиме он-лайн, неизвестно, чем это способно кончиться. Хотя, наверное, он не мог бы по-другому? Он такой и есть, что некоторые вещи только так может пропускать через себя. Не орать ругательства, не колотить вещи вокруг. Сжечь неугодный утюг…

Он – та самая девушка, которая выйдет из машины на автостраде и раздражённо пойдёт в противоположную сторону. И нет, он не сядет обратно. Он – тот самый подонок, который не выйдет ночью на балкон слушать серенаду, потому что на балконе прохладно. Он будет ворчать всё рёбаное утро на мой будильник, а свой случайно поставит на семь утра в воскресенье, потом шепнёт «извини», поцелует в нос и продолжит спать. И это он в который раз перестанет разговаривать со мной, потому что сам был не прав.

И это я – в шоке от того, как много из меня сыплется обвинений, стоит только начать.

Что поделать? Он самый мерзкий гадёныш из всех, с кем я когда-либо встречался. Но я его очень люблю. Ещё и потому, что, хоть в его характере и поведении много всякой дряни, кое-чего среди этого списка нет. Некоторых мерзостей, присущих другим.

У него нет потребности с пристрастием зарываться в чужое прошлое. Иногда он даже не хочет вспоминать о том, что было вчера. Не знаю, хорошо ли это, но иногда – просто восхитительно. У него нет мелочной зависимости от вещей или денег, от еды, машин. Да, единственное, что он не променял бы на что-то другое… кого-то другого… это я. Поразительно? Более чем.

Он бывает отвратительным настолько, насколько обычно элегантен и в высшей степени великолепен!

И вот он то элегантен, как бог, то капризен, как девочка, одновременно с этим оставаясь элегантным, как бог. Куда мне, плебею?..

Но он мой муж. Как в той цитатке… Что-то там про то, что ты, мол, можешь подойти к этому крутому парню и ущипнуть его за зад. Это я им пропитался, раз говорю такое. Хотя сколько времени-то уже прошло? Давно должен был им пропитаться. А я всё дёргаюсь, бывает, и психую от его проделок. Теперь, конечно, реже, чем поначалу – научился попадать, и в прямом, и в переносном. Но подстеленная соломка не всегда спасает меня от ушибов падения.

Раз вот мы собирались на пикник. Всё решили. Утром я встал с болью в горле, но ему ничего не сказал – не хотел портить ему день. Да и себе тоже: очень он был лучезарный, сердце радовалось, когда я глядел на него такого сладкого. Но тут он услышал, как я кашлянул… Конечно, велел разевать ротельник, показывать горло… Короче, выяснил, что у меня ангина или что-то вроде того, сам мне навыписывал лекарств из домашней аптечки, строго-настрого запретил выходить из дома. Я, смирившись, сперва был этому даже рад, но лекарь, который я надеялся весь день проведёт со мной, посидел-посидел и вдруг заявляет: ну, ты лечись, а я поеду с Фредериком на пикник, а то я настроился уже. И, главное, понимал же, зараза, что делает! Я хотел рассердиться, но живо прогорел, махнул рукой, и он укатил.

Через полчаса он вернулся обратно и привёз с собой Чилтона. Они угнездились у нас на заднем дворе. Мне, болезному, было позволено выйти из дома… Я посердился немного, потом простил, конечно. Вот так заболеешь в выходной, ещё и любимый грозится свалить без зазрения совести! В этом весь Ганнибал. Вся его суть.

Но после, хоть он и рассердил меня, я всё равно ему сказал, что люблю его. Именно тогда, когда у меня совсем пропал голос. Лектеру даже пришлось наклониться, переспросить: что? Я шепчу: «люблю тебя!», но физиономия была, конечно, максимально обиженная. Он погладил меня по голове, тепло так, посмотрел с виноватым видом, и вот только тогда я соизволил ему улыбнуться. Но только слегка, чтобы не расслаблялся.

Короче, говоря, с моим Ганнибалом сложно. Он очень, на самом деле, вредный.

Он из числа тех людей, которых иногда лучше любить издалека, на минуточку, носить фото прелестного лика в кошельке, вздыхать, стихи ночами писать, но никогда не встречаться, и уж тем более не жениться.

Я преуспел в наихудшем из вариантов: не смог удержаться, чтобы не заграбастать себе. Если бы я мог хоть немного более трезво рассуждать, я бы посоветовал самому себе сию минуту с Ганнибалом расстаться. Но я не могу. Я не рассуждаю трезво с тех пор, как он снизошёл до меня на испанском берегу, где с небес глядела испанская луна. Мистер Луна. И вот за этот один разочек, за несколько привольных деньков я навсегда признал его королевские привилегии. Нельзя было иначе. Он слишком хорош для меня. Слишком хорош вообще. И меня едва ли не убивает осознание того, что он рядом, что он – мой.

Иногда я представляю себе, что мы расстались. Это полезно бывает, когда он начинает вредничать. Чаще всего, это расставляет всё по своим местам. Как же я так к нему привык? Его свитер – мои кудри?