Текст книги "Месть Фарката Бона (СИ)"

Автор книги: jozy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Вечерело. Синие сумерки на чужом месмочке юге были хороши и томны. Душистый воздух, полный песнями фонтанных струй и шелестом листвы, будоражил ее чувства и не давал уснуть.

– А кто ж у вас… у нас тут всем ведает, окромя колдовства? Все разумно да умно’ устроено, будто само делается? – Уставшая Дарнейла сидела у окна в удобном кресле. А на полу в парчовых подушках, несмотря на поздний час, резвилась, громко смеясь и кусая свою кроткую няньку, ее доченька. Шалунья!..

Но взгустнулось внезапно Килле. Аж в груди кольнуло – так стиснуло: уж очень девочка показалась ей на любимого похожей, и вообще последние дни были неспокойны. Аки хитрая куна (1), сбросив наведенную мару (2), стала Килла: ластива да осторожна с приветливостью – со многими насельницами задруживалась, а коли не слаживалось со старшими спесивицами, так уважение свое покорное выказывала.

– Что?

Она так задумалась, что и не услышала, как отозвалась Крозенца:

– Ой, да я неумная, нашла кого спрашивать! Вон Рутка твои башмаки от травы очистит – ее пытай. Даром без магии почти, а про всех всё в обители знает!

– Так уж и про всех? – Дарнейла вдруг вскочила, подбежала к няньке, схватила малышку Имнею на руки и закружила по комнате, дунула ей в личико.

– А мы любим мальчиков, ой-ля-люшеньки ля-ля. А не старых дедушек и не дряхлых бабушек – всяких месм неведомых… Да, любимая моя? Сладость сладкая моя! Дочка милая моя! – Замурлыкала, будто себе удивлялась, что молоденька така – а уж и дите своё есть… дети, и… Об остальном думать было нельзя – опасно!

– Пошли ко мне Рутту, да прямо сейчас, раз так. Про’йду эту маленькую-удаленькую, – велела она – вся улыбка, отчудивши и падая на расстеленную кровать. Дочку, в мгновение заснувшую, положила на подушку.

– Ой, погоди-погоди! Пс-с-с! – Дарнейла громко зашептала, руками маша, и снова вскочила. – Я передумала. Это уж потом, завтра, а пока, если спать не хочешь… Вот ты сказывала, что матери завсегда сынов знают. Сядь, расскажи!

– Ну, экая ты памятливая, госпожа-хозяйка. – Нянька с удовольствием от двери вернулась: редко с ней, незаметной молчальницей, в разговоры пускались. – Будто б я такое сболтнула… Ошибилася.

– Я и про Борка твоего помню. – Дарнейла усадила старушку на мягкую скамью. – В Гейсарнее моя власть – быть ему рыцарем, коли хочется тебе.

Крозенца улыбнулась беззубым ртом:

– А что тебе неймётся, любопытница?

– Кто, например, лону Аркаю родительница? Или архонту Тинери? – спросила Дарнейла Килла, слегка закусив губу.

– А, так про этих знаю! Сама роды принимала у властительниц…

– Плюшка, иди сюда! – Поманили из неприметной ниши Монью, натирающую воском паркет в боковом коридоре. Она, узнав голос, радостно бросила щетку и, убирая со лба растрепанные волосы, подскочила:

– Куда сегодня? Не увидел бы кто – день белый.

– Так днем не страшно! Лопай быстрей! Я полы магией закончу – блеску больше. – Килла сунула девчонке в руки ее любимую сырную пурну и, быстро перебирая пальцами, взялась переплетать ей тощенькую светлую коску. – Сама боюсь, но надо – последний флэт остался.

– Сяс! – Жующая Рутка утирала рукавом сочную подливку. – Ты тока сой… свой фонарик, – она икнула, – не забудь! Там лестницы скользкие, камень водой течет. Что-то жуткое раз было, как ходила я туда по осени, а потом, вроде кошка – сливки, память слизало! Вот ничегошеньки не помню, но аж какать хочется как пробую что вспоминать!.. И писать, – добавила, не стесняясь, но морща нос. – Я одна дальше девятого уровня (там еще лестница обрывается), пока Усма не убили – не угодил хозяйке на ложе, так сестры говорили – не ходила; даже когда маленькая была…

– Ага, а теперь ты у нас большая, степенная дама, – поддразнила хвастушку Дарнейла, скорее, чтобы от страхов отвлечь, чем, чтобы рассмешить. – И толстая! Не бойся, Рутка! Я тебя буду крепко за руку держать, хочешь, даже к поясу привяжу. И у нас нож есть, мне Бра… брат дал, даггер называется. И смотри, что я еще прихватила! – Она подняла с полу лежащий позади себя, легкий на вид мешок.

– Идем, – непочтительно перебила Рутка. – Я тебе и без всего верю. Верю, что с собой меня в Гейсарней твой красивый заберешь. Но я не за выгоду, а просто так, в дружбу. – И решительно засопела.

Рутта Монья, несчастливая дочь рано умершего деревенского музыканта, гмыженка, коей никогда не суждено будет стать месмой, повела Дарнейлу Киллу вниз по потайной лестнице, открывшейся прямо тут, в пустой нише, мимо которой трижды в тень сестры ходили в трапезную… Не зная, что идет она в страшное подземелье замковое последний раз в своей короткой сиротской жизни…

(1)– маленький хищный зверь

(2)– чары погружение во внешнее, бездумье, морок

========== Ядовитые корни ==========

Крепко вцепившись друг в дружку от страху, девули спускались по ступеням, скользким от бегущих то там, то тут ручейкам... странной такой жидкости, остро пахнущей болотом. Дарнейла поддерживала Рутту – все-таки старшая:

– А так всегда бывает, ты под ноги только смотри, и ничего такого. Ну, подумаешь, вонючая водица – не мысли о плохом!

– Ой, да куда ж это мы попёрлися, заколдуют нас, лягушками сделают, – подвывала младшенькая. – И знаки проклятые на стенах так и горят, будто глаза чьи!

Долго шли, всё вниз. Когда лестница вдруг уперлась в сплошную стену, Рутка обрадовалась:

– Ничегошеньки тут нет, значит, врет картинка. Пошли уж назад, сестричка! – И с надеждой потянула Дарнейлу Киллу к перилам. – Сейчас бегом и к обеду враз поспеем!

– Какая картинка? – Та уходить не спешила и даже попробовала мощную кладку. – Где видала, сказывай!

– Да у госпожи Симмерай пыль стирала, а с пюпатры листик пергамотнай цветной (1) и слетел! А там – жути ужасные, кругом нижнего флета – огонь, а посередь… – Девочка ладошками за лицо схватилась и прошептала задышливо: – Гробы! Ладушка Дарнейлушка, пойдем отсель!

– Так, ладно, ты стой тут, полосушка (2), я одна пойду. – Месма заткнула подол за пояс и ощупью двинулась вдоль стены. И пока руками по холодному, как лед, граниту водила, вроде бы почувствовала накат портала.

– Да куда идти-то? Камень впереди, недаром заперто-запечатано! – голосила тихонечко Монья, впрочем, ни на шаг от старшей товарки не отходя. – Пропадем с тобой, и косточек не соберут! Ой, что это?!

– Эх, вот я несмекалиста, чуть не забыла! – Лицо Дарнейлы освещалось золотистым сиянием. – Ну тебе дрожать, полно! Это глазок мой, бабушка, наставница покойная, подарила. Добрый свет, не жмурься! – Потянула она к себе за бретелю бояшку (да кто б и не струсил-то!), обняла – та уж бежать наверх норовила. – Сладится все, гляди – щелочка!

В четыре руки дергали, толкали – ничего; Килла от натуги пот отерла и Рутке держать окару с мешком дала, а сама глаза закрыла, да как крикнет:

– Отворись, силой своей велю! Где я пройду – никто не хаживал! Мне замков нет – я своей властью заклятие снимаю! – Кто слова ей подсказывал, молодая месма не знала, но дрогнула скала и открылся лаз! Только будто ветер сухой обеих окатил, закружилась пыль, и звон тяжелый в уши грянул… Как в набат железом ударило! Прогал узок был, дышал как живой:

– Иди-и-и! Иди-и-и к нам… – голосами жуткими зазвучал. – Ондна кареле Килла, Мать смерти!

– Что-то мне не спится. Или вправду тревожно, или я трушу. – Фаркат, не оборачиваясь, поежился от холода.

– Скажи, зачем мы к Стылому морю идем? Вроде бы, там давно никто не живет, одна пустыня да руины. – Подошедший неслышно следопыт, хоть и был удивлен, что тот его невесомые, как у зверя мелкого, шаги распознал, но виду не подал, просто накинул на плечи юноши меховую опаху.

– Ты догадался, да? – Бон из-за плеча взглянул на младшего Рейдента; промахнулся взглядом – воин был на голову выше, только глаза на худом лице блеснули.

– Слышал. Я карты и старые свитки не для развлечения читал.

– Я все спросить хотел, – Фаркат вздохнул, – тайный квод только архонту присягает, потому как не месмы вас на свет производят? Верно, что власти Настоятельницы над вами нету?

– Правда, – спокойно, будто не о тайне великой они говорили, подтвердил Кейо. – Только за разговор такой мне – казнь, да и тебе знание такое – смерть.

– Смерть, смерть, пуганый уже, – проурчал котом Бон. – Много вы понимаете! Есть вещи пострашней ваших законов… дурацких, сумасшедшими тетками данных. Думают, в замке спрятались со своей ворожбой да книжками, пылью покрытыми? Ой ли?! – И, помолчав, будто не о том говорил, улыбнулся устало и лоб рукою потер. – Нам бы к вечеру завтра добраться, а там уж…

– А что будет там? – Следопыт подошел совсем близко.

– Могилу вскрою, и… Как повезет. – Фаркат посмотрел на небо. – Ты со мной?

– Что, клятву потребуешь? – серьезно спросил Кейо Лангин, сын Рейданта, тайный бон.

– Не ходи! – заорала Рутка и вцепилась Дарнейле в юбку, а ногами в косяк уперлась. – Не пущу на погибель! Ты одна ко мне добрая была. Опомнись, хоть слово скажи-и-и!

А Киллу обезволевшей куклой от земли подняло и в проем яркий повлекло, затянуло… Куда бедной сиротке супротив магии могучей подругу руками слабыми детскими удержать! Как шелковую нитку сносит со стола рукодельницы легким сквознячком, так унесло месму в закрывающуюся на глазах щель, и снова стала стена цельной…

– Горе-е-е горюшко моё! Ладушка, сестрица-а-а! Добренькая моя! – все кричала и кричала в полном мраке Рутта Монья, срывая голос, царапая проклятый камень. – Погубила я тебя… – И зашлась слезами, упала наземь.

Как листочек сухой осенний по дорожке, Мореной на воде нарисованной, что бывает в двусканные ночи дома в Воксхолле, скользила Дарнейла Гейсарнейская по воздуху и не удивлялась ничему. А вокруг все лица кружились, вроде как живые, а может, и скульптуры какие, только-только всмотреться бы, да покойно, и так хорошо, лениво…

«Лениво... Лени-и-иво?! Да госпожа Оренна, когда проснется, за нерадение мне все волосья-то повыдерг…» – Месма очнулась, дернулась в невидимых путах, словно муха в паутине, кулаки упрямо сжала, в себя полную грудь воздуха неживого вдохнула и как крикнула повелительно прямо в муть перламутровую, что ее вперед в подземелье страшное влекла: – Гоулмирэ, гоулмирэ Ингбрандт, туне таэ Олуэмор!*

И тут раздался вой волчьего страшнее, стократно от потолка и стен отдаваясь. Всё усиливаясь и крепчая. Дарнейла прямо на гранитные плиты рухнула… А окара, как живая, из пальцев ее, что крепко судорогой еще у прохода проклятого свело, выскочила и закрутилась на полу волчком… Это она, игрушка пустая, как месмочка дома думала, звуки нестерпимые притушила. Но тихо было недолго – в ярком свете Ореинного колдовского фиала Гейсарнейская месма, недвижной в ужасе став, глядела, как из гробов черных мраморных встают высохшие и страшные, будто труп собаки, на который она еще ребенком в лесу наткнулась, – но живые! – древние глайморы. Ядовитые корни земли Оломей.

(1) – так коверкает Рутта слово «пюпитр», для чтения такие пользовали в обители, да и «пергамент» тоже наврала

(2) – трусишка, ссыкушка в воксхоллском просторечии

========== Матери ==========

Анарда... устала. О, как она устала – боги! если вы слышите, – устала! Проклятая звезда изводила старую месму бессонницей, едва появляясь ночами на небосводе, вытравляла силы, лишала разума и воли. Никтогия Оломейская металась в своих роскошных, но обрыдших до воя покоях, где из каждого угла, мнилось, поднимались тени погубленных душ и сама темнота шептала о совершенных преступлениях... грехах.

– Подавай одеваться.

Приснувшая служанка едва расслышала ее слабый голос и сочувственно спросила:

– Неможется, госпожа, велеть лекарку позвать? Я потихоньку, мышью юркну, никто не проведает.

Волшебница с трудом поднялась из резного кресла и вскинула руку, пресекая ненужные речи преданной Зиры:

– Пустое болтаешь! – Едва устояв на дрогнувших ногах, она уняла запаленное, как от бега, дыхание и вслух продолжила свою мысль, вслед за мелькнувшим образом, даже улыбнулась, как воочию представив могучую, аки медведь, послушницу в серой лохматой шкурке: – Какова ж из тебя мышь… В заботах утомилась я, баро податей меньше слать стали, а Брай с войском в разъездах. Неспокойно… Предчувствую, беда грядет. Или перемена приспела? Да кем – не чувствую! Сердце заходится, Зирка!

– Да вот уж глупости, тока покушать надоть и пахреву (1) теплую пододеть, чтоб лыдки не застудить. И всей-то беды, – заквохтала басовито, совсем не слушая свою госпожу, неотесанная прислужница. – Где жа туточки отто была обнова расшитая, золоченая, та, что сынок из Класты привез?

– Вон пошла, дура! – вдруг осерчала Владычица на суетливую толстуху. – Тиско мне, не видишь?

– А тиско, так и кричать не надо – сосоуд лопнет в голове! Да постельного мальчишку гнать – не молодка вы, матушка, блядецко дело вертеть! А вон – могу, коли правда не надобна! Щас отвару принесу. Сама сварю. – И шваркнула дверью – только петли взвизгнули.

Страшная глаймора заговорила тихо, но на несколько голосов, будто из одной усохшей глотки все слова ее ведьминские, нечистые эхом удесятерялись-умножались:

– Пришла сама, да тело твое негодное, мужем пользованное, чрево нечистое. Отдай нам деву… деву… деву невинную, что привела… Привела-а-а… Привела. Восприемницу молодую, да восстанем в силе сестры! Царствие вечное ею продлим-им-им! – шатался по пещере, откатывался от стен жуткий шепот. И на призыв мертвых явилась Рутта, словно порывом ветра незримого девчонку крутило, да прямо в подножие гробов и кинуло:

– Что деется, сес… сестричка! – Навзрыд заплакала бедняжка, икотой давясь, и к ногам Дарнейлы поползла, волоча за собой мешок:

– Спаси-защити-спаси-защити!!!

Килла кинулась навстречу, Рутку дрожащую за себя дернула, та ее за пояс обняла, насмерть приклеилась, клещом обеими руками вцепилась:

– Не хочу больше месмою быть, отпустили бы только. Коз пойду пастити, хорошей, работящей буду; не выдавай, добренька, добренькая, миленькая… ы-ы-ы! Служить тебе всю жизнь стану, тока не оставляй меня тута.

– Да нету никаких месм-то! – тихо, медленно, даже раздумчиво слова выговаривая, вроде, сама себе сказала Дарнейла. Страху и не стало; повторила громче. На восставшую мертвячку даже не глянула и… засмеялась: – Нету больше глайморьего семени, а кто был – перемерли! Не вселится в тебя никто – смотри, Рутка! Мертвые они! Морок один. – Она наклонилась и с гранитного полу окару взяла, как кроля бегливого хапнула, вверх подняла.

Светом нестерпимым пещера наполнилась.

– Мертвые вы, слышите, уродища! С настоятельницей своей! И никого больше не возьмете, не править вам в миру. Сильнее вас я! – звонко кричала молодая месма и еще что-то… разное, сама не помнила.

Шумом оглушительным всё место наполнилось – треск стоял и вой, земля тряслась под ногами, пока каменья на них не посыпались. Так и орала бы Килла, рукой с окарой потрясая, гоня, стало быть, нечисть назад в могилы, – да Рутта за рукав ее к выходу тянула:

– Давай летим, сестричка, веник твой дергается. Ужо глыбою прибьет!

А Килла как одержимая была, сама хотела узреть, что зло наверное погибнет; уж и стены дрожали, а она так столбом и стояла, да слова какие-то древние все, голос срывая, кричала. Откуда храбрости набралась или с дури, но, видно, враз и понимание пришло: Обитель и есть гнездо ведьм старинных, земель и королевств погубительниц, а те, кого гмыженками кличут, и есть знахарки и ворожеи, лекарки настоящие, а не служанки безропотные… Словами точными, правда, в голове не складывалось. А вот нутром и без них всё поняла Дарнейла Килла Гейсарнейская. Недаром бабушка Оренна вдали от сего вертепа ее, глупую, держала…

– Конец вашему владычеству, фейери, пришел! Имя-то красивое – да дела смрадные. – Замахнулась тут Мать смерти и метнула разными цветами горящий глазок прямо в середину круга гробового.

И стал Огонь Великий стеной, и погибло царство глайморов… Навсегда!

Брая Тинери мутило. То ли солонина прогоркла, то ли… Ну, по чести сказать, выпил он со товарищами славно, хоть чести в том немного… Даже песни орал, чего ране нечасто случалось. Вот говорят, что мужеский пол, дескать, ко всяким там сантиментам, думам и предвидениям не способен. Врут, конечно!

Так вот, посеред ночи (ну к утру, если точнее) и подкинуло спящего прямо на полу вместе с сображниками главного защитника земель нашенских.

– Гийом, Зул? – позвал он тихонько. – Передохли вы, что ли? Где посты, аль не слышите, изверги?

– Вам, нервным юным господам, и не то слышится! Спи, архонт, – буркнул оказавшийся прямо с правого бок… флангу Рейдент. – Лето, – заключил он весомо, – птички поют – не дремлют, эфетам радость несут. – И захрапел, обнимая седло.

– Вот жеж… рыцари называется! – Сам пьяный вусмерть геризого, бранясь и спотыкаясь о конечности своих благородных братьев, кое-как пробрался к брезжущему в углу дверному проему. Справив прямо с крыльца невыносимо острую нужду, Брай потянулся, хрустнув суставами, помотал болезной головой и, прищурившись, посмотрел на занимающийся рассвет:

– Предчувствие, однако! Что за?..

И тут прямо ему на плечо сел черный ворон.

Командору писала мать. Родная... В записке было всего несколько слов; по особому, принятому меж ними коду, Брай понял, что в замке случилось что-то важное и странное – поспешать надобно! – но не беда.

Выехали на рысях, получасу не прошло, да путь был неблизок.

А на другом конце земли, в серой стылой долине у моря, бледный юноша поднял лицо к утреннему небу.

– Месть свершилась! – прошептал он так тихо, что не разбудил лежащих совсем рядом у потухшего костра спутников.

Даже закутавшийся в овечью опаху чуткого сна следопыт – и тот не пошевелился, когда Фаркат встал и отсалютовал гаснущей зеленой звезде мечом:

– Я свободен от слова, осталось только вернуть…

Ветер и шум начинающегося шторма заглушили его последние слова.

(1)– теплые женские штаны, носимые под юбкой и со швов боковых несшитые.

========== Вверх! ==========

– Завалило и этот? – Девочка прижалась к старшей, боясь даже выглянуть из-за ее плеча, а может, и зажмурилась – только поскуливала и квохтала на резких поворотах: – Ой, свалимся с веника, невдобнай он, хлипкай! Сколько ни тыкайся, а выхода нетути! Конец нам!

Дарнейла, напротив, была далека от паники, не то что ее маленькая подружка… да после того, что вместе пережить пришлось, пожалуй уж – сестрёнка.

– Что ты как бабка старая гундишь! Ничего, вспомни лучше, где кухонные камины… трубы, куда выходят, сбоку или через покои на этажах?

Рассекая упругий, точно надутый воловий пузырь, воздух, две отчаянные летуньи уже который час кружили по подземным тоннелям, совсем потерявшись во тьме. Килле даже казалось, что за их спинами вроде как что-то схлопывается, нет – сливается густым киселем… овсяным, в котором ложка не тонет.

«Что это мне всё про еду думается? Или уж и правда с голоду. Ведь мы обед пропустили. Обед! Тут бы самим на заливное не пойти; так сверзнемся, заплутав, и костей не соберешь! Да тощие обе – тока на постный супец сгодимся!» – Но глупости, в голову пришедшие, успокоили месму. Летать ей нравилось… И тут вдруг прямо перед ними – Дарнейла резко задрала метловище веника на себя, Рутка, едва удержась, аж на шее повисла – стена!

– Вертай, вертай! Убьемся, лепешками стане… – закричала прямо в ухо.

Килла, сама не зная как, девочку одной рукой к себе притянув, прямо в ту стену сплошную летательное свое сорго (1) и направила. Еще и вираж заложила, чтоб сильнее разогнаться!

– А-а-а! А-а-а! – орали обе и… Зажмурившись от обрушившегося на них потока света, будто в самоё солнце золотое, Моденино, влетели.

Тут же руки Дарнейле отказали – победительницы глаймор кулем с потрепанного веника так и свалились. На пол… Кухни. Прямо под ноги заохавших, кинувшихся на помощь кухарок.

– Мы не померли, нет? – Рутта Монья, едва языком ворочая, вяло удивилась. – Живая я, вроде… А ты, родненькая?

Вокруг них суетились сестры, но, приученные к строгой дисциплине, разговаривали мало, только пострадавших девушек споро осмотрели, а потом по распоряжению Главной стряпухи, Голуньи Кады, снесли тех в сени, ни о чем не спрашивая.

Что ожидало потом и что произошло в Обители, из-за страшных дел в подземелье, которые сама же Гейсарнейская кудесница и наделала, она не знала, даже волноваться не надумала, потому что… спала.

– Имни… Иржи! – закричала она, просыпаясь. – Брай!

– Тихо, тихо, девонька! – Рядом с лежанкой оказалась Уклюта Мавей – хоть одно лицо знакомое.

Дарнейла снова рухнула на подушки:

– Долго я в забытьи была? И как Рутта? Жива она, скажи?

Уклюта отвечать не спешила, отошла, окно развесила, дескать, сама смотри – не госпожа! Видать же, что ночь-полночь...

"А какая ночь, та же или коло прошло? – мелькнуло в голове у Дарнейлы. – Что ж я вся болючая такая, будто били!"

– Мать-настоятельница тебе дожидается. Болеет она сильно, кровью истекает зловонной, видно, отходит, – как-то отстраненно проговорила Мавей. – Сломала ты порядок наш, жисть всю нарушила… Госпожа.

– Что ты говоришь?! – Килле бы испугаться, а она успокаивать пожилую месму стала. – Разве ж что плохое случилось? Ну новая будет Владычица, нешто никто не помирал на твоем веку? А то и сами управитесь, без всякоих глай...

– Вот вы… Ты… пока тут в бреду металась – сгинула половина обители! Как и не было – только кельи пустые, да одежа на полу! Ну госпожа Симмерай нам всё объяснила – ты, получается… Вы нас всех от Огня Астарлингового спасла. – Уклюта глаза прикрыла, сморщилась. – Не быть новым месмам, и мне не быть... Только целительницы остались. Да те, кто Посвящение не прошел, гмыженки теперь в праве. Ой, да страху-то было! Подполье провалилось, и как песком гора пошла! На равнине замок теперя стоит…

– Как пошла?! А дет… Дочка где моя? Цела, здорова?! – У бедной Дарнейлы голова закружилась – тож страшно ей стало (да о другой причине!). Как она закричит:

– Пусти! – И бежать наладилась, да ноги не держали. – А-а-а! Имнейя, девочка моя, я иду… все равно иду к тебе…

– Да куда ты, оглашенная! – Уклюта едва подхватить её успела. – Нельзя же.

– Оставь нас, сестра, – грянул, как набат, строгий голос. – Немедля. Я сама тут разберусь. – В дверях возникла высокая темная фигура. – Ну что, поговорим… сноха? – сказала гонта Астокля и поставила на край Дарнейленой кровати резной малахитовый ларец.

– Это… я же. – Килла завозилась в постели, матрас показался ей комковатым и жестким, как булыжники у козьего брода в родной деревне, рубашка с одного плеча сползла… И снова она себя девчонкой робкой почувствовала. – Добрый день, госпожа Симмерай.

– Добрый будет, когда старая змея сдохнет и Архонт целым вернется. И не госпожа я тебе… наедине. Про связь нашу никто прознать не должен. – Гонта села на нагретый быстро сбежавшей Уклютой табурет. – Поняла?

– Так… как же, мне Крозе… кто-то, – тут же поправилась Дарнейла, – сболтнул, что Командорами воинства только сыны Великой матери бывают!

– А, так умер младенчик-то настоятельницын. Глайморы – нежити, ну и куклы их давно уже мертвых родят, да сами не ведают, – будто что-то обыкновенное, очевидное отвечала Симмерай.

– Так вы… знали? – Килла вдруг почувствовала себя совсем дурочкой, даже обидно стало. Вот же как, она тут всё вызнавала, хитрила, вроде, а, оказывается, все насельницы обительские над ней…

– Надсмехались, небось? – вслух сказала, нахмурившись, даже руки на груди сложила.

– Да сохрани Моренница! Только краснела чуток, бои да игрища ваши ночные с дитём моим родным видючи! – Астокля, кажется, серьезно говорила, а когда Килла пятнами пунцовыми пошла, рассмеялась. – Сильна ж ты передом, невестушка, не отнять!

– Это вы, значит, мне отвод для мыслей подсказали, мат… матушка? – на пробу назвав суровую Восприемницу то ли монашеским титулом, то ли родственным званием, хоть и небрачные они с Браем Тинери были, Дарнейла замерла. – Про шкатулку я.

– Нет, ты сама призвала, я потом тебе расскажу – «ментальный оплот» зовется то колдовство, когда мысли свои и образы заветные от врага затаить надо, да так, что и под пыткой не выдашь. Само у тебя вышло, девочка. Но дело тут такое, недосуг – бежать нам надо. Сможешь?

– А что? Смогу, коли надо! Беда с Браем? Или с ратниками его? Там же Зул с Иржиком. Ой! – У Дарнейлы Киллы даже сил, вроде, прибавилось, хоть голова и гудела от открывшихся новостей и тайн. А еще не верилось до конца, что страшная гонта ее приняла. Дочерью, сыновней женою. Может, обман?

– Нет, не обмирай. Заберем Целатушку, богатство погрузим, которое я для сына, почитай, сто лет воровала да утаивала. И тишком уйдем в ночи, потом станем эфетов в Класте Павликане дожидаться.

– А можно мне послушницу Монью с собой взять? – спросила месмочка. – И почему бежим-то?

– Король возвращается… Хватит болтать, давай руку, пора!

(1) веники делают из него... Не знали?

========== Последний поход ==========

– Как же у тебя быстро ножка растет! – Дарнейла сдула с потного лба мешающий локон. – Да не вертись, забава, дай обуть тебя!

– Что? – спросила Симмерай, входя в опочивальню в сопровождении двух перепуганных служанок; те тащили тюки с одеждой и всякий нужный в дороге скарб. – Поспешать надобно, но суетиться нельзя: на нижних этажах неспокойно – не пойми что деется, обождать до ночи придется! Все бегут, а нам возок крепкий нужен, лошадей упряжка – путь-то неблизкий. В кладовые кухонные отправляйтесь, только по черным лестницам, – велела она молчаливым сестрам. И дверь на два засова заперла.

– Да вот, сапожок не лезет! – Новоявленная сноха улыбнулась нахмуренной гонте. – А управимся ли мы с повозкой, матушка? Только трое нас.

– С кем из насельниц ты сошлась, кому из туточных доверяешь? Я только сестру Мавей взяла бы – ворчунья, а душа преданная. Не зря я ее к тебе приставила, а то бы так Никтогия вас со служкой и порешила, как назад воротились. Хоть и при смерти уже глаймора проклятая была! Не выдала вас Уклютка. – Астокля со вздохом опустилась в резное кресло. – Давай мне Имнейю, я сама. Что, волшебством уж и обувку не растянешь, забыла?

– Ой, не пробовала я! Правда, только разок бабушкину душегрею, так и то – уменьшала по себе. – Дарнейла без боязни посадила дочку на колени к грозной гонте. – Я про девочку намедни просила – Рутту Монью, дозволяете?

– А, та безродная… На что она тебе, свои дети есть. Вон у нас какая маленькая месмочка растет. – Симмерай рассматривала внучку, вся ею увлеченная. А та улыбалась, плутовка, что-то мурлыкала и, склонившись белокурой головкой к расшитому серебром и каменьями оплечью, ловкими пальчиками отковыривала смарагды и лалы – так об пол и сыпались.

– Ты права, – сказала чуть рассеянно Симмерай. – Опасно здешних сестер брать, только гмыженок. Ну хоть мальчишек возьмем постельных – за лошадями ходить.

– Получилось! – Килла гордо показала ставшие больше на два пальца сапожки. – Неужто прямо месмы для… игр юношей держали?

– Кого посмазливей. А на что еще мужчины годны? Воевать только, да для забав. Так зачем тебе поломойка? – Астокля подняла взгляд и кивнула, одобряя Киллову работу. – Дай, сама обую.

Молодая мать опустилась на скамеечку у ног свекрови.

«Странно, – подумала она, – откуда такой тишине взяться, вроде как дремлю я, бессовестная. Вот же натворила, вся обитель кипит. И нам впереди – дорога в ночь… Опасная. Кто знает, сможем ли целыми из замка-то выбраться, а мне покойно, счастливо… Только Брая рядом бы… Сердце всё словно облако и всё к нему летит...».

И тут же кудри, как лен светлые, что до пояса по голой спине вились, когда в спальне, перед кроватью стоя, рубаху снимал, а она, бесстыдница, госпожа, в зеркале за ним, как тать, следила… жадная, жаркая… – ох! – и глаза его от страсти темныя, точно озеро в новолуние, привиделись ясно-ясно! Плечи, светом факелов озолоченные, руки сильные, да ладони такие твердые, будто из кожи дубленой сделаны, и странно нежные вместе с тем… А когда поутру туфельки на нее надевал, так каждый пальчик на ногах обцеловывал… И тут вдруг сердце как кольнет – словно живой перед глазами – Фаркат! На руках Иржика держит. Смеется, вроде, говорит что-то, а страшно, стра-а-ашно!..

– А?– вскрикнула Дарнейла.

– Послала я за нянькою, – Симмерай, оказывается, уже приказала покормить Имнею, и Крозенца дочку в соседний покой снесла. – А ты задремала никак?

– Я так реку – не будет Рутка сиротой! Я сама без родителей росла, – Дарнейла уже решила, морок рукой с глаз смахивая, что назвав единожды маленькую гмыженку сестрою, заберет в семью эту нелепую девчонку... неунывающую, вроде, бойкую, но жалкую и трогательную – этими своими коленками драными, улыбкой... лягушачьей, косицами тоненькими… А что Брай, он же добрый, против не будет, она знала…

– Ну один рот не объест, глядишь, и пригодится приблуда. – Симмерай неожиданно не возражала. В дверь постучали. – А, это, наверное, потаскушек глайморьих Уклюта привела, впусти. Я послушных, но кто с мозгами, выбирала.

– Атакса, госпожа.

– Дакий, госпожа.

– Инэ, госпожа. – Трое юношей, которых впустила Восприемница месм, склонились в низком поклоне.

Она как ножом по тем взглядом полоснула:

– Чьи?

Черноволосый красавчик тут же на колени упал:

– Закии Круды…

– Вставай, подойдешь. У стены постой, – голос Симмерай Астокли звучал сухо, высоко и властно.

Дарнейла ту никогда во всей силе не видала и поначалу аж сама припугнулась, но – вот куда противу натуры попрешь! – вступилась:

– Хватит, матушка, детей пужать, сойдут нам они. Тут кровь у тебя, Инэ, пойдем со мной, омоем. – И хвать за руку мальчишку рыжего, который со страху чуть по стенке сползать не начал, за собой в купальню едва не бегом потащила.

– Ты чей? – донеслось вслед, Симмерай продолжала допрос.

– Аннаны Крийи Массионской, госпож…

Оно, как сказать, может, и правильно – вопрос-то о спасении жизни стоял, но уж больно жалко молодчиков было. Они ж не виноваты, что у матерей негодными детьми случились! А всё глайморы злокозненные, законы их дикие! Ни во что мужескай пол низвели…

«Вот с Боном бы ты, свекровушка моя, встретилась! – думала Килла, второго бывшего наложника подале от Асклюты уводя и к делу приставляя, чтобы Рутке баулы укладывать помог. – Вот уж кто тебе душевно растолкует, как с котами… тьфу, с мужами разговаривать положено!» – И, представив себе рожу кота своего баламутного, улыбнулась.

– Посмотри мне в глаза, Мерейю, наклонись, не бойся, – прохрипел лежащий на стылой каменистой земле Фаркат. Он вздохнул, набираясь сил, отвернулся на мгновение, глядя, как бушуют волны, разбивающиеся о подошву скалы. – Может, служба твоя и наказание закончились. – Он с трудом приподнялся на одном локте. – Бери мой меч. Если там… зрачки красные, значит – добей!

Свадьба месмы: http://www.pichome.ru/x3H