Текст книги "Месть Фарката Бона (СИ)"

Автор книги: jozy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Голова у девушки пошла кругом, разум затуманился, а Мерейю на ней рубашку до подола разорвал и, зверем порыкивая, начал смуглыми руками груди белые мять… Прикрыла она глаза. Сомлела от незнаемой раньше грубой ласки, и будто загорелась вся… Упали полюбовники в сугроб… Но вдруг Дарнейла задохнулась от боли и тут же видеть и чувствовать перестала. Только на краю павшей на нее тьмы почудился умирающей месме быстрый промельк черного крыла…

(1) гуменник – мелкая нечисть, чином пониже домового, живущий на гумне, где сушили и обмолачивали снопы.

(2) лед, образующийся поверх другого слоя льда, когда вода выталкивалась наружу под тяжестью первого.

========== Метель ==========

– Ты очумел, Барат! – Мерейю скатился с остывающего трупа. – Как мы теперь в башню попадем?

– Да нам и тут добра хватит: глянь, какие диаманты у твоей потаскушки в ушах! Да на них не токмо что дом с мельницей купить можно, но еще на лошадок и коляску нуланскую с бахромой для выезда… – Крепыш Манью, улыбаясь, отбросил окровавленное полено и потер замерзшие руки. – Ух и заживем! А еще пуговички эти с душегреи сейчас срежу – вот и корчма; а то, если удачно нужному человечку пристроить, и свой торговый дом!

– Ну ты идио-о-от! – Растрепанный Хедике так и сидел в снегу. – Что наделал, недоносок! Я же тебе сказал – ждать! Там у девки в дому добра небось немерено… Что эти смарагды, я такой чудо-камушек у неумытой дурочки видел – весь Квитарст наш был бы, если с умом к делу подойти! Да где ж у тебя ум… Напрасно я с тобой связался! Собирай тут всё, да снегом ее засыпь. А то – смотрит. – И расстроенный злодей поднял свой бархатный берет, валяющийся подле, раздраженно отряхнул от снега вышитую золотой канителью розетку. – Потом догонишь, придурок, напортачил – сам с телом разберись! Я – на постоялый двор, там увидимся.

– Ага. Я быстро. Щас, всё тут будет в порядочке! – заискивающе, но довольно отозвался Манью, и, не дожидаясь пока стихнет скрип шагов Хедике, стал поспешно обрывать изумрудные пуговицы с богато отделанной жакетки покойницы; заодно обшарив ее карманы, забрал четыре грошика и серебряный гулон (1), аккуратно расстегнул мудреный замочек, снял с тонкой холодной шейки узорную цепочку – может, сгодится, вдруг дорогая!

Делал он всё это с удовольствием и споро, даже насвистывая какую-то мелодийку, и, совсем не обидевшись на слова своего красивого товарища, говорил сам себе:

– Ну да, идиот я – поспешил. Вот только почему тебе вечно достаются удовольствия, а мне – только подтирать, да закапывать… всякое-неприятное. С телом разберись! – хмыкнул купец плотоядно. – Ты сам-то с ним во как разобрался – все юбчонки разорваны. – И, как зверь втягивая широкими ноздрями особо острый на морозном воздухе смрад крови и семени, он уставился на оголенные белые бедра убитой.

– Ляжки – прям мрамор! – оценил Барат. – А кукуля-то рыжая (2) – странно… Эй! – прервал себя душегуб, когда, кряхтя, перевернул холодеющее тело девушки. – А куда ж вторая сережка-то делась? Вот горе-то какое! – Он запустил красную от мороза пятерню в снег и пошарил там.

Но напрасно! Да и темнеть снова стало – белоскань играла в небе над Восхоллом, замутив луну поволокой тумана – видно, приближалась пурга…

Что-то завыло в ветвях, ухнули вниз снежные шапки с елок, зашуршала, завиваясь юлой поземка – будто жесткая щетка сметала колючий песок с порога хаты. Отовсюду поползли языки холода. Воздух заискрил морозной пылью. Барат дернулся бежать:

– Ну и погодка! – Он было оглянулся на их с Мерейю непохороненный грех, прищурился на ветру. – Да само занесет! Вон как повалило! – Закашлялся, глотнув студеного ветра. – Моренница с ней, шлюхой девка была… Вот, и никто не виноват!

Никто… Никто больше не видел коренастого торгового гостя из солнечного баронства Квитарст. Его темноволосый товарищ впустую прождал того все три ночи, пока свирепствовала бешеная метель, да так и уехал восвояси с убытками, не распродав товар, как только дороги в долине Ронхи открылись… Добрые люди пожалели оставшегося без компаньона красавчика, но в Уктенский лес на поиски никто не сунулся: раз пурга взяла – то так, значит, Астарлингам угодно!

(1) – денежная единица, приблизительно равная таллеру

(2) – волосяной покров на женском самом сокровенном (диалект.)

========== Тюрьма ==========

– Уже утро? – Собственный голос показался ей слабым и каким-то… шершавым. Она даже улыбнулась, но вдруг всё вспомнила и заплакала – так горько и больно стало!

– Ну вот, что расхлюпалась, нюня? И так голова раскалывается! – сказал кто-то ворчливо.

– Кто тут?! – Дарнейла подскочила на перине и закрутила головой в поисках дерзкого интрудера (1). – Выходи, вор, а то заколдую… это… в полено превращу и с холма спущу!

– Пф! Испугала, – ответили ей. – Поленом меня уже вчерась били. Подумаешь, делов – не убили! Вот тащить тебя, неваляху глупую, из лесу на флет по узкой лестнице труд еще тот был – все лапы оттянул… руки в смысле.

Месма, хоть и чувствовала во всем теле непривычную слабость, спрыгнула с кровати и, схватив веник, стала им невидимку в угол загонять. А тот только смеялся, молодым звонким голосом дразнился, да отпрыгивал: то на стол вскочит, то лавку перевернет. Умаялась совсем Дарнейла, отбросила веник и, пот со лба стирая, на ладони свои поглядела:

– Ой! Кровь-то откуда?!

– А ты не помнишь ничего? – спросил незваный гость откуда-то с высокого дубового буфета (там дверца открылась и хрустальные шкалики, «целуясь» друг с другом, бочками позванивали).

– Слезай, вижу, где ты, негодник! – Месма нахмурилась. – Бабушкину посуду побьешь, ирод! – Сверху послышался длинный вздох, и кто-то нетяжелый спрыгнул на пол рядом с девушкой. – Не помню… совсем… А что было? – Она вдруг сильно испугалась.

– Ну, во-первых, видеть ты меня не можешь. Потому как сама прокляла… А, во-втор…

– Никогда ничего такого не делала! Я колдунья, а не ведьма – нам людей проклинать не положено! – возмущенно крикнула Дарнейла, и тут до самой дошло, что стоит она перед невидимым чужим парнем босая и в одной рубашке – кинулась к постели и в какую-то тряпицу замоталась (вроде, старый платок под руку попался). Уселась на подушку, чуть не дрожа, с холодного полу ноги поджав.

– Так я и не человек вовсе. – Хохотнул приятный тенорок, приближаясь. – Чего ж ты визжишь-то так? Глупая! Аж ухо заложило. Сама же сказала: «Чтоб я тебя больше не видела», вот и не будешь теперь… – Парень вроде на корточки рядом с кроватью присел. – На, попробуй. Узнаешь? – И в коленку Дарнейле уперся горячий лоб с заскорузлой повязкой, из-под которой торчали мягкие пушистые волосы – защекотали ногу даже сквозь ткань сорочки. Месмочка протянула дрожащие пальцы, осторожно потрогала… зарылась в чуть влажные кудри.

– Кот? – воскликнула она во внезапном озарении. – Да как же?..

– Меня зовут Фаркат Бон, госпожа… – торжественно сказал юноша и… дурашливо хихикнул. – Догадалась наконец-то, недотыкомка. А то всё веником махать… – Он вскочил. – Давай завтрак готовить, опосля всё расскажу. Да там невесело будет. Поэтому сбирайся – на сытый желудок ладней получится. И чтобы – не реветь!

Я тут прикинул, очень печальный рассказ выходит… И любовь, она всякая бывает, а то подумаете еще, что люди мы грубые, тупые да дикие… Вот только закончу эту главу и сразу вам одну песню нашу любовную спою. Правда, голос у меня так себе. Но уж слова больно хороши, а мелодия, даже если перевру, простая такая… душевная. Последний куплет, точно – бабенки воксхолловские додумали, чтоб слезу верней вышибать...

Короче, поговорили месма с парнем по душам, ничего не тая, да кое-что им самим непонятно осталось – получалось, что не коротышка Дарнейлу убил, а каким-то образом кот, то есть Фаркат, когда, на себя удар приняв, под дубинку негодяя бросился, этим действием отчаянным самого убивца… прикончил; ну и форму человеческую себе вернул. Во как!

– Значит, ты на меня так… голый и упал? – пытала Дарнейла Килла своего спасителя; спросила – и губу закусила, раскраснелась.

– А во что мне было одеться? – хмыкал тот, плошку вылизывая. – Или я должен был бандитам сказать: дескать, погодите, дяденьки добренькие, черепушку мне дрыном долбить – дайте портки наколдовать? Да и без сознания я был… А как перешел в человеческое тело, совсем не помню.

– Так выходит, толстяк помер… пропал или… Это ж получается – мы его убили? – охала месма.

– Лес его прибрал или Модена сама взяла, – наклоняясь так близко к ее лицу, что Дарнейла чувствовала его чистое дыхание, прошептал Фаркат. – Хорошо, что тебя за мертвую приняли, а то, если бы я тебя не придавил, могла опомниться – и тогда б уж верная смерть… Не знаю. Может, я еще котом был и только на голове у тебя валялся… весь холодный?

– А, скажи, небось, это ты на Хедике напал? – дальше стала спрашивать Дарнейла, рассеянно катая по столу хлебный мякиш. – У него всё лицо в крови было еще до того. Ну, когда на танцульки пришел.

– Я! – отвечала ей пустота. – Знал бы, что он задумал, душегубец, и глаза б выцарапал! Жалеешь, либо-то, злодея?

– Жалею… – вздохнула месма.

– Вот чего вы, бабы, такие дур… глупые, а? – Шарахнул по оловянной тарелке кулаком невидимый защитник. – Ну и сиди тут со своим любовничком! По насильнику поплачь еще! – И в сердцах вихрем выскочил из кухни; только удаляющиеся следы его Дарнейла в узкое окошко и видела… Пока их неровные строчки метель не замела… Как в тот раз, когда она сама котейку прогнала.

И осталась месма в своей башне совсем одна. Словно в тюрьме из горя, слез и отчаяния.

Но наутро кот вернулся. Основательно замерзший, всё еще злой и неразговорчивый. Фыркая, забрался на лежанку у кухонного очага и спал до вечера, но к ужину Дарнейла и Бон вроде как помирились. Позже он рассказал, что узнал – деревенские после пурги тело Барата искать отказались, а старосты вроде ходили – да не нашли. Поэтому притаились наши оба насельника в своей башне и в деревню до оттепели вообще носа не каза... не хаживали.

И стали они с Фаркатом в своем вынужденном заточении помаленьку привыкать вместе жить и дружить, чему совсем не мешало то, что тот прозрачный был, но телесный же!

Шуму от него хватало: то спотыкается, когда воду в цебарке(2) тащит, да как ливанет – прямо на ноги Дарнейле, то читает вслух всякую чепушину или поет. А блинами бросаться затеет… Да и спал – похрапывая так, будто не один человек, а прям с десяток в турнее поселилось. Но, думаю, больше прикидывался… А еще Бон добрым и веселым оказался (котом хужей был, честно сказать!), всё печалящуюся Киллу развлекал. А она, хоть на его проказы улыбалась, всё как не здесь была, так сердце ее глупенькое болело – сильно еще предательство Мерейи переживала. Совсем бы себя замучила терзаниями, если бы не кот: ведь нельзя человеку думать, что любить его не за что, а только для выгоды или там, чтобы телом молодым для блуда воспользоваться… Эх, горе-горе!

Но, как говорят, пришла беда – отворяй ворота: через месяц понятно стало, что затяжелела девушка. Тут снова слезы градом полились… Так и прошла зима.

А на овенное солнце (3) в ночь раздался вдруг в нижнем переделе башни страшный стук, будто в десяток латных рукавиц колотились:

– Отворяйте, лиходеи, а то дверь снесем! Живо!

Насажу садок зеленый!

За забором схороню.

Только я, в тебя влюбленный,

Погуляю по нему.

Пусть луна в траву приляжет,

Бел цветочек обоймет,

Ничего ему не скажет

И одна в туман уйдет.

На гулянье песни веселы

Но моей душе темно.

Сад дождями занавесило,

Бел цветок увял давно.

Я скошу овсец зас`охнувший,

Цвет с деревьев посорву.

Сам грущу, как сад заброшенный,

Мну пожухлую траву.

Плакать парню – диво-дивное!

Вострый ножик я возьму,

Чтобы ты, моя красивая,

Не досталась никому!

(1) интрудер – захватчик, тот, кто проник во владение самовольно

(2) цебарка – ведро с суживающимися к дну боками (часто для того, чтобы брать воду из колодца)

(3) овенное солнце – середина апреля

========== Поступь судьбы ==========

– Из спальни ни шагу! – заорал Бон и, бесцеремонно затолкав испуганную месму назад в комнату, тут же опять рывком распахнул дверь, просунул голову и задышливо зачастил: – Поняла? Тут сиди! Даже к окну не подходи. – Он обеими руками захлопнул тяжелую створку, лязгнув кованым затвором… И ровно через секунду мутным пятном возник в снова открытом низком проеме. – Так, я всё сам улажу… Вроде всё сказал! – Было наладился бежать, но затормозил. – Да, и не бойся! И вообще, не волнуйся – тебе вредно. И не выходи ни в коем случае! А лучше – просто спать ложись! – выдал на одном дыхании скороговоркой. – И огонь потуши! – Потом развернулся, в прыжке пнув ногой дубовый дверной наличник, и скатился с винтовой лестницы, ведущей к воротам турнея.

– Именем ордена Астарлингов последний раз предупреждаю – лучше добровольно открывайте!

– Ой, да что вы шумите, прохожие, мимо проходите! – протяжно-лениво, якобы спросонья, отозвался Фаркат, с трудом заваливая в мощные скобы противотаранный лог (1). – Приходите на утре, ее светлость не принимает. Ступайте мим… с миром, а то свору спущу.

– Ломайте! – последовал приказ.

– Ладно-ладно, добрые странники, уговорили, – пятясь вверх по ступеням, примирительно прокричал Кот. – Я вам подаяние в окошко скину. Только слуг разбужу… Эй, Тейле, Лурбис.

И тут…

– Хей – раз! – Ворота дрогнули, как от удара молота Астарлинга.

– Хей – два! – Закачались вмурованные в каменную кладку петли, раздался грохот.

– Хей – три! – Замковый камень портика свалился внутрь притвора башни; потерявшие опору входные пилоны треснули, открывая проход… блистающему шлемами, копьями и щитами отряду.

Двадцать рыцарей с мечами наголо и в алых плащах валились в Гейсарнейскую твердыню.

Вперед образовавшегося каре, мгновенно занявшего весь холл башни, выступил высокий статный воин со знакомым Фаркату Бону гербом.

– Гадство-гадючье… отрава жабья! – почти беззвучно пробормотал он, скукожившись на потолочном крюке для факелов над головами вошедших. – Эфеты с архонтом (2). Ох, засада! Мы пропали! – И зажмурился, задрожав.

– Не трясись, сиде (3), слезай. Экий ты прыткий. – Рыцарь смотрел прямо на бедного кота; даже голову дылде особо задирать не пришлось – так высок был суровый страж закона. – Доложи хозяйке, что прибыл Орден, – приказал он. – На постой и по делу. – И снял островерхий шлем с белым конским волосом вместо плюмажа.

Названный слугой Бон насупился, легко спрыгнул со своего насеста, оказавшись сразу на верхней площадке лестницы, припустил к верхним покоям. Дарнейла, конечно же, не спала и сама втащила кота в боковую нишу:

– Барона люди? По нашу душу… Из-за купца убитого?

– Ой! – Тот подпрыгнул от неожиданности. – Пусти воротник, порвешь; нечто сама не знаешь, кто пожаловал? – Месма отрицательно замотала головой. – Хуже, гораздо хуже, – зашептал Бон. – Не из баронства – Воинство это Моденово, слуги справедливости!

– Что же делать? – запаниковала девушка.

– Госпожа! – Освещенный полной луной, загораживая широкими плечами проход в ронду, похожий на ледяное изваяние, перед ними неслышно возник магистр Ордена Модены-матери. – Простите, что долго добирались – перевалы на юге все завалило, да разбойников из городов Класты Павликаны по пути выбивать пришлось… Прошу открыть моим кводам военный оплот магов. Готовы служить вам и повиноваться, Великая Гейсарнейская месма. Я, Брай Асси-лон Тинери, – сказал он и опустился на одно колено.

(1)обтесанное в виде параллелепипеда бревно

(2)судьи и их глава

(3)слуга

Арт: http://www.pichome.ru/WCY

========== Сплетники ==========

Фаркат явился только на рассвете, издергавшаяся Дарнейла время от времени хоть и впадала в похожее на дрему беспамятство, заснуть так и не смогла.

– Что, миленький, как? – встрепенулась она, когда тот пытался тихонько пробраться на свою лежанку. (Да, позабыл я сказать: то ли из страху – ведь всю зиму провели в тревоге, ожидая кары за свой поступок, то ли из привычки поболтать на сон грядущий, и по дружбе тож, но юные «заключенные» так и остались спать вместе, деля старую спальню Оренны. Но ничего таковского – ни-ни промеж них, вы не подумайте!)

– Устал как собака! Как кот даже, – скидывая башмаки и падая на спину, простонал Бон. – О, мои лапы! Всех расселил, всех накормил… Молодец я какой! Знаешь, – он повернулся на бок, наморщил нос, не поднимая лохматую голову с подушки, стянул с одной ноги шосс и зашептал, – оказывается, у нас в подземельях сто-о-олько разного добра! Я там, в бочку' по коридорчику, еще одну нашел кладовочку-о-оу. – По-кошачьи протяжно и вкусно зевнул, причмокнув губами, и продолжил сонно: – Вот когда отделаемся от этих нахлебников, надеюсь, что еще столько же всего останется! А они серьезно жрут. Лоси! И уж ядрового перевели. Будто от рождения. Не мылись – фу-у-у! Портки вонючи, а рубахи… вышитые… дорогие… Но грязные, что у поросей…

Месмочка хоть и не могла видеть своего дружка, точно знала, какая у того была гримаска. Тощенький бывший кот был с нее ростом, курносый, шея-руки-ноги длинные, голенастый, как жеребенок, и такой же прыгучий, но ловкий, весь гибкий и… красивый! Магия и вместе с ней собственное проклятье, в сердцах наведенное на парнишку, что ли из-за бремени – стали ослабевать, потому как иногда начал Фаркат «проявляться», особо в сумерки или на лунном восходе…

– А их магистр, как он? – вырвалось у Дарнейлы. – Ну, я…

– Ага, попалась! – Бон живо подскочил, пробежал до кровати, голыми пятками по полу шлепая, и плюхнулся к Дарнейле, правда, в ноги – будто только что не он еле языком ворочал и от усталости едва слова выговаривал. – Втюрилась, дурища! – Шутовски начал качать головой, а потом уткнулся со всего маху подружке в колени. – Я ревну-у-у-ю! Не-е-ет!

Месмочка раскраснелась – руками замахала:

– Ну тебя, совсем нет! Мне и боязно еще. Ты лучше расскажи. Что про отряд знаешь, да сколько их? Боюсь я, что глупую меня обманывают. А сами судить прибыли.

– Обмануть-то не диво. – Фаркат вздохнул, посерьезнев, отодвинулся и, к столбику кроватному привалясь, сказал: – Сам ему не верю: дело у Ордена такое – правду дознавать. Слышал об этом. Хоть и воины они, но и расправой не брезгуют… Вроде, знание какое-то на ложь и злодейство у них есть. Чутье особое. А про самих говорят, – рассказчик понизил голос, – что все они сыны месм, ворожбу видят, да сами не деют, потому как без магии родятся. И воспитывать мальчиков родительнице не дают: чуть матя от груди сосунка отлучит – так и забирают. Поняла, закон такой!

– О-о-ой! – простонала бедная Килла. – Грех мой, и у меня забирать пришли! Бежать нам надо, кот!

– Я не от старой хозяйки слышал… так, народ бреш… болтает. Не пугайся, может, и не так. – Задержал месму за рубашку бывший кот, когда та уж ноги с кровати спустила. – Но то, что доверяешь мне – хорошо. А что, как не побегу с тобой? Даже не подумала, да?

– Так сам же пугаешь, брехун! А не побежишь? Я своего не отдам, пусть и от… обидчика дитя! Да не смотри так!

– Нешто ты меня видишь, пф! – Бон уже во весь рот улыбался. – Погодим бежать. А что не любишь уже блудодея – хорошо; глядишь, и с оглоблей длиннокосой слюбитесь… Тока он волосатый весь, глаза цвету разного – косоватый-то мужичок, мозоли от седла на всю жопень, да ноги в железках позапрели. А так – сойдет! Ну, я спать пошел – завтра работы много.

– А?.. Ах ты, паршивец, икра лягушачья – сопатая! Подойник козлиный! Воловья отрыжка! – закричала шепотом Дарнейла и кинулась насмешника подушкой колотить…

– Почему госпожа Гейсарнейская колдунья второй день к нам не выходит? Али хворает? – Брай крепко держал за волосы неудобно перегнувшегося через перила слугу; которого поймал, когда тот, устроившись на ступеньках винтовой лестницы, бодро лопал пребольшое колесо копченой ванилковой чопы (1).

– Наверное, деликатного обращения вашего опасается. Или благородный слуга закона только со слабыми голодными отроками так нежно беседы ведет? – отплевываясь и задыхаясь, просипел тот, да только испуг на нахальной роже какой-то ненатуральный изобразил.

– Отвечай! – одетый в красную коту рыцарь хорошенько тряхнул мальчишку. – Месмам нечего орденцев боятся!

– Так это ей, может, и не надо. А вот мне, видно, пора помирать, и то – совсем жизни своей несчастной лишиться не жалко-о-о! Смертушка моя пришла-а-а! – вдруг во всю дурь заныл худющий сиде. – Убивайте! На куски меня режьте! – Звонкое эхо подняло его рев по всей башне, минуя флеты, и, отскакивая от мощных стен, будто размножало выкрики жестоко истязаемой жертвы. – То хозяйка голодом морит, в колодце за малую провинность топит, глаза иголкой вострой выцарапывает… пятки каленой ложкой прижигает!!!

– Да замолчи ты, голошёна (2)! – лон Тинери хотел было отшвырнуть от себя полоумного, но Бон ему в руку как клещ вцепился, мгновенно ноги под себя подтянул, от перил оттолкнулся и прямо на рыцаря сиганул. Тот от неожиданности не устоял, и оба так к стенке в обнимку и откатились.

Стало тихо. И, что особенно удивило мессира Брая, – никто из рыцарей не прибежал на шум, который наделало их с мальчишкой падение; да и вопил тот знатно…

– Что? – не понял занятый размышлениями Тинери.

– Пошептаться надо, говорю! – Нахальный паж колдуньи поерзал на магистерской груди. – Удавить не удалось, так раздавить решил? Пусти! Никакого воспитания или, скажем, благодарности! Я их до отрыжки кормлю, хмельным пою, ночлег на пуховых перинах стелю, как за отцами родными ухаживаю…

– Ты! Это… как еще смеешь?! – Брай аж задохнулся от негодования, стряхивая с себя недобитого прислужника, встал. – Опозорил меня перед отрядом, благодетель: да твой «шепот» вся округа слышала… Окаянный! Сечь тебя хозяйке чаще надо, смерд!

– Ну вот опять за свое! Я не твое – чтобы сечь, а ей-то, бедняжке, как раз и не надо… – Бон вальяжно привалился к стойке для седел и начал отряхивать свои убогие штаны. – Месме помощь очень нужна. Пойдем, рыцарь, я тебя всему научу. – Он кивком указал на верхний этаж. – Повезло тебе, что я отходчивый такой. И кто еще неизвестно из нас смерд: давешнюю баню едва от вони отмыл.

– Какой вони?! – совсем опешил мессир Брай Асси-лон.

– Вони-вони, вонищи! – вякнул наглец. – Воины твои благородные напустили. Так идешь?

– А какая помощь? – нелепо переспросил растерявшийся от такого сумбура Тинери и, удивляясь себе, стал подниматься по винтовой лестнице вслед за невероятным сиде.

В небольшой полукруглой зале с единственным стрельчатым незастекленным окном, потому что находилась она в самой середине турнея и требовалась на случай обороны для арбалетного отстрела, было не топлено и прохладно. Усадив важного гостя в старинное кресло с высокой спинкой, сам Фаркат устроился сбоку на резной ручке и, чуть не прикасаясь губами к уху среброволосого гостя, зачастил:

– Перво-наперво, платье надо Дарнейле подарить бархатное. Красное, с окатными прорезными рукавами да со шлейфом. Но недлинным, а не то еще с порожек сверзнется. Потом – цветов, но только садовых… И бороду покороче – не модно, все-таки у нас в долине – нравы… Кстати, – Бон строго посмотрел на уже расслабившегося и во весь рот улыбающегося рыцаря, – а ты петь-то умеешь?

– А то как же! – ответил глава тайного сыска Астарлингов. – Ты говори-говори, что госпожа еще любит? – И, подойдя к бойнице, гаркнул вниз стоящему на страже эсквайру: – Гийом, неси лютню!

Мессир Брай Асси-лон Тинери http://www.pichome.ru/WUP

(1) Бон лопает местный деликатес – чесночную рубленную колбасу

(2) от глагола "голосить" – плакса, вопля

========== Звуки ==========

Дарнейла хмурилась, стоя босиком и прислушиваясь к тихим голосам, к возне, очень похожей на… объятия, к сдавленному смеху… Потом прозвучал длинный вздох, и раздался звук удаляющихся шагов. Воцарилась тишина. Замешкавшись, она не успела отскочить и чуть не получила по лбу внезапно отворившейся дверью.

– Почему не спишь? – Из коридора, ослепив ее высоко поднятым фонарем, спотыкаясь, вошел Бон. Пьяный.

– Ты?! Ты! – возмущенно прошептала месма. – Кот парш…

– Я, я! – согласился названный. И поднял вверх указательный палец. – Кот пришел, а не прашел! Я дверь никогда не прохожу… мимо спаленки… своей, потому что умный и ужасно заметливый. Сметливый я… Что?.. Мне спать очень надо. На, быстренько подержи! – и стал укладываться прямо на полу.

Пораженная Дарнейла едва успела подхватить из его рук фонарь, но начинающий пьяница вдруг, очнувшись, снова вскочил:

– Оленя в коридоре забыл! – Шваркнул дверью, скрылся в темноте примыкавшей к комнате галереи и через минуту вернулся, таща огромное оловянное блюдо с жарким. – Вот охотно… то есть поохотились. Мы. Ну, они в смысле, я только помогал… в охотку! На дереву сидел – дозирал, взирал дозорничая, но не взирая ни на что, надзирал! – И плюхнул волшебно пахнувшее мясо на ковер.

Разговаривать с подвыпившим котом не имело смысла, за прошедшие три недели тот частенько шастал в подземелье к рыцарям, крепко сдружившись с оставшимся в башне небольшим гарнизоном; месма даже уже и не обижалась – мальчишка, что возьмешь! Вечно они тянутся к оружию да всяким глупостям и мужским забавам. Вот и до жамки впервые добрался! Ну уж этого она Фаркату спускать не собиралась, но позже – утром.

Главные же силы отряда отправились с дозором по близлежащим деревням – наводить порядок и следить за открывшимися переходами через перевал, а также посетить некую поляну в Уктенском лесу. Но последнее – тайно, не объявляя, чтобы не волновать беременную Гейсарнейскую колдунью – мало ли что там дознаватель найдет! А в собирании улик поднаторел рыцарь Брай как никто другой, ведь уже не первый год служил матери-Модене. Ассийскому лону (1) в начале мая сравнялся двадцать седьмой год; пять кводов, кои он привел в Ронху, были только частью его большого войска, однако, являясь также вирстом и геризого (2) всего нашего края от заповедного фьефа месм до самого Стылого моря, имел право творить суд над всеми данниками, фрайгерами и простыми баро (3). И если летящие брови грозного слуги Астарлингов сходились в подобную изогнутому луку полосу – пощады провинившемуся ждать было нечего, Орден карал преступника скоро и беспощадно!

Забывшуюся к утру неспокойным сном Дарнейлу Киллу и похмельного Бона разбудили приветственные возгласы солдат, громкое лошадиное ржание и бряцанье оружия – во вновь отстроенный двор турнея въезжали всадники.

– Вернулся, – прошептала месма, прильнув сбоку (чтобы не увидали снизу) к створке открытого по поводу теплой погоды окна. И с улыбкой поежилась, вдохнув свежий весенний воздух, слушая, как внизу отдает приказы рыцарь Брай, а сзади, с полу, шипя и чертыхаясь, встает уже почти видимый кот.

(1) Лон – удаленный сын.

(2) Вирст – первый, судья, наделенный правом осуждать на смерть,

геризого – маршал (marsalcus) – командующий военными силами Ордена

(3) Фьеф – владение, фрайгер – рыцарь, наделенный землей за службу, баро – вольный человек, мужчина. (Все названия взяты из древнегерманского и не являются вымыслом легкомысленного автора)

========== Роды ==========

Фаркат вполголоса, ибо была песенка слегка… нерыцарской, напевал бражную (1), которой научился у рыцаря Гийома, и споро начищал полную ведерную кастрюлю розовой кахиуры. Корнеплоды, что запасала еще старая месма, пролежали в погребе всю зиму и почти до конца левонного солнца (2), уже сжурились – шкурка слезала неохотно, у каждого второго клубенька приходилось остриём ножа выколупливать проросшие фиолетовые глазки. Повар из мальца был никакой, но старался, аж кончик языка изо рта высовывал.

– Вот же паршивки – что твое мочало, ни жиру, ни пользы. И рыбалить некогда, а в Вязке рыбищи невпроворот. Зукарики (3), например, в это лето славные! – пробормотал он себе под нос и вздохнул без всякой связи. – Когда уж геризого нашему деньгу пришлют? Вон, народ уже новый урожай вовсю лопает, а мы всё на жухлом пухнем.

– Кто это тут толст стал? Уж не тебя ли, обжора вертлявый, от голода разнесло? – неожиданно раздался веселый голос вернувшегося из рейда командора Тинери. Сам он, расстегивая на ходу фибулу плаща, поднимался по узкой кухонной лестнице. – Как вы тут?

– Мы-то тут, – Бон охотно включился в разговор, мгновенно бросая готовку. Прищурившись, он оглядел вошедшего воина. – А вот ты где шастал? Обоз прибыл?

– Цыц мне! – Брай щелкнул мелкого нахала по лбу… несильно, правда. – Я с собой другой отряд привел, так что не фамильярничай при рыцарях. – Он тяжело опустился на стул, скрипнувший под тяжестью его закованной в латы фигуры, положил шлем на заваленный овощами стол. – Как госпожа? Готовы ли наши ресты? Все с трехдневного перехода. Устали.

– Ладно, сейчас всех устрою. – Фаркат рассеянно кивнул, обтер мокрые ладони о штаны и присел рядом на корточках. – Нам совсем хана, дяденька, если продовольствие твои воины не подвезут. Деревенские не платят, весь фьеф как озверел: гады делают вид, что знать не знают про преемницу Ореннову. А Гейсарнейская волшебница в тягости по Воксхоллу шастать не должна – уважать не будут... Такие дела. И о харчах, ты же сам понимаешь, хоть месмы и обязаны Орден содержать, да поиздержались мы.

– Ну не грусти, кот, я не пустой пришел, знаю, объели мы вас. – Рыцарь завозился с завязками оплечий.

– Уй! – взвизгнул паренек, скаканул в сторону, не подымаясь с карачек, и на радостях перевернул посудину с опротивевшей кахиурой. – Я тебя обожаю, архонтище! Давай помогу из кастрюли твоей вылезти?! – Кинулся было снимать с рыцаря латы. Но тот руки его перехватил, рванул на себя резко, чуть на колени себе не сажая:

– Разголосился чего? Или зубы заговаривать мне, вирсту, вздумал! Плохо дело? – насквозь Бона видел. – Говори. Что с Дарнейлой, не юли.

– Пусти! Судья он, понимаешь. – Дернулся тот. – Зелье я ей дал, спит она. Скоро…

И тут с верхнего флета раздался леденящий душу звук.

– Рожает, – прошептал, побледнев, Фаркат. – Рожает!!! – заорал во всю мощь легких.

– Воду грей, простыни тащи, жамку, тряпки! – распорядился Брай Тинери, встал, нахмурился. – Аркая ко мне. И мигом.

Перепуганного мальчишку вымело из кухни, топот его сапог стих во дворе. Но через несколько минут, пока бессменный личный оруженосец Зул-лон Аркай молча, но сноровисто снимал с главы Ордена доспех, он снова появился в дверях с полным деревянным тазом кипятка:

– Вот! Дальше ты сам, а? – Из спальни месмы опять донесся протяжный стон. Бон подпрыгнул на месте, расплескивая воду. – Набрал в мыльне, в проточном желобке, пока воины грязюки не напустили, – затараторил, временами нервно сглатывая. – Брай, а разве лекаря в кводе нету?

– Эфеты не болеют, – отрезал тот. – Пошли.

Они вошли в затемненную комнату, на широкой кровати без сознания металась Дарнейла Килла. Фаркат оторопел и попятился, но командор подтолкнул его к столу: