Текст книги "Невеста полоза (СИ)"
Автор книги: IrinaV
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
– Прошу, мой Властелин, я – рабыня твоя, ты – мой царь, – аббатиса умолкла. – О, Боже, за что же сие наказание?.. – пробубнила Нин Гуан, выпустив из глаз чистые слёзы, встречающиеся доселе лишь с мягкой подушкой по ночам. – Мой Властелин, я просто женщина, я ничтожна и заслуживаю жалости, но мир унизил меня, жизнь заставила стать такой, – настоятельница опустила руки, прижав их к своей груди. – Тут тоже бьётся сердце, Властелин, оно тоже плачет, вспоминая минуты в том порочном монастыре! Разве ты не видел? – Нин Гуан на коленях подползла ближе, тянувшись к изображению глухого к её проблемам Бога. – Когда меня порочили, когда меня топтали в грязь, ты всё это видел… Ты насчитал миллионы моих слёз, так в чём же грех мой?!
Нин Гуан помнила свою жизнь в прошлом монастыре, который разорился быстрее, чем успел научиться независимому заработку. В него приходили рабочие, строившие водонапорную башню неподалёку, однако хотели они отнюдь не исповедаться. Настоятельница поразилась тому, сколько грязи и пошлости может быть в одном человеке, в одном мужчине, имевшем превосходство перед детищем света и покорности. Понимая, что, если ударит мужчину – согрешит, Нин Гуан много раз (никто не мог представить, насколько много) отдавалась развратным рукам, принимала клеймо шлюхи и всегда молилась.
– О, Властелин, ты видел, как я звала тебя, как учила других тебя просить и уважать, но защитить от Дьявола ты меня смог, не смогла и я отгородить себя! Я, как и тогда, перед этими мужчинами, села на колени перед злом, смолчала и взмолила тебя меня спасти, ах, как я просила! – Нин Гуан тяжело поднялась с колен, дрожащих, как осиновый лист. – Почему же я вижу их раздетыми и сломленными? Почему мне нравится их прогибать и сминать для себя?.. Я вижу в своём отражении не себя, а тех подонков, забравших мою честь и волю к свету. Я вижу, как Дьявол забирает мою душу, как вместе с этим я забираю и чужие.
Голос бился об стены, доходил вновь до тела Нин Гуан, и она пошатывалась; никто не мог поглотить её слова, она кричала в пустоту, думая, что кричит недостаточно. В глазах девушки читался ужас и злость, она видела, как несправедлив и глух мир по отношению к ней – только к ней – и ненавидела выпавшее ей бремя.
– Это не моя вина. Не мой грех! Я слабее Дьявола, вкусившего мою плоть! А Дьявол!..
Нин Гуан резко оборвала речь; настоятельница знала, что всё пошло не так с недавних пор, но с какого момента? Если бы она пригляделась внимательнее, смогла пресечь зародыш Дьявола раньше его рождения. Свалившись на скамью, белокурая начала вспоминать трагедию, произошедшую с монастырём соседней деревни. Вместе со страшной вестью о пожаре в монастырь пришло слёзное прошение принять послушниц и монахинь уничтоженного храма. На собрании аббатис Нин Гуан согласилась, вовсе не ведая, к чему это приведёт. И кого именно приведёт лесная дорога.
– Ох, Властелин, я была так близка, но не смела поверить в это! Со смертью сестры Ху Тао она стала такой тихой, и я вовсе ослепла от этой невинности, конечно же, это Янь Фэй! – зубы настоятельницы заскрипели от ярости, она схватилась за клобук и сорвала с белокурой макушки. – Дьявол, соблазнивший меня на грех, поселившийся в наших стенах и закрывающий другим глаза! Это она убила сестру Ху Тао и всех нас скоро тоже убьёт!
Кто-то прервал размышления Нин Гуан, постучавшись в дверь, белокурая даже не успела надеть клобук, как в зале появилась настоятельница Фреки. Она удивлённо нахмурилась, увидев её без головного убора в храме, около алтаря Властелина. Хотела бы блондинка спросить, что случилось, но суровое лицо напарницы обескуражило, остановило какой-то неведомой силой. Фреки скрестила пальцы чуть ниже живота и почтительно поинтересовалась:
– Всё ли хорошо у тебя, сестра?
– Как у меня может быть всё хорошо, если Дьявол гуляет в наших стенах, а ты так же слепа, как и остальные в этом монастыре.
Девушки сблизились благодаря своей общей ненависти к другим, но вдруг на этой же почве начали отдаляться, словно наконец смогли заметить различия друг в друге. Фреки невзлюбила нытьё и гордыню Нин Гуан, ей казалось, она привлекает слишком много внимания, берёт на себя невозможное, а после осуждает всех в своей неудаче. Настоятельница знала о пристрастиях сестры, но всегда молчала, укрывая грех от глаз других, взамен получая порции оскорблений и недовольств. Что же до самой Фреки? Нин Гуан ненавидела её желание сунуть в чужие дела свой длинный нос, сестра не умела вести дела и была далека от идеального образа аббатисы, которому, как считала белокурая, лично она полностью соответствовала.
– Только ты у нас всё видишь. Тогда с твоего присмотра точно не выскользнула одна монахиня, так ведь?
– О чём ты, сестра? Под моим присмотром все и каждая, даже ты. Так будь добра не говорить загадками.
– Ох, поразительная тупость, когда ситуация того не требует. Подумай хоть немного, о ком я говорю!
Нин Гуан сжала клобук, не отрывая глаз от Фреки. Женщина не поверила собственному предположению, но ярость обуздала тело быстрее, чем разум – белокурая сорвалась с места, толкнув сестру в сторону, на что та ничего не произнесла. Нин Гуан отворила тяжёлые двери, разбушевавшаяся метель с радостью помогла в этом и влетела в помещение, частично потушив свечи на навесных канделябрах. Чудовищная погода, в которой ни одна живая душа не смогла бы пройти и двух вёрст. Режущий ветер мешал дышать, подталкивал назад, а снег, как зыбучие пески, обхватывали ноги, не давая ступить и шагу, Нин Гуан попыталась, но застряла, отойдя от входа всего на два метра. Фреки взглянула на нагнетающую фигуру в этом зимнем хаосе и взялась за сердце. Ветер играл с белёсыми волосами, так это выглядело. Настоятельница ахнула, приглядевшись и осознав, что это сестра властвует над метелью! Белые пряди словно слились воедино, своим танцем, как дирижёр, управляли погодой, отражающей весь спектр эмоций, разрывающих высокую фигуру изнутри.
Фреки поднялась на ноги, превозмогая ветер, бьющий тяжёлые двери об стену, подбежала к порогу. Прикрывшись от режущего снега руками, блондинка прокричала, разрывая своим голосом рёв метели:
– Кэ Цин сбежала из монастыря! Её видели другие послушницы, но остановить не смогли!
– Что ты сказала? – слова Нин Гуан затерялись в шуме бушующей погоды, но Фреки смогла прочитать по губам и нахмуренным бровям сестры крайнее недовольство и нарастающий гнев.
– Эта буря пришла из ниоткуда! Штиль сменился штормом, никто не успел поймать беглянку, как поднялся беспощадный ветер! Как будто сам Властелин помог ей сбежать!
– Нет, то Дьявола рук дело! А метель – кара Властелина за её грех! Кэ Цин умрёт в холоде, он сожжёт её, как огонь еретика, такая у неё судьба.
Нин Гуан прищурилась; вдалеке ей показался чей-то силуэт, на мгновение подумалось – монахини. Но приглядевшись получше, аббатиса, всё ещё без клобука, различила две фигуры незнакомок, двигающихся прямо к ней. Они с трудом превозмогли погоду, усталость и из последних сил смогли одолеть подъём, оказавшись совсем недалеко от входа в храм. Путницы были столь уставшими и измученными, что вид монахини без клобука их совершенно не смутил, их главным желанием было поскорее протянуть руки к свету, ведущему в главный зал. Настоятельницы были обязаны им помочь: укрыть от метели, согреть возле камина и накормить после изнурительного пути, но встали, как вкопанные. Если до загадочного появления незваных гостей, Фреки думала, что Нин Гуан управляет этой бушующей погодой, то теперь монахиня была уверена: эта незнакомка с кудрявой макушкой – волосы на которой не поддавались никакому ветру – была куда могущественнее местной стяжательницы!
Завидев гостей, приблизившихся к Нин Гуан, Фреки упала коленями на холодный пол и начала молиться, не отрывая от них взгляда, ей казалось, она видела перед собой сестру Ху Тао с какой-то знатной леди, но это не могла быть она! В висках начала пульсировать кровь, вырываться из тела, отчего противное ощущение недомогания не исчезало, покуда четверо женщин не скрылись за закрытыми воротами храма. Метель осталась где-то там, в то время как они – в тепле и неведении, что же случится с ними дальше, и кто ещё может постучать в их двери загадочной ночью, предвещающей прощальную песнь.
Храм и монастырь объяла белая беспощадная метель, напоминая затуманенную верхушку горы из холодных земель, о которых монахини нередко читали в приключенческих романах. И если наверху под заснеженным курганом творился хаос, то у подножья холма был штиль: ни ветерка, ни режущего снега, рвущегося в лицо и открытые части тела. Всё дальше и дальше от монастыря отдалялась фигура в лёгком тёмном плаще, падая от бессилья и страха, что её вот-вот догонят. Беглянка, видимо, не знала о внезапной метели, поэтому бежала прочь, неэкономно выпуская клубы пара, драгоценный воздух, нужный так её телу. Обладательница сиреневых прядей, не прикрытых должным образом, наконец преодолела склон и свалилась коленями вниз, ощутив, как на улице холодно, но этот холод согревал бледную кожу.
Кэ Цин подняла подбородок, вгляделась в луну, выглядывающую из-за гор. В своей скромности и боязливости яркое светило{?}[небесное тело] было так похоже на хрупкую девушку. Адреналин спал, и тело вновь стало ощущать жажду, голод и невыносимую боль во всём теле. Перед побегом монахиня успела прикрыться длинной ночнушкой какой-то дылды из монастыря, нацепить валенки, достающие до середины костлявых ног и спрятаться под широким кожаным плащом. В промежности и около молочных желёз безумно болело, невольно хотелось прикоснуться, но Кэ Цин боялась, что сделает тем только хуже. Нин Гуан издевалась над её телом, над её честью долгое время! Девушка поверить не могла, что решилась на такое безрассудство: сбежать почти без всего, полуголая, и всё для того, чтобы раскрыть глаза епископу на собственную подопечную. Монахиня встала на ноги, промявшись валенками сквозь снег, задёргалась от завалившихся ледяных хлопьев, но стойко зашагала в сторону деревни.
Кэ Цин не знала, что кто-то свыше помог ей сбежать, но внутри себя знала: кое-кто следит за ней и очень хочет, чтобы девушка наконец обрела счастье.
Пока монахиня отдалялась от монастыря на своих двоих, настоятельницы любезно – насколько позволяли их раздосадованные побегом души – предоставили гостьям скромную комнату на несколько ночей. Незнакомка представилась Гань Юй и объявила, что со своей фрейлиной (аббатисы впервые услышали этот чин и восприняли его весьма уважительно) останется до прекращения беспорядков. Так дворянка назвала метель, заставшую врасплох всех жительниц холодного монастыря. Девушка невольно начала скучать по тёплой постели, слугам и комфорту, но ничего не поделаешь – приходилось подчиняться прихотям своей «фрейлины», являющейся госпожой всей её последующей жизни.
Ху Тао и не догадывалась, что Фреки чуть не узнала её; по прибытию в мир, Гань Юй уверила: «Никто тебя не узнает, твоя внешность – всего лишь новая оболочка, но глаза твои, зеркало души, не смогут обрести оболочку». Много ли в мире было тех, кто обладал столь сладкими красными глазами, украшенные нередко золотом, как королевский фрукт?
– Мне хочется верить, что ты, сестра, за недолгое пребывание в поместье господина полоза отвыкла от столь приземлённой жизни, – пробубнила Гань Юй, усаживаясь на матрас, забитый сеном; оно больно впивалось в тело, а мороз, проходивший сквозь щели плохо скреплённых кирпичей, не позволял снять одежду и высушить её.
– Госпожа, вам просто не суждено понять: это место пробуждает мои приятные воспоминания, – Гань Юй вздёрнула брови на слове «приятные» и уставилась на молодую невесту, вглядывающуюся в окно, засыпанное снегом. – Когда я только-только прибыла в этот монастырь, меня поселили здесь с другими девочками. Нам было ужасно холодно, мы спали в оборванных мешках и, чтобы согреться, обнимали друг друга, делились едой. Это счастливое время.
– Можете оскорбить меня, но я считаю, что господин Моракс спас вас, госпожа.
– Мне бы не хотелось начинать этот разговор. Скажите главное: Кэ Цин смогла уйти?
– Вы видели, как Нин Гуан выбежала на улицу без клобука? Она явно была чем-то поражена, но наше появление вернуло её… Её хладнокровие… Ах, да что уж греха таить, она просто прирождённый мизантроп. Однако, госпожа, это был первый и последний раз! Мы пришли сюда просто повидать вашу семью, а не менять их жизни!
– Мне следует посмотреть на их мучения и вновь исчезнуть на неопределённый срок?
– Иногда бездействие – лучшее, что вы можете сделать, госпожа.
– В данном случае – это худшее, что я могу сделать.
– Неужто поняли наконец собственную власть, освободившись от прежней жизни? Согласитесь, она была мила, но никчёмна, о ней можно вспоминать с улыбкой, но желать вернуться в неё – ни за что..
Кто-то – пускай и не специально – нарушил столь занимательную беседу, и дверь в коморку тихо отворилась. На пороге появилась монахиня в ненавистной для Гань Юй форме. Девушки действительно облачались во всё одинаковое, показывая лишь лицо, нередко могли стесняться обнажить кисти и щиколотки, до чего же занимательная религия – думалось дворянке из другого мира. Ху Тао, не представившаяся никаким другим именем, была вынуждена с ноющим сердцем слушать от родных сестёр отстранённые и величественные обращения: госпожа, путешественница, гостья. Аббатиса, не изменив своим привычкам, почтительно поклонилась и улыбнулась вошедшей монахине, в которой русоволосая радостно узнала пухлощёкую Сян Лин. Кухарка неловко вошла в промёрзлую комнату и протянула несколько одеял и полотенец.
– Мы с сёстрами узнали, что вас поселили здесь… Тут ночью бывает прохладно, поэтому мы собрали немного одеял, чтобы вы не замёрзли.
«Прохладно» – сказано мягко, Гань Юй почти тряслась, но с восхищением наблюдала, как обычные девушки показывают всю полноту стойкости и благородности, коими не каждый лесной дух мог обладать. Мальвина с интересом слушала, как Ху Тао пыталась занять Сян Лин, уговорить остаться подольше, на что та неловко улыбалась, и на щеках её начинали виднеться ямочки. Если не это очаровательно, Гань Юй не смогла бы вновь назвать этот мир красивым, без таких прекрасных женщин.
– Ох, мне не верится, неужто это синяк? – Ху Тао прикоснулась ледяной рукой к горячей коже Сян Лин, на что та болезненно ойкнула. – Кто тебя ударил, сестра?
– Это я, я, – залепетала монахиня. – Я очень неуклюжая, во время уборки на чердаке свалилась и случайно стукнула себя. Никто меня не бил!
Гань Юй нахмурилась; она не была дурочкой, а Ху Тао, видимо, поверила. Дворянка с удивлённо распахнутыми глазами наблюдала, как её «фрейлина» отпускает монахиню, желает приятных сновидений и благодарит за одолженные одеяла. Но, когда дверь захлопнулась, и в коморке остались две особы, более не причастные к этому миру, Гань Юй увидела яркое изменение в лице молодой госпожи: оно светилось злостью, негодованием. Руки неистово сжимали тёплые ткани, в которые дворянке не терпелось укутаться, и Ху Тао оскорблённо выбросила всё из рук на матрас.
– Они в смертельной опасности.
– Мы не сможем спасти всех, сестра. Вмешиваться в дела людей недостойно для низших существ, вроде нас.
– Что значит «низших существ?» – Ху Тао схватилась за ручку двери, готовясь вот-вот вырваться из коморки.
– Не считайте это оскорблением, но, согласитесь, что высшими существами могут быть только Боги. А мы с вами, увы, не Боги.
– То есть, только Боги могут менять судьбу людей? Прямо как Моракс поменял мою?
– Господин не менял вашу судьбу, отбросьте этот предрассудок и послушайте меня! – девушка схватила руку, готовящуюся открыть дверь и дать своей хозяйке сбежать. Гань Юй видела молодую госпожу насквозь, и ей совершенно не нравилась её излишняя наглость по отношению к мужчине, который был с ней так добр. – Вы умирали! Недоедания, постоянные морозы, стресс, сердечная недостаточность, сколько весомых причин вам ещё назвать, чтобы вы поняли?.. – Гань Юй набралась смелости и произнесла ужасную правду: – Можете ударить меня, но Моракс спас вас, освободив душу от тела. Вы бы всё равно умерли, но позже, а так вы обрели истинную свободу и счастье!
– Счастье, – повторила Ху Тао почти неслышно, потому что задыхалась слезами. – Никому бы не пожелала такого «счастья».
Русоволосая удалилась из комнаты, а Гань Юй не осмелилась её остановить, понимая, что словами беглянку не вразумишь, а действиями предашь её доверие окончательно. Ху Тао знала монастырь и храм, как свои собственные пальцы, она легко могла найти путь наверх, выйти в клуатр, но что-то застопорило у развилки: девушка знала, куда идти, но пойти не могла. Тогда монахиня, поддавшись внутреннему ощущению, решила выйти через другую лестницу, ведущую через темницу монастыря. Она была создана для буйных недоброжелателей, строптивых монахинь, не желающих выполнять свою работу, однако большую часть времени коробка из холодных стен и решёток пустовала. Ху Тао прошла мимо, вглядываясь в то, что позволяли увидеть зажжённые факела, но яркий отблеск розовых волос затмил пламя и лунный свет, пробивающийся сквозь крохотное окошко, через которое валил снег.
Птичка была наконец в клетке.
Розовые пряди были обриты, в некоторых местах так неумело и с яростью, что длина сменялась, будто волна в неспокойном море. Не растеряв жизненных сил, очи глядели на незваную гостью, с ужасом уставившуюся на бедняжку, скрытую от мира в этой камере пыток. Внутри темницы ничего не было: лишь стог сена, покрывало, от которого невыносимо пахло, таз с мочой и оплёванный поднос, на котором лежала корка хлеба. Всё, во что была одета заключённая, представляло собой оборванную ночнушку и наволочку в пятнах неизвестного происхождения.
Вид бедолаги был лучше условий, в которых она оказалась, если синяки, обрезанные волосы, порезы на ногах и руках можно было назвать неплохой картиной. Монахиня не умирала от голода, но была одержима желанием что-нибудь съесть, её морили голодом, а корку хлеба она экономила до завтрашнего утра, понимая, что не получит еды, пока кое-кто сверху не захочет этого. Ху Тао ощутила приступ тошноты, но он встал в горле, задержался там, пока пленница доверчиво протягивала тонкую руку.
Когда-то монахиня считала свои рубцы на ладонях отвратительными, теперь же ей казалось, что они выглядели невинно по сравнению с жуткими шрамами на женской румяной коже.
– Эти глаза, я знаю их, я знаю их хозяйку, подойди сюда, на свет, прошу тебя… – голос Янь Фэй был столь слаб, но стены смогли донести до ушей Ху Тао жалостный шёпот.
Не в силах что-либо сказать, молодая госпожа села напротив пленницы и позволила взять своё лицо в её руки. Монахиня крутила его, не отрываясь от бегающих слезливых глаз, которые кричали о желании поскорее обнять давнюю подругу.
– Я была уверена, что это ты, Ху Тао. Глаза обманули меня, как смешно же тебе сейчас наблюдать за мной, жалкой монахиней, цепляющейся за такую же жалкую жизнь.
– Я тебя освобожу, погоди, – русоволосая на дрожащих коленях продвинулась к замку и попыталась снять его. – Погоди ещё чуть-чуть, я сейчас! – всё тщетно, усилий Ху Тао было недостаточно, а ключ, наверняка, находился у пленителя. – Нет, нет.
– Прелестная незнакомка, уходи отсюда, тут прохладно и сыро, ты можешь легко заболеть…
– Мне не моё здоровье важно, а твоё! – выпалила Ху Тао, прервав сиплый голос Янь Фэй. Она была так удивлена, а её подруга, ох, как же она злилась и плакала от собственной слабости. – Погоди, я скоро.
Русоволосая скрылась за поворотом, но скоро появилась около темницы с одеялами в руках и рядом с ещё одной неизвестной красивой женщиной. Она встала в стороне, не издавая ни звука, пока Ху Тао протискивала тёплое бельё сквозь решётки, делилась едой, питьём и одеждой. Янь Фэй не понимала, почему путешественница так добра к ней, так плачет и пытается спасти, не зная о том, какой грешнице помогает. Монахиня грустно шмыгнула, приняв все подарки, потом перехватила чужую мягкую руку своей шершавой, жёсткой и приложила к своему животу, слегка выпирающему через ночнушку. Ху Тао почувствовала, как кровь растеклась в её рту, и этот противный привкус вновь спровоцировал рвотный рефлекс, остановленный заботливым голосом Янь Фэй.
– Они не выпустят меня, покуда ребёнок будет во мне. Честно, я уже не знаю, жив ли он там, – от отчаяния девушка не могла проглотить варёную картошку, которой накормили путниц, чтобы те согрелись.
– Как давно ты беременна? – Ху Тао подтолкнула монахиню через решётку, и та наконец смогла проглотить еду.
– Я точно не знаю. Чуть больше двух месяцев.
Русоволосая охнула; она боялась этого ответа и, как только получила его, следом начала бояться надвигающихся последствий её бездействия. Ху Тао отдалилась от подруги в такой важный для неё момент, девушке было страшно осознавать, что, когда она стала аббатисой, Янь Фэй была уже в положении, должно быть, просто не задумывалась об этом! Властелин не всегда даровал детей, и розоволицая думала, что после первой связи ничего не получится, хоть и придала «обряду,» открывающему дверь во взрослую жизнь, огромное значение. Ху Тао вспомнила слёзы подруги за столом, когда Синь Янь старательно успокаивала монахиню. Неужели именно тогда Янь Фэй, спустя чуть больше месяца, и узнала о беременности? Страшное время тогда было, а каким же жутким оно стало после смерти Ху Тао, девушка и представить не могла…
Пока она осваивалась в обители, люди здесь страдали, в особенности – самая солнечная девушка в этих краях, самая лучшая подруга настоятельницы и самая заклятая соперница Нин Гуан. Лишь вопрос времени был в том, чтобы она узнала о положении монахини. Ху Тао почти собрала в голове пазл, но никак не могла понять одного: «А где же был Син Цю?» Он так благородно защитил свою женщину, чтобы потом, узнав о беременности, бросить? Или он не знал? Гань Юй видела, как внутренние метания молодой госпожи начинают превращаться в жуткие подёргивания, и дворянка села рядом, приобняв её за плечи. Янь Фэй не знала, кто перед ней, почему они так беспокоятся о грешнице, и почему так притягивают красные глаза незнакомки, но точно знала – им можно доверять, они не обманут.
– Скажите, вы видели Кэ Цин? Она в порядке?
– Ты говоришь о беглянке? Метель скрыла её, не переживай, она сейчас в относительной безопасности, – поспешила успокоить Гань Юй. – Она давно планировала побег? Почему же так неожиданно, без вещей и без особой одежды?
– Отсюда могла сбежать лишь одна. Нин Гуан держала нас здесь после того, как отпевания сестры закончилось, – Янь Фэй говорила о смерти подруги со скорбью, но держала слёзы весьма стойко. – Она делала с нами ужасные вещи, о, Властелин, я даже не могу произнести это вслух, меня берёт дрожь… – девушка схватилась за волосы, ощущая, какими некрасивыми они стали, уродливыми, какая она сама – уродина. – Син Цю разлюбит меня, бросит, он… Он возненавидит меня!
– Дитя, тише, – Гань Юй взяла девушку за руку, от дворянки ощущалась странная сила, которая успокаивала и вынуждала подумать, что всё в этом мире возможно исправить, даже уродство монахини. – Если он действительно тебя любит, то на всё пойдёт, чтобы спасти тебя и ваше чадо. Он не знает о твоём положении, так?
– Я не знаю… Нин Гуан мне говорила, что он приезжал повидаться, но она прогоняла его. Специально мучает меня, специально заставляет страдать!
– Мы спасём тебя и оповестим Син Цю. Он ведь сын рыцаря, а ты – его будущая невеста, тебя в обиду больше не дадут, – отрезала Ху Тао и, передав подруге последние вещи и еду, что у неё были, поднялась с колен, боясь отдалиться от девушки хотя бы на метр. Она могла испариться, погибнуть ужаснейшей смертью, но молодая госпожа пообещала, что не допустит такого.
– Откуда ты знаешь об этом? – Янь Фэй чувствовала, что готова вот-вот потерять сознание от голода, поэтому медленно жевала, пила из кувшина чистую воду (она по ней очень соскучилась), и заставляла себя смотреть вслед двум силуэтам.
Ху Тао не ответила на последний вопрос, оставив Янь Фэй одну в темнице с собственными мыслями. Как только дверь закрылась, русоволосую одолели слёзы: она прижалась к Гань Юй, которая принялась утешать бедняжку, не имея на то нужных и правильных слов. Плохое самочувствие Ху Тао стало поводом для того, чтобы подняться наверх, пройти через пустые тихие коридоры к залу трапезы. Его неизменность принесла монахине новую порцию дрожи и слёз, она прекрасно помнила, как умерла здесь, как в ту роковую ночь покинула родной дом, держась за руку с лесным духом. Осторожно переступая скрипучие половицы (она помнила расположение каждой), Ху Тао заняла стол, на котором всегда ела, пока не стала настоятельницей. На нём остались знакомые царапины от ножа, следы припекшейся и застывшей пищи – это вызвало искреннюю полуулыбку.
– Метель не успокаивается, – пробубнила девушка, укутавшись в ткань своего сырого плаща.
Монахиня была рада вновь ощущать холод, голод, боль и другие чувства, притупившиеся за недели пребывания в обители полоза, она стойко переносила все невзгоды, не представляя, когда ещё выдастся возможность выйти в мир, увидеть свою семью и поговорить с ними о любых важных и неважных вещах.
– К сожалению, это продлится до утра: радиус действия мал, поэтому время значительно увеличилось, нежели бы мы охватили всю деревню.
– Вы говорили, что умеете только шить, откуда же такое могущество? – в голосе послышался упрёк.
– Я говорила о моих приобретённых умениях. Да и узнавать всё сразу – неинтересно, – Гань Юй хихикнула и заняла стул рядом с молодой госпожой. – Впервые вижу вас такой обременённой. Это больше не ваш мир, вы не должны стремиться поменять его. Но, если это желание моей госпожи, я могу вам помочь, – Ху Тао подняла блестящие от слёз глаза на вставшую дворянку. – Когда монахиня просит о помощи, она молится. Так помолитесь за благополучие близких, но только не своему Властелину, а своему будущему супругу.
– Я не просто ношу крест на шее, я ношу крест на своём сердце, и оно не позволит открыть его, вырвать часть моей жизни для молитвы Дьяволу!
– Вы уже молились Мораксу, госпожа, и это привело к тому, что вам очень повезло не попасться настоятельницам. Милая Янь Фэй убегала ночью и молилась его алтарю, чтобы её не поймали.
– Ох, нет-нет, – промямлила Ху Тао, упав лицом в ладони. – Пусть господин Сяо подскажет, как быть. Он ведь всё знает наперёд, так пусть..
– Моя госпожа, не избегайте лёгкого пути. Сяо могуществен, но в люди выйти он не сможет после своего побега, да и Моракс брата к вам близко не подпустит после всего случившегося.
– Лёгкий путь для меня самый унизительный, самый неправильный!
– С вашими сёстрами делают неправильные и унизительные вещи каждый день, но они продолжают молиться. Это не приносит результата, но как только происходит что-то хорошее, они благодарят именно Властелина.
– Если хорошее не происходит, значит, ещё не пришло время.
– Оно и не придёт. Уже завтра мы вернёмся в обитель, госпожа, и вас будет грызть совесть за то, что вы ничего не сделали. Вы будете мучиться от мысли, что ваших родных истязают. Вы не сможете забыть вашу подругу в темнице с ребёнком под сердцем. Они оба не выживут, они умрут страшной смертью, Кэ Цин замёрзнет на улице, Сян Лин сломают и вырвут из страниц жизни, Синь Янь получит огромную травму и уйдёт от отца, это лишь меньшее, что я могу сказать про жительниц этого монастыря. А Нин Гуан… – Гань Юй улыбнулась, попытавшись скрыть неприязнь к этой персоне, отчего лицо дворянки исказила ужасная гримаса. – Будет творить бесчинства до самой смерти, после которой не будет искупления и наказания.
Ху Тао встала со стула, его ножки громко прошлись по полу, оставив еле заметные следы. Девушка плакала молча, позволяя слезам свободно капать на стол, пока губы были поджаты и подрагивали, как осиновый лист. Монахиня не могла объяснить это странное чувство, словно она оказалась в детстве, и мама, когда была ещё жива, объясняла, как устроен этот мир, что хорошо, что плохо. Гань Юй чем-то напоминала покойную матушку, была такая же добрая, в меру строгая, всегда мудрая и справедливая, но всё же оставалась другой, чужой для сердца Ху Тао. Восхищаться ей – одно, сблизиться, стать подругами – совершенно иное. У монахини не осталось аргументов, и она попросила оставить её в одиночестве, пойти вздремнуть, набраться сил. Гань Юй изумилась, не понимая, для чего ей отдых, но потом радостно вскочила, прокручивая в голове мысль: «Молодая госпожа будет молиться!» Со всеми почестями, полагающимися при прощании, дворянка скрылась, оставив в воздухе после себя лёгкий аромат корицы.
Ху Тао прошла в молитвенный зал, собираясь осуществить задуманное, сумасшедшее деяние, настоящее Богохульство, из-за которого ей предстояло гореть в аду. Но даже после всех грехов прошлой жизни, девушка имела возможность быть в этом мире, ощущать его и менять – не это ли чудо и божественная благодарность за всё то, что монахиня сделала для Властелина своего? С трудом заставив себя перешагнуть порожек, поклониться тусклому силуэту статуи Бога, Ху Тао подошла к каменному изваянию. Отчего-то лик Властелина казался не столь пугающим, сколько памятным; с детства девушка каждый день приходила к нему, молилась, перед сном тоже приходила к нему попросить уберечь её от невзгод. Но в этот раз молодая госпожа выдохнула, села на колени и повернулась к Властелину спиной.
Кожей монахиня ощутила гневный жар, который мог быть просто её воображением, однако Ху Тао уверила себя весьма легко: её Бог разочарован этим жестом.
Оказавшись наедине со своими мыслями и страхами, девушка поняла, что даже не знала, как молиться неизвестному Богу, которого она окрестила Дьяволом. К Властелину она всегда находила нужные слова, они лились из неё, как что-то естественное и тёплое.
«А ведь, когда я молилась тому алтарю, я обращалась к своему Властелину, и Дьявол услышал меня,» – подумала Ху Тао и осеклась; вдруг её мысли господин сейчас мог услышать и отвернуться, когда жена так нуждалась в помощи будущего мужа.
– Если бы я имела крылья, я бы унесла с собой всех-всех, кто мне дорог, я бы скрасила их кошмары чем-то хорошим, я бы много чего сделала. Вновь оказавшись в монастыре, я поняла, как многое упустила, от меня явно ждали больше и теперь мне остаётся покаяться в грехах своих, и молиться, – Ху Тао сглотнула, вглядываясь в темноту. Она была беспросветна, яркие факелы не могли развеять её, поэтому легко кое-кто с горящими золотыми глазами мог спрятаться от посторонних глаз. Гость изредка моргал, вслушиваясь в каждое слово монахини, но ничего не говорил. – Помоги мне. Подай знак, хоть один. Я совсем не знаю, как мне быть и как исправить этот кошмар, как самой от него проснуться.
