Текст книги "Невеста полоза (СИ)"
Автор книги: IrinaV
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
========== Молитва под красным клёном ==========
«Иди вниз» – гласил потёртый клочок бумаги.
Ху Тао смяла записку и спрятала в карман объёмного подрясника{?}[одежда до пола, имеет длинные рукава ]. Девушка была в том возрасте, когда к закрытому чёрному одеянию прибавился клобук; от этого головного убора становилось жарко, в летнем зное и после тяжёлых нагрузок можно было ужаснуться тому, как часто с макушки стекали струйки пота. Приходилось жертвовать комфортом ради сохранения тайны, которую мужчинам нравилось разгадывать. Умаявшись гулянием по лесу, обрамляющему храм, Ху Тао с огромным удовольствием освободила голову из тканевой темницы, уложила убор таким образом, чтобы никто не заметил смятых краёв. Настоятельницы и другие сёстры, если узнают, что монахиня сняла клобук, – накажут, и русоволосая очень этого боялась.
Таинственная записка привела к чужбине, около которой весело журчала речушка и щебетали птицы. К монастырю поющие боялись подлетать. Ху Тао замедлила шаг, наслаждаясь любованиями крылатых существ: то клювом они касались чужого, то чесали около брюшка, вызывая довольные щебетания. Хоть лес и был наполнен разными мелодиями, девушка чувствовала наконец тишину, некую уединённость от всего, что творилось далеко от этого места, названного монахиней «роса». Такое же прозрачное, чистое, объятое лучами рассветного солнца. Ху Тао хмыкнула, не надеясь на счастье пройтись голыми ногами по тёмной траве, окунуть пальцы в чистейший ручей, побежать за ним, куда глядит золото глаз.
Ступая по смятой дорожке, окружённой пеньками, девушка завороженно шла вперёд. Место был прекрасным, однако не могла монахиня поверить, что найденная ей тишь – единственное, что хотел показать автор записки. Ху Тао желала утолить своё любопытство, нетерпеливо представляла, что могло ждать её внизу, по устью реки, поэтому, как только выдалась возможность, девушка бросила на дороге тяжёлый груз и стремглав побежала сквозь кустарники и ломанные ветки, расступившиеся словно по чужому велению. Монахиня так загулялась, потеряла счёт времени и была абсолютно убеждена в том, что её кожу окропит кровяная роса от розог настоятельниц. Они будут лупить, даже если Ху Тао поклянётся Властелином, что больше не будет сбегать.
Не могла длинноволосая не заметить одинокий церемониальный алтарь под краснеющим клёном, его крохотные створы и лесенку словно для маленьких прихожан. Монахиня опустилась на колени, чтобы рассмотреть детальнее, руками трогать не посмела, лишь обвела взглядом. Неужели кто-то приходил сюда молиться? Ху Тао огляделась, аккуратно сложила клобук на колени, скрестила пальцы и подставила их к губам – молилась так, как делала это каждый день по несколько раз.
Переступив порог совершеннолетия, монахиня желала лишь одного:
– Прошу, мой Властелин, я – рабыня твоя, ты – мой царь, огради меня от наказанья настоятельниц, защити меня от розог, прости за любопытство и полюби за него.
Чёткие, но полные надежды слова прозвучали в руки монахини. Рядом с алтарём кто-то свыше точно должен был услышать просящий шёпот, поэтому с небывалой уверенностью Ху Тао быстро поднялась с колен, отряхнулась и спрятала волосы под головным убором. Предстояла обратная дорога с тяжёлыми вёдрами в руках, в конце которой монахиню не ждало ничего хорошего. Золото в глазах потухло, уступая место блестящим слезам, мажущим красные, совсем не пухлые щёки. Ху Тао не могла представить ничего страшнее гнева настоятельниц. Чистилище казалось местом спокойнее, чем их кабинет, колющее сено – мягче, чем их ковёр, на котором монахини всегда стояли коленями. Девушка ускорялась и начинала плакать сильнее, надрывнее, не чувствуя, что дышит, она поднималась по склону. Железные прутья стирали ладошки до мяса, чтобы потом они вновь зарастали кровавой кожицей, ох, как же завидовала Ху Тао послушницам, их нетронутым мягким и нежным рукам, их розовым щекам не от усталости и злости, а от славного румянца.
Когда монахиням исполняется шестнадцать лет, они дают вечный обет целомудрия и послушания Властелину. Год назад у Ху Тао была возможность уйти из монастыря, но она не решилась – знала, что некуда вернуться. И теперь женский монастырь при скромной деревушке префектуры Ли Юэ был для девушки истинным домом и тюрьмой. Девушка уже почти смирилась, поэтому, как только оказалась в зоне видимости сестёр, развешивающих бельё, наконец вытерла слёзы и сильнее сжала прутья, чувствуя, как они впиваются в кожу. Монахини отвлеклись от работы, оббежали белые, развивающиеся на ветру, простыни и встали на пути Ху Тао. Девушки выглядели взволнованными, так разговорились, что не догадались помочь сестре с вёдрами, казалось, заметили их лишь тогда, когда об деревянную поверхность стола плюхнулось две тяжёлые ноши, от которых руки жгло царапинами.
В этот день монастырь праздновал день рождения настоятельницы по имени Фреки, организовав вовсе не скромный пир и упившись медовухой. Сёстры сказали, что Ху Тао очень повезло: весь монастырь, покуда настоятельницы спали, нарушил много правил, решив, что в праздник и им позволена «шалость» – так невинно был назван побег в деревню. Поскольку наступил обед, все жительницы монастыря принялись за работу, и вода Ху Тао пригодилась, как никогда, в том числе и для того, чтобы напоить сухие рты настоятельниц после добротной пьянки. Вечером за водой отправили уже другую девушку, чему обладательница кровавых глаз была очень рада.
На самом деле они были вовсе не кровавые, как говорила сама Ху Тао. Они больше напоминали крохотные плоды вишни – кислые, спелые, которыми казалось можно напиться. А нередко в них блестело что-то золотое – крохотный самородок.
Ху Тао думала, что останется наедине с горой посуды на всё оставшееся время до отбоя, ведь в монастыре дежурным не было принято помогать. Девушка с нетерпением ждала, что завтра сможет отдохнуть и вылечить полученные увечья до следующего дня «ответственности перед своим домом», поэтому двигала тряпкой проворно, полоскала усиленно, погружая руки в таз со жгучим средством. Раньше все послушницы стирали вещи в щёлочи и мыльном корне, однако с новой волной чумы было принято решение обрабатывать вдобавок сервиз, столовые приборы, инструменты в этой же смеси для профилактики. В монастыре чумой никто не заболел.
Не могла не радовать мысль о том, что никто из сестёр не пострадал, и всё же Ху Тао неприятно морщилась, нередко вынимая руки из таза и отряхивая с них жгучую пену. Кожа до локтей покраснела, а израненные ладони шатенки покрылись жуткими волдырями.
– Твои руки выглядят помертвелыми, сестра, прискорбное зрелище, – монахиня обернулась на голос и увидела сестру Янь Фэй, которой дали прозвище «фиалка», потому что она очень любила ухаживать за клумбами в саду и редко кому позволяла помогать себе в этом деле, да и сама девушка, признаться, была похожа на распустившийся цветок. – Давай помогу, ежели ты не против, – одета монахиня была в то же самое одеяние, но лицо выглядело пухлее, по сравнению с Ху Тао. Сестра Янь Фэй около месяца назад приехала из другого монастыря, сгоревшего в пожаре, отчего настоятельницы не нагружали бедняжку работой, а послушницы недоверчиво присматривались.
– Нисколько не против, сестра, – шатенка улыбнулась, видя перед собой пухлощёкое лицо соседки по комнате, с которой они сразу сдружились. – Ты закончила работу в саду?
– Закончила ещё во время твоего побега, – Янь Фэй специально произнесла тише, на что Ху Тао благодарно кивнула. – Что было внизу ручья? Автор записки?
– Нет, там был… – монахиня оглядела тусклую комнатку, не в силах избавиться от навязчивого чувства, что за ними кто-то наблюдает. – Там был церемониальный алтарь неизвестному Богу…
– А вдруг Дьяволу? – встрепенулась Янь Фэй, забирая посуду из измученных рук соседки. – Неужели, автор записки на грешную сторону забрать хотел?
– Фантазёрка ты, фиалка. Просто чья-то неудачная шалость, – ответила Ху Тао несколько печально и понурила взгляд в почти опустевший таз.
Чей-то тяжёлый шаг на лестнице заставил вздрогнуть. Монахини устремили взгляд ко входу и, не дожидаясь, пока фигура войдёт в комнату, встали и поклонились, сложив руки к низу живота. По телу Ху Тао пробежали лёгкие мурашки, а Янь Фэй осталась невозмутимой при виде белокурой настоятельницы по имени Нин Гуан. Женщина была самой молодой из трёх главных аббатис{?}[настоятельница женского монастыря], самой привлекательной и требовательной. К политическим вопросам монастыря её не подпускали, поэтому женщина нашла себе развлечение: издеваться над послушницами за все те годы унижений, когда она была такой же обычной серой монахиней. Нин Гуан, скрытая лишь тонкой ночнушкой, вошла в коморку, в которой готовились кушанья и мылась посуда.
Состояние у белокурой было скверное, можно было с лёгкостью сделать вывод, кто из настоятельниц резвее пил, хоть и конкуренток особо не много. Именинница Фреки не жаловала медовуху, пила лишь чтобы не обидеть собравшихся, госпоже Пин перевалило за шестой десяток и подобные празднества уже не для неё. Нин Гуан потёрла красные глаза, опёрлась бедром об стену и строго взглянула на монахинь; неважно, кто бы перед ней стоял, любой обречён попасть под влияния глаз цвета горного камня, кор ляписа. Эта деталь придавала монахине лёгкую аристократичность, делая её привлекательной, манящей и недосягаемой.
– Почему вас двое, если дежурная должна быть одна? – Ху Тао вздрогнула от вопроса, не зная, как оправдать присутствие Янь Фэй. Икры вспомнили боль от ударов линейкой, и девушка неосознанно шагнула назад, надеясь побегом спастись от наказания. – Вам должно быть стыдно перед Властелином за своё безделье.
Монахини сложили руки в молитве и зашептали: «Прошу, мой Властелин, я – рабыня твоя, ты – мой царь, огради меня от безделья, защити меня от грехов, прости за праздность и полюби за него». Нин Гуан одобрительно кивнула.
– Сестра Ху Тао, налей мне из кувшина воды, – настоятельница протянула руку, ожидая, что в неё смиренно положат деревянную чашу. – Сегодня ты принесла её мало, если бы не твоя слабость, другой твоей сестре не пришлось бы идти в ночь.
– Я знаю, моя вина, – девушка с трудом удержала массивный кувшин, обхватила аккуратно чашку и протянула белокурой.
Та обвела руки труженицы презренным взглядом, демонстративно приняла чашу с живительной жидкостью и едко отчеканила:
– Сделай что-то со своими руками. Смотреть противно.
Ху Тао проглотила это замечание и на прощание поклонилась. Девушка знала, что уродина, и ежедневные напоминания больше не ранили, лишь заставляли убедиться в этой истине. Но разве нужно монахине, давшей обет целомудрия и послушания, быть красивой? Сестра подняла лицо, улыбающееся пустоте, и ответила сама: «Мне не нужно быть привлекательной. С какой бы внешностью я не была, я навечно останусь невестой Властелина. Этого мне достаточно.»
Янь Фэй мягко развернула подругу к себе, провела ладонями по красной коже и удивлённо ахнула, как можно было так запустить гниющие раны. Фиалка пообещала закончить работу поскорее и помочь Ху Тао обработать шрамы, чтобы они в последствие не превратились в рубцы, однако шатенка вежливо отнекивалась, пока от неловкости не повысила голос. Понимая, что своими препирательствами могла разбудить весь дом, монахиня согласилась. Недавно состоявшиеся подруги тихо поднялись наверх и наконец оказались там, где могли снять клобук, подрясник и облачиться в простую льняную ночнушку.
Ху Тао ума не могла приложить, откуда у Янь Фэй нашлась заживляющая мазь, да спросить постеснялась, краснея от того, с какой заботой подруга обрабатывала её ладони, пока они обе сидели на жёсткой кровати с тонким одеялом, под которым приходилось в особо холодные ночи укутываться с головой. На столе тлела свеча, оставляя после себя лёгкий прелый запах, тени на стенах танцевали под причудливую мелодию позднего вечера, пока в стенах монастыря засыпали десятки девушек разного положения в церковной иерархии. Объединяла их общность быта, их религия и больше ничего. Абсолютно чужие люди вдруг стали считать друг друга семьёй. Не в этом ли способность Властелина, которому они поклонялись?
– У тебя красивые волосы, – тихо произнесла Янь Фэй, проводя гребешком по волнистым каштановым прядкам. Даже в темноте стало заметно, как сестра покраснела от этих слов. – Они очень мягкие и послушные. Воздушные и длинные. Если бы кто-то из юношей с деревни увидел, ох… – фиалка постеснялась закончить, смутив обеих своими откровенными разговорами. – Они у тебя от мамы?
– Да, – произнесла девушка спокойно. – Моя мама была красивой женщиной, именно поэтому отец так долго её добивался. Папа не был красавцем, у него было много шрамов на лице. Телом здоров, но лицом не вышел, как мне рассказывали.
– От чего же шрамы?
– Мне не рассказывали. Но мама мне постоянно говорила, что я пошла в отца. И, вспоминая сквозь туман его неровное лицо, мне смешно…
В отражении зеркала Янь Фэй увидела, как взгляд девушки неожиданно потух и оставил в себе лишь тусклый огонёк от прозорливого пламени. Монахиня опустила пальцы на тревожные плечи, чувствуя жар женского тела через льняную ночнушку. Фиалка наклонилась к щеке соседки и прижалась своей, греясь лучше, чем об какой-либо камин. Янь Фэй скользнула пальцами по влажным красным следам, мысленно ужаснулась будущим шрамам на ладонях монахини и не смогла сдержать грустный прерывистый вздох. Превозмогая лёгкую неприязнь, она коснулась болезненных волдырей, но так нежно, что Ху Тао даже не пискнула, но позволила себе устало опереться головой об женскую грудь.
– Ты очень красива, вишенка, – Янь Фэй хихикнула самолично придуманному прозвищу. – Очень уж мне нравятся твои глаза, они такие… Сладкие, иногда переливаются золотом, как королевский фрукт.
– Что такое красота для монахини? Ничего, – сказала Ху Тао с теплотой и взглянула в зеркало: волнистые волосы обрамили худое лицо с яркими пухлыми губами, отражение свечки дёргалось в кровавой радужке, напоминающей бархат в этой уютной полутьме. – Мне достаточно знать, что я невеста Властелина, чтобы быть счастливой и улыбаться своему отражению.
– Тогда… Делай это почаще, – Янь Фэй горячо чмокнула подругу в щёку, оставив розовый след от мягких губ, и приблизилась к открытому окну. Вот-вот часы должны были пробить десять часов, а сна у монахини ни в одном глазу; она влюблённо смотрела на сияющую деревушку недалеко от монастыря, воображая, как люди ложатся спать в своих уютных постелях, в ожидании нового дня. – Рано или поздно осень закончится и наступят холода. Сможем ли мы пережить эти морозы?
– Властелин обязательно поможет, если будем молиться об этом, – Ху Тао наконец поднялась со стула, отнесла свечку к прикроватной тумбе, и танцующие тени поменялись своими парами. – Давай перед сном попросим его.
– Хорошо, – Янь Фэй прикрыла окно, в комнате наконец исчез щекочущий сквозняк, и девушка села на колени рядом с подругой, сложив руки в молитве. – Только я о другом попрошу.
– Хорошо. Тогда про себя? – монахини кивнули друг дружке и прижали губы к белеющим костяшках.
В мыслях Ху Тао зазвучал собственный голос, объятый эхом: «Прошу, мой Властелин, я – рабыня твоя, ты – мой царь, огради меня от несчастья, защити меня от отчаяния, прости за слабость и полюби за неё». Монахиня разомкнула глаза, посмотрела украдкой на улыбающуюся соседку. Шатенке было интересно, о чём же она с таким удовольствием молилась, но звон колокола вышиб из головы мимолётные мысли, и девушки улеглись по разным кроватям спать. В полутьме Ху Тао ещё долго наблюдала, как счастье не исчезает с лица Янь Фэй, и не могла никак понять, что же так обрадовало её. В конце концов шатенка тоже позволила себе улыбнуться и заснуть в приподнятом настроении; фиалка радовала так же, как цветы в саду, расцветшие благодаря умелым рукам. Настоящее чудо.
С утра Ху Тао показалось, что колокол разбудил их раньше обычного, но озвучивать свои опасения не стала, одеваясь так быстро, как позволяло собственное не выспавшееся тело. Янь Фэй выглядела окрылённой и даже была в состоянии помочь подруге собраться, так они оказались одними из самых первых, спустившихся в молитвенный зал, где их встречали настоятельницами. Монахини поклонились их строгим лицам и встали в шеренгу, дожидаясь, пока остальные спустятся и раскроют заспанные глаза от неожиданного осуждения старших. Ху Тао не могла не бросать взгляды на Нин Гуан, вставшую впереди даже самой взрослой и мудрой настоятельницы, госпожи Пин. Она сохраняла непоколебимость и в её глазах понять причину неожиданного сбора осталось невозможным – поэтому шатенка опустила голову, выжидая дальнейших событий.
Собрались в молитвенном зале все послушницы и монахини, комната наполнилась шёпотом, в то время как настоятельницы настойчиво молчали. Ху Тао и Янь Фэй удивлённо сверили время на часах и поняли: их разбудили на полчаса раньше, но для чего? В зале стало тревожно, и в шеренгах проплыл слух, что девочка, ушедшая вчера за водой, так и не вернулась. Ху Тао сжала пальцы, ногтями невольно впившись в засохшие волдыри. Боль напомнила ей о том, как вчера она убегала с тяжёлыми вёдрами прочь от чащобы, обратно в свой монастырь, оставляя живописное место пустующим в своих мыслях. Неужели бедняжка нашла неподалёку свою смерть? Тогда, получается, тот церемониальный алтарь в самом деле принадлежит местному Дьяволу? Шатенка проглотила вязкую слюну, услыхав голос Нин Гуан, тут же выпрямилась, ощутив, как внизу живота противно тянуло.
– Надеюсь, вам хорошо спалось. Потому что этой ночью одна из ваших сестёр попыталась совершить побег, – озвучила Нин Гуан с нескрываемой злостью. – Подобное предательство по отношению к Властелину – непростительно! Поэтому было принято решение запереть грешницу в подвале монастыря и морить голодом в назидание другим! – Ху Тао могла поклясться, что госпожа Пин проронила слезу. От этого мурашки пошли по девичьему телу, но шатенка продолжила стоять, содрогаясь от холодного железного голоса молодой женщины. – У меня больше нет доверия к вам! В этом месяце в монастырь пришло много новых сестёр, и я приняла их со всем уважением и любовью, – Нин Гуан заботливо раскинула длинные руки, как бы обнимая каждую в этой комнате, но взгляд всё ещё заливался гневом и разочарованием. – И что я получила взамен? Властелина, монастырь и меня променяли на призрачную свободу! Это Дьявол засел в её уме и в ваши может пробраться!
От слов настоятельницы пробило на дрожь. Ху Тао потянулась к тёплым пальцам Янь Фэй, но, не найдя их поблизости, спрятала ледяные фаланги в рукавах подрясника. Фиалка просто не могла пошевелиться. Она держалась ровно, чтобы не дать ни единой мускуле на лице исказиться от страха, ведь с ней могут поступить точно так же, как и с той девочкой, если узнают о её маленьком секрете…
– Сестра Фреки предположила, что грешница могла сбежать к юноше из деревни, и я задумалась, а есть ли у нас девушки, лишь кажущиеся чистыми? Я уверена, что да.
– Нами было принято решение следить за выделениями вашей крови. Каждую неделю вы будете осмотрены приглашёнными лекарями, – подала голос сестра Фреки, и Нин Гуан медленно повернула к ней голову. Говорить ничего не стала, лишь тяжело кивнула, явно раздражённая тем, что её бесцеремонно перебили.
Ху Тао не могла понять, почему же сестра Пин молчала, лишь сильнее отходила в сторону от женщин, погрузившись в свои собственные мысли. Она явно не хотела этого, не представляла, как мужчины будут осматривать женские тела, и особенно тела, охраняемые Властелином.
Сердце бешено заколотилось в груди, разве это не сон, не кошмар? Шатенка ущипнула себя за руку, как раз за ту область, обожжённую щелочью, и тихо пискнула. Нет, это не сон. Это кошмар наяву.
Всех девушек распределили по группам. Ху Тао оказалась с подругой в разных, поэтому перед осмотром они грустно потянули друг друга за пальцы, передавая таким образом немного собственной храбрости. К удивлению шатенки, её группа состояла всего из пяти монахинь, исключая её, в то время, как остальные насчитывали около пятнадцати. Был ли в этом какой-то знак, Ху Тао не могла понять до того момента, пока перед сёстрами не появился тот самый «лекарь». Монахиня прикусила губу до крови, увидев перед собой довольную Нин Гуан, и спряталась за спинами других девушек. Бежать было некуда, они колонной шли по узким коридорам монастыря прямо к кабинету настоятельницы. Белокурая вдруг ускорила шаг, Ху Тао ускорилась тоже и ощутила, как режущая боль пронзила живот. Это был страх.
Монахинь попросили заходить по очереди, в том порядке, в котором Нин Гуан выстроила их в коридоре: Ху Тао оказалась второй. Когда настоятельница взяла её за плечи и потянула за собой, как тряпичную куклу, шатенка ощутила, насколько остры и неприятны её ногти на коже. Лицо девушки исказилось в тягостной гримасе, которую все расценили, как волнение перед «осмотром». Это было не так. Ху Тао вспоминала прикосновения подруги вчерашним вечером и тоскливо поджимала губы. Руки у Янь Фэй не такие, они мягкие, осторожные, а у белокурой оставляли ожог, подобно щелочи и мыльному корню. Нин Гуан сама по себе едкая, ядовитая, кусает по-змеиному, душит и убивает.
Малознакомая монахиня пропала за дверью кабинета, через пять минут вышла с прикрытыми глазами, не в силах посмотреть на сестёр, потом медленно двинулась по коридору, смиренно опустив взгляд в пол. Настала очередь Ху Тао, и настоятельница уже ждала у входа, протягивая руку.
– Становись голыми коленями на ковёр, – приказала женщина. – И поживее, у нас мало времени.
Монахиня смиренно приподняла подол подрясника и боязливо опустилась на, впивающуюся в кожу, поверхность. Молча стерпев, шатенка уставилась на полку со множеством книг, гордую коллекцию Нин Гуан. Женщина часто упоминала, что ей посчастливилось обладать таким раритетом, как «Сказание о полозе». В ряду своего незнания, Ху Тао не предполагала, какой властью и значимостью обладала эта книга, поэтому уставилась туманным взглядом на ребристую чёрную обложку, похожую на переливающуюся чешую.
– Снимай клобук и подрясник. Ты должна остаться в нижнем белье, быстрее.
– Н-настоятельница, но..
– Быстрее! Коли будешь упрямиться, порву и заставлю ходить в тряпках!
– Я поняла. Сейчас…
Ху Тао дрожащими руками сняла головной убор, и на плечи упали волнистые пряди, достающие до поясницы. Упиваясь открывшимся зрелищем, Нин Гуан ухмылялась, обводя взглядом каждое движение красных рук монахини, то, как она пытается не заплакать, раздевается и вновь падает коленями на колючий ковёр. Оставшись в одних брэ{?}[штаны до коленей], Ху Тао стыдливо прикрыла руками голую маленькую грудь, на которую так откровенно пялилась настоятельница. Утешало то, что внутри монахиня оставалась закрытой: Нин Гуан смотрела лишь на внешнюю оболочку, душа её нисколько не интересовала, и шатенка смогла смело опустить руки, чувствуя себя в безопасности.
– На четвереньки, – снова приказала настоятельница и, увидев, что Ху Тао не совсем поняла её, надавила на спину и рукой приподняла бёдра. – Стой смирно, не двигайся, – Нин Гуан облизнулась. – Признайся мне честно, спала с кем-то или нет?
– Я готова поклясться Властелином, что чиста и никем не тронута.
– Все вы так говорите, а сами течёте, как сучки от одной мысли, что вас возьмут. Многие из вас настолько грязные, что язык не повернётся рассказать о ваших извращениях, – настоятельница схватила рукой грудь Ху Тао, сжала до боли и оттянула сосок, наблюдая, как шатенка, почти не моргая, дрожит и прикусывает раненную губу. – Да, дрожи, правильно. Тебе ведь такое нравится… Тебе нравится, когда больно, именно поэтому ты так часто носишь воду, сдирая ладони в кровь, сука.
Ху тао зажмурилась; всё было не так, Нин Гуан просто лгала, но для чего ей нужно было убедить монахиню в обратном, неужели хотела таким образом сломать? Шатенка выдохнула, мысленно молясь, чтобы Властелин уберёг, пусть грязные руки возьмут кого угодно, но не её тело.
– Сейчас я буду проводить пальцами по твоей промежности, а ты будешь говорить, что чувствуешь, поняла меня? Ты поняла?! – белокурая вновь сдавила грудь, вырвав из монахини жалкий писк. Нин Гуан было это в удовольствие, и она в нетерпении переместилась назад, хватаясь за ткань брэ. – Сука..
Ху Тао распахнула глаза. Ей не показалось, Нин Гуан и правда поднялась с ковра и отошла от девушки подальше! Не успела шатенка вдохнуть, как услышала разочарованное:
– Одевайся. У тебя кровь идёт, ты чиста.
Чиста. Если бы Ху Тао могла, радостно вскочила, но силы позволили относительно быстро натянуть на себя одежду, головной убор и выбежать из кабинета, даже не поклонившись настоятельнице. Шатенка оглядела испуганных сестёр, прижавшихся к холодной стене, и сочувственно отвернула голову. Не в состоянии что-либо изменить, Ху Тао набегу сложила руки в молитве и горячо зашептала заученные с юношества слова. Властелин услышал её, как же она была рада.
Шатенка думала прилечь днём и отдохнуть от дел, ведь в первые дни монахиням всегда разрешалось почивать в своей постели, но девушка сама не заметила, как провалилась в сон до самого вечера. Так и не переодевшись, лишь сменив нижнее бельё и обезопасив одежду марлей, Ху Тао укрылась какой-то наволочкой, забытой дежурными, занимающимися бельём. Спать пришлось в холоде, но от усталости и переживаний девушка быстро провалилась в небытие, надеясь, что твёрдость кровати и дрожь не позволят долго спать и разбудят к полудню. Отчего-то стало так тепло и удобно, внутреннее чувство безопасности не позволило шатенке открыть глаза до ужина. Ху Тао мучал не голод, а тошнота от запаха собственной крови. Запустив руки под плед, она…
– Что? – монахиня удивилась. У неё никогда не было такого пледа, а засыпала она под тонкой наволочкой. Не отрывая взгляда от столь мягкого и воздушного одеяла, шатенка запустила руку под подрясник, проверяя, не измазана ли вновь её одежда.
– Вишенка, – за дверью послышался заботливый шёпот, и Ху Тао стыдливо одёрнула руку. Янь Фэй застала бледную девушку в кровати, в рабочей одежде, накрытой дорогим на вид пледом. Но не про это розоволицая решила спросить в первую очередь. – Ты как?
– Слава Властелину, всё хорошо, а ты почему не на ужине?
– У меня всё с собой, – Янь Фэй оглядела комнату и достала из широкого рукава запрятанный хлеб и шмоток сыра. – Не смогла я есть, пока ты тут от боли корчишься.
– Я надеюсь, ты разрешение спросила, прежде чем брать еду из подсобки? – последовало неловкое молчание, и Ху Тао досадно вздохнула. – Ты взяла немного. Столько мы бы и так съели за столом, правильно? – снисходительность старшей заставила Янь Фэй заулыбаться. Девушки криво разрезали хлеб, оставив гадкие крошки, и добротно плюхнули на эти куски сыр. В компании друг друга еда в разы вкуснее, и боль снизу живота потихоньку стала затихать.
– Настоятельницы плед принесли? – фиалка огладила мягкую поверхность и, жуя, посмотрела на Ху Тао, которая выглядела такой же удивлённой и растерянной, увидев на себе столь роскошное постельное бельё. – Не стоит у них спрашивать, как думаешь?
– Не стоит. Владелец рано или поздно заберёт его, но коли он так хотел согреть меня, грех отказываться от такого.
– Воистину. Но это точно не сестра Нин Гуан. Она очень злая и просто не способна делать добро.
– Лучше возьми слова назад, сквернословить в монастыре – грех.
– И ты это говоришь после всего, что она сделала? – Янь Фэй подвинулась теснее, прижала губы к красному нагретому ушку подруги. – Она собрала себе самых красивых девушек для индивидуального «осмотра», заставляла раздеваться и трогала там…
– Это… Это её грех, и она понесёт его рано или поздно, я знаю.
– Но вы не должны страдать. Пока кровь будет идти, Нин Гуан тебя не тронет, но что потом? Насытившись теми бедняжками, она будет жаждать тебя, ту, которую ей так и не удалось попробовать. Мерзко…
– Прошу, Властелин мой, я – рабыня твоя…
– Оставь, – Янь Фэй опустила сложенные в молитве руки и сжала в своих. – Перестань молиться ему, ты же понимаешь, что он не поможет справиться с этим.
– Что ты такое говоришь, фиалка? Властелин милостив, он слышит и слушает нас, его слуг.
– Да, но Нин Гуан – тоже служанка Властелина, так отчего же она не наказана им?
– Я считаю, ещё не пришло время. И пока это время не настанет, я буду молиться.
– И что, молитвы помогали тебе избежать неприятностей? Мне кажется, ты одна из тех, кто сейчас страдает больше остальных. Так в чём же смысл?
– Молитвы помогли… – Ху Тао задумалась, повернулась лицом к Янь Фэй и мягко прижала её руки к своей груди. – Кто-то вчера оставил загадочную записку, когда я купалась, прямо в корзине с одеждой. Я пришла на то место и помолилась церемониальному алтарю, попросив Властелина, чтобы настоятельницы не ругали меня по возвращению.
– И не отругали?
– Нет, они почивали в своих комнатах.
– Ах, так всё-таки Властелин услышал тебя! Нам нужно молиться в том месте, это, кажется, его обитель.
– Этот алтарь очень далеко и прийти туда под предлогом «набрать воды» слишком рискованно..
– Точно… Тогда чего мы ждём? Пошли сейчас.
Ху Тао боязливо разорвала объятья рук и настороженно оглядела монахиню, в голове которой крылось много запрещённых для сестёр мыслей, однако их она не стеснялась, скорее с большой любовью и искренностью рассказывала миру. Поэтому глаза Янь Фэй никогда не затухали, никогда не плакали. В девушке, как считала Ху Тао, изначально было что-то божественное, и это её уникальный дар – нести эту божественность в люди.
– Я хочу быть честной с тобой, признаться, я ни с кем не была так близка, как с зашуганной, но доброй вишенкой, – розоволицая обняла ладонями горячие от недуга щёки и смяла, делая румянец ещё краснее. – И я безумно благодарна Властелину за такой подарок, как ты.
– Фиалка, это… Так трогательно, я..
– Послушай. Не только ты могла сбегать из монастыря, я тоже делала это, но под покровом ночи и так тихо, чтобы никто не заметил. Я убегала в деревню, чтобы встретиться с одним человеком.
– Ах, неужели…
– Да, – Янь Фэй обняла монахиню, прижала голову к груди и блаженно прикрыла глаза, отдавая собственное тепло, которого было так много, что не верилось в его ограниченность. Все ресурсы в этом мире могли рано или поздно закончиться, но по отношению к розоволицей это правило становилось исключением. – У меня появился возлюбленный из деревни. Его зовут Син Цю.
– Фиалка, я, я так счастлива за тебя, – всхлипнула Ху Тао. Монахиня была так же счастлива, давая вечный обет целомудренности и послушания своему Властелину. Как будто в тот момент она наконец стала его собственностью, а Властелин – её. И от этой связи всегда было тепло на душе, глаза невольно загорались любовью, с Янь Фэй происходило то же самое. – И ты так смело призналась мне, ты такая умница.
